Текст книги "Антология осетинской прозы"
Автор книги: Коста Хетагуров
Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
Михаил Басиев
ПОЛНОМОЧНЫЕ ПОСЛАНЦЫ
Главы из повести
Усталый, задумчивый, сдвинув шапку на самый затылок и подставив вспотевший лоб встречному ветру, Афако тяжело поднимался по дороге в аул. Он, как всегда, строго одет, аккуратно выбрит. Черный сатиновый бешмет, перехваченный в талии узким ремешком, ноговицы, мягкие глубокие чувяки, подшитые сыромятной кожей. Под овечьей папахой – две глубокие залысины; коротко остриженные волосы слегка тронуты сединой.
От метеорологической будки, что на соседней возвышенности, до порога его дома не более полутора километров. Уже не один год проделывает он этот путь туда и обратно, вниз и вверх, являясь бессменным вахтенным единственного здесь поста службы погоды. Проделывает незаметно для себя, без видимых усилий, как и подобает горцу. Но сегодня что-то нет той легкости в ногах, с какой он ежедневно преодолевал привычный подъем. И порывы ветра кажутся необычно яростными, затрудняющими и без того тяжелый шаг…
Думы, беспокойные, въедливые, роились в голове. Отчего такая задержка с ответом? Может, в высокой инстанции отодвигают рассмотрение ходатайства? Благодатный-де, красивый край, подождут, потерпят?.. Более глубинные, труднодоступные аулы пока на очереди?.. Или оно застряло у какого-нибудь чинуши в ящике стола? Но ведь так или иначе ответ должен быть…
Да, благодатный, красивый край… Афако окинул взглядом каменистые, с редким, порыжевшим от солнца, низким покровом, ближние склоны, чудовищными верблюжьими горбами выгнувшие свои крутые спины. Ни для скота, ни для пахоты. Летом красиво, особенно издалека, а зимой?.. Нет, нет, скорее на плоскость, на богатые равнинные угодья! Только там обретут свою радость аульчане…
– Дада, пакет! Паке-ет! – раздалось вдруг где-то поблизости.
Афако всмотрелся и узнал старшего сына.
– Курьер доставил из сельсовета. Говорит, беги, передай отцу, может, что срочное.
Остаток пути до дома Афако преодолел, как на крыльях. Надорвав край серовато-синего конверта с грифом в верхнем углу «Областной исполнительный комитет», он надел очки, придвинулся к краю стола и, волнуясь, прочитал:
«Вам надлежит явиться к 11 часам 24 августа с. г. по поводу Вашего прошения от имени аульчан о выделении земельного угодья в районе Угарданта для переселения туда жителей Назикау…»
Он еще раз перечитал послание, довольно крякнул, сказал, весело прищуриваясь:
– Ну, мать, готовься в дорогу. Жарь, пеки, вари. Чтоб, как говорится, и везти было легко, и есть вкусно. Учти вкусы племяшек. По пути завернем… – Встал, снимая очки, и уже другим голосом добавил: – Да, а как же с Залухан?.. – озабоченно хмыкнул, поглядел на хозяйку, почесал за ухом.
– Вот именно. Ни мостов, ни дороги. Все же смыло. Да и абреки… Добираться-то как будете?
Хоть и ждали в ауле это важное известие, оно застало их врасплох. Третьего дня, после продолжительных ливней, сильно вздулись реки. Снесло мосты, кое-где размыло дорогу. Как ехать? До Дурджина можно поверху узкой тропкой. А дальше? Вброд, вплавь?.. И вторая, не менее важная, загвоздка – кого брать с собой? Одному, понятное дело, несподручно, да и непредставительно. С самим начальством ведь речь вести, а по возвращении – перед всем аулом ответ держать. С умом надо выбирать. Вдвоем, пожалуй, придется. Вдвоем и дорога вдвое короче. Кого же брать?
Он быстро перебрал в уме сельчан. Ну, конечно, Батрби. Первый коммунист на селе, разумен, практичен. Хоть скуп на слова, но скажет – за ухом почешешь. Один из тех, кто делом подтверждает мудрость поговорки: хороша веревка длинная, а речь короткая. Для такой поездки лучшего товарища не сыщешь.
