Текст книги "Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 202 (всего у книги 216 страниц)

5

Поздней осенью у него в приемной появился Эзра Пайк – не потому, что заболел, просто он заколол одну из своих свиней и привез Бентону целый мешок домашней колбасы. Миссис Пайк славилась на всю долину как великая мастерица ее делать. Каждую осень, как наступало время забивать скотину, Пайк появлялся с мешком домашней колбасы для старого дока.

Таков был один из своеобразных местных обычаев, с которыми Бентон в конце концов свыкся, хотя и не сразу. На протяжении всего года к нему тянулись люди с разнообразными гостинцами: кто с мешком орехов, кто с корзиной томатов, кто с ведерком какой-нибудь необыкновенной картошки, кто с медовыми сотами, только что вынутыми из улья, – добровольными подношениями, которые Бентон в конце концов научился с благодарностью принимать.

Хотя в приемной сидели пациенты, Бентон провел Пайка в свой кабинет, чтобы перекинуться с ним парой слов. Под конец разговора он задал вопрос, который давно его мучил.

– Вам известно что-нибудь о семье Барров?

– Это те, что купили ферму Эбнера Янга?

– Они самые, – подтвердил Бентон.

– Да немного, – пожал плечами Пайк. – По-моему, они приехали из Огайо. Фермерствовали там. Уж и не знаю, почему они сюда перебрались. Я неплохо знаком с Барром и даже разговаривал с ним, но он ничего не рассказывал мне, а я и не спрашивал. Может, потому, что Эбнерова ферма досталась им за сущие гроши. Когда Эбнер умер, ферма отошла каким-то его дальним родственникам из Калифорнии – племянникам, как я понимаю. Они не захотели с ней возиться. Даже на похороны не приехали и на оглашение завещания. Велели адвокату Эбнера сбыть ее с рук поскорее, вот он и предложил ее за бесценок.

– Вот оно как. Я Эбнера толком и не знал. Он был у меня пару раз. Вздорный старик. Один раз у него нога загноилась. Наступил на гвоздь, помнится. В другой раз он едва не схватил воспаление легких. Я пытался убедить его лечь в больницу, так он меня и слушать не захотел. Закончилось все тем, что я дал ему какие-то лекарства, он отправился домой и сам выкарабкался. После этого я его не видел, да и почти ничего не слышал о нем, а потом мне сказали, что он умер. Кто-то из соседей его нашел, верно? Небось, заболел и решил, что не желает больше иметь со мной дела. Испугался, что я отправлю его в больницу. Возможно, ему уже не помог бы ни я, ни больница. Он был из тех, кто отбивается от врачей руками и ногами.

Пайк хмыкнул, вспомнив бывшего соседа.

– Я знаю, люди считали его скверным человеком, да в некотором роде так оно и было. Он всех гостей дробовиком привечал. Фазанов на его землях было несчитано, так он хоть бы кого пустил поохотиться. Даже сам не стрелял. С соседями никогда и двух слов не скажет. Держался особняком. Зол был на все человечество. Зато зверье любил. Зеленая изгородь у него, бывало, превращалась в настоящие заросли, чтобы кроликам, суркам и птицам было где жить. Да и зимой он птиц всегда подкармливал. Если воробьи или сойки прилетали к нему поесть, он никогда не прогонял их и не злился, как многие. Говорил, они тоже хотят есть.

– Судя по всему, вы неплохо его знали, Эзра.

– Ну, – сказал Эзра, – у нас тоже случались разногласия. С ним было нелегко ужиться. Характерец у него был тот еще. Да и заскоки иногда случались. Он прямо помешан был на всем натуральном. Ни фунта химических удобрений в свою землю не клал, пестициды применять отказывался. Твердил, что это яд. Он еще задолго до того, как та дамочка написала свою книжку о «безмолвной весне»[36]36
  «Безмолвная весна» – книга, написанная в 1962 году биологом и общественной деятельницей Рэйчел Карсон. В этой книге она подняла вопрос о непоправимом вреде, который наносит окружающей среде широкое использование пестицидов и гербицидов, в частности ДДТ. Книга вызвала широкие отклики, было создано несколько официальных комиссий и в результате введен запрет на применение ДДТ.


