Текст книги "Антология осетинской прозы"
Автор книги: Коста Хетагуров
Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)
Когда трое солдат подошли к хворостяному плетню Темура, он, как вкопанный, стоял посреди двора… Когда-то будучи юношей, он более пяти верст катил мельничные жернова, а докатив их до места, долго неподвижно лежал в полном изнеможении, налившись тяжестью. Сейчас он чувствовал во всем теле такую же тяжесть. Один из солдат прошел во двор и остановился около Темура, двое других остались у ворот.
Лицо солдата было юно, безусо. Светлые глаза смотрели на Темура смущенно и, казалось, просили прощения. Темур не двигался. Вдруг он услышал громкое скорбное причитание… Так голосят женщины-осетинки у свежей могилы родного человека. В мгновение село наполнилось отчаянным воплем, скорбным стенанием, тоскливыми вздохами. И тут Темур окончательно поверил, что их выселяют. По улицам мерным шагом, еще и еще, беспрерывной серой бечевой тянулись мокрые солдатские шеренги, заполняя дворы.
– Не выходите!.. Не оставляйте дома!.. Пусть на совести поколения позорным шрамом останется сегодняшний день!.. Не уйдем!.. Не уходите!.. – кричал Темур, останавливаясь то у одних ворот, то у других. – Не выходите! Не выходите из домов! Лучше на месте умереть, чем издыхать на дорогах позора!..
Старик со щетинистыми бровями, сосед Темура, поймав его за полу бешмета, сурово сказал:
– Безумец, уймись! Разве не видишь – на одного безоружного – пятеро вооруженных?.. Иди лучше к семье, жену твою выбросили… иди к ней…
Добежав до своего двора, Темур увидел Разиат, сидящую на куче домашнего скарба. Дождь обильными, холодными струями стекал по ее лицу, она не старалась закрыть ни себя, ни ребенка и большими немигающими глазами смотрела в лицо мужа, будто в темную пропасть…
К вечеру дождь утих. Огромным пожаром висела за селом холодная поздняя заря. Казалось, дурдурская земля, кормившая крестьян от прадеда до внука, хотела с честью проводить их сегодня в неведомый путь и упросила небо не доливать дождем дорогу скорби… И поднялось село Дур-Дур с насиженного веками места, и огласился вечерний воздух стонами проклятья…
Арбы, наполненные крестьянским скарбом: тюфяками, корытами, ситами, овчинными полушубками; дети, засунутые между подушками и одеялами; больные с запрокинутыми назад усталыми головами; тревожный собачий лай, блеяние овец, мычание коров, скрип сухих колес, детский крик, женские проклятья, глухие окрики мужских голосов – все это было словно во сне. Выехали на большую дорогу, ведущую в Христиановское. Оттуда дороги расходились во все стороны: и в Кабарду, и в Юго-Осетию, и в Моздок, и в Россию, и в большие осетинские села – к Алагиру, Ардону, Эльхотово, Ольгинскому.
Темур с женой и сыном шли в голове толпы. Овчинный полушубок, тюфяк, корыто были увязаны на спине коровы (лошади у них не было). В бордовом байковом платье и черном платке Разиат гнала теленка, подхлестывая его, когда он отставал от матери.
В руке несла она корзину с цыплятами. Сын Аслан сидел на руках у отца и с веселым любопытством разглядывал стонущую и колыхающуюся толпу. Узнав кого-нибудь из соседей – детей или взрослых, – он хлопал в ладоши, радостно вскрикивал и обнимал отца за голову.
За селом, на крутом холме, покрытом редкими старыми дугами, общипанным орешником и кизилом, раскинулось кладбище. Стерлись могильные надписи, погнулись деревянные кресты, осели старые могилы, и вросли в землю каменные памятники.
Поравнявшись с кладбищем, передние арбы остановились. Как легкая рябь по глади реки, прошло по толпе волнение.
– Как же так? Как же это, люди добрые? – заголосил в толпе густой женский голос. И с еще большей силой почувствовали все, что выгнали их с родных мест и нет у них ни земли, ни леса, ни воды, ни села, что оставляют они здесь могилы близких.
В устах осетинки зловещим карканьем звучат слова проклятья: «Да останешься ты трупом на чужой земле». Издревле считалось великим позором оставить покойника на чужбине. В набегах ли, в честном ли бою, на поле сражения или в страшном поединке кровников оставить труп – позор. Оставить покойника, покинуть своих мертвецов – во веки веков не смыть потом позора.
