Текст книги "Антология осетинской прозы"
Автор книги: Коста Хетагуров
Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)
– Вот зачем я тебе нужен!
– У вас, конечно, ответ готов: нет времени.
– Почему же? Время есть.
– Значит, согласны?
– Нет, Бека. Дело это мне не по душе.
– Понятно… Вам замужество Уарзеты невыгодно. Думаете – бросит учительствовать? Так ведь?
– Ошибаешься, Бека. Уарзета – моя бывшая ученица и одна из лучших учительниц школы, – я бы только порадовался ее счастью. Но ты готовишь для нее горе. И мы – я и вот Сона, наш комсорг, – пришли тебе это сказать. Если не желаешь слушать, можешь попросить нас убраться вон из твоего дома.
– Я никогда не поступал с гостями несправедливо, – глухо возразил Бека, пряча глаза.
– Тогда слушай. Все товарищи Уарзеты по работе и комсомольская организация против того, чтобы ты выдавал дочь замуж за Мухарбека Алдатова.
– Хотелось бы знать – почему?
– Об Алдатовых мы не можем сказать ничего плохого. Напротив… Сестра Мухарбека заняла первое место в весеннем соревновании. Но будь они все хоть героями труда – это не меняло бы дела. Уарзета не любит человека, которого ты навязываешь ей в мужья. Ты назначил в ночь на воскресенье помолвку, хотя хорошо знаешь, что дочь твоя не желает выходить замуж. Для нее эта помолвка – надругательство, оскорбление. Как же ты, отец, можешь допустить такое?
– В наше время девушек насильно замуж не выдают. Это отсталость, пережиток, – не стерпев, сердито выпалила Сона.
Лицо Бека побагровело. Много колючих слов, не дрогнув ни единым мускулом лица, мог он выслушать от мужчины. Но чтоб женщина встревала в его дела… Да еще так бесцеремонно… Бека едва удержал готовую сорваться с языка гневную отповедь…
– Да, – сказал он почему-то по-русски и забарабанил по столу, давая себе время, чтобы успокоиться. Но раздражение уже подняло змеиную голову и слышалось теперь в каждой его фразе. – В старое время я даже разговаривать бы не стал о таких вещах! Осетины мы или кто?
– Осетины, Бека, осетины, – назидательно проговорил Казбек. – Только другие, не такие, какими были сорок лет назад. Изменились мы, потому что жизнь кругом изменилась. Может, по-твоему, я болтаю чепуху, и тебе по-прежнему приходится ездить в город не на поезде, а на арбе? Или твоя взрослая дочь не умеет читать и писать и ничего не знает, кроме домашней работы? Ответь мне.
Бека беспокойно заерзал на стуле, несколько раз подряд жадно затянулся папиросой. Ловко, ловко… Недаром столько лет Казбек занимает пост директора школы. Ну да и Бека не так-то просто прижать к стенке. У него тоже слова найдутся, хоть он и не директор.
– Казбек, моя дочь работает под вашим руководством, вы отвечаете за нее… Потому и пришли ко мне?
– Конечно.
– Не будь этого, вы бы сказали себе: «Какое мое собачье дело? Почему я должен указывать чужому человеку, как и за кого отдать свою дочь?» Верно? И я благодарен вам за то, что вы нашли время прийти к нам и, значит, выполнили свой служебный долг. Я очень уважаю таких людей.
С этими словами Бека встал, прижав к сердцу руку, поклонился гостю. Казбек и Сона взирали на него с изумлением.
Бека опустился на стул и продолжал:
– Прошу вас, Казбек, не обижаться за слова, которые сейчас скажу. Может быть, я темный человек, хотя два года назад имел премию и благодарность за хорошую работу, но я бы, Казбек, не осмелился советовать вам, даже если бы вы вздумали выдать свою дочь за черта.
Казбек, насупившись, буркнул:
– По-твоему это мудро?
– Да. Потому что дитя, рожденное и взращенное тобою, – твое дитя. Ты оберегал его от холода, от голода, от позора, ты вывел его на широкую дорогу жизни – значит, ты – его хозяин. Воля отца – закон для детей. И никакие посторонние люди не имеют права вмешиваться в их дела. А по-вашему выходит, что эта самая комсомолия, о которой я знать не знаю, может мне на шею сесть? Я и пикнуть не смею, и должен поступать так, как укажет мне какая-то бессовестная девчонка?!
