Текст книги "Антология осетинской прозы"

Автор книги: Коста Хетагуров

Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

В вагоне и свет горит, и радио можно слушать. До чего же люди хитры! Верно говорят – если надо, и курицу оседлают. Но чего раньше совсем не понимала Фари – так это то… как люди справляются в поезде со всеми простыми человеческими надобностями? Ей думалось, что время от времени поезда останавливаются в укромных местечках. Хорошо, что Тасо все ей объяснил. Тасо человек ученый, в школе восемь лет просидел, ученые люди все на свете знают…

Да, хороший муж у младшей сестры. Он даже не пускал Фари одну. Скоро, говорит, пойду в отпуск, сам отвезу тебя к Лазыру. Но Фари не согласилась. Тогда Тасо отправил Лазыру телеграмму, чтобы встречал мать. Проводил Фари, усадил и вслед помахал. А сын его Афон очень похож на Лазыра, когда он молоденьким был. Как Фари на него посмотрит, прямо сердце заходится: будто повернуло время вспять, будто снова стоит перед ней ее мальчик… Вот уж поистине мудрые слова – кровь, до седьмого колена в роду сказывается. Так и Фари – чует в Афоне родную кровиночку… Каждый раз старается ублажить, паренька. На этот раз привезла ему пирог с домашним сыром….

Над головой Фари загорелась маленькая лампочка. При тусклом сумеречном свете старуха осмотрела попутчиков. Одноногий мужчина сидел, закрыв глаза, – спит или задумался о чем-то. Рядом с ним женщина в очках читает толстую книгу – так она и вконец глаза испортит. На верхней полке над Фари обосновалась молодая девушка в желтых брюках и фланелевой рубашке: положила свои вещи и сразу присоединилась к компании молодежи в другом конце вагона. Возле окна, через проход, сидит другая девушка, моложе первой. На руках у нее ребенок. Такой маленький, а уже в майке – мужчиной поскорее хочет стать. Какая, однако, мамаша молоденькая. Фари была постарше, когда вошла в дом к мужу. Хотя, как считали тогда, она запоздала с замужеством – жених долго не мог собрать калым. И дети поздно пошли. Даже страшно было поначалу, что не на кого будет опереться в старости.

А молодая мать что-то грустит и сыночка не приласкает, смотрит, а словно ничего не видит.

Очкастая женщина куда-то ушла. Мужчина, не раздеваясь, прилег на постель. Фари тоже хотела спать, но стеснялась укладываться. «Посмотрю, как другие устраиваются на ночь», – решила она.

Тут пришла женщина с веником в руках – та самая, что проверяла возле вагона билеты. Волосы короткие, шея побрита – вылитый мужчина. Смотрит недружелюбно. Народ едет в вагоне разный, может, и разозлил кто-нибудь. Женщина показывает на обрывок газеты и зло говорит что-то мужчине. Жаль, Фари раньше не обратила внимания, а то бы убрала. Это ведь не охапку хвороста из леса принести или из Силтанука мешок груш. Женщина с ребенком что-то сказала, наверное, заступилась за инвалида. Проводница досадливо махнула рукой и ушла. Мужчина снова отвернулся к стенке. Фари наконец тоже улеглась и под монотонный перестук колес заснула.

Несколько раз за ночь старуха вздрагивала, когда проносился мимо встречный поезд и грохот и ветер врывались в окна вагона.

Фари хотела было прикрыть окно, да не справилась с задвижкой. Старому человеку и стакан воды выпить – что гору перейти. Попутчики мирно спят. Похрапывает мужчина, неподвижно замерла на самом краю полки молодая мать – не упала бы еще, чего доброго. Шуршит страницами книга, оставленная на столике очкастой пассажиркой. Мчится поезд…

Фари по привычке проснулась с солнцем и устроилась себе в уголочке, наблюдая за соседями по вагону. Никогда еще не была она так тесно окружена чужими людьми. Впрочем, она и не считала их теперь чужими – еще бы, столько вместе проехали! Вот наконец проснулась и пошла умываться девушка с верхней полки. Вернулась – ее и не узнать, причесалась по-новому, подкрасила глаза и губы. Да… чтобы быть красивой, надо следить за собой. Девушка достала сумку – всю в хитроумных замочках и пряжечках, вынула белый хлеб, два яйца и кусок колбасы. Села за столик.

