Текст книги "Антология осетинской прозы"

Автор книги: Коста Хетагуров

Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

Коста Хетагуров
ОХОТА ЗА ТУРАМИ
Рассказ

Аул Зебат состоял всего только из тринадцати дворов. Сакли его, словно гнезда ласточки, лепились в складках утеса, вздымавшегося до облаков из глубокой теснины. Бушующий поток на скалистом дне ущелья казался из аула серебряной нитью. Ни кусточка, ни деревца кругом! Везде скалы, поросшие мхом, и голый безжизненный камень.

Жили в этом ауле осетины; жили очень бедно, потому что не было у них ни лугов, ни пахотной земли. Мужчины занимались охотой за турами, а женщины смотрели за хозяйством. Козы заменяли им коров, а ишаки – лошадей. У кого было два осла, тот считался уже богатым. Домашнюю птицу всего аула составляли хохлатый петух и две-три конопатые курочки.

Осенью окрестности аула принимают еще более печальный вид. Тощая трава желтеет. Серые тучи спускаются до самого аула; из ледников дует холодный ветер. Начинаются дожди, изморозь, снег.

Впрочем, в конце сентября выпадают иногда ясные солнечные дни с холодным утром и с теплым великолепным вечером. Лучи заходящего солнца позлащают причудливые вершины гор. Все ущелье покрывается прозрачной дымкой, из которой, как-заколдованные замки, встают зубчатые скалы. Далеко в глубине рокочет неугомонный поток, и только он, переливаясь на тысячи ладов, нарушает мертвую тишину безмолвных утесов.

В один из таких вечеров к крайней сакле аула подошел молодой осетин.

– Тедо! – позвал он, не входя в саклю.

– Кто там? – отозвался мужской голос, и вслед за этим в низких дверях показался коренастый мужчина в серой черкеске и холстяной шляпе.

– А, это ты, Сабан… Здравствуй! – обратился он весело к молодому осетину. – Что случилось?

– Да проклятый козел стащил один из моих чабуров (обувь) и оставил от него только плетеную подошву, – отвечал молодой осетин, чуть не со слезами.

– Как так?!

– Очень просто. Я их починил, смазал, выложил свежей травой. Оставалось только надеть… Да завозился с ружьем. Надо, думаю, кремень переменить. Переменил… Хочу надеть чабуры… Левый на месте, а правого нет. Я – искать, туда – сюда… Нет нигде! Сестру оттаскал, брата прибил – нет да и только! А козел тем временем жует себе в темном углу. Мать заметила. Отняли – одна плетушка.

– Плохо дело, – со смехом заметил Тедо; ну, да ты успеешь еще починить его. Мы будем ждать тебя до восхода луны.

– Неужели?.. Вот спасибо…

– Благодари Фсати, который готовит нам с завтрашней зарей стадо круторогих, а пока ступай кроить свой чабур.

– Иду, иду! – и молодой осетин быстро зашагал по кривой улице.

– Не забудь и других предупредить, – крикнул ему вслед Тедо и вернулся в саклю.

Сакля Тедо имела два отделения. В первом, за плетнем, помещались козы, во втором – сами хозяева. Небольшая дыра в южной стене жилого отделения заменяла окно. Посреди земляного пола был разведен огонь. Дым выходил в отверстие в потолке. Над огнем висел котелок. Молодая женщина делала из темного теста лепешки и запекала их в горячей золе. По другую сторону очага сидел старик и развлекал грудного ребенка. Вот и вся семья только что вошедшего Тедо: отец, жена и сынишка.

Зураб – так звали старика – был когда-то замечательным охотником, но старость одолела его: он плохо стал видеть и уступил свое ружье сыну. Сын с честью заменил отца и считался лучшим охотником в ауле.