Бека оборвал речь на самой высокой ноте. Понял: еще слово – гости оскорбятся, и правила гостеприимства будут попраны. Сона уже закусила верхнюю губу и подалась вперед, готовая выскочить, вылететь из комнаты и хлопнуть дверью.
С Казбеком происходило обратное: чем сильнее закипал Бека, тем безмятежнее становилось его лицо.
– Ты не прав, Бека, – возразил он с некоторым даже добродушием в голосе. – Ты твердишь: «дитя, дитя»… Но в двадцать лет человек уже не дитя. И отец для него не хозяин, а добрый и справедливый наставник. Надо понимать, что у взрослого человека есть свои желания, своя воля. И нельзя эту волю ломать, потому что можно сломать жизнь человека. Ты берешь на себя ответственность решать за Уарзету, но ведь не тебе, а ей предстоит жить с Алдатовым. Она говорит: «Нет!» – а ты, прости меня, как глухой на оба уха, заладил: «Я так хочу». А ведь если ты не глупый и рассудительный человек, ты обязан был бы прежде узнать, существует ли между ними взаимная симпатия, подходят ли они друг другу по уму, по складу характера, по культуре, по образованию… Не так ли? Ты не убедился, что у твоей дочери с Алдатовым нет ничего общего? Как же можно соединить эти две жизни? Ведь это все равно, что лозу винограда посадить в снежный сугроб. Ты коверкаешь, ты губишь жизнь своей дочери. Ради чего? Ради удовлетворения собственного самолюбия? А тебе самому разве приятно будет видеть дочь несчастной? Подумай, Бека, не совершай опрометчивого шага.
В комнате воцарилось молчание. Казбек ждал, что ответит Бека. В конце концов, этот крепыш не лишен здравого смысла и не может оспаривать очевидной истины. Бека молчал. Он не знал, что возразить гостю, но согласиться с ним – значило нарушить свое слово, поступиться самолюбием, уронить свой престиж. Это нелегко. Но Казбек ждал, и нужно было ответить что-то вразумительное. Выручила хозяина Сона.
– Почему молчит Фаризат? – громко спросила она. – Пусть выскажет свое отношение.
Фаризат очнулась от дум. Что она скажет? Да то же, что и уважаемый Казбек. Только лучше бы ее не спрашивали. Гости посидят и уйдут, а этот самодур-муженек останется, потом расхлебывай…
Фаризат вздохнула:
– Очутилась я между двумя кострами, не знаю, который сильнее жжет.
Сона не понравился такой ответ. Она решила перевести разговор на официальные рельсы. В комсомольской работе такая мера помогала не раз.
– Фаризат, я спрашиваю вас как секретарь комсомольской организации, членом которой является ваша дочь. Согласны ли вы, чтобы Уарзета была выдана замуж вопреки ее желанию? Если да, скажите «да», если нет – скажите «нет». Я спрашиваю не из любопытства. Ваше мнение желает знать целый коллектив, и вы обязаны ответить откровенно.
Бека, отвернувшись к окну, ехидно посмеивался в усы. Казбек с тревогой поглядывал на распалившуюся Сона.
– Эх, товарищ секретарь, сказать-то я могу, да кто меня подслушает, – Фаризат махнула рукой и, всхлипнув, хотела выскользнуть на кухню – будто по делам. Но строгий голос Сона установил ее.
– Нет, вы должны высказать свое мнение.
Фаризат не выдержала такого напора. Она всегда робела перед официальными лицами. Больше, чем перед мужем. Да и пес с ним, с Бека… Что он ей сделает? Налетит с руганью? Так у нее, слава богу, язык подлиннее. Нет, надо сказать, может, дочке это пойдет на пользу.
– Лучше бы мне помолчать… Ну уж, раз так… скажу. Сердце нашей дочери принадлежит другому. Парень он хороший, на адвоката учится. Она его ждет. Бека это знал и не должен был вставать поперек их дороги. Не для того мы ее учили, к свету вывели, чтобы теперь назад во тьму тащить. Вот что… Кто теперь насильно дочерей замуж выдает? Никто. Одни мы.
