Текст книги "Антология осетинской прозы"

Автор книги: Коста Хетагуров

Соавторы: Дзахо Гатуев,Максим Цагараев,Анатолий Дзантиев,Сека Гадиев,Мелитон Габулов,Умар Богазов,Чермен Беджызаты,Ашах Токаев,Сергей Марзойты,Илас Арнигон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

…Главарь абреков сделал удивленное лицо, когда Афако вышел из-за кустов к их стоянке в сопровождении трех всадников. Перебросившись с горбоносым несколькими словами, он нахмурился, досадливо бросил вполголоса:

– Ослы длинноухие, нашли кого грабить…

Афако позвали под огромную, с густой кроной чинару, увешанную оружием, какими-то бурдюками, фляжками и другим походным снаряжением. Чуть в стороне, на трех закопченных да черноты камнях, варилось в большом медном котле мясо. Возле соседнего дерева валялись на траве голова, ноги и шкура недавно разделанного двух– или трехгодовалого бычка.

За скалой виднелась большая поляна, где паслось множество коней. Оттуда доносились приглушенные голоса и частое ржание, но движения особого не было. Под деревьями отдельными группами сидели и полулежали вооруженные люди. Заросшие, одичалые, смотревшие вокруг налитыми кровью волчьими глазами.

У Афако мурашки пробежали по коже от одного их вида.

Главарь снял с дерева бурку, свернул вдвое, бросил на сколоченную из жердей скамейку и с неожиданной вежливостью пригласил:

– Прошу. Вы горец, за скромность приема, надеюсь, не осудите. Такие уж времена.

Афако присел. Незаметно окинул главаря быстрым оценивающим взглядом. Это был высокий, стройный мужчина средних лет, осанистый, с медлительными, на первый взгляд, движениями. Наголо обритая голова, огромные, черные, как копоть на горячих очаговых камнях, глаза. На Афако он произвел неприятное впечатление – что-то хищное, отталкивающее было в его облике.

Главарь чуть повел бровью, и один из его людей, вскочив, мигом оказался возле него. Привычным движением сорвал с сучка бурдюк, разлил в бараньи рога араку, поочередно поднес гостю и хозяину. Второй абрек уже возился у котла, вылавливая и выкладывая заструганной рогатиной дымящиеся куски мяса в деревянную тарелку.

Через минуту самодельный стол был накрыт.

– В ожидании более пышного пиршества разделите нашу скромную трапезу.

– Я старше вас. И я ваш гость. Не боясь нанести оскорбления хозяину, буду откровенен, – встав с бокалом в руке, твердо сказал Афако. – Ни один уважающий себя горец не может разделить трапезу, в которой слышится плач и слезы ограбленных.

Ни один мускул не дрогнул на смугловатом, обветренном лице главаря.

– Вы пришли как проситель, уважаемый гость, или как повелитель? Мы хотели бы знать это, – спокойно, с чувством собственного достоинства произнес он.

«Гордости, выдержки и самообладания тебе не занимать», – подумал Афако. А вслух сказал:

– Шапку ломать перед вами я не собираюсь… Одним словом, внизу меня ждут. И там – больная девочка.

В клубах едкого дыма возникла вдруг фигура чубатого одноглазого верзилы, сплошь увешанная холодным и огнестрельным оружием. Он нетвердо шагнул вперед, бесцеремонно оглядел одним глазом (на другом была черная замасленная повязка) нежданного пришельца и рыкнул:

– Чего с ним церемониться? В расхо-од!..

Главарь чуть заметно поморщился.

– Помолчи, Сидор. Мешаешь. Пошел бы, проспался..

У того, кого он назвал Сидором, на черкеске виднелись следы недавно снятых погон. Лицо его перекосилось от обиды:

– Это я-то мешаю?

– Да не шуми ты, не шуми. Здесь деликатный разговор.

– Ха, деликатный, значится… А чего ним деликатничать с ними? Они же большевистские лазутчики все. И энтот пришел пронюхать, где цэ мы располагаемся? Знаем мы ихнего брата! В расхо-од!

Он решительно шагнул вперед, вынимая из кобуры тяжелый черный кольт, но встретившись с гневно сверкнувшим взглядом главаря, попятился.

С минуту главарь молча смотрел на него, думая о чем-то своем, затем, повернувшись к Афако, неожиданно спросил:

– Скажите, мой дорогой гость, когда вы выехали из Назикау?