– Я пойду умоюсь, – сказала Фари, словно девушка могла понять ее.

Вернувшись, Фари увидела, что и все остальные встали. Девушка, позавтракав, снова присоединилась к своим приятелям. Смех их разносился по всему вагону. Мужчина смотрел в окно, женщина в очках вновь взялась за свою толстую книгу. Не вставала еще только молодая мать. Лежит и поглядывает на играющего в ногах малыша.

Фари потянулась к своему фанерному чемодану – надо бы перекусить, накануне вечером она ничего не ела. А в дорогу надавали ей уйму всякой снеди. Конечно, близкие не одобряли затею старухи – в ее-то возрасте мотаться по дорогам! Но раз уж она решилась проведать сына, – никто слова поперек не сказал. Только советовали – как найдешь его, вези домой. Нечего ему мыкаться по чужедальним краям. В родном селе все, кому работа не в тягость, хорошо зарабатывают. И яйца, и сыр, и сметану нанесли ей, везла она и араку, и три пирога, испеченных ею самой на дорогу.

Фари разложила пироги. Обратилась к мужчине:

– Милый человек, вот я на дорогу испекла – отведай, помяни господа бога.

Мужчина вопросительно посмотрел на нее.

– Помяни господа нашего. Говорят, мужскую молитву бог лучше слышит. – Фари протянула хромому бутылку с аракой. – Именем Лазыра, угощайся.

Мужчина что-то ответил. Фари разобрала только одно слово: арака.

– Да, да, – обрадованно закивала она головой, – арака, хорошая арака. Сама-то я не делаю, соседи на дорогу принесли. Пей, не стесняйся, все хорошее от бога. Я вот к сыну еду. Выпей за его здоровье!

Мужчина взял бутылку, улыбнулся. «Какая добрая у него улыбка», – подумала Фари. Он вытащил кукурузную кочерыжку, затыкавшую горлышко бутылки, что-то сказал и сделал несколько крупных глотков. Очкастая покосилась на него. Мужчина оторвался от бутылки. Фари поспешно протянула ему пирог.

– Закуси.

Мужчина отведал пирога, протянул бутылку старухе.

– Да что ты, я не пью, – залепетала Фари. – И не уговаривай. Я и молодой была – в рот не брала ни капли, где уж на старости лет начинать! А ты выпей еще, – и отвела его руку.

Мужчина что-то сказал, поясняя слова жестами.

– Арака хорошая, пойдет на пользу. Она для мужчин, что для младенца материнское молоко. Сосед, который принес мне ее, толк в этом деле знает. Никто еще не видел, чтоб из его дома выходили пьяные. То-то же…

Мужчина выпил еще немного, потом заткнул горлышко пробкой – все, мол, спасибо, больше не могу.

– Ешь пироги, не стесняйся, – продолжала угощать Фари. – Жаль, остыли… А сыр почему не пробуешь?

Фари взглянула на женщину в очках, показала на стол:

– Присаживайся поближе, позавтракай!

Женщина взглянула на Фари. Что-то ответив, отодвинулась подальше. Стесняется, наверное.

– Именем Лазыра, отведай моего угощенья, – старуха протянула ей ломоть пирога и кусочек сыра. – А то мы едим, а ты нет – неудобно это получается.

Вежливо улыбнувшись, женщина сказала несколько слов, из них Фари поняла лишь одно: бабушка.

– Да, да, бабушка я, – обрадовалась Фари. – Бери, бери, не отказывайся, а то обидишь.

Женщина нахмурилась. Сняв очки, она протерла стекла платком и вновь уткнулась в книгу.

Фари смутилась. Мужчина, покосившись на очкастую, зло кашлянул, приподнялся и достал из сетки соленые огурцы, кусок сала и початую бутылку магазинного вина. Что-то сказал, Фари поняла его.