Фаризат отвернулась, вытерла рукавом глаза.
– Ваша жена права, – пылко воскликнула Сона, обращаясь к затылку Бека. – А вы, а вы…
Бека резко отвернулся от окна. В его суженных глазах, устремленных на девушку, читалось холодное, насмешливое презрение, смешанное с бешенством.
– Что ж, товарищ секретарь комсомола, если вы считаете, что моя жена умней меня, то и решайте с ней ваши комсомольские дела. А в мои не вмешивайтесь.
– Но, Бека, неужели ты… – начал было Казбек, но хозяин, выставив вперед ладонь, словно отгородившись от слов, заставил его замолчать и сам перешел в наступление:
– Казбек, вы мудрый человек, и я уважаю вас. Но я не хочу, чтобы кто-то кроме меня, – он метнул взгляд на Сона, – распоряжался в моем доме.
Бека торжествовал. Умен Казбек, совсем было загнал его в угол, но не на того напал. Нашелся Бека, сумел вывернуться, да и девчонку ловко осадил. Казбек – еще куда ни шло, но чтобы девчонка тыкала его носом – такому не бывать. Пусть говорят о нем, что хотят, – он не отступит в угоду этой пустой фитюльке.
– Давайте же выпьем, Казбек! – нарочито весело воскликнул Бека и взялся за бутылку.
– Спасибо, друг мой, но я не пью, – хмуро отозвался гость. – А если бы даже и пил, то не за тем пришел.
Он встал.
– Куда же вы? Посидите, – засуетился Бека.
– Извини, у нас нет времени.
Казбек направился к выходу, но Бека опередил его и преградил путь. В глазах его играла бесовская веселость.
– Вы меня обижаете, Казбек! Слушать вас даже без выпивки – большое удовольствие. Не уходите, ради Христа. Очень прошу…
– Какой отсталый человек! – отрубила Сона, когда они с Казбеком вышли со двора.
Казбек остановился перед ней, изучающе оглядел с головы до ног.
– Послушайте, Сона, что вам скажет ваш бывший учитель. Может быть, вы хороший комсорг, но бороться с предрассудками – не ваше призвание. Неужели вы не поняли, что своим вмешательством испортили все дело? Лучше бы вы со мной не ходили!
Он круто повернулся и зашагал прочь.
Перевод Л. Парфенова
Ахсарбек Агузаров
СЫН КУЗНЕЦА
Главы из романа
Резко и требовательно зазвонил телефон. Бексолтан рывком схватил трубку, однако сказал спокойно:
– Да, да. Слушаю.
– Здравствуйте, – поздоровались таким тоном, словно отдавали команду. И Бексолтан узнал голос помощника Дзамболата, первого секретаря обкома партии.
– Здравствуйте, – мягко ответил он. – Слушаю.
– Он едет к вам. Встречайте у моста через Тагардон. Будет ровно через два часа.
На том конце провода положили трубку. Но Бексолтан все еще прижимал трубку к уху, не обращая внимания на частые гудки. Наконец, задумчиво-медленно опустил трубку на рычаг.
Вот так – снег на голову! Еще не вся пшеница обмолочена. К тому же и намолотам ой как далеко до взятых обязательств. Все надежды возлагались на кукурузу, но и «королева полей», похоже, не обрадует урожаем. А Дзамболат, и говорить нечего, все приметит, все возьмет на заметку – ничего не упустит.
Бексолтан хлопнул обеими ладонями по столу.
– Руль – у шофера, карта – у меня. И прямиком в колхоз «Иристон». Там поля получше, – решительно встал. Взял со стола записную книжку, в которой он обычно делал разные пометки, записывал всевозможные цифры, не очень полагаясь на свою память. Спрятал блокнот в нагрудный карман синего шевиотового кителя. До прибытия Дзамболата оставалось довольно много времени, но ему еще надо заскочить домой и переодеться.
В приемной сидела группа товарищей из колхозов района.
– Прошу прощения. Я не смогу вас принять. Должен ехать: мне только что позвонили из обкома. Дзамболат ждет меня на поле, – кивнул всем головой и не торопясь направился к выходу. Сел в «Победу» и коротко бросил шоферу:
– Домой.