– Четвертого дня.

– Четвертого дня? – не мог скрыть своего удивления главарь.

– Да, а что?

– Нет, нет, ничего… Просто так…

– Да, не завидую я вам, – проговорил Афако и в свою очередь спросил: – Скажите, а что у вас случилось… четвертого дня?

Хозяин быстро посмотрел на гостя и вдруг отвел взгляд.

– Словили наших. Троих… Идиоты! Раззявы!

– И, говорят, словили-то почти безоружные… Простые путники…

– Да, а что?

– Нет, ничего… Просто так… Ну, я, пожалуй, пойду. Меня ждут.

– Куда вам торопиться? Мост-то пока не наведен.

– К нашему приезду наведут.

– Кто, эти босяки? Голытьба?

Афако порывисто встал.

– Мы, кажется, не поймем друг друга…

Главарь тоже встал. Неожиданно проговорил:

– Хорошо, мы вернем вам коней, так и быть, только с одним условием…

– Каким?

– Если к вашему прибытию мост наведут, я сбрею бороду. И сгоню к теснине, к святилищу, дважды по двенадцать отборных коней. Для голытьбы.

Афако с нескрываемым любопытством посмотрел на собеседника.

– То есть сдадитесь властям.

– Да. При вашем посредничестве. Сам бог послал мне вас.

– А если нет?

– Тогда вы высылаете сюда, к теснине, двух отборных быков. Помянем ваш проигрыш. Пусть попируют мои орлы, а дальше…

Афако не сводил с говорившего взгляда. Похоже, что не шутит. Хитрить ему, вроде, не было расчета. Сдается, не так уж хороши его дела.

– Я принимаю ваше условие. Только чтоб игра была честная.

Каждый поднял рог и выпил.

Вот и вся история…

А ему, Афако, уже виделась многолюдная, многоликая сходка в Назикау, возбужденно-радостные и молчаливо-сосредоточенные лица сельчан, с одинаковым нетерпением ожидающих от них, полномочных посланцев своих, важных вестей из города о скором переселении на равнину… И это чувство, чувство глубокого удовлетворения от сознания исполненного долга не покидало его до самого Назикау…

Перевод автора

Владимир Секинаев
СЧАСТЬЕ УАРЗЕТЫ
Главы из повести

1

Драматизм человеческого существования, видимо, заключается в том, что пока человек полон радости, где-то за пределами его ощущений возникают обстоятельства, которые, подобно камню, брошенному с горы, влекут за собой лавину, чтобы вскоре внезапно обрушиться на его голову.

Если бы слышала Уарзета, о чем говорили ее отец и Хазби, пока сидела она на педсовете, радость ее умерли бы, еще не родившись.

Бека угощал уважаемого гостя. Для нужного человека стол у него всегда накрыт. Бека понимал, что Хазби явился в качестве свата. Только странный это был сват. Он не расхваливал жениха, не кичился его родней, не обещал невесте никаких особых благ. Ходатай обычно льстив, а от этого так и веяло холодом. Сразу видно серьезного, знающего себе цену человека. Единственное, чего он добивался, – это получить определенный ответ: да или нет. Ловко увертываясь от прямого ответа, Бека плетет словесную паутину, которая сделала бы честь любому искушенному дипломату. Наконец, когда у Хазби от речей хозяина в голове замутилось, точно с похмелья, а от собственных речей окостенел язык и он собрался восвояси, Бека неожиданно сказал:

– Будь по-твоему, Хазби. Я согласен.

Его крайне удивило, что вместо радости на лице свата отразились растерянность и даже недовольство. Чем он, Бека, не угодил уважаемому гостю? Разве он сказал «нет»?

А Хазби думал: «Черт бы тебя побрал, старого дурака. И меня заодно с тобой за то, что я взялся за это дело. Разве я не знал, что зло совершает тот, кто старается угодить всем? Вот положение-то». Он вдруг решил: «Да ну их. Возьму сейчас и выложу все начистоту. Не стоит связывать судьбы Уарзеты и Мухарбека. Люди они разные. Она девушка образованная, умная… А он и выпить любит, и умом не очень-то богат, и характер у него дурной. Не обрадуется Уарзета такому мужу…»

Но Хазби тут же отказался от своего намерения. Попробуй заикнись, у Бека глаза на лоб вылезут. За сумасшедшего сочтет. «Зачем же, – скажет, – ты сидел тут битых два часа, упрашивал меня?» Нет, такими вещами шутить нельзя. Совершил одну глупость, незачем удесятерять ее.