– Спасибо, уважил. Раньше я и сама солила огурцы, а теперь годы уже не те, слишком хлопотно…

Поели. Фари прикрыла остатки еды газетой и вновь забилась в угол. Женщина в очках отложила книгу, достала с верхней полки большую сумку с яркими наклейками. Сладкий аромат разнесся по вагону. Как же это называется, задумалась Фари. Ее однажды соседи таким угощали. Вот память стала! Как только имя свое не забыла! Ах да, вспомнила! Торт это называется, торт. Очкастая выложила на стол кусок торта, кусок колбасы в блестящей обертке, коробочку с маслом и две спелые груши. Глянула сперва на мужчину, потом на Фари, что-то сказала. К столу приглашает? Мужчина что-то проворчал, убрал со стола остатки завтрака, сделал знак Фари, мол, тоже убери. Ну да ладно, старуха освободила столик. Убрала еду в чемодан. Потрогала пироги, приготовленные в подарок. Как бы не засохли в этой жаре-духоте! А арака, которую она везла в большой грелке, еще, чего доброго, резиной пропахнет. Не обрадуется Лазыр таким гостинцам.

Откуда-то взялась пушистая кошка, по-хозяйски прошла между сиденьями. Подойдя к завтракающей женщине, стала заискивающе смотреть на нее, замурлыкала, прыгнула ей на колени. Женщина улыбнулась, погладила кошку. Прибежала девочка лет пяти в прозрачном капроновом платьице, подхватила кошку. Женщина наставительно сказала ей что-то, и девочка, порхая, как бабочка, убежала прочь.

Ох уж эти кошки! Теперь Фари их видеть не может. Хотя какой дом без кошки! И у нее тоже есть, греет ей ноги по ночам. Вот эта-то бездельница, можно сказать, и заставила старуху отправиться в дорогу. А было вот как.

…Накануне Фари увидела дурной сон. Снилось ей, что ее Лазыр женится. Гремела во дворе нартская плясовая. Звуки фандыра неслись по всему селу. Родственники пристали к Фари: сыграй да сыграй! В прежние годы под звуки твоего фандыра даже мертвые готовы были пуститься в пляс! Когда же тебе играть, как не на свадьбе сына! Фари подхватила фандыр, растянула мехи и… проснулась!. О, такой сон – предвестник большой беды!

Она тогда до утра не сомкнула глаз. Раньше обычного встала. Не терпелось ей поделиться с кем-нибудь своими опасениями. Первой повстречалась соседка Аминат. Ей и рассказала свой сон. Аминат стала успокаивать: ничего, мол, страшного, люди кругом свадьбы справляют, ты о них думаешь все время – вот и увидела во сне. Но сердце было неспокойно. Ходила она весь день сама не своя. И только легла в постель и прочитала вечерние молитвы, как под окном послышался шорох.

И вспомнила Фари давешний сон, вздрогнула, прислушалась. Так и есть – кто-то негромко стукнул по оконнице. Кто бы это мог быть в такой поздний час? Неужели Лазыр нагрянул? Быстро соскочила с постели, надела галоши. Вот так же, много лет назад, вернулся Лазыр из армии, явился среди ночи, не известив ее письмом. От радости она тогда прямо онемела.

Наверное, опять Лазыр нагрянул без предупреждения. Недаром же она видела его во сне… Наверное, постучался в дверь, а она не расслышала. Еще чего доброго испугался за нее: не случилось ли чего со старухой-матерью? Почему не открывает?

– Кто там? Это ты, Лазыр? – спросила она. Никто не ответил. Зажгла свет.

Окно сразу ослепло, за ним стояла непроглядная тьма. Ветер шелестел листвой. Может, это черти к ней забрели? И будто в ответ на ее мысли раздался снаружи нечеловеческий хор рыдающих голосов. Она задрожала, без сил опустилась на кровать, пощупала под подушкой нож. Старики издавна говорили: держи в доме что-нибудь острое, тогда дорога нечистой силе отрезана. Под подушкой у нее всегда лежит нож, а у порога на ночь оставляет топор – говорят, тоже помогает от нечисти. И свет в сенях не гасит – это уже против волков и против недоброго человека. Звери и злодеи боятся света, вся жизнь их проходит в темноте. Правда, и воровать-то у нее нечего – разве что несколько кур, которых держит она, чтобы угостить нежданно нагрянувшего гостя…

Снова раздались голоса, будто плакальщицы рыдали на похоронах. На этот раз они слышались над самой головой. И снова послышался удар в окно. Неужели пришел ее час, явился за ней черный вестник? Пошатываясь, поплелась к двери. Трясущимися руками пыталась она открыть задвижку, но та не поддавалась. Всем телом навалилась на дверь – в лицо, ей махнула крылом темнота.