Вечером за чаркой пенистого пива все было обговорено. Афако и Батрби – полномочные посланцы аула в областной исполнительный комитет. До назначенного часа – двое суток. День до Хохгарона, день до Дзауджикау. Выезд с рассветом.
В промежутке между тостами Афако, все еще терзаемый сомнениями, шепнул жене, чтобы привели дочь от родственников, куда та ушла обиженная несогласием отца взять ее с собой.
Но оказалось, Залухан уже здесь. Прослышав о предполагаемом спутнике отца, стремглав примчалась, тая надежду на заступничество дяди Батрби. Войти, однако, постеснялась, наблюдала за гостем из другой комнаты, с нетерпеньем ожидая, когда они с отцом кончат свои дела и вспомнят о ней. Афако все время беспокойно оглядывался назад, ища кого-то глазами. Наконец не выдержал, спросил:
– Где она так долго? Может, уже спит, тогда пусть не будят.
Батрби скосил глаза куда-то мимо хлопотавшей у печи Аминат, многозначительно повел губами в ту сторону. У приоткрытых дверей, конфузливо опустив голову, выжидательно стояла Залухан, двенадцатилетняя дочь, не по возрасту серьезная, с большими умными глазами на белом, слегка конопатом лице.
Афако, чувствуя неловкость, подозвал дочь.
– Ну что, все еще дуешься на отца? Нога очень беспокоит? Прости старого, не думал обидеть. Ты же знаешь, путь нелегкий… Не боишься ехать?
Она отрицательно покачала головой, все еще с недоверием поглядывая на отца.
Батрби притянул Залухан к себе.
– Истинная Нартион! Но учти, упрямица, если что – пеняй на себя! А теперь иди, готовься. Да не проспи… Чуть свет чтобы была на ногах. Ждать не будем…
Она, сияющая и возбужденная, подхватилась и, подпрыгивая на одной ножке, забыв про боль в коленке, выскочила в другую комнату, где, переживая за нее, томилась в ожидании мать.
– Мама, ура, я еду!
Едва первые лучи солнца позолотили макушку горы Стырхох, как все уже были на ногах. Навьючили на одну из лошадей два небольших хурджина с провизией, на другую усадили Залухан и двинулись в путь, ведя на поводу оседланных коней: дорога неблизкая, трудная, надо было щадить животных.
Шли молча.
Не очень-то разговоришься, когда больше косишь глазом на узкую тропиночку, которая то сбегает круто вниз, то, петляя над самым обрывом, ползет на гребень склона, чтобы через минуту вновь устремиться в глубокую лощину.
Залухан искоса поглядывала на хмурое задумчивое лицо отца, и в ней росло беспокойство. Она понимала, что отца все время тревожит вопрос: как удастся перейти реку Стырдон, если мост еще не восстановлен, а вода не спала? Неужели поездка не состоится, неужели ее, Залухан, вернут теперь, когда после стольких стараний и волнений все, наконец, уладилось?!
В этот момент послышался голос Батрби:
– Собраться ты собрался, Афако, ехать ты едешь, а скажи-ка на милость, плавать ты умеешь?
Вот и думай, что мысли нельзя читать на расстоянии!
Залухан показалось, что неожиданный вопрос застал отца врасплох. Секунду на его задумчивом лице играла растерянная улыбка, затем он взглянул на Батрби как-то сбоку не то виновато, не то укоризненно. Ответ был коротким и откровенным:
– Ей-богу, плаваю, как топор!
– Ты шутишь… – Батрби: невольно взглянул на Залухан, и нельзя было понять, чего было в голосе больше – удивления или растерянности.
– А ты?
– Я?.. – лицо Батрби расплылось в широкой улыбке. – Ей-богу, как Христос!..
На этот раз, видать, была очередь отца теряться в догадках. Он глубоко вздохнул.
– Ну, тогда считай – все в порядке… Слава Христу!..
Временами Залухан поглядывала вокруг. И сразу забывались все тревоги. Открывающиеся взору виды родной природы успокаивали. Слева вздымались зеленые бархатные склоны – луга с перелесками, переходящие в светло-коричневый кряжистый массив скалистого хребта. Справа, за бушевавшей на дне ущелья рекой, ощетинились чуть тронутые золотым багрянцем леса, а выше, подпирая прозрачную синь неба, громоздились фиолетовые уступы гор с белыми шапками на макушках.