Когда у Тедо начинались сборы на охоту, Зураб становился веселым и разговорчивым. Он припоминал свою молодость и давал сыну нужные советы. Только Залина, молодая жена Тедо, всегда очень скучала, когда муж отправлялся на охоту. Много рассказов она слышала об опасностях охоты за турами и потому боялась за своего мужа. Когда она высказывала свои опасения, то Тедо обыкновенно шутил над ее женской трусостью. Слез он не терпел, и она никогда не смела плакать при нем.

– Кто это приходил? – спросил Зураб, когда сын его вернулся в саклю.

– Сабан, – ответил Тедо. – Он просит подождать его до восхода луны – не успел, говорит, приготовиться. Я сказал, что можно.

– Конечно, конечно, – одобрил старик, – и мы всегда так делали. Луна всходит рано – вы успеете. В лунную ночь туры спускаются ниже. Если вы пойдете по Мышиной тропе, то к рассвету перехватите их на перевале.

– Оно так, – заметил сын, – да по этой тропе опасно подыматься ночью.

– Бабы! – упрекнул старик: – Для охотника за турами не должно существовать препятствия. Я по этой тропе подымался в туманную ночь под ливнем. Положим, за тремя гротами чуть не поплатился жизнью – сорвался… но ничего, бог миловал. Зато утром свалил вот этого самого козленка. – И Зураб самодовольно указал на два турьих рога, висевших на стене. Рога были необыкновенной величины.

– Я за себя не боюсь, – оправдывался Тедо, – я знаю каждый камешек на этой тропе; но между нами будут неопытные охотники, – чего доброго, не согласятся.

– Детей никогда не надо спрашивать, – сурово заметил старик. – Они должны следовать за старшими.

Ужин был готов. Залина сняла котелок, наполнила две чашки похлебкой и вместе с лепешками поставила их на круглый низенький столик о трех ножках. Тедо взял столик и поставил его перед отцом. Старик передал ребенка матери и с молитвой переломил лепешку. Тедо почтительно подсел к отцу и начал с ним ужинать.

Залина, по обычаю, стояла с ребенком на руках.

Когда Зураб сделал последний глоток из своей чашки, погладил бороду и поблагодарил бога, Тедо торопливо взял столик и передал его жене, Зураб закурил трубку, пожелал сыну успеха в предстоящей охоте и отправился спать. Спал он в том отделении, где помещались козы.

По уходе старика начала ужинать и Залина. Тедо взял сынишку, посадил его к себе на колени и шутливо обратился к жене:

– Ты, кажется, опять вспомнила свою бабушку – чего нос повесила?

– Умоляю тебя, не ходи по этой проклятой тропе, – тихо выговорила Залина и наклонилась над чашкой. Крупная слеза быстро сбежала по ее смуглой щеке и упала в похлебку.

– Не прикажешь ли за турами охотиться в этой сакле из окна?

– Ну, а если… не дай бог… несчастье какое?..

– Э, душа моя! – бог не выдаст, медведь не съест… А если несчастье, то вот тебе, – продолжал он весело, качая сынка, – видишь, какой молодец? Он тебя прокормит и похоронит… Так, ведь, сыночек, да? Похоронишь маму?

Ребенок расхохотался и замахал ручонками.

– Джигит, одно слово – джигит! Ну, а все-таки ступай к матери! – и Тедо, крепко поцеловав ребенка, передал его жене.

– Эге, никак и луна взошла, – продолжал он, выглядывая в окошко: – Ну, значит, собирайся и гайда!…

– Прошу тебя, не ходи сегодня, – умоляла со слезами в голосе Залина.

– С ума ты сошла! – крикнул Тедо, – с голоду умереть захотела?

– Перебьемся как-нибудь… отложи охоту до другого раза.

– Зачем?

– Так… я боюсь.

– Ха-ха-ха! Глупая! Чего ты боишься? Чай, не первый раз… Слава богу, опытности хватит… еще других поучим… Ну, полно, полно. Будь умницей. Ведь жить-то надо. Только и кормимся, что охотой. Значит, не робей, а положись во всем на волю св. Георгия. Не будь трусихой, и я приволоку тебе такого козленка, что сама потом будешь гнать на охоту – право!..

