Текст книги "Антология осетинской прозы"
Автор книги: Коста Хетагуров
Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
Старики идут по селу, а возглавляет их дед Дзиу – Урызмаг. Он шагает, важно опираясь на свой старый, потемневший от времени посох, который только по праздникам вынимается из сундука и который никому нельзя трогать. Весь нартский эпос запечатлен в хитросплетениях резного дедовского посоха. Покровитель мужчин Уастырджи на крылатом коне Арфане и небесный кузнец Курдалагон, закаливающий Сослана в молоке волчицы; Сырдон, играющий на лире, сделанной из жил его сыновей, и Батрадз, сражающийся с богами; пир нартов и гибель нартов – как древняя песнь этот посох, песнь о языческих богах и титанах.
Вот о чем думал Дзиу, когда вырезал трех человечков с кинжалами и трех скакунов. Он резал, и виделось ему, как стоят они с Урызмагом среди праздника, среди бурлящей толпы, и пляшут перед ними ряженые в рогатых масках и вывернутых мехом наружу тулупах, поют и пляшут, размахивая деревянными саблями. И виделось ему, что стоят они с дедом, опираясь на резные посохи, и все завидуют им, и рыжий балбес Пакач разглядывает, облизываясь, три крепостные башни с бойницами и трех пастухов в косматых папахах и прямоугольных бурках.
Вот о чем думал Дзиу и еще о том, что когда-нибудь он сделает посох, который тоже станет дедовским; он мечтал, а где-то петлял по горной дороге автобус, и отец, поглядывая в окошко, ехал в Хид один.
Мать осторожно глянула на Дзиу, и взгляд этот словно подхлестнул его. Он опрокинул плетеную корзину с кукурузой, взбежал на веранду, выхватил из-за шкафа свой посох, бросил его на щербатую колоду, как на плаху, рубанул топором раз, другой, третий и вышвырнул обрубки на улицу.
– Ничего мне не надо, ничего не надо, ничего!
С тех пор как он помнил себя, он помнил и праздник Ногхор в селении Хид, но только в прошлом году отец впервые разрешил ему участвовать в праздничных скачках. Дзиу никогда не волновался так, как в те предстартовые минуты, когда, сдерживая горячившегося Авсурга, он ждал сигнала, а рядом, выстроившись в ряд на широкой поляне, всхрапывали, били копытами еще одиннадцать скакунов и еще одиннадцать всадников, натянув поводья, ждали, когда стартер ударит в колокол, и каждый хотел быть первым.
Три километра было от поляны до села, и Дзиу, замешкавшись на старте, боялся, что не успеет наверстать упущенное. Но Авсург шел резво, и он все прибавлял, обходя соперников одного за другим, и вот уже только Пакач был впереди, только Пакач; и комья земли, летящие от копыт его чалой кобыленки, хлестали по ногам Авсурга. А дорога вильнула раз, другой, сузилась и запетляла в теснине. Справа над головой выросла круча, слева зияла пропасть, и Дзиу пытался обойти Пакача, но тот не давал ему хода. Чалая кобыленка шарахалась то вправо, то влево, она скакала, то почти касаясь боком отвесной скалы, то по самому краю пропасти, и Дзиу злился, напрасно горяча коня.
Когда они вырвались из теснины и уже видна была сельская площадь и слышен крик толпы, собравшейся на ней, Дзиу хлестнул невпопад Авсурга, тот сбился с шага, а чалая кобыленка тем временем достигла финишной черты. Все бросились к Пакачу, стали поздравлять, хлопать по плечу, и даже Урызмаг провел ладонью по его огненной башке, провел потому, наверное, что сам был в молодости рыжий. Пакач же, пользуясь моментом, ухватился за дедовский посох и, насмешливо скалясь, подмигнул Дзиу.
Стучали копыта, по площади проносились, финишируя, участники скачек, но никто не обращал на них внимания. Все толпились возле Пакача, а Пакач держался за дедовский посох, держался так, будто посох этот был призом за победу. Что ж, грустно размышлял Дзиу, так оно и должно быть, так оно и бывает – все достается победителям.
– Почему ты не дал мне дорогу? – спросил он потом Пакача.