– Что же стоите вы? Почему не плачете? Ведь в субботний вечер не принесем мы сюда поминальную трапезу. Совьет здесь гнездо сова, проклятая птица.
– Ранней весной не проложат сюда тропинку ваши жены и матери. Поздней осенью не срежут ваши сестры бурьян с курганов дедовских.
– Суровой зимой не сметут любящие руки с могил порошу снежную, – густо, надрывно причитал женский голос.
Смолк скрип телег. Невысокая, полная женщина, распустив седые волосы, била себя то в грудь, то по щекам и продолжала голосить:
– Одеть бы вам, нашим мужьям и сыновьям, вместо шапок мужских платки бабьи за то, что не нашли вы в себе отваги мужской отстоять очаги ваши и цепь надочажную! [29]29
Надочажная цепь – железная цепь над очагом для подвешивания котла, считавшаяся у осетин священным предметом, символом устойчивости семьи, фамилии.
[Закрыть]Землю дедов ваших, кости их бросаете на поругание.
Застонали, заплакали женщины, и, глядя на них, плакали дети.
Рассыпались люди по кладбищу, к могильным буграм приникли седые головы старух. К свежей могиле сына прижималась теплой молочной грудью молодая мать. Обычай не позволял ей при мужчинах, при старых женщинах оплакивать свое дитя, но сейчас все забыли об этом. Даже мужчины застонали низкими, приглушенными голосами. Они опускались на колени и вытирали слезы подолом черкесок. Темур опустил сына на землю и прислонился к оглоблям чьей-то арбы. Он перебегал глазами с одного предмета на другой и молча разглядывал лес, холмы, бугры, старое кладбище, будто хотел хорошенько запомнить места, на которые не имел больше права.
Глухой гнев и невыплаканное горе душили его, он рванул ворот бешмета. Разиат прижалась лицом к его спине. Он не шелохнулся. Потом она заглянула ему в лицо. Темур увидел бледное, перекошенное горем лицо жены, сжал ее руку и сказал:
– Не плачь, мы найдем еще на земле счастье…
Разиат благодарно посмотрела на мужа. Не побоялась она соединить с ним, безземельным, свою судьбу. Когда ранней весной он метался в поисках земли, она успокаивала его: «Я все перенесу, только бы ты любил меня».
Сейчас, при взгляде на него, в ней воскресали тихие надежды…
– Мы найдем свою долю, а если нет, то силой возьмем, – любил говорить он. Теперь она еще крепче верила в эти слова, видя, что в такой момент, когда даже старики плачут, не плачет он, Темур, ее муж. Она взяла на руки сына и прижала его к груди.
Заходило солнце. Становилось холодно. Женщины укутывали детей, стонали больные. Опять раздался скрип колес. Блеяние, мычание, глухие рыдания, проклятия стояли в воздухе. Скорбный обоз двигался дальше…
Кудзаг Дзесов
ПАМЯТНИК
Повесть-быль
Часть I
ПЛАЧУТ ГОРЫ
Вверх по ущелью едет одинокий всадник. Черная папаха на нем, под черной буркой – черная черкеска, кинжал в черных ножнах, наган в кобуре из черного сафьяна… Так выглядят вестники горя.
Свирепствует в Куртатинском ущелье ветер. Рвет со всадника бурку… Губит все, что встречается на пути. Копны сена, оставшиеся с осени на лугу, разнес по скалам, чей-то стог разметал по соломинке, с пашни землю сорвал и сбросил в обрыв…
Конь, опустив голову, бредет по брюхо в снегу. Всадник то-и дело оправляет башлык, оглядывается – долго ли ехать? Слева – вершина Тбау, справа – Кариу. Между горами, в каменном желобе, мечется река Фиагдон.
Осталась позади самая узкая часть ущелья – Перевал леса. Впереди теснина, названная именем ближайшего селения – Дзивгис.
Стихает ветер. Скалы не дают ему разбежаться, и только в открытых местах он налетает на всадника…
Из глубины ущелья вдруг слышатся выстрелы. Конь прядает ушами, приседает испуганно. Всадник натягивает повод, снимает карабин: в горах нужно быть всегда начеку.