«Подвел меня Бека. Я-то думал, он умнее, думал – откажет.. Эх, не надо было соваться в эти дела», – с такими тяжелыми сомнениями отправился Хазби к Алдатовым, чтобы сообщить о согласии отца Уарзеты.

Как только Хазби ушел, Бека почувствовал нечто вроде раскаяния. До сих пор он и слышать не хотел о замужестве дочери. Словом не удостаивал сватов, поворачивал их с порога. Что же заставило его сейчас согласиться?

Конечно, Хазби не чета другим сватам. Человек умный, пустого дела не затеет и слов не кидает на ветер. Знал Каурбек, кого послать. Ну что ж, значит, наступило время для Уарзеты, такова воля бога.

Об одном не подумал Бека: о том, что, возможно, дочь сама выбрала себе жениха, возможно, любит кого-то. Такая мысль показалась бы ему нелепой. Его дочь полюбила без ведома и согласия отца? Но это бесчестие! Он настолько был уверен в непогрешимости членов своей семьи, в том, что никто из них никогда не преступит адатов, что не замечал увлечения Уарзеты студентом Майрамом.

А не заметить это мог только слепой. Для Фаризат, по-женски чуткой и проницательной, сердечная тайна дочери давно перестала быть тайной. Открытие это не огорчило Фаризат. Воспитанная на адатах, она все же понимала, что только с любимым человеком можно найти счастье.

На днях Фаризат попробовала поговорить с мужем об Уарзете и Майраме. И раскаялась. Бека улыбнулся змеиной улыбкой и разразился упреками:

– Вон оно что! Дочь моя хочет сбросить уздечку! Ей пришла охота вывернуть наизнанку освященный дедами осетинский обычай?! А ты, значит, состоишь у нее в подручных?! Вместо того, чтобы взгреть дочь как следует, она, смотрите, улыбается, словно совершила за день тысячу добрых дел!

Однако Фаризат не потеряла присутствия духа. Слава богу, не старые времена, чтобы рта не раскрыть.

– Я тебя хорошо знаю, отец. Если даже все люди земли начнут танцевать симд [40]40
  Симд – народный осетинский танец.


[Закрыть]вперед, ты один потянешь назад. Раньше девушки неграмотны да бесправны были, вот за них и думали родители. А к чему нашей Уарзете твоя уздечка, коль она больше тебя знает?

Бека хлопнул ладонью по столу:

– Кончай свою дурацкую болтовню! Я папаху пока не на чурбак надеваю, а на голову! Из ума пока не выжил! Если Уарзета завела какие-то шашни, то, значит ступила на кривую дорожку, и надо проучить ее. А если тебе что-то показалось и ты тут болтаешь со скуки, то я возьму палку и выбью из тебя дурь!

И вот сейчас, недоумевая по поводу согласия, которое он дал Хазби, Бека понял, что на его решение повлиял этот разговор с женой. И он, Бека, тысячу раз прав. Если девушка начала заглядываться на парней, ее надо выдать замуж, а не ждать, когда она опозорит твое доброе имя.

Он позвал жену и сообщил ей о своем решении.

Фаризат изменилась в лице:

– А… а ты спросил Уарзету?

– Что? – грозно насупился Бека. – Ты опять за свое?!

…Уарзета сразу заметила, что мать расстроена. Лицо ее было печальнее обычного, она старалась не встречаться с дочерью глазами. Накрывая на стол, роняла то нож, то ложку и при этом каждый раз не забывала посылать проклятия неизвестному врагу.

– Мама, в тебя сегодня демон вселился, – улыбнулась Уарзета.

Фаризат покосилась на спину мужа, курившего у окна трубку, замахнулась на него ложкой, однако голос ее прозвучал смиренно:

– Пожила бы ты двадцать два года вот с этаким каменным идолом, поняла бы, что я еще слишком спокойна.

– Из-за чего же вы поссорились?

– Мы с ним давно ссоримся. Проживи он хоть две жизни, вот настолечко не изменится: вечно он будет считать, что его слово – закон. Господь дал ему крылья, да прикрепил их ниже поясницы – вот у него в глазах весь свет и перевертывается вверх ногами.