Машина еще не остановилась, а Бексолтан уже распахнул дверцу. В доме никого не оказалось. Бексолтан недовольно чертыхнулся. Открыл шифоньер и снял с плечиков китель и галифе, оба защитного цвета. Тщательно поглажены Мисурат, женой. Скинув с себя синий китель и брюки навыпуск, аккуратно повесил их на освободившиеся плечики. Переоделся. Натянул начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги и прошелся по комнате. Остановился у большого зеркала. Теперь он был одет точно так же, как будет и Дзамболат. Эти костюмы, называемые «сталинкой», они заказали у одного и того же мастера индпошива.
Бексолтану пришлось ждать не более получаса, когда из-за косогора показался сияющий черным лаком «ЗИМ». Дзамболат, улыбаясь, откровенно любовался ладной фигурой Бексолтана. Мягко взял его под руку и повел в сторону Тагардона.
Вода в реке стала свинцово-холодной. И течение, казалось, умерило свой бег. Дзамболат перевел взгляд на близкие горы. Травянистые склоны еще густо зеленели, но на лесистых хребтах появились первые багряные мазки осени. Воздух был до того прозрачен, словно его процедили через тончайший фильтр.
– Места у вас сказочно красивые. Прямо душа перерождается. Смотришь на горы и счастлив лишь оттого, что живешь на свете.
– Чувствовать красоту способны не все, – заметил Бексолтан. – Только людям, чистым сердцем, это дано…
– Льстишь, льстишь мне, Бексолтан, – засмеялся Дзамболат и дружески сжал локоть первого секретаря райкома партии.
Тот театрально воздел руки к небу:
– Помилуй бог! Предан без лести.
– Ага. Это ты цитируешь Аракчеева, да?
– Точно. Но самого терпеть не могу: на уроке истории схватил «неуд» – не хотел рассказывать о нем.
– Да… Такие темные личности и делали историю мрачной. Ты прав, да не совсем: чувствующих и понимающих красоту абсолютное большинство – если говорить казенным слогом. Кто глух к шуму реки, к плеску морских волн, кто слеп к чуду восхода и заката, чья душа не светлеет от величавой красоты гор, чей дух не захватывает простор степей Моздока? Есть ли среди осетин человек, кого не трогают наши героические песни? – Дзамболат смотрел на Бексолтана, улыбаясь одними глазами.
Бексолтан давно заметил это обыкновение Дзамболата улыбаться только глазами. Но ошибся бы тот, кто поверил этой улыбке – глаза Дзамболата пронизывали человека насквозь. Трудно от них что-либо скрыть. Смотреть в глаза первому и говорить одно, а думать противоположное было просто невозможно. И потому Бексолтан научился вовремя отводить свой взгляд. Но в последнее время в глазах Дзамболата вроде бы затаились боль и тревога. Беспокойство какое-то. Ищущее сочувствия беспокойство. Впервые это показалось Бексолтану на недавно состоявшемся пленуме обкома партии. И голос у Дзамболата тогда был против обычного не совсем уверенный, вкрадчивый. Вполне может быть, что все это Бексолтану лишь кажется.
Он чуть не вздрогнул от вопроса Дзамболата – в воду, что ли, тот смотрит, как он прочитал его мысли:
– Как тебе прошедший пленум?
– Если со всей серьезностью и откровенностью, то мне не по душе пришлись выступления отдельных товарищей…
– Ага. И кого же?
– Секретаря обкома… Министра этого… Что они хотели сказать, куда они клонили – я так и не понял. Я твердо убежден, что людям, занимающим столь ответственные посты, негоже напускать туман, говорить намеками, с недомолвками. Они обязаны, должны лить воду на твою мельницу, помня, что одному, хоть будь он семи пядей во лбу, трудно ворочать жернова целой республики, – Бексолтан испытующе-преданно глянул в глаза Первому, удостоверясь, так ли и то ли он говорит.
Не многие, даже из числа тех, кто долгие годы работал вместе с Дзамболатом, отваживались так по-свойски, чуть ли не панибратски говорить с ним. Бексолтан – да. Может, его смелость шла от того, что он знал расположение Дзамболата к нему.