Из-за поворота показываются верховые. За ними – две брички. И снова – верховые. Пляшут кони. Слышатся переборы гармоники… Свадебный поезд. Едут ли за невестой, или возвращаются с ней?
Встречные так близко, что можно разглядеть их лица. Два-три десятка верховых, на первой бричке – старик и трое пожилых мужчин, на второй – четыре девушки и парень, правящий лошадьми. Одна из девушек, заметив молодого всадника, растягивает меха гармоники. Странно!.. Всадник не пускает в пляс коня, а останавливается, спешивается… И не по левую сторону, как обычно, а по правую. Так слезает с коня тот, кто несет весть о чьей-либо смерти.
Да. Сомнений больше нет. Смотрите: он держит плеть в левой руке, стоит с опущенной головой…
Верховые соскочили с коней. Остановились и брички. Старик подходит к черному всаднику. За ним с тревогой следуют и остальные.
Всадник, шагнув старику навстречу, останавливается и произносит:
– Пусть только радость встречается вам в пути… Но я должен сообщить вам скорбную весть. Вчера скончался тот, кто одарил жизнью всех бедных… Ленин!..
Люди замерли. Ни слова в ответ, ни звука, будто горы застыли у гроба великого человека, будто остановилось солнце, а река Фиагдон превратилась в тихие слезы…
Все взглянули на старика. Тот смахнул слезу, повернулся к молодым.
– Пусть только счастье говорит с вами, – сказал он им печально. – Мы выехали сегодня из радостного дома за невестой в соседнее село. Но теперь в доме каждого из нас покойник. И в доме, из которого мы выехали, и в доме, в который направлялись. А там, где смерть, не может быть свадьбы. Наш долг сообщить, всем печальную весть.
Тихо возвращался свадебный поезд. Ни выстрелов, ни свиста-плетей, ни веселого говора гармоники. Только ветер выл по-прежнему да стонал мерзлый снег под копытами лошадей и колесами бричек.
В селении Дзивгис люди высыпали на улицу:
– Что случилось? Ведь только что с песнями вы ехали по ущелью… Что заставило вас вернуться?
– Когда мы уезжали отсюда, – сказал старик людям, – вы пожелали нам вернуться с невестой. Мы же вернулись с горем: умер самый дорогой для нас человек – Ленин…
С давних пор у осетин на похороны собираются не только родственники, друзья и соседи. Каждый мужчина считает своим долгом прийти к родным умершего, выразить соболезнование и принять посильное участие в похоронах, или, как говорят в народе, «украсить последний путь ушедшего».
Но как быть в этом случае? Куда идти? Кому выражать соболезнование? Умер ведь человек, который был членом семьи всех горцев, и горе поселилось в сердце каждого человека. Как быть?..
СДВИНУЛИСЬ ГОРЫ
В центре Куртатинского ущелья, на правом берегу Фиагдона, расположен Лац – одно из древнейших осетинских поселений. Напротив, на левом берегу реки, раскинулось большое горное село Цмити и рядом с ним – два маленьких: Кадат и Урикау.
На следующий день, после того как стало известно о смерти Ленина, из глубины ущелья выехали четыре всадника и, не спешиваясь, остановились на поляне Урикау. Большая группа верховых прибыла из селения Харисджин. Вслед за ними из разных сел потянулись к поляне пешие и конные горцы. Шли впереди старики. Папахи у всех были надвинуты на глаза, лица суровы и печальны, взор обращен вниз, к земле, которая примет от живых умершего.
Поляна Урикау заполнилась людьми.
Минута молчания. Мысли и думы всех – о покинувшем этот мир…
– Рухсаг уад [30]30
Рухсаг уад – светлая память.
[Закрыть]Ленин! – говорит древний старик.
– Рухсаг уад, – отвечают ему.
– Уважаемый Дрис! – обращается один из горцев к старшему. – Люди ждут от нас, стариков, слова.
– Ты прав, дорогой, – ответил Дрис. – Я и сам думаю об этом. Но случай-то небывалый в нашей жизни. Все мы знаем, что нужно делать, когда приходим на обычные похороны. Но Ленин… Здесь нужно что-то другое, большее… Поручи кому-нибудь из младших, пусть позовут сюда Бесагура.