Уарзета засмеялась.

– Ну тогда вам самое время дать объявление в газету: мол, разводимся, поскольку не сошлись характерами.

Бека молчал. Раздувая щеки, со смаком вдыхал табачный дым и тонкой струйкой выпускал его в окно. Он размышлял над тем, как сообщить дочери о своем намерении выдать ее за Мухарбека. В глубине души Бека чувствовал: его новость не обрадует Уарзету. Поэтому во избежание бури прямо говорить не стоило. Пусть дочь постепенно, исподволь привыкнет к положению невесты.

Бека настолько был озабочен своей миссией, что даже не обращал внимания на язвительные речи жены.

– Если кому и осточертели все эти сваты, – начал он, словно раздумывая вслух, – так это мне. Какая радость отказывать людям? Этак можно со всем селом переругаться.

Уарзета удивленно взглянула на мать: в голосе отца слышались несвойственные ему вкрадчивость, мягкость.

– Скажите же ради бога, как быть дальше? Я к вам обращаюсь, – Бека повернулся лицом к столу, под его тяжестью надрывно заскрипел стул. – Люди и впрямь подумают: Бека не человек, а камень. Или мы, Зактаевы, считаем себя лучше всех на свете, потому и родню выбрать не можем? Мы тебя вскормили, дочка, выучили, поставили на ноги… Теперь… хм… всему свое время, стало быть, надо идти по пути, указанному всевышним… Да. И ничего зазорного тут нет. И вот тебе мое последнее слово, дочь: первый же сват не получит отказа. Не получит, клянусь богом! Не желаю больше, чтобы соседи смотрели на меня, как на кровника.

Отец замолчал, и Уарзета почти физически почувствовала, как на сердце ее легла холодная тяжесть. Теперь ей стало ясно, из-за чего поссорились родители. Хорошо, что хоть мать на ее стороне. Но… но нельзя же молчать… Если она ничего не скажет, то отец может принять ее молчание за согласие. Как можно позволить распоряжаться собой! Это же, это же… чудовищно. Неужели отец не понимает?

Она подошла к матери и встала чуть позади нее, как бы ища защиты.

– Значит, отец, из-за меня тебе надоедают люди? Так я поняла? – Голос ее дрожал от волнения: впервые она противоречила отцу. – Из-за меня они смотрят на тебя, как на кровника? Что ж, тогда я уйду от вас, буду жить отдельно. Чтобы не создавать тебе лишних хлопот…

Бека зло выпучил на нее глаза:

– Не говори так! Я твой отец!

Она понуро опустила голову. В ее позе – в бессильно повисших вдоль туловища руках, в упавшей на глаза пряди – чувствовалась беспомощность. Отцу она напомнила сейчас ту маленькую Уарзету, какой была лет пятнадцать назад, и Бека смягчился.

– Ты думаешь, легко отдавать родное дитя в чужие руки? – растроганно заговорил он. – Нет, дочка, нелегко. У меня тоже душа есть. Я не курица, которая ради второго выводка цыплят бросает первый. У меня сердце кровью обливается, как подумаю… Ты выросла, а мне дорога по-прежнему. Но не можешь ты жить с нами до старости. Только уроды да слабоумные живут под родительским кровом до седых волос. А ты у нас красавица… При том же… я отвечаю за тебя перед богом и людьми.

Уарзета подошла к столу, раскрыла книгу. Увидела синий конверт с письмом Майрама.

Бека выколачивал о подоконник трубку. Фаризат сидела у стола, сунув руки под мышки и уронив на грудь голову. Казалось, дремала.

Девушка почувствовала, как в душе ее нарастает раздражение, злость против отца. Нет, не бывать по его. Он увидит ее непреклонность и отступит. Ведь должен же он понять…

– Хорошо, – услышал Бека ровный голос дочери, – пусть приходит кто угодно. Но разговаривают пусть со мной. Решать буду я.

Она повернулась и ушла в свою комнату. Бека засмеялся, будто услышал нечто курьезное, и отправился во двор. Лишь за ним захлопнулась дверь, Уарзета вернулась. В глазах ее блестели слезы.

– Дзыцца [41]41
  Дзыцца – нежное обращение к матери, мама.