– Кто это? – испуганный голос унесло ветром. – Кто там?

Никого. Она закрыла дверь и, дрожа от холода и страха, вернулась в комнату. Видно, не по ней плачут плакальщицы, не о ней донеслась печальная весть!

Старуха покачнулась, оперлась рукой о холодный очаг. От мертвого холода камня прошел мороз по коже. Для кого она еще жила? Для одного Лазыра. И вот оправдались ее опасения – сын ее единственный покинул живых! Фари повалилась на кровать, припала лицом к подушке и зарыдала. Вопли и стенания вторили ей снаружи.

Она поднялась, снова подошла к двери, пошатываясь, вышла в сени.

– Лазыр, Лазыр, – позвала она. – Лазыр, зачем ты оставил меня одну? К чему мне теперь жить?

Тут же послышался удар по оконнице. Когда выглянула во двор, по беленой стене метнулась узкая тень. Она зажгла фонарь, взяла коромысло и кряхтя стала подниматься по лестнице на чердак. Только луч света рассеял темноту – разом смолкли вопли и стенания. Десяток котов бросился в разные стороны.

– Будьте вы прокляты, – швырнула она коромыслом в ближнего. Тот зашипел, сверкнул глазами, горящими, как угли, и прыгнул в слуховое окно. Дурную шутку сыграла с ней кошка, привадив столько котов.

С трудом Фари добралась до постели, а утром чувствовала себя такой немощной, что едва смогла одеяло отбросить, встать на ноги. Спасибо, зашла соседка Аминат, печь растопила, овец выпустила. И дочка ее, славная девчушка, воды в дом принесла, врача вызвала. Фари попросила ее: «Напиши моему Лазыру, что мать тяжело заболела, дни ее уже сочтены, хотела бы увидеться напоследок».

Девочка написала письмо и стала запечатывать в конверт. Но старуха неожиданно остановила ее и сказала:

– Порви лучше. Нечего мне его пугать и отрывать от дела. Чуть поправлюсь, сама к нему поеду, проведаю.

Вот так и пустилась она, Фари, в дорогу, можно сказать, благодаря кошке.

Мчится поезд…

Время уже к полудню. За окнами проносится земля, раскаленная солнцем, – смотреть больно.

Прикрыв глаза, старая мать исподволь наблюдает за молоденькой женщиной с ребенком. Кто она? Куда и зачем едет? Какая беда случилась с ней, отчего она такая грустная? Кроме чая, ничего не пьет, не ест, сидит словно неживая. Светлые, цвета кукурузного початка, волосы рассыпались по плечам, левая рука бессильно повисла – ее задевают проходящие по вагону, но женщина будто не замечает. И все молчит, ни к кому не обратится. Видно, думает о чем-то своем, далеком. А малыш ее такой славный мальчонка, занят сам собой, гулькает, таращит глазенки.

Ребенок забеспокоился, замахал ручками. Мать по-прежнему рассеянно смотрит в окно. Мальчонка заплакал. Мать опомнилась, взяла его на руки и, отвернувшись к стене, стала кормить, прикрыв грудь полотенцем.

Какое горе терзает ее сердце? Может быть, с мужем что случилось, осталась вдовой с младенцем на руках? А может быть, не ужилась… Знать бы по-русски, можно было бы поговорить с ней по душам, успокоить.

Ребенок заснул. Мать осторожно поцеловала его, а глаза наполнились слезами, и вдруг слабая улыбка тронула ее губы. Фари тоже улыбнулась. Ей показалось, что она без слов передала бы молодой матери главную заповедь материнства, оберегавшую и ее, Фари, на протяжении стольких горестных лет. Какое бы несчастье ни свалилось тебе на голову, ты не будешь безысходно несчастной. Какая бы беда ни пришла, ты не можешь совсем отчаяться. Потому что у тебя есть живое маленькое счастье – твой сынок, твоя кровиночка. Осетины говорят: умей жить счастьем своих детей. Вот это умение до конца постигла старая Фари, его она и хотела бы передать молодой матери.