Сойдя вниз по крутому изгибу тропы, они оказались на старой назикауской дороге, которая вскоре вывела их к берегу реки.
Сердце Залухан сжалось: так оно и есть, мост был смыт. Лишь по краям торчали из воды толстые дубовые опоры – немой укор слабости человека и безумию слепых сил природы. С толстой несущей балки бывшего моста, свороченной в сторону и закинутой дальним концом на огромный седлообразный валун, свисали к воде обломки набухших досок; они подергивались от напора струй.
Афако с тоской смотрел на бурный поток, на группу людей, должно быть, тоже путников, нерешительно топтавшихся по другую сторону реки, – те так и не решились на переправу и двинулись дальше, вниз по течению. Наконец он произнес, как бы рассуждая сам с собой:
– Стой, не стой – переходить надо…
– Да, – глухо откликнулся Батрби, сдвинув шапку на затылок и почесав лоб. – Один мудрец как-то сказал своему ишаку: думай, не думай, а в гору идти придется. Так и у нас… Но раньше надо переправить нашу маленькую упрямицу. Чуть выше по течению должен быть висячий мосток в теснине. Мы мигом.
Батрби на всякий случай вынул из видавшего виды кожаного хурджина длинную волосяную веревку, обмотал вокруг локтя, подхватил за руку Залухан, и они через минуту скрылись за ближайшей скалой.
Афако остался, с тревожным чувством глядя вслед ушедшим. Он стоял, не отрывая глаз от дальней скалы, из-за которой с бурлящим шумом вырывалась река. Вскоре на том берегу показалась тоненькая фигурка девочки.
Сразу отлегло от сердца.
Через минуту-другую вернулся Батрби. Он тоже первым долгом поискал глазами девочку на той стороне и удовлетворенно кивнул головой.
– Ну, что ж, начнем, пожалуй.
Они поднялись по берегу метров на сорок-пятьдесят выше, разулись, скрутили вещи в один тугой узел, который Батрби привязал поясным ремнем к голове. Проверили еще раз сбрую.
– Ты чуть пережди, Афако, – подведя коня к самой воде, бросил через плечо Батрби. – Если все будет идти нормально, следуй за мной. Только смелее. Плыви наискосок, забирай правее и правее. Ну, мы пошли. – Он чуть задержался и, хлопнув коня ладонью по крутому дрожащему крупу, увлек его в бурный поток.
Подхваченные быстриной, они сразу же по горло скрылись в волнах. Лошадь, высоко задрав голову и громко, испуганно храпя, быстро неслась по течению. Рядом, чуть сзади, с необычной «чалмой» на макушке, плыл Батрби.
Афако на миг показалось, что вода несет их на пороги. Но секунда, другая, и он облегченно вздохнул. Лошадь как-то неловко дернулась, словно обо что-то споткнулась, и они выскочили на пологий берег.
Батрби поднялся на гребень и, обернувшись, взмахом руки показал куда-то влево. Афако понял: заходить надо еще выше.
Ах, страхи, страхи… Как понятны и объяснимы вы до срока и как мелки и постыдны после, как часто приходится краснеть за вас. А все оказывается просто. Вошел, проплыл, вылез… Да здравствует мужество, которое не вопрошает, быстра, глубока ли река!
Дальше дорога была менее опасной. Лишь раза два или три пришлось слезть с коней и пешком перебираться через завалы, обходить смытые участки дороги, преодолевая крутые подъемы и спуски, лесные чащи и каменистые русла притоков.
Солнце уже заходило за хребет, когда они миновали теснину. Дальше, за Куырфау, начиналось урочище Фарвджин.
Река, вырвавшись из узкого ущелья, как бы почувствовав раздолье, растекалась по всей долине, чуть замедляя бег, но часто меняя русло и доставляя жителям Хохгарона массу хлопот.
На ближнем островке из-за кустарника к самой кромке выскочил заяц. Стал как вкопанный. Сев на задние лапки, смешно подергал носом, почесал за ухом и будто подумал: «Ну, дела, попался косой…» Завидев людей, он вскочил и метнулся вдоль берега.
Всадники обогнули слева залитую водой низину… Дорога и здесь была местами смыта. Вновь пришлось пробираться сквозь чащу леса, подступавшего к самой воде. В нескольких местах путь пересекали чуть заметные тропы диких зверей.
