Текст книги "Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 216 страниц)

Спальни не было. Там, где стояли его кровать с пологом на четырех столбиках и комод с зеркалом, клубилась серая пустота.

Двигаясь словно робот, он повернулся и направился в прихожую. И увидел там то, что и ожидал: прихожая исчезла, а вместе с ней пропала и старая вешалка для шляпы, и подставка для зонта.

Все словно испарилось…

Чувствуя, как его охватывает слабость, господин Чэмберс вернулся к своему креслу в углу.

– Ну вот я и на месте, – вполголоса произнес он.

Да, он на месте – занял позицию в последнем оставленном ему уголке мира.

«Возможно, где-то еще есть люди, подобные мне, – размышлял он, – Люди, вынужденные противостоять пустоте, являющей собой переход из одного измерения в другое. Люди, жившие в окружении любимых вещей и силой одного только своего разума сумевшие придать этим вещам материальную значимость. И теперь им приходится в одиночку вести борьбу против какого-то превосходящего их по силе разума».

Улица исчезла. Остальная часть его дома – тоже. И только эта комната все еще сохраняла прежнюю форму.

Господин Чэмберс знал, что эта комната выстоит и останется неизменной дольше всего. А когда не станет и ее, печальная судьба не постигнет только угол с его любимым креслом, поскольку в этом месте он прожил последние двадцать лет. Спальня служила для сна, кухня – для приема пищи. А эта комната – его последний оплот – была для жизни. Эти стены, полы, картины, лампы неустанно поглощали его волю во имя того, чтобы быть стенами, полами, картинами и лампами.

Он выглянул из окна в пустой мир. Соседские дома уже пропали. Их хозяева не имели с ними такой тесной связи, какая существовала между ним и этой комнатой. Соседи интересовались слишком многим, их внимание рассеивалось, и мысли в отличие от него не были сконцентрированы на участке размером четыре на три квартала или на комнате площадью четыре с половиной на три с половиной метра.

Господин Чэмберс продолжал смотреть в окно. И вдруг глазам его вновь предстало странное видение. Оно было тем же, что и прежде, и одновременно несколько иным. На небе появился освещенный город с эллиптическими башнями и башенками, куполами кубической формы и зубчатыми стенами. Господин Чэмберс со стереоскопической ясностью видел подвесные мосты и уносящиеся в бесконечность сверкающие проспекты. На этот раз видение было ближе, а его глубина и пропорции изменились, будто господин Чэмберс смотрел на него с двух концентрических углов одновременно.

И это лицо… Лицо, исполненное значения, силы, космического знания и зла…

Господин Чамберс повернулся и снова обвел взглядом комнату. Часы тикали медленно, размеренно. Серая мгла постепенно захватывала пространство. Первыми ее жертвами стали стол и радиоприемник – они просто растворились, а с ними и один из углов комнаты. Странно, но их отсутствие воспринималось как нечто естественное, давно предопределенное. Возможно, если бы он напрягся и подумал о них, они бы вернулись. Но зачем? Человек не в состоянии в одиночку противостоять неодолимому наступлению пустоты.

Интересно, как выглядела бы пепельница-слон в другом измерении? Конечно, она уже не будет пепельницей, а радиоприемник не будет радиоприемником. Вполне возможно, что там вообще нет ни пепельниц, ни радиоприемников, ни слонов.

А как, кстати, будет выглядеть он сам, после того как в конце концов плавно утечет в неизвестность? Ведь он тоже материален и в этом смысле мало отличается от пепельницы или радиоприемника. Сохранит ли он свою индивидуальность? Останется ли личностью? Или вторгшееся в этот мир чуждое измерение превратит человека в какую-нибудь вещь?

На все эти вопросы ответ был один: «Не знаю».

Пустота наступала, проедая себе путь по комнате, подкрадывалась к нему. А он ждал ее, сидя в кресле под лампой.

Комната – точнее, то, что от нее осталось, – погружалась в наводящую ужас тишину.

Господин Чэмберс вздрогнул. Часы остановились. Забавно… впервые за двадцать лет…

Он вскочил с кресла, но тут же опустился в него снова.

Часы не остановились.

Их не стало.