– Ты прав, Бексолтан. Прав, к сожалению. Как ни горька правда, но подсахаривать нельзя. Ага, точно ты сказал: быть волом одному в борозде – непосильно трудно. А тут еще и палки суют в колеса…
Как многоопытный врач по отдельным симптомам безошибочно распознает характер опасной болезни, так и Дзамболат по нечетким признакам, по малейшим намекам предвидел дальнейший ход событий в политической и общественной жизни. И утроил свои выводы, исходя из своего немалого опыта руководителя крупного масштаба. Однако никто не застрахован от промахов. Не потому ли и опытный врач, а то даже и профессор собирает консилиум, чтобы выслушать мнения разных специалистов и разделить или отвергнуть первоначальный диагноз многоуважаемого коллеги… Иногда полезно спросить совета и у такого товарища, мнение которого иными отвергается с порога.
Дзамболат при всем желании не мог быть удовлетворен состоянием дел в республике. Особенно неблагополучное положение создалось в сельском хозяйстве. Надо было докопаться до дна, выявить причины, тормозящие рост сельского хозяйства. Думая о том, на кого ему опереться в своих поисках, он наряду с несколькими товарищами остановил свой выбор на Бексолтане. Он искрение считал первого секретаря Тагардонского райкома партии одним из наиболее толковых партийных работников. Деятелен, энергичен, напорист. Есть хватка хозяина. Но все-таки что-то настораживало Дзамболата. Ах, если на то пошло, то кто без недостатков? Искать друзей-единомышленников, лишенных недостатков, без единого изъяна – значит, остаться одним в поле воином…
– Хотел бы посмотреть поля, – сказал Дзамболат и, помолчав с минуту, добавил: – И с народом поговорить…
– Пожалуйста, – с готовностью ответил Бексолтан, точно и он хотел предложить то же самое. Оба сели в «ЗИМ». Шофер Бексолтана Пугач на «Победе» жался к «ЗИМу», как жеребенок к кобыле. Бексолтан указывал дорогу пожилому шоферу Дзамболата: поверни здесь, остановись там… По выражению лица Первого он видел, что тот доволен, раза два даже не сдержался и одобрительно закивал головой, когда проезжали мимо кукурузных плантаций колхоза «Иристон».
В одном месте Бексолтан попросил остановить машину. Выйдя из нее, подошел к своему шоферу Пугачу.
– Слушай внимательно. Скачи прямиком в райисполком. Если Майрам сидит – пусть тут же встанет, если стоит – пусть больше не садится: вези его к нам. Объяснишь Дзарахмету, что к нам пожалует сам Дзамболат. Включишь и Мисурат. И ты оставайся там, поможешь. Чтобы к четырем часам все было готово. Сегодня мой день рождения. Ясно?
– Повторять не надо.
– Тогда – вперед!
Ближе к полудню «ЗИМ» подкатил к полевому стану первой бригады колхоза «Иристон». Асламбег, учетчик бригады, сидел в красном уголке и щелкал на счетах. Заслышав характерный приглушенный шум мотора легкового автомобиля, сразу смекнул, что приехало какое-то начальство. Торопливо записал показания костяшек в тетрадь и поспешил встретить.
Дзамболат поздоровался с ним за руку. Его примеру последовал и Бексолтан, представил Асламбега.
– Учетчик бригады. Плюс вожак комсомола колхоза.
– Молодец, – почему-то похвалил его Дзамболат.
Полевой стан был расположен на возвышении. Невдалеке протекал приток Тагардона. Место для стана было выбрано удачно. Только вот сам стан… Стены облупились, в глубоких выщербинах обнажился саман.
– Ваш стан, случайно, не попал под артобстрел. Он у вас плохо вписывается в пейзаж, – весело сказал Дзамболат и окинул взглядом потупившегося юношу. «Не позавидуешь девушке, безответно влюбленной в этого гвардейца. Высок, статен, широк в плечах. Взгляд – орлиный. И смущение тоже украшает его», – подумал он, а вслух спросил:
– Давно секретарствуешь, Асламбег?
– Первый год.
– Чей ты доблестный сын, говоришь? – Дзамболату определенно понравился этот паренек.
– Бердзенов. Дзамболат, на наш стан, действительно, без слез нельзя смотреть, но он гостеприимен… Входите, пожалуйста.