– Тедо! О Тедо! – донесся голос с улицы.

– Иду! – крикнул ему в ответ Тедо и, сняв со стены ружье, сумки и башлык, вышел на улицу.

Мышиная тропа была вообще опасна, а тем более для ночного путешествия. Она то змеей извивается в расщелинах скал, то крутыми ступенями подымается по отвесной стене, то ящерицей ползет в морщинах неприступного утеса, то легкой паутиной огибает бездонную пропасть, то совершенно исчезает в хаосе разрушенных скал и каменных осыпей.

Местами она так узка, что негде ногу поставить и приходится ползти на четвереньках. На каждом шагу смелого путешественника может приплюснуть сорвавшаяся глыба, каждую минуту он рискует полететь в такую бездну, где и ворон не найдет его костей.

Тедо шел впереди всех. Ноги его уставали, но он карабкался бодро.

– Не могу идти дальше, – простонал один из новичков.

– Да, отдохнуть надо, – согласились другие.

– Некогда отдыхать! – возразил. Тедо, – скоро светать начнет, и к восходу не доберемся до перевала.

– Идите, кто хочет, а я не могу, – продолжал новичок.

– Баба! – крикнул на него Тедо: – Тебе бы тесто месить, а не за турами охотиться!.. Заурбек! – обратился он к шедшему за ним товарищу, – ты эту дорогу знаешь лучше меня; оставайся с ним, а мы пойдем. С восходом солнца мы во что бы то ни стало будем на перевале. Смело гоните туров – им не миновать наших пуль.

– И я останусь, – робко произнес еще один охотник.

– Тем лучше, – ответил Тедо, – и в каждой партии, значит, будет по три человека. Идемте! – И он снова стал карабкаться по отвесу. Сабан следовал за ним. Дорога становилась хуже и хуже. Тедо ободрял своих товарищей, в опасных местах указывал им, где ставить ногу, за какой камень держаться, какого размера сделать прыжок и прочее.

– Стой! – крикнул вдруг осетин, – видно, был обвал: не на что ступить.

И, действительно, в этом месте тропа прекращалась. Тедо посмотрел вперед и шагах в десяти увидел большой выступ скалы, где заметно было продолжение тропы. Но промежуток между охотниками и тропою представлял из себя почти отвесную каменную стену, вершина которой исчезала в утреннем тумане, а основание терялось в глубине зияющей пропасти. Много надо мужества и беспредельной отваги, чтобы перебраться на продолжение тропы, цепляясь за едва заметные уступы, за щели и морщины каменной скалы; но отважные горцы привыкли уже бороться с такими препятствиями.

– Давайте веревку, – крикнул Тедо. – Ему подали, и он обмотал один конец ее вокруг поясницы.

– Держите хорошенько.

– Держим, – ответили его спутники.

Молчание длилось около минуты. Тедо карабкался как кошка, хватаясь за всякий выступ, за всякую неровность скалы.

– Поддай! – произнес он над пропастью.

– На! – ответили товарищи и поддали веревку не больше, как на пол-аршина.

– Еще! – повторил Тедо.

– На!..

– Есть, – весело крикнул Тедо на той стороне, – надежно. Приступайте смело.

Второй охотник перебрался легко, потому что веревку, которой он был опоясан, держали за оба конца. По ту сторону пропасти держал ее Тедо, а по эту – Сабан.

– Готово! – крикнул Тедо, когда товарищ их был уже на его стороне.

Оставалось переправиться Сабану. Он так же, как его товарищи, обвязал веревку вокруг поясницы крикнул «держи» и начал карабкаться по отвесу скалы.

Все хранили глубокое молчание. Тедо все больше и больше укорачивал веревку. Еще два-три шага – и Сабан будет на их стороне. Слышно было, как он царапался ногтями по каменной скале, как из-под его ног мелкие камешки катились в пропасть…

– Аллах!! – раздался вдруг отчаянный крик охотника. Сабан сорвался, но товарищи его были готовы к такому случаю: они крепко держали веревку, и молодой осетин качался над бездной пропасти.