Господин Чэмберс ощутил покалывание в ногах…

Инструменты

Венера сломила многих. Теперь она принялась за Харви Буна, и хуже всего было то, что Бун знал это, но поделать ничего не мог.

Впрочем, виновата тут была не только Венера. Немало поработал и Арчи – штуковина в говорящей банке. Пожалуй, не правильно называть Арчи просто штуковиной. Арчи следовало бы называть «оно» или «они». Несмотря на то что люди разговаривали с ним и изучали его почти сотню лет, в действительности никто толком ничего не знал о нем.

Харви Бун работал на Венере официальным наблюдателем от Института Солнца. Отчеты, которые он регулярно отправлял на Землю с ракетами, нагруженными радием, пополняли и без того огромный банк данных об Арчи. Данных, которые практически ни о чем не говорили.

Венера и сама по себе достаточно плоха. Люди гибнут от малейшей трещины на скафандре или неполадок радиевого щита. Но эта планета умеет убивать и иначе. У нее были способы получше, а точнее говоря, похуже.

На любой чужой планете трудно жить и оставаться в своем уме. Да и слово «чужой» мало что объясняет, пока человек не столкнется с этим лицом к лицу и не получит между глаз.

Венера – чужая вдвойне. Некоторым постоянно кажется, будто кто-то следит за ними, следит все время и ждет, только вот непонятно чего.

На Венере все время что-то крадется за тобой, оставаясь на самой границе тени. Тебя не покидает чувство, что ты здесь чужой, не к месту, незваный гость. Что-то постоянно давит на психику, и нередко люди начинают сами искать смерти или, еще того хуже, превращаются в живых мертвецов.

Харви Бун сидел, съежившись в кресле, в углу лаборатории и то и дело прикладывался к бутылке с виски, пока Арчи хихикал над ним.

– Что-то с нервишками? – осведомился он, – Совсем расшатались?

Бун запрокинул бутылку, рука его дрожала. Даже глотая виски, он не сводил горящих ненавистью глаз с банки из свинцового стекла.

Бун знал, что Арчи говорит правду. Даже в его затуманенный алкоголем мозг могла не проникнуть очевидная мысль – он сходит с ума. Он видел, что Джонни Гаррисон, начальник станции, наблюдает за ним. И доктор Стил. Док был психологом, а уж если он начинал следить за кем-то, это означало, что тому пора было браться за ум. Ведь слово доктора – закон, по крайней мере должно быть законом.

Раздался стук в дверь, и в комнату уверенной походкой вошел доктор Стил.

– Доброе утро, Бун, – сказал он. – Привет, Арчи.

Арчи откликнулся механическим, безжизненным голосом.

– Налей себе выпить, – предложил Бун.

Док отрицательно покачал головой, достал из кармана сигару, взял нож и аккуратно разрезал ее пополам. Одну половинку он положил назад в карман, а вторую сунул в рот.

– Ты что, никогда не закуриваешь? – раздраженно спросил Бун.

– Нет, – весело ответил док, – предпочитаю так. Как дела, Арчи? – продолжал он.

– Вечно ты задаешь мне этот вопрос, док. – Несмотря на механическое жужжание, в голосе Арчи слышались ворчливые нотки. – Что может со мной случиться? Я всегда в полном порядке.

– Почему-то я все время забываю, что ты особенный, – рассмеялся док. – Хотел бы я, чтобы и люди были такими же. Парни, как я, им были бы вообще не нужны.

– Молодец, что зашел, – проскрипел Арчи, – с тобой всегда приятно поболтать. С тобой у меня никогда не возникает ощущения, что ты что-то вынюхиваешь.

– Он говорит это нарочно, чтобы разозлить меня, – огрызнулся Бун.

– Не беспокойся, я ему не позволю, – успокоил док Буна. – Думаю, через сотню лет это действительно может поднадоесть, – снова обратился он к Арчи, – Только все это мартышкин труд. Похоже, так до сих пор никто ничего о тебе и не выяснил. Может, просто слишком глубоко копали, – проговорил он, и его сигара переместилась из одного угла рта в другой.

– Что ж, возможно, ты прав, – отозвался Арчи, – Ты напоминаешь мне Мастерсона – уж очень отличаешься от всех этих типов, которые сейчас меня изучают.