[Закрыть], говорил, что это яд.

Бентон встрепенулся.

– Вы хотите сказать, что он никогда не пользовался пестицидами? Обходился вообще без ДДТ?

– Об этом я и толкую, – подтвердил Пайк. – Но, что самое странное, урожаи он выращивал не хуже любого из нас.

Правда, с возрастом он сажал все меньше и меньше. Большая часть его земли пустовала. Но урожаи у него неизменно были хорошие. Эбнер был первоклассным фермером.

Пайк не торопился уходить, и они заговорили о чем-то другом, но Бентон едва слушал старика. Его мысли вертелись вокруг того, что Эбнер Янг, по словам Пайка, никогда не использовал пестициды.

ДДТ! – подумал Бентон. Боже милостивый, неужто дело в ДДТ?

Итак, вот семья Барров, фермеров из Огайо, где они, скорее всего, применяли ДДТ, а потом перебрались на ферму, где никогда не было ни крупицы химикатов. И из всех фермеров долины только они одни страдают синдромом утомления. Возможно ли, что они привыкли к ДДТ или каким-то другим пестицидам и заболели от их отсутствия?

Другие фермеры не заболели, размышлял он, потому что в их земле до сих пор сохранялись остатки ДДТ, и они, копаясь в земле, получали достаточное его количество, чтобы пока не ощущать никаких пагубных последствий от его недостатка.

А обитатели холмогорья? Тут все достаточно просто, сказал он себе. Они никогда не подвергались воздействию ДДТ, поэтому у них и не развилась потребность в нем. А воздействию химиката они не подвергались потому, что были слишком бедны, чтобы покупать его. Они питались лишь тем, что давала их земля, никогда не ели изготовленные промышленным способом консервы и не покупали продукты, которые могли вырасти на обработанной ДДТ земле.

На следующий день, в субботу, окончив прием, Бентон снова просмотрел свои записи и обнаружил то, что и ожидал: за двумя исключениями, горожане, у которых были свои садики и которые сами занимались ими, никогда не жаловались на симптомы синдрома утомления.

Он позвонил Хелен Андерсон.

– Это ваш добрый семейный доктор с глупым вопросом. Пожалуйста, не смейся надо мной, это может быть очень важно.

– Давай, спрашивай. Ты же знаешь, что я не стану над тобой смеяться.

– Тогда ладно. Когда ДДТ еще можно было купить, до того, как его запретили, ты обрабатывала им свой садик?

– Ну да, – сказала она. – Думаю, почти все садоводы его применяли. Я пользовалась им долгие годы и должна признаться, что мне его очень не хватает. Это новое средство жукам определенно по вкусу. Они его проглотят и сидят ждут добавки. И хоть бы хны. Херб вечно ворчал на меня из-за ДДТ. Говорил, что не желает есть всякую химию.

– А Херб? Херб ведь никогда не работает в саду, да?

– Док, тебе же отлично известно, что нет. Он только смеется над моей тягой к садоводству. Ты ведь сам слышал.

– Но он ест то, что ты выращиваешь? – спросил Бентон.

– Ты шутишь? Разумеется, ест.

– Превосходно! – удовлетворенно воскликнул он. – Спасибо, что не подняла меня на смех.

– Док, что происходит? Это имеет какое-то отношение к Хербу? К его самочувствию?

– Возможно. Я пока не знаю. И, может быть, никогда не узнаю. Я просто пытаюсь хоть что-то нащупать.

– Ладно, – сказала она. – Не буду тебя пытать. Когда что-нибудь узнаешь, расскажешь мне?

– Можешь на это рассчитывать.

Он сделал еще несколько звонков людям, у которых был сад, и тем, у кого его не было. Двое, отмеченные как исключения, заявили, что никогда не применяли ДДТ, поскольку не хотели с ним связываться. Слишком хлопотно, объяснили они, хотя, конечно, без ДДТ дела в их садиках шли не так уж хорошо, и летом приходилось покупать зелень у кого-нибудь из соседей. Как и большинство людей, они потребляли довольно много консервов.