Стан внутри был чисто прибран. Дзамболат оглядел оформление красного уголка. На стенде кнопками прикреплен большой лист бумаги с показателями работы бригады. Высоко на стене, чуть ли не под самым потолком цветные портреты Ленина и Сталина, под ними висела карта с надписью: «Великие стройки коммунизма».
Дзамболат и Бексолтан сели рядом за длинный стол, накрытый красной материей не первой свежести.
– Ну, чем похвастаешься, учетчик?
Асламбег остался стоять. Пожал плечами.
– А нечем…
– Что так? Скромничаешь: кукуруза даже очень хорошая, – Дзамболат повернулся к Бексолтану, словно призывал того в свидетели.
– Ряды сильно изрежены. На гектар приходится не более тридцати тысяч растений.
– Не при прополке ли так изредили?
– Да нет. Слишком рано посеяли. А тут ударили холода… На других же участках сев начали с большой задержкой. Где уж тут быть густоте…
Дзамболат недоуменно глянул на Бексолтана, тот поморщился и недовольно заметил:
– Обыкновенная халатность. Медвежья неповоротливость.
– Не очень-то развернешься, если в борозде ходят всего-навсего два трактора. И те час работают, день стоят, – с некоторым вызовом сказал Асламбег и скрестил руки на груди.
– А сколько у бригады было гектаров весеннего клина? – спокойно, почти ласково спросил Дзамболат, своим голосом как бы призывая парня не горячиться.
– Пятьсот гектаров. Из них триста сорок кукурузы.
Дзамболат прикусил нижнюю губу, задумался, что-то прикидывая в уме.
– Немало. Но организуй вы двухсменную работу, могли управиться гораздо быстрее…
– Да техника же никудышная, товарищ секретарь обкома. Тракторы разваливаются на ходу, а запасных частей нет. Спасибо отцу… он работает кузнецом в колхозе, ухитрялся подсоблять механизаторам. Но в колхозной кузне детали не выточишь. И с культивацией проморгали, по той же самой причине – как успеть тяпками прополоть такие площади. Бурьян же прет не по дням, а по часам – глушит всходы.
– Слушаю тебя, Бердзенов-сын, и вижу: сами с усами, но без запасных частей. Плохо, что тракторы разваливаются. Но еще хуже, что дисциплина разваливается. А? – Дзамболат смотрел на парня и думал о нем с теплотой: «Толковый растет хозяин. Только бы не погряз в ссылках на нехватку этих самых злосчастных запасных деталей…»
Асламбег настороженно выпрямился.
– Дисциплина? Откуда ей быть? У людей всякая охота отпала работать. Некоторых кольями не выгонишь из дома. Задарма вкалывать, говорят, дураков нет. А трудодни свои, говорят, возьмите себе…
– Надо уметь говорить с народом. Распустили нюни. – Бексолтана задела за живое болтливость этого сопляка.
– Сколько можно давить на сознательность? Голодное брюхо, оно и к работе глухо. Несколько лет подряд на свои трудодни наши колхозники получают лишь крохи. Пустой мешок стоять не будет, как ни воздействуй на него, – ершисто отвечал учетчик.
– Платите же, платите натурой! – Бексолтан тоже повысил голос.
– Какой натурой? Где ее взять? До последнего зернышка все сдаем.
– Речи твои не комсомольского вожака! Государство наше из руин поднимали. Не ко мне домой, и не к Дзамболату привозите, а в закрома…
– Ты подожди, Бексолтан, подожди. Не загоняй парня в в угол. Он и сам достаточно силен в политике, подкован. Ты вот что скажи, Асламбег… Как сам-то думаешь, какой выход из ситуации тебе самому видится.
– Какой из меня советчик… Но люди, умудренные жизнью, говорят… Аузби. Вам что-нибудь говорит это имя? Старый большевик, пятеро сыновей все его погибли на фронте. – Асламбег счел нужным добавить к характеристике Аузби и это. И вопросительно посмотрел на Дзамболата.
– Аузби? Отлично знаю. Да, как он, не хворает ли? Непременно передашь ему от меня сердечный салам. И что же он говорит, уважаемый Аузби?