– Что, не любишь их? – Док подмигнул Буну, и тот сердито сверкнул на него глазами.

– А за что их любить? – спросил Арчи. – Я для них диковинный уродец, научный объект, над которым им велели ставить опыты. А Мастерсон, как и ты, относился ко мне словно к своему приятелю.

– Конечно, черт возьми, а как же иначе? – удивился док.

– Остальные лишь жалеют меня.

– От меня тебе жалости не дождаться, – сказал док. – Иногда я ловлю себя на мысли, что хочу стать тобой. Мне пришлась бы по душе твоя философия.

– Человеческой расе моей философии не понять, – возразил Арчи. – Сомневаюсь, что я смог бы ее объяснить, ведь у вас в языке и слов-то таких нет. Мне тоже нелегко далась земная философия. Я освоил историю, экономику, политологию, слежу за текущими событиями, но иногда, и даже очень часто, никак не могу понять, в чем же суть. «Какая чушь!» – думаю я и тут же начинаю убеждать себя, что, наверное, чего-то не понял. Или упустил что-то: нестандартный поворот мысли либо же один из основополагающих факторов.

– Вряд ли ты что-то упустил, Арчи, – успокоил его док. – Многое из того, что мы делаем, действительно глупо. Даже по нашим стандартам. Чего нам не хватает – так это благоразумия.

Док поднял глаза на большой, написанный маслом портрет, висевший на стене над столом Буна, – про самого Буна он почти забыл. С портрета ему улыбались добрые серые глаза, лоб был покрыт морщинами, волнистые седые волосы выглядели как серебряная корона.

– Побольше бы таких ученых, – сказал док. – Как нам не хватает людей, способных заглянуть в будущее.

Это был портрет Мастерсона. Человек, который обнаружил разумную жизнь в огромных облаках радона, висевших над громадными залежами радиевой руды. Мастерсон был больше чем просто провидец. Он был гениальным ученым, страстно увлеченным своей работой.

Как только он случайно обнаружил нечто похожее на разумную жизнь, он принялся разрабатывать свою гипотезу. В этой самой лаборатории он осуществил дело всей своей жизни, и теперь здесь на столе стоял результат его работы: свинцовая банка – Арчи.

Мастерсон под высоким давлением поместил радон в экранирующую банку с чувствительной системой управления. Сколько неудач пришлось ему пережить! Но они его не сломили, и он упрямо продолжал учить радон распознавать специальные электрические импульсы, проводимые через банку. И наконец радон, распознав в этих импульсах сигналы, посылаемые другим разумом, научился работать с системой управления и производить с ее помощью звуки.

Можно лишь догадываться, насколько нелегко им это далось. Сколько лет изнурительного труда ушло! Ведь и Мастерсон, и Арчи буквально на ощупь пробирались в потемках друг к другу, ибо их опыт, образ жизни и способ мышления были бесконечно различны. Два чуждых друг другу разума…

– Давненько все это было, правда, Арчи? – спросил док.

– Трудно сказать, – прогудел микрофон, – время мало что значит для того, что бесконечно.

– Так ты бессмертен?

– Может, и не бессмертен.

– А ты сам-то знаешь? – встрепенулся док.

Последовавшая затем реакция Арчи не раз доводила до бешенства всех его исследователей. Он просто не ответил.

В комнате повисла тишина. Док слышал, как на станции то и дело щелкали раздвижные двери и тихо гудело оборудование.

– И так всегда, – взорвался Бун, – вечно он вытворяет такие штуки. Заткнется – и слова из него не вытянешь, будто онемел. Порой взял бы и…

– Брось, Арчи, – строго велел док, – со мной тебе не нужно играть в прятки. Я не буду тебя выспрашивать. Я просто зашел немного развеяться. Хочешь, что-нибудь сделаю для тебя?

– Почитай мне свежую газету, – сказал Арчи.

– О, для меня это истинное удовольствие, – заявил док.

– Только не комиксы, – предупредил Арчи, – не понимаю, что вы в них находите.

За окнами станции наступила ночь, которая на Венере длилась целую неделю. Снова пошел снег, порывы ветра гнали огромные белые заряды, но не настоящего снега, а параформальдегида. Из него состояли громадные гряды облаков, навечно закрывшие планету от космоса.