Где-то впереди раздался конский топот, затем выстрелы и грозные окрики. Отраженное ближайшей горой эхо пошло гулять по глубокому ущелью. Залухан вздрогнула, недоуменно выглянула из-за широкой спины Батрби.
Путники подобрали поводья и настороженно молчали.
Раздумывать было некогда. Не желая искушать судьбу, Афако свернул коня с дороги, и они укрылись в ближайшем орешнике, густой стеной подступившем к самой обочине.
Батрби притянул к себе девочку, успокаивающе потрепал по плечу.
– Не бойся, Нартион, не бойся. Мы их не трогаем и они нас не тронут…
Через некоторое время опять послышалось цоканье копыт, фыркание лошадей. Сквозь листву хорошо просматривалась часть дороги. Из-за поворота показался человек в изношенной бурой черкеске с закутанной башлыком головой, кривоногий и низкорослый; в одной руке он держал ружье, а другой тянул за собой двух упитанных каурых волов. За ними, ругаясь и отчаянно нахлестывая кнутами медлительных животных, ехали два вооруженных всадника, также в черкесках и с замотанными головами. По всему видно было – это абреки: ограбили кого-то и торопятся скрыться в лесу.
Как ни вглядывался Афако в незнакомцев, узнать кого-либо из них не смог. Сжав зубы от сознания своего бессилия, он беспокойно заерзал на месте. «Неужели вот так и уйдут? На дороге – ни души, ущелье словно вымерло. И оружия никакого… А упускать… Ни в коем случае!»
Батрби, должно быть, показалось, что Афако решил выскочить навстречу бандитам. Как бы опережая этот безрассудный шаг, он придвинулся к нему, схватил за локоть, сжал.
– Заклинаю тебя всеми богами, Афако, – умоляюще зашептал он так, чтобы не слышала Залухан, – не вздумай выйти из укрытия. Они не посчитаются ни с чем. Это же люди без имени, без чести!
Афако, не оборачиваясь, поднял согнутую в локте руку и спокойно проговорил, понизив до шепота голос:
– Не волнуйся, Батрби, я уже воспользовался мудрым советом предков. Ты ведь сам не раз повторял его…
– Да, это мудрый совет: прежде чем выйти из себя, успей подумать.
– Мы не преминем им воспользоваться, – довольный, кивнул Афако. – Все будет разумно, очень разумно, – как бы рассуждая сам с собой, продолжал он. Помолчал секунду, другую, затем осторожно отодвинул ветку и, расширив просвет для обзора, в сердцах добавил: – Клянусь прахом отца, нет более тяжкой пытки, чем вот так наблюдать, как совершается зло…
Бандиты приблизились. Тот, что тянул волов за веревку, свернул вправо и направился прямо к тому месту, где прятались путники. Их разделяло теперь не более тридцати шагов. Залухан вся сжалась в комок, большие ее глаза широко раскрылись от страха.
Афако глянул на нее и почувствовал, как лоб покрылся испариной. Засосало вдруг под ложечкой. Краешком глаза он заметил, как у Батрби в руке сверкнул кинжал.
В это время раздался грубый окрик:
– Куда ты тянешь, скотина безмозглая! Не видишь – впереди, за кустами, стена отвесная!
– А что у меня, глаза на затылке? – огрызнулся кривоногий. – Сказали бы лучше, чем глотку драть.
– Замолчи, ишак длинноухий, да пошевеливайся! Перехватят нас здесь и перебьют, как куропаток. Вон чуть левее проем, туда и держи, дурень!
Кривоногий отвернул влево, завопил на быков, вымещая на них все зло:
– Цоб, цоб, проклятые! Чтоб вас на тризне вашего хозяина в расход пустили!.. Цоб, дохлая скотина!
Теперь они были совсем близко. И тут Афако решился на отпаянный шаг. Он быстро отвел Залухан за скалу и приказал сидеть, пока не позовут, а сам бросился к Батрби и шепнул: «Как только крикну, раза два-три, ударишь кинжалом по стремени. И вообще… побольше возни!» «Что ты задумал?» – озадаченно уставился на него тот. «Делай, что говорят старшие!» Афако выхватил кинжал из ножен, плашмя стукнул им о ствол дерева и крикнул, что было сил, отрывисто, по-военному:
– Стой! Р-руки вверх! Ни с места!