Бексолтану все больше не нравился разговор. Этот старик Аузби мог пройтись и по его адресу. Неужели сейчас Асламбег… Но – нет, не до того глуп. Одернуть бы юнца, да Дзамболату хочется «говорить с народом». Остается и самому напустить на себя вид крайне заинтересованного человека…
– Передам. Обязательно, – обрадованно согласился Асламбег. Он чувствовал, что Дзамболат говорит с ним не из праздного любопытства. А Бексолтан пусть дуется себе. Пусть еще радуется, что скажу не все, что думает Аузби о сыне Дзарахмета. – Да. Аузби часто повторяет, что будь жив Ленин, он бы что-нибудь придумал… Надо, говорит, чуть ослабить вожжи, не так приструнивать народ…
– Как это понимать? Интересно, интересно, – Дзамболат подбадривал Асламбега, видя, что тот косит глазом на Бексолтана.
– Конкретно? Например… В нашем колхозе большой фруктовый сад. Каждый год гибнут тонны, потому что некому вовремя собрать урожай. Можно же, например, сказать народу: собери пять корзин яблок, а шестая – твоя? А под снегом сколько кукурузы остается по той же причине? Но не смей взять домой ни одного початка… за труд…
– Ого, возврат к издольщине! – воскликнул Бексолтан как-то торжествующе, словно поймал Асламбега наконец-то на явной крамоле. – Никто вам не позволит повернуть вспять социалистический метод хозяйствования. То, что предлагает уважаемый Аузби, – это подрыв основ государства… – Он бы еще продолжил свою тираду, но споткнулся на укоризненном взгляде Дзамболата и прикусил язык.
– Наше государство Антанте не далось, фашистскому чудовищу хребет сломало, а тут у колхозника корзина яблок и мешок кукурузы будет, так это уже подорвет боевую башню? – Асламбег отвернулся к стене, будто обидевшись, что ему приходится втолковывать первому секретарю райкома партии такие истины.
Дзамболату все больше нравился этот колкий парень, не научившийся вилять. «Ленин бы придумал…» А мы-то на что? Мы? Я? Нельзя обойти молчанием задиристую речь комсомольского секретаря – это не только его слова…
– Тут, Асламбег, и придумывать нечего. Все в наших руках. Государство передало народу землю на вечное пользование. И ею не кое-как следует пользоваться, а с наибольшей отдачей. Работай так, добивайся таких урожаев, чтобы и государственные планы хлебозаготовок выполнять и свои закрома подчистую не выметать. Каждый на своем месте всей душой должен болеть за общее дело. К этому призывают решения Пленумов ЦК партии, – говорил Дзамболат, а внутренний голос подсказывал, что не много проку во всем известных словах, только и имеющих вес потому, что их произносит сам первый секретарь обкома. Ему было не по себе перед этим славным юношей, но ничего другого он сказать не мог.
Бексолтан слушал его с таким видом, будто Дзамболат не говорил, а изрекал истины непреходящие, достойные быть запечатленными на скрижалях истории. Слушал, энергично мотал головой, выражая полное свое согласие.
Асламбег оставался безучастным. Все это он знал из газет, все это набило ему оскомину. Будем работать – дай технику. Будем работать – отдай заработанное. Не на дядю работаем, но как ни крути, так и получается на деле. Но Дзамболат хоть честен: чувствуется, что сам недоволен своими словами, а другое сказать – и он не вправе, и над ним есть, кому указывать… Все понимал Асламбег, но от этого ему не то чтобы становилось легче, а еще тяжелее было на душе.
Первым поднялся Дзамболат.
– Вижу, Асламбег, не удовлетворили тебя мои речи. Но ты умный. Подумай, посмотри шире, придешь к тому же. А вот побелить стан, надеюсь, извести найдется… Или прислать?
– Нет, нет, найдется.
– Вот и смотри в этот корень и учи тому же своих комсомольцев: не ждать манны небесной. Вся надежда на вас, – и неожиданно для себя самого Дзамболат процитировал Маяковского: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым!» Ни в коем случае не падать духом.