Все без исключения интересовались, зачем доктору понадобилось это знать, и кое-кто даже поднял его на смех; но это ничего, подумал он, это пустяки. Все знали, что у доброго старого дока бывают заскоки, как, например, в тот раз, когда он поднял такую бучу вокруг старой городской артезианской скважины, что власти были вынуждены пробурить новую, или когда он, в бытность свою городским санитарным врачом, строго следил за тем, чтобы все мусорные бачки были закрыты крышками. Все сходились во мнении, что старый док отстал от жизни, но его здесь любили и мирились с мелкими странностями.

Сделав последний звонок, он повесил трубку и уставился в блокнот с пометками.

Возможно, все дело именно в этом: в ферментах и ДДТ. Могло ли случиться так, что кофермент, образовав связь с молекулой ДДТ, превратился в суперкатализатор? А теперь, когда ДДТ нет, реакция суперкатализа стала невозможной? Не исключено, сказал он себе, что именно это и служит причиной синдрома утомления.

Возьмем кофермент А, тот, что так тесно связан с двумя биохимическими циклами, к примеру с циклом жирных кислот, который отвечает за окисление липидов. В отсутствие суперкатализатора, в зависимость от которого люди впали, все меньше липидов будет окисляться и все больше – накапливаться в виде жира. Отсюда участившиеся случаи ожирения. В ситуации, когда липиды почти не расщепляются, организму приходится извлекать энергию практически из одних лишь углеводов. Поэтому людям так часто хочется перекусить.

Углеводы преобразуются в энергию посредством цикла лимонной кислоты и процесса гликолиза. В цикле лимонной кислоты также задействован кофермент А, тогда как в процессе гликолиза он не участвует. Если два эти процесса станут неустойчивыми, возникнет так называемый эффект маятника: когда один процесс ослабнет, возобладает другой, и наоборот, который может иметь очень далеко идущие последствия. Уровень сахара в крови начнет скакать: будет то необъяснимо взлетать, то падать ниже всех допустимых границ. При замедленном цикле лимонной кислоты будет возрастать выработка молочной кислоты, поскольку один из результатов этого цикла – расщепление молочной кислоты. Одним из последствий повышения уровня молочной кислоты будет боль в мышцах. А вдобавок к колебаниям уровня сахара в крови будет скакать еще и выработка инсулина. В результате мозг будет периодически страдать от недостатка глюкозы в крови. Симптомы могут варьировать от обмороков, судорог и шока до потери ориентации, раздражительности и тумана перед глазами.

Все сходится! Пожалуй, даже слишком безупречно.

Бентона охватил приступ паники и недоверия. Он взялся за эту работу не с того конца. Все его выводы – теоретические умозаключения. Необходимо провести всесторонние лабораторные исследования. Но у него не хватит квалификации для лабораторных экспериментов требуемого уровня. Он руководствовался одним лишь наитием, не имея никаких настоящих доказательств. Его выводы ненаучны и неприемлемы с медицинской точки зрения. Но принцип, и достаточно логически увязанный, он сформулировал.

Вывод кажется логичным, сказал себе Бентон, не только с точки зрения физиологии, но и в других отношениях. Он вполне укладывается в теорию эволюции. Под давлением современной жизни человек расходует больше энергии, чем когда-либо в прошлом. Не исключено, что он перешел пределы биохимических возможностей организма. В подобных обстоятельствах организм, как эволюционирующая живая система, воспользуется любой возможностью, которая позволит ей функционировать более эффективно. Если ДДТ оказался тем самым элементом, способным помочь человеческому организму лучше справляться со своей работой, если ДДТ мог превратить ферменты или даже хотя бы один фермент в суперкатализатор, действующий эффективнее, организм без колебаний должен был ухватиться за ДДТ.