На гребне породы, возвышавшемся рядом с куполом станции, в защитном скафандре стоял Харви Бун и озирал окрестности.

Внизу виднелся один купол. То тут, то там на его поверхности вспыхивали пятна света от раскачиваемых ветром прожекторов над радиевыми шахтами.

В шахтах работали мощные машины, подключенные к «мозгу радона». В их устройстве применялись те же принципы, что и для контакта с Арчи, только по упрощенной схеме. Мозг, получив и распознав приказ, выполнял его посредством управляемых им механизмов. Но этот мозг не владел человеческими знаниями и не воспринимал их, в отличие от Арчи, который накапливал их вот уже сто лет.

Повсюду сновали люди. Все они были в блестящих кристаллических скафандрах, защищавших их от этого адского варева, которое называлось атмосферой Венеры. Один углекислый газ, а от кислорода и следа не осталось. Когда-то здесь было полно кислорода и водяного пара. Но кислород исчез, оставив вместо себя углекислый газ и формальдегид, а тот затвердел, соединившись с водяным паром.

Налетевший порыв горячего ветра взвил перед Буном облачко формальдегида, скрыв из вида станцию и людей, и его охватила дрожь. Он стоял, отделенный от всего мира вихрем белого облака, и ему никак было не отделаться от ощущения, что к нему кто-то подкрадывается сквозь эту пелену. То, что таилось в облаке снега, было страшнее самого страха, безудержнее паники, невыносимее ужаса.

Буну казалось, что еще секунда – и этот ужас навеки поглотит его, но наконец ветер унес снежное облако. Буря ухала и выла, словно желая загнать его обратно под купол. Танцующие вихри снега принимали жуткие призрачные образы. Пятна света внизу, над шахтами, фантастически переплетались с бешено мчавшимися белыми облаками.

Необъяснимая паника вновь охватила его. В порывах ветра ему слышались какие-то зловещие шорохи, кокой-то странный шепот. Разыгравшийся ветер злобно завыл и швырнул в него охапку снега.

Харви Бун вскрикнул и побежал. Невидимый ужас следовал за ним по пятам.

Он вбежал под купол станции и защелкнул дверь лаборатории на замок, но для дикого страха дверь не являлась препятствием. От него так просто не избавишься. Вылезая из скафандра, Бун заметил, как дрожат его руки.

– Нужно немедленно выпить, – проговорил он вслух.

Бун вынул из стола бутылку и отпил прямо из горлышка.

За его спиной раздался смех. Бун резко повернулся, его нервы были натянуты как струны.

Из банки, стоявшей на столе, на него смотрело искаженное злобой лицо. Бун понимал, что ему это мерещится. Никакого лица там не было. В банке вообще не было ничего, что можно увидеть. Там был один только Арчи, а Арчи – это радон под давлением, который можно наблюдать только через спектроскоп.

Бун быстро провел рукой перед глазами и снова взглянул на банку. Лицо исчезло.

– Что? Попался? Скоро я тебя прикончу, – хихикнул Арчи. – Ты уже был на волоске. Еще немного, и ты совсем спятишь. Ну, чего ты ждешь? Неужели на что-то еще надеешься? Все равно тебе конец.

– Ошибаешься, – заорал Бун, задыхаясь от ярости. – Это ты попался.

Он изо всей силы треснул кулаком по стопке бумаг, лежавших на столе.

– Это я прикончу тебя. Я уничтожу тебя. Я расскажу всем, что ты такое на самом деле.

– Неужели! – прокаркал Арчи.

– Будь ты проклят! – глухо проговорил Бун, ставя бутылку на стол. – Пожалуй, и правда пора покончить с тобой раз и навсегда. Слишком долго ты мотал мне душу. Ты у меня сам сдохнешь.

– Это как? – с издевкой спросил Арчи.

– А очень просто, – проревел Бун. – Забуду насыпать в тебя радон, и через неделю ты умрешь как миленький. Превратишься в полониум и…

– Куда тебе, ты не посмеешь, – дразнил его Арчи, – Ты ведь знаешь, что с тобой за это сделают. Твое институтское начальство скальп с тебя снимет.