– Ушибся? – крикнул ему Тедо.

– Кажется, нет, – прохрипел Сабан.

Товарищи вытащили его и стали продолжать свой путь.

– Ну, слава богу, – произнес Тедо после еще одного трудного перехода, – теперь мы вне опасности. Осталось немного, да и рассвело совсем.

Скоро они добрались до сборного пункта. Небольшая лужайка на самой вершине одного утеса была любимым местом отдыха всех охотников. Здесь они обсуждали план охоты. Сюда же приносили свою добычу, разводили огонь, жарили шашлыки, пели свои любимые песни и сладко засыпали после утомительного дня и вкусного ужина.

– Вот теперь можно и отдохнуть немного, – весело произнес Тедо, снимая сумку и ружье, – здесь мы дома.

Охотники сели в кружок и начали завтракать. У каждого оказались в сумке ячменные лепешки и соль, а у Сабана еще и кусочек сыру.

Между тем настало время охоты. Товарищи осмотрели ружья, сложили в кучу излишнюю тяжесть и пошли к намеченным пунктам. Тедо должен был занять самую высокую седловину. Он отделился и быстро стал подыматься по скату. На повороте он остановился на минуту, махнул товарищам шапкой и скрылся.

Лучи восходящего солнца облили ярким румянцем снежную вершину Казбека. Горы стали выползать из утреннего тумана. Вдали чернело Дарьяльское ущелье. Тедо приближался к месту своей засады. Сделав крутой подъем, он остановился, чтобы перевести дыхание, оперся на ружье и осмотрелся… Вправо от него на небольшом скате паслось целое семейство туров. Сердце охотника забилось… Он поднял ружье, но тотчас опустил его. Пуля не могла долететь до туров. Надо было обдумать, с какой стороны удобнее к ним добраться. Дорог, несомненно, две. Верхняя – менее опасная для охотника, но слишком открытая: туры могут заметить и скрыться. По нижней можно подойти к ним очень близко, но она идет по слишком опасному обрыву…

– Э! Ничего, – пробормотал Тедо и пошел по нижней…

Смелые обитатели вековых ледников и мрачных утесов совсем не подозревали угрожавшей им опасности. Некоторые из них беззаботно паслись на крутой лужайке, а другие мирно почивали на выступах скалы.

Никогда смелость и ловкость Тедо не доходили до такой степени. Необыкновенно осторожно, как дикий кот, крался он к своей добыче. Ни один камешек не столкнул он с места, ни одна песчинка не сорвалась из-под его ног. Он продвигался медленно, но каждый новый шаг обещал ему несомненный успех…

Еще немного, и он может выбрать любого тура для своего выстрела. Вот он уже на месте… Площадка очень достаточна, чтобы присесть и прицелиться… Промаха не будет. Его не пугает темная бездна под ногами, он забыл о страшной осыпи гранитовых обломков, беспорядочно громоздившихся над его головой, забыл, что при малейшем сотрясении вся эта рыхлая громада может двинуться и похоронить его на дне ущелья. Тедо думал только о туре, которого сейчас застрелит. Он взвел курок и стал целиться… Тур, которого он наметил, передвинулся на другое место. Тедо выждал, пока он остановится, хотел снова прицелиться, но невольно опустил ружье. Намеченный тур затеял игру, которую приходится видеть не всякому охотнику. Приподнявшись на задние ноги, тур ринулся вниз головой на другого, стоявшего гораздо ниже его на самом краю обрыва. Раздался треск столкнувшихся рогов. Нижний тур блистательно выдержал удар. Противники обменялись местами.. Такой же отчаянный прыжок, страшный треск и необыкновенно блистательный отпор. Обменялись опять. Неизвестно, сколько времени продолжалось бы это состязанье, если бы Тедо не прекратил его. В голове охотника быстро созрела коварная мысль – одним выстрелом свалить двух громадных туров. Расчет был верен. В тот момент, когда верхний тур поднялся на задние ноги и оттолкнулся от скалы, чтобы сделать обычный прыжок, Тедо выстрелил в нижнего, и оба бойца сделались, жертвой хитрости охотника. Нижний был убит пулей, а верхний, не встретив его сопротивления, полетел вместе с ним в пропасть.