Бесагур, председатель сельсовета, подошел к старикам и, когда ему объяснили в чем дело, ответил:
– Да говорит с вами благодать, уважаемые старики. Скажу прямо. Я – председатель, но не я приглашал вас сюда. Вы сами собрались на этой поляне. Так поступайте же так, как поступили бы на похоронах самого дорогого, самого любимого человека.
– Ты прав, Бесагур. Никто не приглашал нас. Но известно ведь – большое горе одному не под силу. Потому мы и съехались сюда, где с давних пор собирались наши предки в дни тревог. Давайте же позовем людей, посоветуемся и сделаем все, что нам положено сделать.
Дрис поднялся на пригорок, чтобы видеть всех, и печально начал:
– Пусть говорит с вами счастье людское! Великое горе постигло нас. Большего горя не знали еще наши горы. Тот, кто дал нам землю, дал беднякам хлеб, тот, кто вывел нас из черного мрака к солнцу, тот, кто дал нам свободу, покинул нас. Рухсаг уад!.. Много хороших людей ушло в страну мертвых, но не было для нас человека дороже и любимее Ленина, не было большей утраты, чем смерть Ленина. Наши предки говорили: «То, что сделал человек для блага народа, бывает видно в день его похорон». Кто больше Ленина сделал для нашего счастья?! И мы должны почтить его память так, как положено по нашим обычаям… Мы, старшие, решили вынести на ваш совет такое предложение: установить на этой поляне памятник Ленину, памятник из простого серого камня наших скал. Устроить поминки и скачки в честь Ленина…
Еще два старика выступили после Дриса. И они подтвердили мнение первого – те почести, которые оказываются самому дорогому человеку, должны быть оказаны Ленину в еще большей мере.
Но в одном собравшиеся не сошлись, Все согласились устроить поминки, скачки и установить памятник. Но когда? Одни говорили, что все это нужно сделать в тот день, когда Ленина будут хоронить в, Москве. Другие возражали: сейчас зима, и не все смогут приехать на поминки. Особенно трудно придется тем, кто живет в глубине ущелья, у самого хребта. Скачки можно было бы устроить и зимой, но за оставшиеся два-три дня хозяева не смогут подготовить скакунов. То же самое и с памятником. Нельзя же поставить первый попавшийся камень! А найти подходящий сейчас, когда ущелье завалено снегом, невозможно.
Разговор окончился, и стал разматываться черный людской клубок. Одна нить горцев потянулась в глубину ущелья – в Хилак и Харисджин, другая – в противоположную сторону, в Даллагкау, третья – в сторону селения Лац, четвертая – вверх по склону горы Кариу, в села Кадат и Цмити. Все дальше тянутся нити, все меньше становится клубок, и вот размотался совсем, и концы его исчезли в селах.
…Имя Ленина здесь услыхали впервые во время войны 1914-года.
Потом – свержение царя.
Гражданская война.
Деникин и Врангель. Большевики и белогвардейцы, или, как называли их в ущелье, кадеты.
Победил Ленин, победили большевики. Горцы Куртатинского ущелья получили землю на равнине. Большинство куртатинцев уехали на новые земли, а оставшиеся в горах воспользовались землей переселившихся. Стало вдоволь и пашен, и пастбищ, и лугов.
Все это хорошо. Но как будет теперь? Без Ленина… Что, если враги Советской власти снова затеют войну? Если белые генералы, богачи, землевладельцы попытаются восстановить старые порядки?
Кто согласится вернуть им землю? Кто позволит надеть на себя ярмо рабства?
Лучше смерть!
Все самое хорошее горцы связывали с именем Ленина, ведь землю и свободу они получили из его рук.
И сейчас сыны гор задумались о дальнейшей судьбе революции.
ДЕНЬ ПАМЯТИ ЛЕНИНА
Прошло три месяца. Зима покинула южные склоны гор, потом, волоча за собой полы пожелтевшей шубы, ушла с долин вверх. Зима уходила медленно, прячась в оврагах и расщелинах скал. Весна гнала ее метлой, связанной из солнечных лучей. Зазеленели луга и пастбища. На пашнях появились первые всходы.