[Закрыть], – с обидой в голосе обратилась она к матери, – своим молчанием ты напоминаешь межу в поле. Запаши ее – не воспротивится.

Фаризат вздохнула.

– Эх, дочка, разве я молчала? Только ведь для него мои слова, что ветер за окном. Старые обычаи – вот его советчики.

– Пусть хоть день и ночь молится на свои обычаи. Но сватам я буду отвечать сама.

– Поздно, доченька, он уже дал согласие.

– Как так? – поразилась Уарзета.

– Очень просто. Алдатовы прислали Хазби, и отец сказал ему «да». При отце я боялась тебе заикнуться. Ты его знаешь – опять бы полез на стену.

– Ага, вот, значит, в чем дело… Я обещана…

– Ну да… Мухарбеку… Он, верно, завтра придет…

– И той же дорогой вернется обратно…

– Не знаю, доченька. Видит бог, я не хочу этого… Но разве ты не знаешь своего отца?

– Знаю, Дзыцца, очень хорошо знаю. Он живет так, будто в мире ничего не изменилось. Женщину он считает пригодной лишь для того, чтобы мыть ноги мужу. Но пойми, я родилась в другое время. Я свободный человек, я комсомолка. И я не допущу, чтобы мною торговали, как на базаре: кто больше даст. Предупреждаю тебя и скажи об этом отцу: я выйду замуж только по своему желанию.

Опять вздохнула Фаризат.

– Подумай, доченька, подумай. Боюсь я за тебя. Такой скандал будет… ох, боже милостивый!.. Ты уж хоть выйди завтра, покажись жени… то бишь… этому… Алдатову. А спросят тебя – скажешь все, что думаешь.

– Мама, твое слово, как прут – согнешь в любую сторону. Зачем я должна выходить к сватам?

– Так полагается, милая.

В дверях показался Бека. Уарзета, не взглянув на него, проскользнула в свою комнату. Некоторое время, подперев руками голову, она сидела в темноте за рабочим столом. Затем зажгла настольную лампу и принялась за проверку тетрадей.

2

Как только инспектор района Бабуца начала повышать голос, Казбек встал и закрыл окна учительской.

– Дует что-то, – объяснил он.

Учителя заулыбались. Они знали, что дело не в сквозняке. Просто Казбек побаивается ушей случайных прохожих – не любит выносить сор из избы.

Бабуца не заметила этих мер предосторожности, и голос ее креп с каждой минутой.

– Что происходит у вас в школе? – гремела она. – Что случилось с Уарзетой Зактаевой. Кстати, она здесь?

– На уроке, – сказал кто-то из учителей.

– Жаль. Я хочу сказать, что не узнаю ее. Раньше я с удовольствием присутствовала на ее уроках, а сегодня не могла высидеть до конца. Вяло, неинтересно, скучно! И что хуже всего, она нервирует учеников. Ребята вздрагивают от ее резких окриков. Вместо того, чтобы объяснить ученику непонятное, она злится и выгоняет его из класса. Что случилось, я спрашиваю? Может ли ни с того, ни с сего хороший способный учитель вдруг сделаться плохим? Нет. Видимо, есть на то причины. У меня сложилось впечатление, что ее незаслуженно оскорбили. Возможно, не обошлось тут и без участия дирекции. Мы любим делать выговоры, почитая себя непогрешимыми администраторами.

Другой бы директор промолчал и отложил бы объяснения, чтобы не ставить инспектора в неловкое положение перед учителями. Но не таков был Казбек.

– Кто же поведал вам такую легенду, позвольте узнать?! – вспыхнув, перебил он Бабуцу. – Назовите его имя, и я отмечу его усердие в приказе!

– Я не пользуюсь услугами чересчур усердных людей, – невозмутимо парировала инспектор. – Просто я знаю вас.

– Нет, вы меня плохо знаете, – не отступал Казбек. – Вот перед вами здесь наш коллектив. Он подтвердит, что на последнем педсовете я хвалил Зактаеву. Но, как видите, напрасно.