Охотник торжествовал, но не долго. Выстрел всполошил остальных туров. Они бросились бежать. Через минуту один из них показался на груде камней, громоздившихся над головой охотника. Минута была ужасная. Тедо видел, как проскочил тур, как под его ногами пошатнулся камень, за ним другой… третий… Еще секунда, и вся эта рыхлая громада заколыхалась, двинулась и грозно загрохотала по крутой стремнине. Каждый камешек увлекал за собой тысячи других… Гром и рокотанье завала были слышны на десятки верст… Густое облако пыли наполнило все ущелье…

Завал прошел. Где-то в глубине теснины замерло последнее эхо… Пыль осела. От выступа, на котором стоял Тедо, не осталось и следа. Все было стерто… уничтожено…

Батырбек Туганов
ПАСТУХ БАДЕ
Рассказ

Он глядел на вершину Казбека. Седая голова великана сверкала искрами радужного цвета под лучами заходящего солнца. Все горы были в тени: и ближние, и дальние. Один Казбек не расставался с солнцем, и яркая белизна его вершины сменилась еще более яркими переливами всевозможных цветов.

Залюбовался Баде великолепной картиной весеннего заката. Первый раз в жизни почувствовал он прелесть и величие природы, матери своей. Он постоянно видел высокие горы, леса и долины, и пригляделись они ему.

И вдруг теперь он загляделся на вершину Казбека, пораженный ее красотой, и в голове его зародились мысли, новые свежие мысли, каких у него не бывало прежде никогда.

Казалось ему, будто Казбек не груда скал, наваленных одна на другую, а живой великан, гордо поднявший седую голову окруженную чудным сиянием короны. И будто он властным взором окидывает подданных своих – таких же великанов, покорно преклонивших перед ним колени. Казалось, ждут они в немом молчании приказаний владыки, одного слова его, чтобы ринуться куда-то в пространство совершать великие дела, о каких человек не смеет и мыслить. «Человек, хе! Что такое человек? – думал Баде. – Какую он имеет силу? Что он может сделать? Ну что я такое? А впрочем, и люди не равны. Есть такие, что не мне чета. Я перед ними, как песчинка перед Казбеком. Наш аульный писарь? Куда мне до него! А лавочник Созо? Смешно и сравнивать себя с ним. Еще бы! Они ведь грамотные, ученые, а я… Что я, кто я? Пастух, пастух чужого стада овец. Вон на пиру, когда кончили строить дорогу в наши горы, старики пили за здоровье Созо, писаря и еще того… инженера. Дай бог нам побольше таких людей, как вы, – говорили им старики. А кто же скажет: дай бог нам побольше таких, как ты, Баде? И подумать-то смешно?»

– Выпьем за здоровье Баде! – вдруг крикнул он и расхохотался.

– За здоровье Баде! Ура-а!.. Ха-ха-ха!..

Овцы, мирно щипавшие вокруг него низкую горную травку, шарахнулись в стороны.

– Р-ррайт! Фю-ють! – свистнул он успокаивающе.

«Те – ученые, – продолжал размышлять Баде, – грамотные… а я… Э! да что об этом думать. – Фю-ють! – опять свистнул он. – Вот если бы и я был грамотным, книги читал бы… Я бы… что я сделал бы? Я бы… Не знаю что, но, наверное, сделал бы такое что-нибудь! Всем бы хорошо стало. И уж тогда меня бы народ вот как высоко поставил. Я тоже был бы, как Казбек. А без грамоты ничего не добьешься».