– Такой у меня характер, – ухмыльнулся тот. – Я не могу быть вторым.
– Я тоже не могу, – насупился Дзиу. Он повернулся к матери, а мать все поводила и поводила руками в заквашенном молоке, и движения ее были мягки и округлы, и к рукам ее приставали крупицы только что родившегося сыра.
Завтра она испечет три пирога с молодым сыром, подаст на стол вареную баранину, араку и хмельное домашнее пиво, завтра их дом будет полон гостей – придут соседи, приедут из Хида Урызмаг, Таймураз и отец, и явится вместе с ними рыжий Пакач. Он подойдет к Дзиу, сощурит свои нахальные желтые глаза и усмехнется так, будто что-то знает.
– Хорошо, что ты не приехал, – скажет он. – Только бы зря расстраивался.
Дзиу отвернется, но Пакач, ничуть не смутившись, договорит:
– Первым бы все равно был я.
Если бы мать остановила, окликнула отца, когда он шагал к воротам, и потом, когда он шел по улице, она могла еще успеть! Может, отец передумал бы в последний миг, передумал, а уж Дзиу-то знал, что ему делать. Он ни за что не упустил бы Пакача, он сам бы ушел вперед со старта – только хвост вороного Авсурга увидал бы Пакач, только хвост, вьющийся по ветру. И в теснину он влетел бы первым, и, если бы Пакач настиг его, он не стал бы бросать коня из стороны в сторону, он дал бы Пакачу дорогу – обходи, если можешь!
Но мать молчала. Она сидела, склонившись над кадкой, думала о своем сыре и не хотела ссориться с отцом. А кто думал о Дзиу? О том, как он будет жить завтра, как проживет нескончаемый, оскорбительный завтрашний день, как будет вспоминать о нем долго и безутешно, и каждую ночь будут сниться ему скачки – свист ветра в ушах, и торопливое биение сердца, и ликующая толпа, и ласковая ладонь Урызмага, и дедовский посох; сколько сил он вложит в эти победы, которые только приснятся ему, только приснятся!
Если бы, если, издевался над собой Дзиу. Ему было жаль себя, и жалость эта раздражала его, и хотелось что-то такое сделать – назло всем, назло самому себе. Он озирался по сторонам, искал – что?! что?! – но ничего не было вокруг такого, на чем можно было сорвать злость. И он зашатался в отчаянии, рухнул на землю, закрыл глаза, чтобы не видеть, уйти во тьму, забыть об этом мире. Но солнце, яркая голубизна неба, радостный свет праздничного утра рвался сквозь ресницы, сквозь веки, и Дзиу жмурился, сопротивляясь, и радужные круги плыли перед его глазами.
И, колеблясь в радужной дымке, замерещился ему Хид – улицы, полные народа, и люди смеются и говорят громче обычного, и какая-то девица с утра пораньше схватилась за гармонику, и кто-то, не утерпев, пустился в пляс. И Урызмаг готовится к празднику. Он сидит на веранде, удобно откинувшись на высокую спинку старинного стула, а Таймураз, засучив рукава, бреет ему голову. Он правит бритву о широкий кожаный ремень и поглядывает на Пакача, который обхаживает во дворе свою чалую кобыленку. Он не ужинал вчера, Пакач, и не собирается завтракать – наездник должен быть легким как перышко, и смелым, как голодный волк.
Урызмаг, Таймураз, рыжий балбес Пакач, соображал, лежа на земле, Дзиу, они мне точно такие же родственники, как и отцу. Значит, я могу поехать к ним. Сам по себе.
– Вставай, Дзиу, – услышал он голос матери. Каждый человек имеет право поехать к своим родственникам, торопливо додумывал он. Каждый человек, убеждал он себя, каждый.
– Вставай, а то простудишься, – услышал Дзиу и вскочил, будто подбросило его. Он глянул исподлобья на мать – та опустила глаза, пряча улыбку. Вот оно, началось, вскипел он, все уже смеются надо мной!
Он метнулся к сараю, рванул дверь, вбежал, накинул на Авсурга уздечку, взнуздал и, не седлая, боясь, что пока он будет возиться с подпругами, иссякнет его решимость, прыгнул на коня, пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, хлестнул Авсурга поводьями, пустил в карьер. Конь вынес его из сарая, махнул через забор – цокот копыт разлетелся по улице, частый цокот копыт.