Этой зимой жители Куртатинского ущелья многое услышали о Ленине. Всюду, везде, во всем мире люди чтили память великого вождя трудового народа. Из газет куртатинцы узнали, что с тех пор, как на земле появились люди, никого еще не оплакивали так, как Ленина. В осетинском селении Эльхотово после траурного митинга устроили шествие с красными и черными знаменами; в Тулатово в честь Ильича состоялись скачки; в Хумалаге сельчане решили выстроить клуб имени Ленина; в Дзуарикау комсомольцы за четыре дня построили мост там, где годами до этого страдали проезжие; ногирцы посадили деревья на центральной площади и назвали это место бульваром Ленина; горное село Тиб вынесло постановление: в самом красивом месте, у минерального источника, воздвигнуть памятник Ленину; в селе Христиановском в день похорон вождя собрались жители всего округа – от горного Дзагипарза до равнинного Ставд Дурта.
Всюду – во Владикавказе, во всех селах Осетии – рабочие и крестьяне вступали в Коммунистическую партию. Каждый хотел взять на себя часть утраты…
Приближался срок, назначенный куртатинцами для принесения почестей Ленину. Те, кому поручили приготовить все к этому дню, справились с порученным – собрали деньги, купили быка, достали все необходимое для поминок. Стало известно, что в скачках будут участвовать пять лошадей, но кто поскачет на них – никто не знал. Наездников, 15—16-летних подростков, выбирают обычно хозяева скакунов. Но на пяти лошадях могут скакать только пять всадников, а мальчишек, которые хотели участвовать в состязаниях, ведь больше! Кто из них попадет в счастливую пятерку? Что скажут хозяева коней?..
Ходят вокруг них подростки, обещают чуть ли не весь сезон пасти бесплатно скот, лишь бы позволили сесть на коня. И стоят наготове: Хаджисмел, Созрыко, Аппо, Агубе, Ладемыр, Дзатте, Уасил, Каурбег, всех и не перечислишь.
Те, кому поручено заняться памятником, не смогли уложиться в срок. Место они определили на поляне Урикау, на стыке четырех дорог, а вот камня – до сих пор нет. Где только не искали его, обошли все ущелья – камня везде много, но нельзя же поставить первый попавшийся! Памятник Ленину должен быть виден и пешим, и конным, всем проходящим и проезжающим по четырем дорогам.
Накануне поминок люди вновь собрались на поляне Урикау и стали советоваться; как быть? К счастью, среди них оказался Еналдыко Годжиев из селения Хидикус – бедняк, глухонемой, немолодой уже человек.
Еналдыко видел, что люди озабочены, но не мог понять, в чем дело. Тогда он знаками, мимикой спросил у одного из собравшихся:
– Я вижу, вы чем-то огорчены. Скажи мне: что случилось?
Когда ему объяснили, он с досадой шлепнул себя по лбу, воскликнул что-то, показывая на свои уши и проклиная злую силу, лишившую его слуха и дара речи. Потом стал что-то рассказывать, показывая рукой в сторону гор. Позвали кого-то из его соседей, понимавших язык глухонемого, и состоялся такой разговор:
– Я знаю камень, который вам нужен, – «сказал» Еналдыко.
– Где?
– В ущелье Царит.
– В каком месте?
– На склоне Бахтулан.
Многие не поверили ему. Искали ведь и там, но ничего не нашли. Возможно, этот камень только глухонемому Еналдыко казался хорошим? Ему дали понять о своих сомнениях. У бедняги пот выступил на лице. Нет, горячился он, камень хороший, только он, Еналдыко, укрыл его в расщелине скалы, берег для своей могилы.
Тогда решили послать Еналдыко и двух человек с ним в ущелье Царит. Вернувшись, они подтвердили: глухонемой говорил правду.
На следующий день к склону Бахтулан отправилось около двадцати человек. С ними поехал и Шамиль, мастер по обработке камня.
Люди вынули плиту из глубокой расщелины и осторожно, словно это был не камень, а стекло, передавая ее из рук в руки, опустили вниз, в ущелье.
Из селения Хидикус притащили березовые колья и подсунули их под камень. Встали с каждой стороны камня по три человека и понесли его той частью вперед, которая будет впоследствии врыта в землю.
Безмолвно движется торжественная процессия. По правую руку от камня – Кайтуко, Муради, Кубади, по левую – Камбол, Цицко, Александр. Время от времени они отрывают руки от березовых палок и мягкой войлочной шляпой смахивают пот со лба. Готовые помочь им в любую минуту, идут рядом с ними – Адыл, Тепсарыко, Асламбег, Дазци, Татари, Кизылбег, Махамат, Елмарза, Баппу… Подошли к реке Фиагдон. Прошли через мост, идут по тропе вверх.