Вскочила Тамара, заговорила волнуясь, горячо:

– Дирекция тут ни при чем, товарищ инспектор. Во всем виноват отец Уарзеты – Бека. Он выдает свою дочь замуж за человека, которого она не любит. Он даже не спросил ее согласия. А у нее есть, жених, любимый… Он студент, учится… – Тамара перевела дыхание и продолжала уже спокойнее: – Мы вот с вами обсуждаем, как лучше воспитать свободного человека, достойного нашей великой эпохи… А рядом с нами живут и здравствуют жестокие, тупые, бессмысленные адаты, сохранившиеся со времен рабства и угнетения. И… понимаете, какая чудовищная нелепость!.. Уарзета – образованная женщина, учительница, человек, который должен нести свет и знания молодому поколению, прививать детям чувство уважения к женщине, – сама страдает от рабского преклонения ее отца перед проклятыми адатами. Возможно ли в наше время такое насилие над человеком?! И как должна себя чувствовать Уарзета?

Тамара села.

– Что же вы предлагаете? – спросила Бабуца, взволнованная услышанным.

– Я… я не знаю, – вновь поднявшись, проговорила Тамара. – Но если… но если мы, коллектив учителей, не вмешаемся в это дело, то мы лишим себя морального права воспитывать советских ребят…

– Молодец, – сказала Бабуца, явно любуясь ею. – Ты очень правильно и точно выразилась. А как думает директор?

Казбек встал, надел очки, хотел что-то сказать, но скрипнула дверь – в учительскую вошел высокий худощавый человек – секретарь райкома комсомола Гагудз. Из кармана его пиджака торчала газета. У него была привычка вынимать ее во время разговора и теребить в руках. Возможно, он считал, что это придает ему некоторую солидность.

– А вот и комсомольский вождь! – не без колкости воскликнул директор. – Ну-ка, дорогой, проходи, проходи сюда, тебя-то нам и надо!..

Гагудз достал газету.

– Что это вы так строго со мной? Что-нибудь случилось?

– Если бы случилось, не о чем было бы разговаривать. Но может случиться весьма скверная и неприятная история, если мы с вами не воспрепятствуем.

– Слово любит ясность, – с улыбкой заметил Гагудз.

– Ты прав, – сказала Бабуца. – Мы только что узнали об одном позорном факте. Учительницу Уарзету Зактаеву, комсомолку, отец насильно выдает замуж за нелюбимого человека.

Гагудз хлопнул газетой по колену.

– Я это знаю, потому и пришел сюда. Мы в райкоме полумили заявление, в котором Зактаева все подробно описывает. Кстати, из заявления видно, что о положении Уарзеты хорошо осведомлена секретарь школьной комсомольской организации. Чем, Сона, вы помогли своей подруге? – обратился Гагудз к тоненькой, бойкой на вид девушке.

– Личным сочувствием, – не выдержав, с горькой иронией бросила Тамара и отошла к окну.

Сона смутилась, но только на миг, и тут же нашлась.

– Мы запланировали вынести этот вопрос на обсуждение комитета.

– Точно так же поступает моя квартирная хозяйка, – сказал молодой учитель математики, признанный остряк. – Она день и ночь планирует, как ей приготовить вкусный обед. И плита у нее жаркая, и продукты налицо, а я до сих пор ее обедам предпочитаю консервы.

Сона покраснела и метнула на оратора уничтожающий взгляд.

Гагудз привык к решениям конкретным и определенным. Он сказал:

– Я думаю, надо сделать так. Вы, Казбек, от имени учителей, а Сона – от имени комсомольской организации сегодня же должны поговорить с отцом Уарзеты. Постарайтесь сделать так, чтобы этот старозаветный самодур отказался от своих нелепых требований. Вы, Казбек, человек авторитетный, вам это будет не трудно.

– Тебе тоже не мешало бы сходить, – заметила Тамара.

– Да, почему бы тебе не присоединиться к нам? – подхватил Казбек.

– Вы, товарищи, плохие стратеги, – улыбнулся Гагудз. – Полководец никогда не бросает всю армию в лоб. Часть войск он оставляет в резерве, часть посылает в обход флангов неприятеля. Так ведь?

Все засмеялись.

– В общем, товарищи, райком сделает все, что может. У нас есть заявление Зактаевой, по нему мы примем меры. Значит, договорились. Тогда я иду в колхоз. К тебе, Сона, загляну вечером – узнать о результатах визита. До свидания, товарищи.

Гагудз сунул в рот сигарету и вышел.

Казбек о чем-то вполголоса переговорил с Бабуцой и поднялся.

– Ну что ж, друзья, нам тоже нет нужды задерживаться. Совещание считаю законченным.