– Дзиу! – вскрикнула мать. – Дзиу!
Она бросилась к воротам, но Дзиу был уже далеко, и он все нахлестывал и нахлестывал коня.
Господи, подумала мать, ну что я могу поделать? Они мужчины, пусть сами разбираются.
Она стояла у ворот, держала в руках головку, только что родившегося сыра и машинально приминала его пальцами, и тяжелыми каплями капала на землю светлая, белесоватая сыворотка. А цокот копыт уже стих вдали, и мать стояла и думала о том, что Дзиу вырастет скоро, и отцовский дом станет тесен ему, и он уйдет в большой мир, и она будет стоять у ворот, провожая его, и стоять, ожидая, и он будет возвращаться… возвращаться… возвращаться…
Руслан Тотров
ПРЫЖОК С ГОЛУБОЙ ЛЕСТНИЦЫ
Рассказ
Когда Шандр сгибал руку, окружающие изумленно покачивали головами, глядя на его бицепс. Было на что посмотреть.
– Эту руку, – посмеивался Шандр, – эту руку никто в Осетии не разогнет!
Многие пытались сделать это, но только потели зря, а Шандр все посмеивался, и добродушное лицо его заливалось ярким румянцем, и лукаво щурились его голубые глаза.
Пробовали также бороться с ним, усевшись за стол, локоть к локтю, и Шандр не протестовал, когда противники, нарушая правила, привставали со стула и наваливались на его руку всей тяжестью своего тела. Он побеждал так легко, будто не шахтеры соперничали с ним, а хилые дети из начальной школы. Он побеждал и посмеивался:
– Ну, кто еще?!
Прослышав о его силе, в поселок откуда-то издалека приехал верхом на коне старик-чабан. Был он высок ростом, широкоплеч, легок в движениях, и бицепсов его никто не видел, но кисти рук его были под стать кистям Шандра.
Остановившись возле столовой, старик спешился и подошел к сидевшим на скамеечке мужчинам. Те встали, приветствуя его, а старик, поздоровавшись, спросил: действительно ли в этом поселке живет человек по имени Шандр и так-ли он силен, как говорят люди. Мужчины ответили, что человек, о котором их спрашивают, действительно живет здесь и слухи о его силе ничуть не преувеличены. Сказав это, они кликнули вертевшегося рядом мальчишку, велели ему найти и привести Шандра, а сами пригласили приезжего выпить с дороги пива.
Когда Шандр пришел в столовую, старик внимательно оглядел его и, поставив согнутую руку на стол, предложил бороться с ним. Шандр покосился на его седую бороду, посмущался и, пожав плечами, нехотя сел за стол. Но, едва коснувшись ладони старика, он понял, что такой руки ему еще не приходилось встречать. Схватившись ладонь к ладони, они долго сидели, и лица их побагровели от напряжения, и люди, столпившись вокруг, ждали, затаив дыхание.
С гор повеяло вечерней прохладой, и директор столовой шепотом сообщил, что до закрытия осталось всего полчаса, а старик и Шандр все сидели, чуть склонив головы и глядя вниз налитыми кровью глазами. Потом кровь отхлынула от лица Шандра, он побледнел и становился все бледнее, а рука старика стала медленно опускаться, опускаться и, наконец, коснулась стола.
Все вздохнули шумно, но никто ничего не сказал.
Сказал старик, потирая затекшее плечо:
– В молодости, – сказал он, – если бы мы встретились, когда я был молодым…
– Конечно, – улыбнулся Шандр. – Но не сейчас. Сейчас меня никто не поборет.
Старик посмотрел на него и усмехнулся, тая грусть:
– Каким бы ты ни был сильным, всегда найдется сила сильнее твоей.
Шандр и Джери возвращались со смены домой, в общежитие. Было около двенадцати, поселок спал уже. В черном небе, располосовав его надвое, светился Млечный Путь, внизу, в ущелье, горячечно бормотала река.
Они шли по улице, и Джери думал о чем-то, нескладно насвистывая, а Шандр развлекался, в который раз уже вспоминая о своей блистательной победе.