Старуха нагнулась к чемодану. Везет она пирожок, нарочно для внучонка его испекла. Да простится ей этот маленький грех. Фари протянула пирожок мамаше. Пусть порадует малыша.

– Бери! – это было одно из немногих русских слов, которые она знала.

Женщина вопросительно взглянула на Фари.

– Бери! – и по-осетински добавила: – Какой у тебя замечательный сынок, красавица! С первого взгляда видно – вырастет хороший мужчина!

Лицо женщины просветлело, она улыбнулась, будто поняла похвалу Фари. Ребенок проснулся, потянулся к румяному пирожку.

Фари обрадованно вложила пирожок в его крохотные ручонки. Женщина сказала что-то – слова благодарности, как догадалась Фари. Нагнулась к своей сумке, протянула ей несколько груш. Фари замахала руками.

– Что ты, что ты! Тебе самой нужнее, малыша угощать! А я и не ем уже фруктов – желудок от них болит!

Женщина положила груши Фари в карман и стала что-то ей взволнованно рассказывать. Будто прорвалась плотина молчания, державшаяся два дня. С тех пор, как они сели в поезд, Фари не видела ее такой оживленной.

Фари выложила груши из кармана на столик, показала соседям, мол, угощайтесь. Мужчина взял грушу, отведал, что-то сказал, похвалил, должно быть… Фари тоже везет груши своему Лазыру. Там, где живет Лазыр, фруктов много, но пусть уж он отведает домашних, из своего сада – они всегда повкуснее бывают. Соседка Аминат часто упрекает ее: мол, они тебя и не вспомнят, а ты им шлешь посылку за посылкой. «Клянусь, говорит, землей, по которой ходим, будь у меня такой нерадивый сын, как твой Лазыр, забыла бы я о нем навеки». Только зря она это говорит. Работа да заботы не дают Лазыру навестить старушку-мать. Фари понимает, как ему туго приходится.

Прошлой весной пришла весть о смерти жены Лазыра. Фари решила тогда устроить в селе поминки. Аминат стала ей опять выговаривать: какие-де поминки, когда ты ни разу в глаза невестку не видела, она тебе даже кружки воды не подала, ни разу не бывала в селе и умерла тебе незнакомой!

– Лазыр – мой сын, значит, она – моя дочь, – отрезала Фари и не стала больше говорить с Аминат об этом.

Долго горевала она. Как теперь будет жить Лазыр без жены? Каково детям остаться без матери. Никогда еще так не хотелось ей быть рядом с сыном. Поделили бы они несчастье на двоих. Ведь недаром говорят: материнская ласка – источник надежды.

А недавно написал Лазыр, что женился. Вот и слава всевышнему – пусть будет им счастье и удача! Пусть живут они без горя до старости, пусть ни они, ни их дети не умрут раньше старухи Фари, пусть царит в их доме любовь и согласие. И пусть помнит сын, что ждет его отчий дом, что под родным кровом дожидается его старуха-мать.

В вагоне стемнело. Утомленные дорогой попутчики улеглись на ночь. Пухлая рука очкастой женщины свесилась с полки. Отвернувшись к стене, заснула молодая мать. Похрапывает мужчина. Девушка с верхней полки еще не вернулась: с дальнего конца коридора доносятся молодые голоса и смех. А что, если бы села Фари в другой вагон? Какие попутчики достались бы ей тогда? Делились бы они друг с другом своими печалями и улыбками, как делятся путники едой? Кто знает?

Лазыр, наверное, уже получил телеграмму и теперь готовится к приезду матери. Через два дня всей семьей отправятся на вокзал встречать старуху. В первый раз увидит она своих внуков и новую невестку. Лазыр ласково обнимет мать. Ой, да узнают ли они друг друга? Как-никак десять лет не виделись? А может, и Лазыр изменился?.. Нет!