Абреки застыли, как пораженные молнией. Опомнившись, один из них схватился за оружие. Однако новая команда, словно пуля, настигла его:
– Еще одно движение, и конец вам!
Чуть левее в кустах раздалось «клацание затворов» и категорическое:
– Бросай оружие! Живо!
Небольшая заминка, и на землю полетели винтовки, кинжалы.
Афако и Батрби вышли из засады, подобрали оружие. Афако взял бандитов под прицел, дюжий Батрби быстро связал им руки. Затем перерезал их поясные ремни и приказал:
– Поддерживайте связанными руками.
Навьючив одну из лошадей трофейным оружием, свели коней вместе, выдвинули бандитов вперед, усадили Залухан верхом и двинулись в путь….
Потерпевшего нашли сразу же за поворотом, в двух шагах от дороги, где, скособочившись, стояла только что распряженная абреками телега. Он лежал с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам. Глаз его заплыл от побоев, из рассеченной брови сочилась кровь.
Заслышав шаги, человек открыл уцелевший глаз, испуганно уставился на склонившегося над ним Афако. Дернувшись, что-то натужно промычал, пытаясь освободиться от пут. Лицо его налилось кровью.
– Не бойся, свои, – успокоил беднягу Афако. Осторожно вытащил лубяную затычку из его рта, оглядел, мрачно усмехнулся. – Добрый народ… Все-таки потеребили малость, чтоб не так драла…
– Пожалел волк кобылу, – отозвался Батрби.
Афако быстро перерезал кончиком кинжала путы. Помог сесть человеку. Пострадавший еле говорил, он еще не совсем пришел в себя. Назвался Рамоновым. Из Салугардана. Утром отвез в Тесный лог закупленную тамошними жителями на плоскости пшеницу и теперь мирно возвращался домой, радуясь заработку. Дома пять душ детей, больная жена. Ждут, не дождутся, а тут… подчистую. Ни денег, ни волов. Хоть камень на шею – и в реку…
Он отвел взгляд; крупная слеза выступила и задрожала на ресницах уцелевшего глаза.
Афако опустил голову, с минуту смотрел себе под ноги, весь напрягшись, ссутулившись, затем, как бы очнувшись, мягко потрогал хозяина волов за плечо, показал в сторону дороги.
– Успокойся, все в целости и сохранности.
Тот недоумевающе повернул голову. Завидев связанных бандитов и своих быков, часто-часто заморгал, словно не веря своим глазам. Вдруг из груди его вырвался дикий вопль. Он сорвался с места и, поражая всех неожиданной прытью, бросился было с кулаками на бандитов. Но тут же свалился у телеги.
Афако подскочил, опустившись на одно колено, быстро полез в карман, вытащил чуть помятый, но гладко отутюженный и аккуратно свернутый моток бинта с ватой и флакончик йода.
Вдали, со стороны Хохгарона показалась группа вооруженных всадников. Она быстро приближалась.
Подъехавшие оказались представителями милиции и местной самообороны, преимущественно комсомольцы. Афако сдал пленных бандитов очень кстати подоспевшему отряду.
Сельчанин, придерживая рукой перебинтованный глаз, несмело подошел, стал благодарить Афако, а потом вдруг категорически заявил:
– А теперь вы мои гости и прошу посетить мой дом. Один из этих волов должен быть вечером зарезан в честь моих спасителей!
Афако и слушать не захотел.
– Подумай о своих детях! О каком кувде [39]39
Кувд – пиршество по какому-то торжественному случаю.
[Закрыть]может идти сейчас речь? Такое ли время?
– Как сказал Сабаз, так и будет. Пусть и дети его знают, кто для них спас этих волов, а заодно и отца! Клянусь святым Уастырджи, если вы не согласитесь быть моими гостями, Сабаз один не вернется домой…
Больших, трудов стоило убедить несчастного пострадавшего, что сейчас они не смогут принять его великодушного приглашения и что воспользуются им непременно, как только представится возможность. Сельчанин никак не хотел смириться с этим, но под конец все же сдался, назвал свой адрес, просил обязательно быть его гостями.