– Подумаешь, – сказал Джери, – старика поборол.
– Это не простой старик, – хвастался Шандр, – не простой!
Да, подумал Джери, и скоро ты в этом убедишься. Каким бы ты ни был сильным, вспомнилось ему, всегда найдется сила сильнее твоей.
Они родились в один год, Шандр и Джери, выросли в одном дворе на окраине Орджоникидзе, вместе учились в школе и даже в армии служили вместе, в одном отделении – Шандр добился этого; никто не мог устоять перед Шандром. И все это время Джери жил под знаком его высокого покровительства.
– Не бойся, сынок, – Шандр добродушно похлопывал его по спине, – пока я жив, ничего не бойся!
Джери любил Шандра, но иногда ему докучала эта постоянная опека, эта жизнь под теплым крылышком мамы-наседки. Уязвленное самолюбие взывало к бунту, и Джери, распалившись, обрушивал на Шандра град упреков.
– Ты надоел мне! – кричал он. – Ты заслонил собой весь целый свет! Я хилый цветок, растущий в тени толстопузого дуба! Я угасаю, я не вижу солнца, ты скрыл его от меня своей твердокаменной, медной, железобетонной башкой!
– Не называй меня сынком! – взрывался он, когда Шандр пытался его урезонить.
– Не буду, – покорно соглашался Шандр.
– И не спасай меня от жизни! Надоело! Вот! – Джери Хватал себя за горло. – Все! Оставь меня! Оставь, ради бога!
– Как же так? – удивлялся Шандр. – Как же я буду без тебя? Ты мне роднее брата, ты мне… Ну, как это сказать? Ты мне почти как сын.
– Опять?! – свирепел Джери. – Убирайся! Глаза бы мои тебя не видели!
– Джери…
– Нам не о чем больше говорить! Ну, что ты топчешься?! Иди, иди! Прощай навеки!
Шандр, грустно вздыхая, поворачивался и уходил, и возвращался через полчаса.
– Вот, – говорил он.
– Что?! – яростно вскидывался Джери.
– Вот, – Шандр доставал из кармана билеты в кино, пересчитывал, перебирал их пальцами: – Раз, два, три, четыре – Замира, Виола, ты и я.
– Никуда я не пойду! – отстаивал свою независимость Джери.
– Неудобно, – пожимал плечами Шандр. – Девушки ждут нас.
– Где? – все еще хмурился Джери.
– Возле кинотеатра, – улыбался Шандр. – Сеанс через двадцать минут.
С Виолой и Замирой они познакомились давно, в пору нежного цветения юности. Худенькая, озорная, отчаянная, как мальчишка, Виола отдала свое беспокойно бьющееся сердце Шандру, а пышная, спокойно-женственная Замира одарила ровным теплом своей благосклонности Джери.
Они расстались, когда Шандру и Джери пришла пора служить в армии, и чувства их выдержали испытание разлукой. Шандр и Джери осваивали науку побеждать, а девушки писали им ласковые письма, ждали и, дожидаясь, окончили школу и поступили в медицинское училище.
В этом году они должны были его закончить, и Шандр решил, что, как только это случится, они сыграют свадьбы.
– Такое событие бывает раз в жизни, – сказал он Джери.
– Да, – согласился тот.
– Значит, свадьба должна стать праздником, – сказал Шандр, и ему представились сотни людей, торжественно восседающих за столами, тысячи людей и величальные тосты, музыка, песни, танцы. – Свадьба должна стать праздником, – повторил он. – Она должна запомниться на всю жизнь.
– Да, – согласился Джери, ошеломленный буйной фантазией друга.
– Чтобы сыграть такую свадьбу, нужны деньги, – развивал свою мысль Шандр.
– Это уж точно, – подтвердил Джери.
– Значит, нужно их заработать.
– Как? – усмехнулся Джери, не представляя себе, где и каким образом можно в столь короткое время заработать так много денег.
– Это я скажу завтра, – ответил Шандр. – Мне надо подумать.
Шандр уложился точно в срок. Явившись назавтра, он сказал:
– Я уже все решил. Мы едем в горы, будем работать на руднике.
Пока они шли, поднялся ветер, и звезды заволокло облаками.