На поляне Урикау их ждал народ.
– Рухсаг уад Ленин!
– Рухсаг уад!
Минута молчания – и камень осторожно опускается на землю.
А люди из дальних селений все идут и идут к поляне! Последними приехали жители Хилака и Кора. Все – верхом. У некоторых через седло перекинут барашек. Это на поминки, вдобавок к тому, что было собрано раньше.
Вот уже и готово все. Привели лошадей, участвующих в скачках. Пятеро подростков стоят наготове возле своих коней. Они садятся в седла и, не торопясь, едут по ущелью в сторону Даллагкау, откуда им предстоит скакать. С подростками едет взрослый, который будет следить за соблюдением правил состязаний.
Детям не стоится на поляне. Они взбежали на пригорок, с которого видна вся дорога, хотят видеть скачки от начала до конца. И не только дети – никто здесь не воспринимает скачки равнодушно. Даже женщины. В селах Цмити и Лац опустели дома. Люди стоят на плоских крышах, на буграх, на улице… Вдруг слышится неистовый крик детей – из-за поворота показался первый всадник.
– Конь Угалука! – одновременно вырвалось у всех. Никто не произнес имени наездника – слава достается скакуну и его хозяину.
Угалук с достоинством принял скромный приз. Слышатся поздравления, не шумные, как обычно, а сдержанные, немногословные.
К этому времени привели в порядок место, отведенное для памятника. Камень установили так, чтобы он возвышался над поверхностью земли на полтора метра. На камне попытались было сделать надпись – не красками, потому что краски блекнут со временем, – надпись хотели высечь резцом, но, к сожалению, ничего из этого не получилось. Что ж, и без надписи памятник убудет известен всем живущим в Куртатинскем ущелье.
От памятника вдоль дороги протянулись в два ряда бревна – это скамейки. Между ними на деревянных подставках доски – столы. Так бывает на поминках. Для сотен, а то и тысяч людей не найдешь закрытого помещения.
Распорядители пригласили всех к столу. Рассаживались неторопливо, с оглядкой. За осетинским столом каждый занимает место по возрасту. Это древняя традиция. Богатый ли ты, бедный, знатный или неизвестный, образованный или неграмотный – садись, пожалуйста, но там, где тебе положено. И люди не спешат, боясь, что кому-то из старших придется сесть ниже, если все места выше окажутся занятыми.
Наконец старику, сидящему во главе стола, подали рог с аракой. Разговоры смолкли. Все встали.
– Добрые люди! – сказал старик. – С тех пор, как первый осетин пришел в это ущелье, проник за спины гор Кариу и Тбау и поселился здесь, в нашем Куртате не было большего горя, чем горе этих дней. Никогда еще в страну мертвых не уходил человек, о котором горевали и плакали столько, сколько о Ленине. Рухсаг уад дорогой Ленин! Благодаря тебе горец получил землю, бесправный и угнетенный стал хозяином своей жизни, униженный и скованный стал свободным, темный и неграмотный стал ученым. Благодаря тебе мы вырвались из мрака царской власти к сияющему солнцу народного счастья. Да будет вечно светла твоя память, дорогой Ленин! Пусть все приготовленное нами пойдет тебе, если есть еще жизнь на том свете… [31]31
По осетинским верованиям, тем, что приготовлено на поминки, умерший владеет и пользуется на том свете.
[Закрыть]
Старик умолк на мгновение. Вылил несколько капель араки из рога на стол, как положено по обычаю в конце поминального тоста, взглянул на памятник.