Но теперь, когда ДДТ запретили, человеческий организм вынужден вернуться к прошлому. У тех людей, которым ДДТ был изначально недоступен, организм функционировал по-прежнему – возможно, не столь эффективно, зато без потрясений – в отличие от тех, кто сначала перестроился на новый способ деятельности, а потом очутился в изменившихся условиях.

Бентон понимал, что нужен еще чей-то взгляд на ситуацию. Но для этого понадобятся люди и деньги. Возможно, пришло время связаться с Эбботом, не дожидаясь, когда тот объявится сам. И тут Бентон осознал, что понятия не имеет, как с ним связаться. Писатель не оставил ему ни своего адреса, ни номера телефона – возможно, потому, что собирался разъезжать по стране и временно не имел определенного плацдарма.

Проще всего, решил Бентон, будет позвонить издателю Эббота. Кто-нибудь в издательстве непременно должен знать, как разыскать его. Но была суббота, и ни одно издательство, конечно, не работало. Придется сделать это с утра пораньше в понедельник, сказал он себе, признавая, что мучительное нетерпение вызвано желанием переложить проблему синдрома утомления на чьи-нибудь другие плечи. Он продумал все, что мог, и сделал все, что было в его силах; теперь настал черед кого-нибудь другого взяться за дело.

Возможно, исследование покажет, что его выводы неверны. Однако, верны они или нет, а попытку выяснить истину предпринять необходимо.

В понедельник с утра пораньше Бентон позвонил.

– Я надеялся, – представившись, объяснил он, – что кто-нибудь из ваших сотрудников сможет подсказать мне, как связаться с Робертом Эбботом. Несколько месяцев назад он приезжал ко мне, и сейчас мне очень нужно поговорить с ним.

Женщина на том конце провода на мгновение заколебалась; когда она заговорила, голос у нее едва заметно дрожал.

– Минуточку, – сказала она.

Трубку взял мужчина.

– Вы спрашивали Эббота?

– Да. Мне необходимо связаться с ним по важному вопросу.

– Доктор, – поинтересовались в трубке, – вы когда-нибудь читаете газеты?

– Обычно я слишком занят, – ответил Бентон. – Я просто проглядываю заголовки. А иногда и того не делаю.

– Выходит, вам не известно, что Эббот погиб?

– Погиб?!

– Да, пару недель назад. В автомобильной аварии где-то в Колорадо.

Бентон молчал.

– Мы все были потрясены, – продолжал мужчина в Нью-Йорке. – Вы сказали, что были с ним знакомы?

– Я его практически не знал. Он был у меня несколько месяцев назад. Мы поговорили – час или чуть больше. Полагаю, вам известно, над чем он работал.

– Нет, нам об этом не известно. Мы часто ломали себе голову. Знали только, что Эббот на что-то напал, но он держал рот на замке. Возможно, вам известно больше нашего.

– Вряд ли, – сказал Бентон. – Большое спасибо. Простите за беспокойство.

– Пустяки. Спасибо, что позвонили. Мне жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость.

Бентон повесил трубку и невидящим взглядом безучастно уставился в стену кабинета. И что мне теперь делать? – спросил он себя. Что, черт побери, мне теперь делать?

6

Первые заморозки ударили накануне ночью, и на следующий день, когда Лем Джексон появился в приемной, воздух обжигал морозцем. Джексон был с холмов – высокий долговязый мужчина лет сорока на вид. Бентон знал его, но не припоминал, чтобы тот когда-либо к нему обращался.

Джексон уселся на стул напротив стола и бросил видавшую виды бесформенную шляпу на ковер.

– Наверное, док, – начал он, – зря я пришел и отнимаю ваше время. Но я чувствую себя совершенно измочаленным. Ни на что больше не гожусь. Меня как подменили. Я все время чувствую себя усталым, и мышцы вечно болят. То и дело на всех рявкаю, как будто с цепи сорвался, просто стыд, как я с женой и ребятишками обращаюсь.

– А с аппетитом как? – спросил Бентон. – Едите хорошо?

– Да почти без перерыва. Никак не могу насытиться. Постоянно голодный.