В банке снова появилось лицо. До чего же оно было омерзительное! Волна безудержного бешенства захлестнула ученого. С яростным криком Бун схватил бутылку со стола и яростно швырнул ее. Бутылка пролетела над Арчи и вдребезги разбилась о стену над ним, окатив банку спиртным.

Арчи захихикал. Теперь перед лицом материализовалась еще и рука и сделала непристойный жест.

С хриплым воплем Бун схватил тяжеленный стул. Комната наполнилась омерзительным смехом Арчи.

Совершенно потеряв голову от ярости, Бун заорал что-то бессвязное и с размаху обрушил стул на банку. Банка разлетелась на куски.

В комнате резко повысился уровень радиации. Замигали спектрографические детекторы. Зашелестели вентиляторы, набрали обороты и пронзительно взвыли, очищая воздух и выбрасывая радон наружу. За куполом станции в атмосфере раздались шипение и вой.

Но Харви Бун ничего об этом не узнал, потому что был мертв. Нестерпимая жгучая боль пронзила его, и через мгновение он упал замертво. Его лицо и руки обгорели и стали ярко-красного цвета, а там, где были глаза, теперь зияли две дыры.

В естественном состоянии радон в сто тысяч раз активнее радия.

– При чем тут Арчи! – протестовал Джонни Гаррисон, – Гипноз! Это невероятно. Не мог он загипнотизировать человека. У нас нет никаких подтверждений этому. Мы наблюдаем за Арчи сто лет…

– Не забудь, – перебил док, – что мы наблюдаем за разумом. Только нам так и не удалось выяснить, насколько высок его уровень интеллекта. Мы знаем одно: этот разум не похож, да и не может быть похож на человеческий. Ну хорошо, мы вступили с ним в контакт, мы общались с ним. Но это общение происходило на нашем уровне и доступными нам средствами. Понимаешь, что это значит? – Док переместил сигару из одного уголка рта в другой.

– Это мне никогда не приходило в голову. – Лицо командира станции побледнело, – Но это значит, что… это означало бы, что интеллект Арчи настолько высок, что он сумел освоить человеческий способ мышления.

Док кивнул головой:

– А разве человек способен на такое? Думаешь, человек может научиться мыслить, как Арчи? Вряд ли. Способ мышления Арчи, должно быть, настолько отличается от нашего, что нам к нему даже не подступиться. И Арчи это понял. Выходит, мы разработали механическую базу для контакта, а Арчи – интеллектуальную.

– Ты меня пугаешь! – воскликнул Гаррисон.

– Мне самому страшно, – вздохнул док.

– Хватит ходить вокруг да около, – Гаррисон поднялся со стула. – Мы оба думаем об одном и том же.

– Ты прав, – ответил док, – ни о чем другом думать не получается.

– Теперь все они знают, – сказал Гаррисон, – они или оно, или что там еще, находится снаружи – теперь это нечто знает столько же, сколько и Арчи.

– Ты, к сожалению, прав, – согласился док. – Арчи всегда оставался собой, хотя мы и досыпали каждые три дня радон в банку. Это был только Арчи. А вот опыты с радоновым мозгом показали, что этот интеллект так и не овладел человеческими знаниями. Удивительно, вещество одно и то же, но почему-то тот радон, которым мы пополняем Арчи, сам становится Арчи. Интеллект же остального радона не усваивает тех человеческих знаний, что есть в Арчи.

– А теперь, – добавил Гаррисон, – он весь превратился в Арчи. Я сказал Маку, что нужно выключить машины, как только радон в мозге подойдет к концу. Мы не можем рисковать. Это нам дорого обойдется. Корпорация «Радий» расшумится на весь космос. Мы и так уже отстаем от графика…

Лицо его осунулось, он повернулся к окну и застыл, глядя, как бушует снежная буря.

– Перестань, Джонни! – посоветовал док. – Опять тебя одолевают мысли о том, что скажут в центральном офисе. Ты нервничаешь, потому что отстаешь от графика. Наверное, сразу вспомнил, что случалось с теми, кто не смог толкать индустрию вперед и удержать на высоте знамя корпорации «Радий». Тебе лезут в голову всякие ужасные мысли о тайной полиции, обвинении в саботаже и бог знает о чем еще.