Тяжело вздохнул.

«А что, если бы… если бы я теперь принялся за учение! Э, да кто меня будет учить, кто? Нет такого человека у нас. А попросишь кого, – еще смеяться будет: ишь, скажет, ученым хочет быть. Нет уж, не надо об этом и думать».

– Фю-ють! – засвистал он, зашагав за овцами, которые стали забегать далеко вперед.

– А-а! – вдруг радостно воскликнул он, останавливаясь, и начал рыться в кармане поношенного бешмета. – Вот кто! Вот где будут учить меня! Там много грамотных. Я попрошу их…

Баде вынул из кармана клочок бумажки, повертел в руках и, бережно сложив, опустил обратно в карман.

Это была повестка из воинского присутствия. Баде вызывался в город, где он должен был вынуть жребий для отбывания воинской повинности.

«Лишь бы бог помог мне попасть на службу», – думал Баде.

Он глядел на вершину Казбека, и взор его сиял радостной надеждой.

А там, на Казбеке, алый луч великого светила, сверкнув последний раз на куполе горы, вспорхнул и улетел в небесное пространство.

– Помоги мне, Казбек, помоги! – взмолился Баде и погнал стадо домой.

* * *

На городской площади, против белого здания воинского присутствия, стоит толпа новобранцев.

Пришла очередь Баде, и вот он торопливо входит в двери, на которые так долго с волнением глядел.

В большой комнате за столом, накрытым красным сукном, сидят несколько человек в блестящих мундирах. И среди них один, к нему обращаются все.

«Вот этот, – мелькнуло в голове Баде, – словно Казбек, а остальные – подвластные ему горы».

Баде почувствовал невольное благоговение.

Он вынул свернутую бумажку из вертящегося ящика.

Сидевшие за столом взяли ее, развернули и потом что-то стали говорить и писать. Передали обратно.

– Ступай домой! Ты свободен, – обратился к Баде стоявший тут же рядом с ним переводчик.

– Не выпал, не выпал. Ступай домой и пей на радостях побольше араки.

Баде побледнел и не двигался с места. На лбу каплями выступил пот, а по блестящим сухим глазам была видна упорная работа мысли.

Рядом появился очередной парень, а он не уходил.

– Чего стоишь? Уходи! – прикрикнул переводчик.

– Переводи, пожалуйста, начальнику, я хочу сказать… – заговорил Баде.

– Чего тебе еще?

– Я желаю служить, а жребий не выпал, не возьмут ли меня так, без жребия?

– Нет, нет! Так не бывает, нельзя, не возьмут!

– Переводи, пожалуйста. Я хочу просить…

– Нельзя, нельзя! Ступай домой!

– Что он говорит? – спросил переводчика один из сидевших за столом.

– Просит, чудак, принять его на службу. Ему служить хочется.

– Господин полковник, – обратился офицер к соседу, указывая рукой на Баде, – не хотите ли взглянуть на редкость, вроде мамонта. Просится на службу.

– Да? Вот как! – ухмыльнулся полковник. – А, верно, дома-то ему не сладко живется.

Заметив улыбку полковника, переводчик весело расхохотался и, взяв Баде за плечи, повернул его и толкнул к двери.

Очутившись на площади, Баде долго не мог прийти в себя и бесцельно слонялся среди толпы новобранцев.

В стороне от этой толпы собралось несколько парней, внимательно кого-то слушавших. По временам там раздавался общий взрыв хохота.

Баде подошел и увидел двух молодых людей, сидевших на земле. Один держал в руке карандаш и клочок белой бумаги. Чему-то обучал соседа.

– Это – «м», а это «и» – говорил он, выводя карандашом какие-то вензеля.

– Это – «м-му», – повторял за ним сосед.

– Ишь ты! Как корова, «м-му», – передразнил его первый.

Парни рассмеялись. Улыбнулся и Баде. Он подсел на корточках к «учителю» и начал всматриваться в движение карандаша по бумаге.