Мчится поезд…

Перевод Г. Баженова

Алеш Гучмазты
ЭХО ДУШИ
Рассказ

1

Бобе жил в городе Чреба. Ничем особенным не выделялся. На страницах газет выискивал спортивные новости, в книжках – охотничьи рассказы. Охота и была его главной страстью. Если герой рассказа убивал тура, Бобе чуть не плакал от зависти. Сам он видел тура только на картинках, и тур представлялся ему похожим на козла, которого однажды продавали на базаре: скрестившиеся рога, ровно подстриженная борода и хвостик, напоминающий бровь человека.

За всю свою жизнь Бобе ничего крупнее перепелки не застрелил, хоть с самого детства мечтал убить оленя, серну, тура, медведя… Пусть даже волка. Хоть мясо его не годится в пищу, но волк все-таки крупный зверь.

Охотничий промысел Бобе начал с лягушек. Сначала он стрелял их из рогатки. Потом нашел стальную трубку, сделал самопал и за день перебил штук пятьдесят зеленых, бородавчатых. Завязал подол рубашки – получилась котомка; уложил в нее зеленую дичь и торжественно понес домой. Мать по достоинству оценила его подвиг: отходила ремнем, отобрала самопал и наконец заставила съесть тарелку фасолевого супа.

Когда Бобе достиг совершеннолетия, он купил себе централку и все свободное время стал проводить на загородных Тбетских полях. Но и там ничего, кроме перепелок, не было. Да и они попадались редко. Однажды он видел там зайца, но пока тот не убежал, Бобе и в голову не пришло, что это именно заяц и в него нужно стрелять.

Недавно Бобе познакомился с Чаком. Чак – парень из ущелья Кударо. В знойный день он, как и Бобе, любит посидеть в кафе и выпить пива. Посидели они раз, другой и сдружились. Чак стал приходить к ним домой. Сначала мать Бобе встречала его настороженно, но Чак – парень порядочный, и теперь она радуется каждому его приходу.

Как-то в пятницу Бобе и Чак сидели в кафе. Пиво свежее, холодное, и вспотевшее тело остывало от него, как козий жир. Рабочий день кончился, и в кафе было многолюдно. Те, кому не хватило места, утоляли жажду стоя, пили прямо из бутылок.

– Поехали к нам в село, – пригласил Чак. – Ты ведь любишь охотиться? И на охоту сходим, и за столом посидим.

– А зайцы у вас есть? – спросил Бобе.

– Да что там зайцы! Мы, может, и тура подстрелим… Лишь бы дождя не было. Если не будет – клянусь, с пустыми руками не вернемся!

А небо было чистое-чистое. И ни малейшего дуновения.

И Бобе согласился.

2

Родители Чака встретили его со всей душой. Тура для него не застрелили, но зарезали козленка, созвали сельских ребят и до полуночи просидели за столом. Хорошо посидели. Недавно в селе кто-то умер и потому нельзя было петь, но парням и без того было весело.

В полночь гости поднялись из-за стола. Чак и Бобе вышли проводить их. Постояли во дворе, покурили.

Ах, что за чудесные ночи в Кударо! В этих глухих горах есть что-то такое, что наполняет душу безмерной радостью жизни. Пожелай только, протяни руку и можешь достать звезду с близкого неба…

Где-то залаяла собака. Ее поддержали другие. Лай докатился до горной гряды и эхом вернулся обратно в село.

Было уже за полночь, но ни Чаку, ни Бобе не хотелось идти в дом. Они были слегка под хмельком, и лай собак, и даже собственный кашель – все казалось им прекрасным.

Вдруг где-то недалеко послышалась ругань. Кто-то кричал во весь голос, скандально, непримиримо, и тихий мир сельской ночи наполнился неистовством гнева.

Бобе удивленно посмотрел на Чака. Тот улыбался.

– Кто это? Зачем кричит в такое время?

– Старуха из нижнего села.

– С кем она ругается?

– А кто ее знает? С кем-то поссорилась когда-то, а теперь звучит эхо ее души.

Бобе прислушался, попытался понять, что это за «эхо», но ничего, кроме брани, не расслышал.

– Она не вредная, – сказал Чак. – Давно овдовела, живет одна и привыкла думать вслух… Пойдем, пора ложиться. Она и до утра может ругаться. Ей не впервой… Если ночью не спится, думаешь ведь о чем-то? Вот и она. Только думает громко.