– Не устаю поражаться, Батрби, простым нашим людям, – задумчиво произнес Афако, когда вслед за кавалькадой удалился на своей скрипучей арбе и сельчанин. – Такое претерпел только что, можно сказать, на волоске от смерти был человек, а все о своей чести печется, кувд затеял!
– Наш человек не может иначе, Афако, дорогой. Его честь – вся его жизнь. А зачем жизнь без чести? Лучше умереть, клянусь всеми святыми!
Солнце давно уже скрылось за горами, но еще было светло. Лишь в низинах и лощинах померкли яркие краски: все более расплывчатыми становились переходы тонов. Жара начинала спадать. Из теснины подул легкий ветерок, ближний лес наполнился таинственными шорохами.
Афако молча шел впереди, ведя коня под уздцы. За ним следовал Батрби, бросая на спутника недоуменные взгляды. Залухан сидела в седле, крепко ухватившись за луку, и тоже не могла, понять, куда это направляется отец. Может, устав от долгой верховой езды, захотел пройтись пешком, поразмяться? Но когда он вдруг свернул с дороги и направился к большому дереву у подошвы лесистого склона, Батрби не удержался и спросил:
– Не надумал ли ты, Афако, устроить привал? До Хохгарона ведь рукой подать…
– Потерпи, Батрби. Ты забыл, где мы сейчас находимся. А я-то думал, тебе захочется взглянуть на наши будущие угодья.
Батрби хлопнул себя по лбу.
– Вот старый дурень, надо же… Совсем запамятовал с этими дорожными приключениями…
Привязав коней к одиноко растущему грабу, они стали подниматься по лесистому склону. Батрби, ведя за руку Залухан, все время с опаской оглядывался на оставленных внизу без присмотра лошадей.
Наконец подъем кончился. Они оказались на широком, чуть покатом плоскогорье, сплошь покрытом ровным зеленым ковром – тысячелистником. Вдали, где поле постепенно уходило в гору, темнел кустарник, а еще выше, за перелеском, – густой лес, увенчанный пепельно-палевыми скалами с сахарными головами снежных шапок. Чуть левее – вознесся уступчатый Кариухох, извечный страж ущелья.
Батрби, захваченный красотой местности, повернулся кругом, придерживая шапку рукой. Дух захватывало от величественной панорамы. Вдали, на фоне закатного неба ясно проступала лесистая вершина, справа манил своим изумрудным цветом альпийский луг. Внизу на жестком каменистом ложе метался Стырдон.
Батрби присвистнул.
– Ну и ну. Я думал, свет мой Залухан, один наш Назикау в мире такой, а? Оказывается… Оно, конечно, не то, чтобы перещеголяли наши места, но, клянусь, здорово!
– А пастбища какие! А чистые, холодные ключи! – подхватил Афако. – И лес под боком. А земля – сама мечта!
Он прошел за куст орешины, набрал там в небольшую клеенчатую сумочку земли и, вернувшись, близко поднес ее Батрби:
– Ты потрогай, помни между пальцев. Какой чернозем! Хоть сейчас ешь с чуреком!..
Батрби растер на ладони жирный, пахнущий разнотравьем, сыроватый комок земли и довольно крякнул:
– Да, земля отменная.
– Я отвозил уже пробу во Владикавказ. С того, дальнего конца. Повезем еще. И воды ключевые исследуем. Кашу маслом не испортишь. Ну, как, правильно я говорю, дочка? Нравится тебе здесь? Женский вкус – не последнее слово в этом деле… – Афако чуть заметно улыбнулся, оборачиваясь к Залухан. Та смутилась от неожиданного вопроса, но утвердительно кивнула головой.
– Ну и чудесно. Тогда – в путь.
Как это бывает в горах, ночь подступила сразу – сумерек почти не было. По обрывистой дороге, вдоль колючих кустов акации и терновника, поднимая клубы пыли, в село мирно втягивалось стадо. Запахло коровьим пометом, парным молоком, дымом…
В домах уже зажигали огни, когда путники, объезжая лениво плетущихся животных, проехали по пустынной улице. Отбиваясь от яростно наседавших собак, постучали у дома с высокими полуовальными воротами в массивной стене из серого тесанного камня.
Парадную дверь открыл мальчик лет четырех с большими грустными глазами на слегка удлиненном лице.
Увидев всадников, он удивленно уставился на них.
– Ну, здравствуй, молодец, – сказал Афако, слезая с коня.