– Прости нас, дорогой Ленин! Не в меру твоего величия все то, что мы сумели сделать для тебя, а только в меру наших возможностей. Но если бы мы поставили тебе памятник из жемчуга и алмаза высотой с гору Кариу, – и это не было бы достойно твоей памяти… Знай – это не просто камень, это сердца жителей вашего ущелья…
Следующий тост он провозгласил за соратников Ленина. Пусть они здравствуют долгие годы и пусть стоят за бедных, как Ленин. Пусть никто из них не уходит из жизни раньше времени, пусть всегда идут они по ленинскому пути, пусть здравствует молодое поколение, которому Ленин дал широкую дорогу в жизнь…
Было исполнено все, что предусматривалось: поминки, скачки, сооружение памятника. Но горькие думы остались у каждого. Пожалуй, сегодня куртатинцы горевали больше, чем в день смерти Ленина, хотя с тех пор прошло более трех месяцев. Сейчас и величие Ленина и горечь его утраты казались значительнее, чем раньше… Так бывает в горах – чем дальше уходишь от них, тем полнее охватывает их взор, тем грандиознее они выглядят.
Люди начали расходиться. Первыми уехали жители дальних сел…
Движутся всадники вверх по ущелью, разъезжаются по селениям.
Два всадника возвращаются в селение Хидикус. Едут рядом, молчат, скованные горем. По обычаю, младший должен скоротать дорогу старшего – рассказать что-нибудь интересное, чтобы время в пути прошло незаметно.
– Прости меня, Кайтуко… – говорил младший. – Ты больше жил и больше меня видел. Ты даже в Америку за счастьем ездил. И здесь, в горах, работал с учеными – искал руду… Сегодня ты слышал, о чем говорили люди, о чем беспокоились, чего опасались… Если нет вождя, руководителя, то… я не знаю, как сказать об этом…
Он замолчал, не закончив фразу, которую начал вовсе не для того, чтобы занять старшего. Думы о будущем, о завтрашнем дне Советской власти беспокоили сейчас всех. Тот, кого звали Кайтуко, как многие безземельные горцы-осетины, уезжал до революции на заработки в Америку. Помолчав немного, он ответил:
– Трудный вопрос ты задал мне, дорогой Шамиль. В Америке я работал два года, потом, на обратном пути, еще на год застрял в Европе. Но нигде я не видел таких порядков, как у нас теперь. Всюду людей кормит земля, а она и в Америке, и в Европе принадлежит богачам и помещикам… Знаю, многие боятся потерять то, что дали им Ленин и Советская власть, – свободу и землю. Но реки не текут вспять, и камень, упавший на дно ущелья, не катится к вершине. И потому не властвовать больше царям над нами. Мы ни за что не вернемся к старому…
Ты знаешь, наверное, как покупали у нас в горах землю: расстилали шкуру быка, и земля, покрытая этой шкурой, оценивалась стоимостью быка… Расскажу тебе, что произошло в нашем селении за шесть лет до революции. В то время мы жили в Хилаке, у самого перевала. Один из наших Андиевых пахал на быках свою ниву. Рядом пахали два брата Гутиевых. Как пахали у нас тогда? Мальчик ведет быков, а мужчина идет, держа ручку сохи. Андиев пахал один: сам и соху держал, и погонял, а волы без вожатого откуда могли знать, где им повернуть назад… Однажды Гутиевы услышали, как заскрежетало железо, коснувшись камня. Глянули – соха Авдиева зацепила камень, стоящий на границе между нивами. Он, быть может, и с места не стронулся, но братья придрались, доказывая, что Андиев нарочно толкнул камень сохой, чтобы увеличить свою пашню. Завязалась драка. На следующий день Андиев и Гутиевы вышли допахивать свои наделы. Андиев увидел, что Гутиевы перенесли тот злополучный камень на новое место, и снова завязалась драка. Но на этот раз он не дал себя в обиду. Тяжелой мотыгой, которой разрыхляют комья земли, он размозжил головы обоим братьям. Андиевы и Гутиевы стали кровниками… Из-за пяди земли было убито два человека!.. Теперь же и Андиевы и Гутиевы получили на равнине столько земли, сколько под силу им обработать. И земля не каменистая, как в горах, – чернозем. Вот ты подумай: разве они отдадут кому-нибудь эту землю?.. Нет, они предпочтут смерть. То же самое и в России. Народ никогда не уступит того, что дала ему Советская власть.
Опустело ущелье…
Вслед за всадниками ушел и день. Тень горы Кариу пересекла реку Фиагдон, поползла по склону Царит-хох. Погасли последние лучи солнца и на вершине Казбека. Стемнело в ущелье, а на вершинах гор заалели костры вечерней зари, на серых скалах мелькнула бледная улыбка солнца. Но вот исчезли и последние блики. Ущелье накрыла огромная черная бурка. И лишь мириады светляков роились во тьме.