– Послушай, док, – с отчаянием в голосе проговорил Гаррисон, – ведь это мой главный и единственный шанс. Я уже не так молод и должен использовать этот свой шанс. Покажи я себя на Венере с хорошей стороны, и я обеспечен на всю жизнь. Больше никаких третьеразрядных постов на луне Юпитера, никаких мерзких поручений на Марсе. Меня будет ждать Земля, а на ней непыльная работенка.

– Понятно, – сказал док, – заработала старая система страха. Ты боишься «больших парней», Мак боится тебя, люди боятся Мака. А все мы боимся Венеры. Солнечная система с потрохами принадлежит корпорации «Радий». Радиевая монополия, холдинговые компании, централизованное правление – все это дает ей тайное господство, хотя, пожалуй, тайньм оно ни для кого больше не является. Наш хозяин – Р. С. Уэбстер. Он господствует над нами, опираясь на тайную полицию и своих шпионов. Власть в его руках потому, что радий – это сила, а он – хозяин радия. Мы в его власти, потому что стоит ему щелкнуть пальцами, как любое правительство со всех ног мчится выполнять его приказы. До него над нами были его отец и дед. Придет время, и нашими хозяевами станут его сын и внуки. – Он усмехнулся, – Что-то ты совсем раскис. Брось, Джонни. Никто этого не слышал, кроме тебя. А ты ведь не проговоришься. Главное, оба мы знаем, что это чистая правда. Радий – источник силы, поработившей Солнечную систему. Вся система зависит от добычи радия на Венере. Это та цена, которую земляне платят за освоение космоса, за свою солнечную империю. Страшно подумать, сколько стоит один межпланетный полет. Чтобы поддерживать эту солнечную империю, нужны огромные деньги. А никто просто так деньги давать не станет. Мы честно выполняли свой долг, и вот чем нам это обернулось.

Гаррисон дрожащей рукой налил себе бренди в стакан, пролив часть на стол.

– Что же делать, док?

– Хотел бы я знать, – отозвался док.

Зазвонил телефон, и Гаррисон снял трубку.

– Шеф, – раздался голос главного инженера, – пора или подпитывать мозг, или отключать его. Уровень радона падает.

– Разве я тебе не велел отключить его? – прорычал Гаррисон, – Мы не можем рисковать. Мы не можем отдать все машины во власть Арчи.

– Но ведь мы отстаем от графика, – с мукой в голосе простонал Мак, – если отключить, то…

– Я сказал отключить! – заревел Гаррисон. – Спаркс связывается с Землей. Я позвоню тебе позже.

Он повесил трубку, затем снова поднял ее и набрал номер службы связи.

– Как сообщение с Землей?

– Пытаюсь соединиться, – пролепетал Спаркс, – но, боюсь… мы приближаемся к Солнцу. Мы отрезаны от… Минуту… Связь появилась… Соединяю…

В телефонной трубке раздались треск и щелчки.

– Гаррисон? Привет, Гаррисон! – издалека послышался тонкий высокий голос.

Несмотря на помехи, Гаррисон мгновенно узнал, кому принадлежит голос, и его лицо перекосилось. Он так и видел, как президент «Радий Инкорпорэйшн» Р. С. Уэбстер подпрыгивает на стуле, взбешенный тем, что на Венере опять проблемы.

– Да, Р. С., это Гаррисон.

– Ну, – пропищал Р. С., – что случилось на этот раз? Говори же, приятель, что там еще произошло?

Гаррисон коротко пересказал суть дела. Дважды помехи прерывали разговор, и Спаркс из кожи вон лез, чтобы восстановить связь.

– Так чего ты боишься? – заорал человек на Земле.

– Ну, просто, – объяснил Гаррисон, с ужасом сознавая, насколько глупо это звучит, – Арчи сбежал. А значит, теперь весь радон знает то же, что и он. Если мы заправим мозг новым радоном, уже разумным… Понимаете, этот радон будет знать о нас все… то есть…

– Ну и чушь! – заорал Р. С. – Что за околесицу ты несешь? В жизни не слыхал ничего более нелепого.