– Я не молодец, я Костик, – обиженно протянул карапуз.
– А еще дядя, Костика не знает! – улыбнулся Батрби.
– Дома есть кто?
– Дада уехал. А нана корову доит. Вы кто? – растягивая слова, проговорил мальчик, не двигаясь с места и продолжая разглядывать всадников. – Вы абреки?
– Ах ты карапуз, своих не признаешь? – Афако потрепал его вихрастые темные волосы, а Батрби подхватил мальчика на руки и поднялся на длинную незастекленную веранду.
Навстречу им шла хозяйка дома – невысокая, краснощекая молодая женщина с темной косынкой на голове.
– Кто там, Костик?
Поставив на скамью эмалированное ведро с парным молоком, близоруко поглядела на гостей и вдруг всплеснула руками:
– Господи, вот неожиданность. Как с неба!..
– Мирных и приятных вам гостей, дорогая сноха, – Афако пожал влажную натруженную руку невестки, улыбнулся в усы. – Ну, что, не ждали?
– Как вы доехали-то? По такой дороге… О господи, господи… А Залухан, бедной, досталось, наверное, больше всех… Ой, да что же мы стоим? Проходите в комнату.
Тем временем Залухан степенно подошла к стоящим в сторонке Костику и его сестре Луарзет и, немного смущаясь, протянула гостинец.
– Что это? – недоуменно уставились те на глиняный горшочек, старательно обернутый зеленой салфеткой.
Посапывая и кряхтя, Костик быстро развязал узелок. Под желтоватым, пожухлым листом тыквы ярко рдела малина. Крупная, усато-волосатая, приятно пахнущая, аппетитная.
– О-о! Это все мне? – Костик хотел прикрыть горшочек листом. Но Луарзет, недолго думая, запустила руку и захватила полную горсть.
Через минуту, примостившись в дальнем углу на старенькой кушетке, они за обе щеки уплетали вкусные ягоды.
– Сколько ребенку надо, – с умилением глядя на счастливых ребят, задумчиво сказал Батрби. – Когда сошел с коня, таким был усталым. А вот увидел, какую радость доставил малышам нехитрый гостинец, и усталость словно рукой сняло. Удивительные создания – дети!..
Переночевав, Афако, Батрби и Залухан двинулись дальше, в город. Их провожали Костик и Луарзет. Дети вышли за ворота и все просили гостей поскорее вернуться.
– Будем ждать! – кричали они на прощанье.
Гости вернулись из города лишь на четвертый день. Привезли детям обновки – черные туфельки на низких каблуках – и гостинцы: пряники, халву в блестящих баночках и леденцы.. Афако и Батрби были возбуждены, радостны. Вспоминали подробности разговора в облисполкоме.
– Одного я боюсь, Батрби. Не нашлись бы у нас мудрецы, отговорщики…
– Неблагодарность – не такой уж частый подарок у нас в горах… Вроде, не для себя стараемся…
Афако остановился напротив, посмотрел испытующе.
– Ты-то сам как? Положа руку на сердце…
– Разрази меня гром, я за куыфауский надел.
– Искренне?
– Клянусь! Остается повторить лишь мудрые твои слова: это и Назикау – и не Назикау, и плоскость – и не плоскость. Одним словом, баран тоже будет целый, волк тоже будет сытый.
– А абреки?.. Они вот где у меня сидят, – Афако сделал красноречивый жест рукой.
– Абреки… Абрек не гора, вечно в Фарвджине стоять не будет. И вообще, волков бояться, в лес не ходить!
Поездка оказалась удачной во всех отношениях. После облисполкома Афако повел Залухан к врачу – местной знаменитости. Тот осмотрел колено девочки, подбодрил ее и обещал вылечить. В тоне врача было столько неподдельной веры в благополучный исход болезни, что Афако и Залухан вышли от него совершенно обнадеженные…
Из Хохгарона выехали затемно. Дорога, притиснутая рекой к самому подножью гор, сонно стелилась перед ними, полуразмытая, долгая.
Залухан приткнулась к широкой спине Батрби, стянутой пропахшим табаком и потом черкеской, и, мерно покачиваясь в такт движения коня, всматривалась все еще сонными глазами в смутно проступающие очертания гор, в темнеющий и, казалось, тоже еще не проснувшийся лес.