– Будет дождь, – сказал Джери.
– Нет, – сказал Шандр, – завтра будет солнечная погода.
Он остановился возле тоненького деревца, ощупал в темноте его ствол и листву, привязал покрепче к колышку, вбитому рядом, и вдруг поднял голову, глядя на светящиеся окна общежития и прислушиваясь.
– Орет, – улыбнулся он.
Джери тоже прислушался, и сквозь завывание ветра донесся до него басовитый крик ребенка. Это плакал Ацамаз, сын Бибо и Агунды, плакал мальчик, родившийся семь месяцев назад, в тот день, когда Шандр и Джери появились в поселке.
– Идем, – заторопился Шандр.
Они вошли в общежитие, и Джери отправился к себе, а Шандр – к Ацамазу.
– А-а, а-а, а! – Агунда, прижимая сына к груди, к мокрой от молока кофточке, бродила по комнате, а Бибо, заткнув и и отвернувшись к стене, лежал на кровати.
– Шандр, – виновато улыбнулась Агунда. – Шандр…
– Дай сюда ребенка, бестолковая, – Шандр взял Ацамаза, положил его на стол, распеленал, поднял, покачал на ладони, шлепнул по сияющим ягодицам, запеленал, уложил в самодельную деревянную люльку, и мальчик стих, почмокал губами, пуская пузыри, закрыл глаза и засопел удовлетворенно.
– Ах ты босяк, босяк, – ласково глядя на мальчика, проговорил Шандр. – Ах ты босяк.
Пока Шандр возился с Ацамазом, Джери успел лечь и, лежа, выкурить три сигареты подряд. Он курил и думал о том, что сегодня наконец-то поговорит с Шандром. Уже около месяца он носил это в себе, и ноша его становилась все тяжелее. Нужно было, наверное, сразу сказать ему, не тянуть, но Джери никак не мог решиться, не мог пересилить себя. Почему я, терзался он, почему я должен сказать ему об этом? Почему именно я?!
Он закурил четвертую сигарету, и спичка чиркнула в тишине, будто взрыв раздался. Ацамаз не плачет, понял Джери, и снова, в который уже раз, удивился способности Шандра понимать суть всего живого. И вспомнилось ему, как хмурился тот в первые дни своего пребывания здесь, сам не понимая, что же ему не нравится в этом поселке.
– Здесь нет деревьев, – наконец догадался он. – Почему здесь нет деревьев? – стал спрашивать он.
– Слишком высоко, – отвечали ему.
– Ну и что?
– Посмотри на горы, – говорили ему. – Посмотри.
Он посмотрел, и горы действительно были голые – нигде ни деревца, ни кустика – только прошлогодняя трава на каменистых склонах и желто-зеленые островки лишайника.
– Здесь не растут деревья, – объясняли ему. – Сам видишь.
– А вы пробовали сажать? – спрашивал он.
– Нет смысла, – разводили руками люди. – Они все равно не примутся.
Шандр недоверчиво покачал головой и весной, как только сошел снег, привез в поселок саженцы и землю с тех мест, где они росли раньше. Он весь поселок поднял на ноги, и все помогали ему сажать деревья, даже те, кто не верил в эту затею.
– Не стряхивайте землю с корней! – покрикивал Шандр на помощников. – Это их родная земля!
Нет, люди не стряхивали землю с корней. Они обращались с саженцами бережнее, чем с собственными детьми. Даже те, кто не верил Шандру.
Как же я скажу ему, терзался Джери, как? Он услыхал его шаги в коридоре и погасил сигарету, притворился спящим, чтобы оттянуть разговор хоть на час еще, хоть на минуту.
– Джери, – позвал Шандр. – Джери.
Тот не отвечал.
Что-то мучает его, думал Шандр, раздеваясь. Что? Почему он не говорит? Я бы помог ему. Всегда можно чем-то помочь человеку, что-то придумать. О-хо-хо, вздохнул он, гася настольную лампу. Жалобно скрипнула кровать под его тяжелым телом, и, уже в полусне, представилась Шандру Виола смеющаяся, резвая, – такая, какой он всегда помнил ее.