3

С утра пошел дождь. Когда Бобе проснулся и услышал этот тоскливый, монотонный шум за окном, у него словно ком застрял в горле. Что может быть хуже, чем настроение, испорченное с утра? Бобе уткнулся в подушку и проклял бога, который так изощренно издевается над ним. Проклял несчастную свою судьбу и снова уснул.

Проснулся около десяти. Хозяева уже накрыли стол. Когда Бобе выпил немного, настроение его улучшилось. Младший брат Чака успел с утра собрать грибов, поджарил их и прямо в сковороде поставил на стол.

Сидели на веранде. Дождь постукивал по черепичной крыше с какой-то тихой, приятной печалью. Теперь уже Бобе думал о том, что сидеть за столом все же лучше, чем карабкаться с ружьем по выступам скал. Правда, и о другом он не забывал: домой-то придется возвращаться в непогоду…

– Женикка пришла, – тихо сказал младший брат Чака.

Бобе вопросительно глянул на Чака.

– Старуха, которая вчера ругалась, – подмигнул Чак.

И вот она вошла, Женикка. На плечах – промокший платок. Лицо изможденное, худое, только нос и виден.

Пока Бобе разглядывал ее, она сбросила платок на диван и подошла к столу.

– Доброе утро, гость.

– Здравствуйте, – поднялся Бобе.

– Садись, – сказала старуха и повернулась к Чаку. – Будь здоров, Чак.

Бобе и Чак сели.

– Присядь к нам, Женикка, – пригласил Чак.

– Нет. Где твоя мать?

– Здесь я, здесь, Женикка, – подошла к ней хозяйка дома. – Посиди с ребятами, скажи им пару слов.

– Не-е-ет, не пью. Вредит мне выпивка. Нервы болят.

– От одного бокала ничего с тобой не случится, – уговаривала хозяйка. Знала, видимо, что старуха не прочь выпить.

Женикка взяла и произнесла тост. Не забыла и гостя упомянуть и хозяев дома. Потом выпила.

– Пришла за лекарством, – сказала она матери Чака. – Голова у меня болит… Вчера ночью опять расстроилась. Пусть онемеют те, что не дают мне покоя!

– Чего же ты ругалась?

– Ругалась, говоришь? Хи-хи-хи! – захихикала старуха. – Про меня не скажешь, что я, как некоторые, бессловесно прожила в этой деревне!

– Опять с Дзекка ссорилась?

– Не-е-ет! Чтоб этот Сарди покоя не нашел на том свете! Давно уже умер, а все не забывает свои повадки. Только уснула вчера, и на тебе – явился. Да! Прямо ворвался в мою комнату. Схватил и тянет меня к постели. Хорошо, под рукой полено оказалось. Ка-ак дала я ему по башке! И сразу проснулась. Сперва мне смешно было, а потом стало обидно. Почему издевается надо мной? А?.. Ты тоже своих покойников помяни за столом. Как следует помяни, чтобы чужим людям не докучали. Я вон каждый день что-нибудь готовлю для своих. Зачем мне еда, если есть не хочется? А все для того, чтобы помянуть Натизона. Вот и скажи теперь: было когда-нибудь, чтобы мой покойник потревожил живых? А они – что Дзекка, что Сарди – все никак не могут угомониться! А я почему должна страдать? Что я им? Зачем лезут ко мне? Чтобы ты на том свете собачатиной кормился, Сарди! Он и живой шлялся по чужим женам. Думает, и я такая! Ничего, получил и еще получит…

Бобе жевал козлятину и удивлялся, слушая странные речи старухи. Слушал и чувствовал, как эта неистовая Женикка убивает в нем что-то прекрасное.

А та все говорила и говорила. Потом замолчала, словно вспомнила что-то. Накинула на плечи платок и ушла. И долго еще слышался с улицы ее крик.

Через несколько минут Бобе и Чак опять были в прекрасном настроении. Дождь усилился, и новой, светлой грустью наполнились их души. Младший брат Чака принес шашлыки на вертелах. Бобе глянул на них и подумал, что если бы не дождь, они бы наверняка убили тура. Прекрасного тура, подумал он с гордостью. Если бы не дождь…

Перевод Р. Тотрова