Рядом, чуть впереди, ехал отец. Из-под копыт его коня временами вылетали пучки золотистых искр и, еще не успев родиться, тут же угасали, как звезды на светлеющем небе. Он часто оборачивался в ее сторону, но ничего не говорил. Она с растущей обидой в душе думала, недоумевая: почему отец опять не взял ее к себе, а посадил с Батрби? Она столько ждала, и ей так хотелось ехать с ним! Ехать, обхватив его сзади крепко-крепко своими ручонками и прижавшись всем телом к его теплой и родной спине.
Иногда ее окликал Батрби. В его густом, рокочущем голосе ей слышалась поддержка, участие.
– Ничего, девочка, приучайся. Вот потрясешься весь день на лошади – чурек покажется сахаром…
Да, не часто приходилось Залухан в ее двенадцать лет совершать такие путешествия! Она не совсем понимала происходящее: зачем отец вместе с дядей Батрби пустились в этот трудный, опасный путь? Лишь из отрывочных разговоров старших можно было понять, что они собираются переехать всем селом на равнину. А как же Назикау? Кому останется их дом? Кто побежит босиком навстречу тугому, озорному ветру? Кто будет на заре ходить в лес за малиной, черникой, брусникой? Кому останутся высокие, высокие сосны со смолистой корой и разлапистыми ветками?
Маленькое сердечко ее сжималось от этих тоскливых мыслей, и она начинала ерзать.
– Тебе, что, неудобно, Залухан? – тут же окликал ее Батрби, осторожно, по-отцовски ощупывая и похлопывая по боку свою маленькую спутницу. Но она, потупясь, молчала, захваченная своими невеселыми мыслями, и только кивала головой, еле сдерживая слезы.
Рассвело. Впереди показался поворот на Куырфау. Дорога все еще была разбита, но река уже угомонилась, и объезжать залитые прежде низины не пришлось.
– Кажется, миновали это проклятое место, – облегченно сказал Батрби, озираясь по сторонам.
Не успел он докончить фразу, как из леса выехали три всадника с винтовками наперевес. Что-то крикнув, подскакали, преградили дорогу. Залухан, прижавшись к Батрби, испуганно смотрела на странных и страшных лесных людей, на их закутанные башлыками головы, опоясанные пулеметными лентами фигуры, и щемящее чувство тревоги охватило ее.
– Это беззаконно, – услышала она негодующий голос отца. – Мы вынуждены подчиниться только силе.
– Что же вы делаете? Пожалейте хоть больную девочку! – взывал к их совести Батрби.
– Сходите с коней и убирайтесь, пока не поздно! – прикрикнул один из абреков, горбоносый. – Благодарите бога, мы сегодня добрые, а то бы пощекотали вам бока!
Бандиты подхватили коней под уздцы. Афако загородил им дорогу.
– Тогда ведите и меня заодно. К вашему старшему.
– Это зачем же?
– В придачу к коням…
Бандиты переглянулись. Горбоносый мотнул головой:
– Проходи вперед.
Отец обернулся к Батрби.
– Не беспокойся. Отведи девочку вон под то дерево и жди.
Залухан бросилась к отцу, обхватила его колени.
– Дада, не ходи, они убьют тебя!
– Что ты, дочка, на что я им нужен?..
Она вцепилась в него, прижалась дрожащим телом, зарыдала.
– Дада, не ходи, они страшные!
– Успокойся, Залухан. Будь умницей, ты же у меня смелая. Вытри глаза и жди. Я скоро.
Залухан смахнула рукавом слезы и послушно, отошла к Батрби.
Часа через два он вернулся, ведя в поводу коней. Удивлению Батрби и Залухан не было конца. Афако ничего не стал объяснять, лишь коротко бросил: «Потом», и они вновь двинулись в путь. Только когда впереди показался Дурджын и Батрби вдруг воскликнул: – «Гляди, Афако, бревна навели! Чудеса да и только…» – он довольно хмыкнул, радостно сверкнул глазами.
– Вот я и выиграл!..
Батрби недоуменно посмотрел на него.
– Да, да, я выиграл спор.
– Спор?
– Очень важный. В жизни никогда ни на что не спорил, не люблю, а тут вот взял и выиграл.
И он объяснил, наконец, в чем дело.