Зимой, и весной еще, они встречались каждую неделю. Каждый свой выходной Шандр и Джери проводили в городе. Виола и Замира – три с половиной часа на автобусе туда и три с половиной обратно – пустяк на радость свидания.
Но вот уже больше месяца прошло с тех пор, как Джери придумал что-то такое, и все выходные дни проводил теперь с главным механиком рудника. Они чертили эскизы, рассчитывали, и Шандр не вмешивался в их дела, потому что ему нравилось видеть Джери самостоятельным и уважаемым человеком.
Шандр терпеливо ждал. Ему и в голову не приходило отправиться в город без Джери и не огорчало даже то, что от Виолы давно уже не было писем. Она сдавала выпускные экзамены, ей некогда было отвлекаться, и Шандр не обижался на нее. Тем более что Джери закончил наконец свои расчеты, оформил рацпредложение, и завтра они должны были снова ехать в город.
– Шандр, – позвал Джери. – Шандр.
– Угу, – сонно пробормотал Шандр.
Сейчас я скажу ему, решился Джери, сейчас. Он не знал, как начать, и начал потому издалека.
– Шандр, – сказал он, – мне нравится эта работа. Давай останемся здесь навсегда.
– Угу, – пробормотал Шандр и, засыпая, успел подумать еще о том, что он не прочь пожить здесь некоторое время, потому что деревья, которые он посадил, принялись, и надо будет ухаживать за ними и следить, чтобы их не объели козы и не обломали мальчишки.
– Шандр, – звал Джери. – Шандр! – звал он в отчаянии, но тот лишь посапывал в ответ.
Утром они зашли в столовую поесть перед дорогой и, когда съели по стакану сметаны и по бифштексу и принялись за компот, Джери сказал, отводя взгляд в сторону:
– Мне надо зайти к главному механику.
– Нет, – покачал головой Шандр. – Ты обещал мне. Сегодня мы едем в город.
– Я на минутку, – стоял на своем Джери.
– Вы же закончили работу, – сказал Шандр.
– Я там еще кое-что придумал, – смутился Джери. – Мелочь одну, – и, не глядя на Шандра, он встал и попятился к выходу.
– Эй! – вслед ему Крикнул Шандр. – Я буду ждать тебя на автобусной станции! Буду ждать, пока ты не придешь!
Он сидел под узорчатым навесом автобусной станции и от нечего делать строгал палочку. Он мог бы обтесывать бревно, потому что автобусы уходили и приходили, а Джери все не появлялся. Когда палочка стала тоньше спички, а на полу выросла горка лентообразных стружек, Шандр начал злиться. «Я его проучу, – ворчал он про себя. – я его…» И он стал думать, как это сделать, и улыбнулся, придумав.
Ему вспомнилась лестница в городском парке, широкая каменная лестница. Когда они будут спускаться по ней, гуляя, – Виола, Замира, Джери и он – Шандр уговорит Виолу прыгнуть с этой лестницы ему на руки. И она прыгнет, и он поймает ее, а Замира, увидев, как это ловко у них получилось, тоже захочет прыгнуть. Но весит она в полтора раза больше Виолы, а Джери никогда не отличался особой силой – вот тут-то Шандр и посмеется, глядя, как тот будет выкручиваться из положения.
Шандр сидел под навесом и улыбался, представляя себе эту картину, и лестница росла в его воображении, и он забыл о Джери, а лестница становилась все выше и выше, голубая лестница, уходящая в голубое небо, и Виола, стоящая на верхней ступени ее. Вот она прыгает и долго летит, и Шандр ловит ее и держит на руках и, не опуская на землю, говорит:
– Через три недели, Виола, через три недели свадьба…
– Через три недели, – отвечает она, а все, что будет потом, он знает, он долго думал об этом. Будет восемь сыновей у них, девять, двенадцать, будет светлый дом, полный дом детей, и все они будут орать, как этот бездельник Ацамаз, и все вырастут здоровыми, сильными и красивыми. Красивыми, как мать их, Виола.
Пронзительный рев клаксона вернул Шандра к действительности. Со станции отправлялся последний автобус.
– Стой! – крикнул Шандр, бросаясь наперерез. – Стой!
Водитель затормозил.
– Подожди полчаса, – попросил Шандр.