Комната опустела. Остались лишь Сона с Тамарой и Казбек.

Звонок возвестил окончание занятий. В коридоре послышался топот ног, громкий смех, веселые голоса…

3

Косые лучи вечернего солнца освещали верхушки тополей. Облака на вершинах гор напоминали клубы дыма, обагренного пламенем. Из ущелья сквозило прохладой, чуть заметный ветерок играл листвой. Посреди улицы мальчишки играли в футбол. Их крики напоминали гомон грачей, потревоженных в гнездовье. Мимо, опираясь на палку, проходила согбенная древняя старушка. Она с неодобрением искоса поглядывала на ребят. Когда мяч пролетел, над ее головой, старушка шарахнулась, точно цыпленок от ястреба, и, потрясая палкой, принялась осыпать юных футболистов проклятиями. Наругавшись, она обратилась к небесам с просьбой покарать нечестивых, которые заставили ее осквернить язык. Совершив этот необходимый «обряд», она двинулась дальше. Но, как видно, бог сегодня был не в духе и потому послал ей новое испытание. Перед самым ее носом дорогу перебежала черная желтоглазая кошка. Старушка окаменела, от возмущения лишившись дара речи.

– О, проклятая тварь! – придя в себя, завопила она. – Ты отрезала мне счастливую дорогу, ты хочешь накликать на меня беду! Да сожжет тебя молния, ниспосланная всевышним, да развеет ветром твой пепел!..

Когда запас проклятий был исчерпан, старуха бросила через плечо щепотку земли, прошептала молитву и не без опаски отправилась дальше.

Следом за нею шли Казбек и Сона. Девушку рассмешили манипуляции старушки. Казбек, наоборот, хмурился и недовольно похмыкивал.

– Черт знает что! – ворчливо заговорил он. – В наше время быть такой суеверной – это просто безобразие. В сущности, поступки Бека и этой старухи – явления одного порядка. Когда, наконец, мы, осетины, от них избавимся!

– Ничего, Казбек, – поспешила успокоить его Сона. – Теперь такие вещи встречаются очень редко, а скоро исчезнут вовсе.

Казбек усмехнулся. С умным видом пичкать прописными истинами своего бывшего учителя?.. Или она считает, что от старости впал он в детство?

– Спасибо, Сона, – желчно проговорил Казбек. – Я так благодарен тебе за эту свежую оригинальную мысль.

Сона засмеялась.

Они поравнялись с домом Бека, вошли во двор. Хозяин, занимавшийся на огороде поливкой, заслышал скрип калитки и встретил гостей посреди двора. Он широко улыбнулся, вытер ладони о полы старенького бешмета и подал руку сначала старшему – Казбеку, затем Сона. В приоткрытую дверь дома выглянула Фаризат и тотчас же скрылась. В ее представлении Казбек был большим ученым человеком, начальником ее дочери, и она стеснялась предстать перед ним в будничной одежде. Может быть, он ненадолго?.. Поговорит с Бека во дворе и уйдет…

– Добрый день, – сказал Казбек, пожимая руку хозяину. – Ты оборотистый человек, Бека, если сумел в такое горячее время отлучиться с колхозного стана.

Бека таращил на гостя круглые совиные глаза, стараясь понять, хвалит Казбек или порицает. Не придя к определенному выводу, он ответил уклончиво, что, мол, работы, действительно, много, однако он на два дня отпросился у бригадира (да не переведутся шашлыки на его столе!) для устройства разных личных дел. Но, конечно, свой общественный долг он выполняет с честью, ибо это вопрос государственного значения.

Последние слова Бека произнес тоном непоколебимой правоты, лицо его приняло величественное выражение.

Однако он тут же спохватился и начал, согласно старинному ритуалу, сыпать привычными обкатанными фразами:

– Чем я отблагодарю всевышнего за ниспосланное мне счастье принимать у себя дома гостя, подобного вам, Казбек? Ведь я бы не посмел пригласить вас, потому что знаю – не пришли бы. Вы доставили мне великую радость! Прошу вас, войдите в мой дом!

Казбек смерил хозяина пристальным взглядом.

– Если приглашаешь от души, мы зайдем, иначе – вернемся обратно. Извини меня, Бека, но я привык к откровенности.