Тихо вокруг. Ни звука, ни движения. Только шумят воды Фиагдона. И кажется, что это не река течет, а льются холодные слезы гор Куртата. И слышен не рокот воды, а рыдания по самому лучшему из людей…
ЧАСТЬ II
ПАСТУХ ДЖЕРИХАН
Кого из горцев миновала в юности пастушья доля? Вот и Джерихан гонит стадо на пастбище. День начался как обычно, быть может, чуть веселее обычного: вчера в дом Джерихана приехал родственник из города и подарил парню бинокль. Когда смотришь в него, все приближается, все увеличивается во сто крат. Можно, глядя из Верхнего села, пересчитать всех воробьев, прыгающих на крышах нижнего. Джерихан идет за стадом, и не терпится ему скорее дойти до пастбища: бинокль висит на груди…
С уступа высокой скалы видно то место, где у села Харисджига впадает в Фиагдон один из самых полноводных его притоков, берущих свое начало с ледников Архона. Вон ровная поляна селения Хидикус, потом – высокий обрыв возле селения Лад, а на левом берегу Фиагдона – села Урикау и Кадат. Взгляд останавливается на развалинах крепостной башни селения Цмити. Дальше – Гули, из которого все переселились на равнину, а вот и родное Барзикау. Здесь Джерихану известна каждая тропинка, каждый камень, и он долго разглядывает крыши домов и узенькие улочки села. Наконец бинокль нехотя отрывается от Барзикау, неторопливо скользит вниз по ущелью и завершает свой путь возле села Даллагкау – там видна арба, едущая, вероятно, с равнины.
Волы медленно одолевают подъем. Хозяин так же медленно шагает за арбой.
Ой, зачем
В этот весенний день
Вы прерываете мой путь,
Зачем вы останавливаете
Моих усталых волов, —
запевает Джерихан вполголоса.
Это песня про Акима…
Однажды, до революции еще, бедняк из Алагирского ущелья Аким Тотиев отправился на равнину за хлебом. Семья его, слава богу, пережила зиму, и теперь, весной, когда снег растаял в низинах и открылись дороги, можно было привезти детям хлеба. Аким продал несколько головок сыра, купил кукурузы и, довольный, пустился в обратный путь. Но едва он проехал селение Алагир, как на него напали абреки. Завязался бой. Трое абреков были убиты Акимом, но и сам он погиб. О смерти его стало известно во всех уголках Осетии. В народе сложилась героическая песня о нем. И песню эту горцы поют до сих пор.
Волы дотащились уже до Урикау. «Интересно, как поведет себя хозяин арбы, когда поравняется с памятником Ленину? – думает Джерихан, глядя в бинокль. – Одни, проезжая мимо памятника, останавливаются и говорят: «Рухсаг уад Ленин», другие – снимают шапки».
Путник остановил волов, слез с подводы и, подойдя к камню, погладил его рукой.
«Памятник… Разве этот камень достоин памяти Ленина? – думает Джерихан. – Камень ниже человеческого роста. Ленину нужно воздвигнуть памятник выше горы Кариу. Говорят, в ясный день вершина Кариу видна у Моздока и даже с берегов Каспийского моря. Но и этого мало. Памятник Ленину должен быть виден всем на земле. Но, говорят, построить такой невозможно… Почему? Что такое памятник? Имя. Память. А память может хранить не только камень… Вот, например, Аким. Он отомстил абрекам за всех, кого они ограбили раньше. Он погиб. И ему не поставили памятника, но о нем сложили песню… Или Тлатов Чермен – легендарный герой, вождь «черного народа», предательски убитый князьями. Чермен жил два столетия тому назад, а песню о нем поют до сих пор. И в годы гражданской войны осетинские революционеры назвали свою партию его именем – «Кермен». Люди не знают, где его могила, но нет ни одного осетина, который не знал бы песню о нем… Или герой восстания 1905 года Дряев Антон, имя которого наводило ужас на князей и помещиков. И о нем была сложена песня. Мало ли их: Ларсаг Кудайнат и Кодзрон Таймураз – борцы с пришельцами-насильниками, Харебов Исак – герой гражданской войны… Осетины никогда не забывали о героях. Они не могли воздвигнуть им бронзовые и мраморные памятники и потому слагали песни…»