– Но Р. С….

– Вот что, парень, – проговорил Р. С., еле сдерживая злость. – Разве мы не отстаем от графика? Разве ты находишься на Венере не для того, чтобы добывать радий?

– Да, – в отчаянии ответил Гаррисон.

– Ну так копай радий! Догоняй график. Заправляй мозг и принимайся за дело!

– Но вы не поняли…

– Я сказал, заполняй мозг и приступай к работе. Нечего сидеть сложа руки.

– Это приказ? – спросил Гаррисон.

– Это приказ! – отрезал Р. С.

В трубке зашуршали помехи, словно кто-то сдавленно хихикал над ними.

Гаррисон, не отрывая глаз, следил, как от поверхности Венеры с ревом отрывается корабль и исчезает в буре белоснежного формальдегида. Мак, стоявший рядом, довольно потер руки, скрытые защитным скафандром.

– Теперь мы почти догнали график, – довольно сообщил он.

Гаррисон молча кивнул, не отрывая мрачного взгляда от простиравшейся перед ним равнины. Снова наступила ночь, и вихри формальдегида извивались в какой-то дьявольской джиге. Ночь, буря – и температура сто сорок градусов по Фаренгейту. За день длиной в неделю на планете стало еще жарче.

До его слуха доносились гул мощных, управляемых мозгом машин, копающих в шахтах руду, завывание ветра, вольно гулявшего над куполом станции и между ребристыми остроконечными холмами, легкое пофыркивание системы охлаждения в скафандре.

– Когда сделают банку для Арчи? – спросил он. – Новому наблюдателю от института Солнца не терпится поскорее приняться за работу.

– Еще пара часов – и готово, – ответил Мак. – Много времени ушло на расчеты, но теперь с ними закончено, и за дело взялись роботы.

– Как только закончите, сразу сообщите. Мы пытались установить контакт с радоном в машинах, но без толку.

– Есть только одна загвоздка, – добавил Мак.

– Что еще? – Гаррисон резко повернулся к нему.

– Мы не совсем точно рассчитали углы в этой банке. Ты ведь знаешь, в ней есть чрезвычайно сложные компоненты. Но мы решили поторопиться, чтобы этот стукач из института сразу, как только приедет, принялся за дело. Но когда роботы…

– Ну?.. – поторопил его Гаррисон.

– Когда роботы добрались до того места, где мы запутались, они просто отбросили чертежи в сторону и продолжили работу. Подумать только, даже не замялись.

Гаррисон и Мак обменялись озадаченными взглядами.

– Не нравится мне это, – заявил Мак.

– Мне тоже, – мрачно вздохнул Гаррисон.

Он повернулся и медленно побрел к станции, а Мак отправился обратно к шахтам.

А в это время в кабинете Гаррисона док знакомился с Роджером Честером, новым наблюдателем от института.

– В институте скопились горы отчетов, – говорил Честер, – я изучал их перед отлетом на Венеру. Читал их дни и ночи напролет, с тех пор как мне сообщили, что я должен лететь на смену Буну.

Док аккуратно разрезал новую сигару, одну половину положил в карман, вторую сунул себе в рот.

– И что же ты искал? – спросил он.

– Ключ к разгадке. Дело в том, что я хорошо знал Буна. Мы дружили много лет. Он был не из тех, кого можно так просто сломать. Одной Венере с ним было бы не справиться. Но я ничего так и не обнаружил.

– Может, у Буна в бумагах что-нибудь осталось? – предположил док. – Ты читал его отчеты?

– Я их сто раз перечел, – признался Честер, – в них ничего нет. Некоторые отчеты вообще исчезли – те, что за последние дни…

– Последние дни можно в расчет не принимать, – сказал док. – Парень был уже явно не в себе. Я бы не удивился, если бы он вообще ничего не писал в те дни.

– На него это не похоже, – упрямо проговорил Честер.

– Так что-нибудь ты все-таки накопал? – Док беспокойно толкнул сигару в другой уголок рта.

– Мало. После Мастерсона мы почти не сдвинулись с места. Даже сейчас, спустя столько лет, не верится, что радон – разумный.