Бека со вниманием слушал гостя, не вступая в спор: поскольку Казбек по возрасту был старше, хозяин не имел права упрекнуть его в несправедливости. Сона насмешливо улыбнулась – ее потешали эти дедовские церемонии. Бека метнул на нее колючий взгляд и сказал со всем радушием, на какое был способен:

– Оставьте эти разговоры, Казбек. Я слишком мало значу рядом с вами. Если вы не держите на сердце зла против меня, то окажите милость, войдите в мой дом! Прошу вас!

Гости вместе с хозяином направились к дому.

– А ведь я хотел увидеться с вами, Казбек, – на ходу говорил Бека, едва поспевая за гостем. – В ночь под воскресенье мой дом посетит радость…

– Радость и горе ходят рука об руку, – не обращаясь ни к кому в отдельности, а как бы отвечая своим мыслям, заметил Казбек.

«Зачем они пришли? – насторожился Бека. – У меня нет детей, которые учились бы в школе. Или они хотят сообщить что-то, позорящее моих будущих родственников? Слишком поздно. Отрезанный палец не прилепишь обратно». Смутно Бека догадывался, зачем пожаловали к нему сослуживцы дочери. Ну что ж, он готов их выслушать. Никто не посмеет упрекнуть его в незнании приличия.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие гости! – приветствовала входивших Фаризат с таким видом, точно появление их явилось для нее полной неожиданностью. Она успела надеть нарядное платье и теперь заботилась об одном: не сболтнуть бы по простоте такого, за что образованные гости могли бы ее осудить.

Казбек и хозяин сели к столу, а Сона отошла к окну.

– Какой счастливый ветер принес вас к нам? – отважно обратилась к ней Фаризат. – Если бы вы знали, Сона, как приятно видеть у себя таких гостей.

– Дело к вам есть, потому и пришли, – ответила Сона без улыбки, чем и повергла хозяйку в замешательство. «Может, я не так сказала? – подумала она. – А молчать – и вовсе за дуру сочтут».

– Извините меня, Сона, а нельзя ли узнать, что за дело?

– Об этом скажет Казбек.

«Да и впрямь будто разума лишилась, – ругала себя Фаризат. – Первое слово о деле принадлежит старшему».

А вслух сказала:

– Ваша правда, девушка. Я ведь почему? За Уарзету боюсь. Головы не поднимает дочка последние дни. Вот из школы время вернуться, а ее все нет и нет…

– У нее, наверное, дополнительные занятия.

– А, ну тогда слава богу.

«С этой Сона не разговоришься. Слышно, в школе она всей молодежью руководит. Должно быть, так оно и есть. Уж больно строга…»

И Фаризат замолчала, устроившись в своей любимой позе, – засунув руки под мышки и опустив голову на грудь.

К этому времени начавшийся между хозяином и гостем степенный разговор о вреде курения благополучно подошел к концу. Бека закурил и начал оглядываться по сторонам, точно впервые очутился в этой комнате. Казбек кряхтел и покашливал с таким сосредоточенным видом, будто только для прочистки горла и пришел сюда. Каждый ждал, что о деле заговорит другой. Собственно, Бека, как младший, обязан был задать вопрос. Но он упорно молчал. Тогда начал Казбек.

– Значит, ты хотел меня видеть?

– Да.

– Ну вот, а я подумал: «Если явится Бека, придется угощать его по всем правилам. Дело хлопотное. Дай-ка, думаю, лучше я к нему схожу».

Шутка оказалась кстати – все засмеялись, и возникшая было натянутость исчезла.

– И уж коли я пришел, – продолжал Казбек, – то выкладывай, дорогой, зачем я тебе понадобился?

– Разговор впереди, – любезно усмехнулся хозяин, – а пока, ну-ка, жена, подай нам по стопочке да закусить. Кормим одними словами дорогого гостя, недаром у него в горле першит. И вы, Сона, садитесь, зачем стоять?

Сона сухо поблагодарила и села поодаль от стола.

– Ну, ну, слушаю, – сказал Казбек, обеими руками отмахиваясь от серо-сизых облаков табачного дыма.

– С Алдатовыми хотим породниться, – Бека взглянул на гостя. – Вы об этом, наверное, уже слышали?

– Как же, слышал.

– Ну и вот… я хотел попросить вас оказать нам честь… Как человек почтенный… и опять же дочь работает под вашим руководством… словом, представлять нашу семью при помолвке, значит, в ночь на воскресенье.