Лицо комсомольского секретаря оставалось непроницаемым, точно он слушал приказ подняться в атаку с палкой наперевес вместо винтовки…
* * *
Великих нартов не зазорно было усадить за такой стол. Олибахи и фидчины, отварное мясо и рагу по-осетински, розовые мясистые помидоры, сахаристые на изломе, цивжидзахдон со сметаной, нурдзахдон на бульоне, зеленые стручки горького перца. В тонкостенном вместительном графине слезой сверкала процеженная через вату арака двойной перегонки, в глиняном расписном кувшине темнело бархатное пиво; серебряные ложки и вилки старинной работы, хрустальные рюмки и фужеры.
Дзамболат впервые переступил порог дома Дзарахмета, отца Бексолтана, в позапрошлом году. Шли выборы в Верховный Совет СССР. Тогда приглашенных было человек десять. А теперь он и председатель райисполкома Майрам, в некотором роде его свояк – их жены были дальними родственницами. Но Майрам не спекулировал, не козырял своячеством с ним, хоть у осетин скажи про Фому, а тот уже брат ему… Дзарахмет упросил Майрама занять место тамады.
– Живи в здравии, дорогой Дзарахмет! Благодаря твоему назначению на высокий пост тамады автоматически в мое полное подчинение попадает сам Дзамболат. Только будет лучше, если и ты сядешь с нами. В наше образованное время некоторые обычаи предков выглядят, так сказать, неуклюже, – толстые щеки Майрама взбугрились от улыбки. Сев во главе стола, потер руки и жадно оглядел угощение.
– Нет, нет, Майрам. Вы, младшие, посидите сами. У вас свои дела, свои разговоры. Я вас буду только смущать. Ради Дзамболата я голову подставлю вместо колоды, чтобы колоть дрова. Он лицо нашей Осетии. Да умереть мне на месте… Видеть Дзамболата в своем доме для меня все равно, что Уастырджи [42]42
Уастырджи – покровитель мужчин и путников.
[Закрыть]видеть. Майрам, ты умеешь делать все как надо. Не забудь в свой час преподнести от моего имени дорогому нашему гостю почетный бокал, – сказал Дзарахмет и, не поворачиваясь к гостям спиной, попятился в другую комнату. Там за отдельно накрытый стол сел с шофером и порученцем Дзамболата.
Всеми приготовлениями на кухне командовала мать Бексолтана Фаризат, ей помогали Мисурат и Пугач. И ответственнее дела, чем у них сейчас, в мире не существовало.
Дзамболат по мере возможности избегал долгих застолий. Всегда жаль было потраченного времени, да и гурманом, а тем более чревоугодником никогда не был. Само обилие яств и напитков нагоняло на него тоску. А бесконечное осетинское застолье со своим торжественно-театральным ритуалом, нескончаемыми замысловатыми тостами и говорильней утомляло. И редко ему удавалось оградиться от величальных здравиц в свою честь. От славословий его всего передергивало.
Но бывали случаи, когда его отказ принять приглашение мог кровно обидеть кого-то, и тогда он преодолевал свое нежелание. И всегда ел, пил, говорил в меру. Ну, а если уходил, не дожидаясь конца затягивающегося застолья, то это укладывалось в рамки приличий. Тут уж обходилось без обид.
Майрам, обхватив всей пятерней рюмку, точно грел ее содержимое в ладони, встал… Следом поднялся и Бексолтан.
– Ты садись, садись, Бексолтан.
– Старший стоит, а я буду сидеть?
– Молодец! За это ты мне и нравишься: нет в тебе ни капельки зазнайства и чванства, – Майрам повернулся к сидящему от него по правую руку Дзамболату. – Дзамболат, я провозглашаю тост за ту идею, которая правит миром, овладев умами миллионов масс и став материальной силой…
– Извини, Майрам, что прерываю, но у тебя и Гегель, и Маркс всегда заодно. Скажи тост за дорогого гостя, за Дзамболата.
– Я же и хотел сказать именно такой тост. Но сперва надо было подвести теоретическую базу. Итак, за дорогого Дзамболата, за главу нашего осетинского народа…
– Это уж, извините, слишком хватили, – заметил Дзамболат.
– Прошу прощения. Сегодня я главный. Предлагаю тост за первого человека в республике, за мудрого руководителя, за прекрасного человека и товарища, за Дзамболата, за его здоровье, за новые успехи на высоком посту, за его милое семейство! – Майрам чокнулся с Дзамболатом, потом с Бексолтаном, выпил залпом и сел.