– Из всех газов радон лучше всего приспособлен для жизни. Это тяжелый газ. Вес молекулы – двести двадцать два. Он в сто одиннадцать раз тяжелее водорода и в пять раз – углекислого газа. Молекулярное строение у него довольно простое, а вот строение атома – одно из самых сложных. Настолько сложное, что в нем и вправду могла зародиться жизнь. А если говорить о неустойчивости – а для жизни это условие просто необходимо, – так это его радиоактивность. Химически он, пожалуй, инертен, но физически – это потрясающе неустойчивый, невероятно активный газ.

В кабинет вошел Гаррисон.

– Опять об Арчи треплетесь? – хмыкнул он.

Начальник станции подошел к своему столу и достал бутылку и стаканы.

– Уже две недели, как Арчи сбежал, – проворчал он, – И ничего! Мы сидим тут как на вулкане и ждем, когда он взорвется и пошлет всех нас в тартарары. Но все тихо. Что он задумал? Чего ждет?

– Это непростой вопрос, Гаррисон, – ответил Честер. – Представьте себе форму жизни, у которой нет никаких орудий труда, никаких инструментов, просто потому, что она не умеет их делать. Да и зачем они ей, если она все равно никогда не смогла бы ими воспользоваться. Не забывайте, что человек обязан своему развитию во многом, а может и исключительно, орудиям труда. Началось-то все с того, что однажды ему пришлось поработать собственными руками…

Вдруг пронзительно зазвенел телефон. Гаррисон схватил трубку и услышал голос Мака.

– Шеф, эти проклятые роботы разбегаются, – орал главный инженер, – а за ними и машины из шахт…

Лицо командира перекосилось, будто чья-то ледяная рука сжала его горло.

– Тут настоящий ад, – Мак почти рыдал. – Но банку Арчи они оставили. Забыл сразу сказать.

– Мак, – заорал Гаррисон, – быстро в трактор и поезжай за ними! Мы должны знать, куда они направились.

– Но, шеф…

– Быстро за ними! – рявкнул Гаррисон.

Он швырнул трубку, тут же снова поднял ее и набрал номер.

– Спаркс, свяжись-ка с Землей.

– Связи нет, – отрезал Спаркс.

– Черт побери, сделай же что-нибудь! Это вопрос жизни и смерти.

– Не могу я никак, – запричитал Спаркс, – мы с другой стороны Солнца. Как тут свяжешься?

– Тогда пошли корабль.

– Какой смысл? – удивился Спаркс, – Корабль все равно полетит вокруг Солнца. Сколько дней пройдет…

– Ладно, – вяло откликнулся Гаррисон, – оставим это.

Он положил трубку и посмотрел на Честера.

– Так что ты там говорил про инструменты? Теперь у Арчи их целая куча. Он просто взял и украл их прямо у нас из-под носа.

Несколько часов спустя в кабинет ввалился Мак.

– Ничего не нашел, – доложил он, – как сквозь землю провалились.

Гаррисон внимательно посмотрел на него мутными, полными тревоги глазами.

– Все ясно, Мак. Честно говоря, я и не надеялся. Удались от станции на пять миль – и ты черт знает куда попадешь.

– Что же делать, шеф?

– Не знаю, – Гаррисон покачал головой, – Спарксу все-таки удалось отправить сообщение. Он успел зацепить Меркурий, когда тот выходил из-за Солнца. Надеюсь, оттуда сообщение передадут на Марс, а с Марса – на Землю.

Честер вернулся из лаборатории и сел на стул.

Док пошевелил во рту свою сигару.

– Ну, что сказал Арчи? – поинтересовался он.

– Я наполнил банку радоном, – заговорил Честер, покраснев до ушей, – но ответа не получил. Если можно так сказать, он послал меня к черту.

Доктор усмехнулся, глядя, как смутился парень.

– Не обращай внимания на выходки Арчи. Так же он обращался и с Буном. Постоянно доставал, пока тот совсем с катушек не съехал. Понимаешь, Арчи нужно было как-то выбраться на свободу. Он не мог действовать, сидя взаперти в этой банке. Вот он и заставил Буна выпустить его. У Буна совсем крыша поехала, а Арчи, это жук еще тот, он свою линию держит твердо.