– Тебе чего? – обратился к нему «учитель». – И ты желаешь учиться?

– Желаю, – ответил Баде.

– Заплати сначала.

– Заплачу.

– Сколько дашь?

– А ты сколько платил за ученье?

– Я? Я ничего не платил, а сам беру.

– Где ж тебя даром-то обучали?

– В тюрьме, вот где.

– Что ты! – удивился Баде. – Разве в тюрьме обучают грамоте?

– Как видишь.

Баде пристально посмотрел на собеседника. «Шутит парень или нет?» – думал он.

– Ну, что ж ты, болван, хочешь учиться? – спросил тот, толкнув Баде локтем.

– Послушай, ты только один раз был в тюрьме? – в свою очередь спросил его Баде.

– Один раз.

– А второй раз не хочешь туда?

– Не твое дело! Убирайся отсюда!

– Напрасно не хочешь: был бы студентом, – улыбаясь, сказал Баде и отошел.

* * *

Он глядел на вершину Казбека. Овцы, рассыпавшись вокруг по зеленому скату высокой горы, торопливо щипали сочную травку.

Солнце уже закатилось за горы. Лучи его только на сединах Казбека не перестали еще играть. И казалось Баде, будто этот величавый, могучий старец весело беседует один на один с далеким светилом. И никто не услышит их речи, никто не осквернит их беседы, горы стоят вокруг владыки в той же позе покорного ожидания.

«Казбек – тот же могучий повелитель исполинов, – думал Баде, – а я тот же ничтожный пастух. Он неизменен в величии, а я неизменен в ничтожестве. Мое желание подняться оказалось тщетным. Даже воров и убийц обучают грамоте в тюрьме, а я… Боже мой, боже мой! Что мне делать? Неужели надо попасть в тюрьму, чтобы… Нет, нет! Лучше умереть пастухом, чем на такое дело…»

Так успокаивал себя Баде, но мысли его становились все тревожнее, желания сильней, и мечты о чем-то хорошем, высоком все неотступнее преследовали его. Он долго стоял на одном месте. Лицо его исказилось от напряженной внутренней борьбы.

– Ну! Будь что будет! – наконец пробормотал Баде злобно, сквозь зубы. – Достигну или погибну!

* * *

Под прохладной тенью ветвистых чинар укрылись от знойных лучей солнца два пастуха со стадами овец: Баде и Екка.

Худой, бледный Баде рассказывал товарищу о своих злоключениях, а Екка то внимательно слушал его, то покатывался от смеха.

– Ну, плохо же тебе было в тюрьме, – сказал Екка, переставая смеяться.

– Вот как плохо! – ответил Баде.

– Ради чего же ты решился на воровство?

– Я хотел учиться…

– Что-о?

– Н-нет… ничего…

– Учиться хотел? Ну, брат, плохому же ты делу вздумал учиться.

– Да нет! Э, да ты не поймешь меня.

– Нечего тут и понимать-то.

– Ну, ладно, ладно! Оставим это. Уже похолодало. Видишь, овцы начали пастись. Вон твои отделились. Пойдем.

Они разошлись.

Привольно пасутся овцы в широкой долине.

Жара свалила. Закатилось солнце за горы.

Баде стоял на холме, опершись на посох, и глядел на вершину Казбека.

В мыслях проносилась прежняя жизнь. Вспомнил он, как беззаботно и весело жилось ему с детства вплоть до того, когда он впервые загляделся на вершину Казбека. Пораженный тогда величавой красотой царственной горы, дух его словно пробудился от сна и тревожно заметался, захотел взлететь куда-то высоко, высоко…

Вспомнил Баде неудачи в поисках пути к чему-то высокому, хорошему; вспомнил страдания в тюрьме, ничем не оплаченные, напрасные страдания, и понял он свое бессилие, понял, что отныне он будет жить без высоких надежд и упований.

Горькие слезы ручьями потекли по впалым щекам, и уныло посмотрел он на вершину Казбека.