– Ты что, дорогой, ты что?! – изумился водитель. – Какие полчаса? У меня расписание.
Заволновались, зашумели пассажиры.
– Как тебе не стыдно?! – набросились они на водителя. – Тебя Шандр просит!
– Шандр? – водитель вытаращился на него, будто чудо увидал. – Я сразу почувствовал что-то такое, – пробормотал он. – Сразу почувствовал; – он только что начал работать на этой линии и никогда еще не знал, но слышал о Шандре от своего предшественника.
– Кого ты ждешь, Шандр? – спросили из автобуса.
– Джери.
– Эй, кто-нибудь видел Джери? – загомонили пассажиры.
– Я, – небрежно бросил хвастливого вида мальчишка.
– Где?
– А вон, – мальчишка ткнул, ухмыльнувшись, немытым пальцем в глубь улицы, – вон он идет.
– Джери! Джери! – закричали, высовываясь из окошек автобуса, люди. – Тебя ждем, Джери!
– Джери! – обрадовался Шандр, схватил его и почти внес в автобус. – Поехали! – крикнул он, и через минуту поселок был уже позади, и автобус петлял по дороге, вьющейся над пропастью.
Шандр глянул на Джери, улыбнулся ему, но тот сидел, будто воды в рот набрав, сидел мрачный и смотрел прямо перед собой.
Что-то мучает его, опять подумал Шандр, какая-то беда.
– Эй! – крикнул он, чтобы как-то расшевелить Джери. – Что мы едем, как на похороны?! Кто-нибудь умеет петь?
Все неуверенно заулыбались в ответ.
– Я, – сказал хвастливый мальчишка.
– А ну, давай, – кивнул ему Шандр.
Мальчишка откашлялся и запел весело и пронзительно:
Понедельник пройдет,
Ори-орира,
Наступит вторник!
Ой, орайда-орида-ой
Все рассмеялись. Всем понравилась самодельная мальчишкина песня. И, действительно, чего грустить о прошедшем понедельнике. Понедельник пройдет – наступит вторник! Так было всегда и так будет!
– Ой, весело едем! – закричал, обернувшись, водитель.
– Шандр, – сказал Джери, – Шандр…
– Ну? – повернулся к нему Шандр, а мальчишка орал свою песню, и все, как могли, вторили ему.
– Вот, – опустил голову Джери, – дотянул до последнего… А что там! – вдруг махнул он рукой. – На, читай, – он протянул письмо, и Шандр сразу узнал почерк Виолы.
Пятница пройдет,
Ори-орира,
Наступит суббота!
Ой, орайда-орида-ой!
Лицо Шандра медленно наливалось кровью.
«Джери, – читал он, – я не знаю, как объяснить ему. Ты его друг, тебе это легче сделать. Понимаешь, то, что было между мной и Шандром, было затянувшейся детской игрой, а детство рано или поздно кончается. Я встретила человека, которого полюбила по-настоящему и благодаря которому узнала, что такое любовь…»
Кровь отхлынула от лица Шандра, он побледнел и становился все бледнее, а пальцы его комкали исписанный листок. Потом Шандр встал и, судорожно сжав в кулаке письмо, пошел по проходу к водителю.
– Останови, – попросил он.
Водитель затормозил.
– Открой дверь, – сказал Шандр и, едва дверь, зашипев, открылась, вышел из автобуса.
Суббота пройдет,
Ори-орира…
Водитель растерянно смотрел на Джери.
– Поезжай! – махнул тот рукой.
Когда у человека горе, думал Джери, ему надо побыть одному.
Когда автобус отъехал от Шандра, на километр или около того, Джери подошел к водителю.
– Останови, – сказал он.
– А? – озадаченно переспросил водитель.
– Останови.
Джери вышел из автобуса и медленно пошел по дороге назад, к Шандру.
Когда человек побудет в горе один, думал он, нужно, чтобы рядом с ним был друг.
Джери шел по дороге, и он не знал, что сказать Шандру, и не знал, можно ли утешить его словами. Он шел по дороге, а в голове его вертелось назойливое:
Воскресенье пройдет,
Ори-орира.
Наступит понедельник!
Ой, орайда-орида-ой!