Ну вот, подумал Бентон, все его тщательно продуманные выводы, вся старательно выстроенная теория синдрома утомления пошли прахом. Джексон жил на холмах, а по теории Бентона обитатели холмогорья должны быть к нему невосприимчивы.

– Что стряслось, док? – спросил Джексон. – Я что-нибудь не так сказал или сделал?

Бентон мысленно одернул себя.

– Нет-нет. Я просто задумался. Чем вы занимаетесь, Лем?

– По правде говоря, – сказал Джексон, – особо ничем. Так, в земле копаюсь помаленьку. Подрабатываю чуток, где придется. Да я едва ноги таскаю, куда уж там работать в полную силу. Пожалуй, правду сказать, практически ничего и не делаю.

Лем помолчал и продолжил:

– Не так давно у меня была неплохая работа в Западной Виргинии, но меня оттуда попросили. Если бы я там остался, катался бы как сыр в масле. Неполный день, работенка непыльная, да и платили неплохо. Так нет, взяли и турнули. Чем-то я мастеру не приглянулся. Говорю вам, док, нет на свете справедливости. Я работал ничем не хуже других.

– А что за работа? – спросил Бентон, не особенно интересуясь, что это была за работа, просто ради поддержания разговора.

– Ну, думаю, даже если бы меня и не выставили, все равно это долго бы не протянулось. Они закрылись почти сразу же, как я ушел. Это был небольшой химический заводик. Там ДДТ делали, а я слыхал, его теперь запретили.

Бентон даже обмяк от нахлынувшего на него облегчения. Его теория все-таки оправдалась! Лем Джексон был исключением из установленного им правила, которое лишь подтверждало это правило. Но, окрыленный доказательством правоты своих выводов, он в ту же секунду упрекнул себя за такую реакцию. Радоваться надо было, когда он решил, что симптомы Джексона камня на камне не оставляют от его измышлений, потому что, если уж на то пошло, эта история с человеческим организмом и ДДТ – изрядная мерзость. Но он эгоистически привязался к своей теории. После всех усилий и размышлений, которые он вложил в нее, никто, даже самый гуманный человек на свете, не захотел бы оказаться неправым.

– Лем, – заговорил он, – как ни жаль, но я ничем не могу вам помочь. Пока. Вы не одиноки. Возможно, таких, как вы, очень много. Это заболевание заметили совсем недавно и сейчас исследуют. Возможно, лекарство со временем будет найдено. Мне жаль, что я вынужден говорить это, но, мне кажется, вы из тех, кто предпочитает знать правду.

– Вы хотите сказать, – спросил Джексон, – что я умру?

– Нет, не это. Я хочу сказать, что никак не могу повлиять на ваше самочувствие. Возможно, ухудшения не будет. Уверен, что настанет время, когда появится какое-нибудь средство или лекарство.

И все, что для этого понадобится, с горечью добавил он про себя, это таблетка или капсула с необходимой дозой ДДТ вкупе со вспомогательными веществами.

Джексон подобрал с пола свою потрепанную шляпу и медленно поднялся.

– Док, у нас на холмогорье все говорят, что вы толковый доктор. «Он не станет кормить тебя баснями, – так мне сказали. – К такому доктору идти не страшно». Вы считаете, что я, возможно, не буду чувствовать себя хуже?

– Возможно, – подтвердил Бентон.

– И может быть, когда-нибудь изобретут лекарство, которое сможет мне помочь?

– Я надеюсь на это.

Провожая Джексона взглядом, Бентон раскаивался в своих словах. К чему эта жестокая откровенность? К чему давать людям надежду? «Сейчас это заболевание исследуют», – сказал он, но это была неправда. Или правда? Есть один человек, который его исследует, и этому самому человеку, решительно сказал он себе, лучше взяться за дело.

В тот же вечер он составил подробное письмо, в мельчайших подробностях изложив в нем свои подозрения и выводы. Затем, когда ему удалось выкроить время, уже после того, как прием был окончен, он в нескольких экземплярах отпечатал текст на машинке. Разослав письма, он стал ждать.

Первый ответ – две недели спустя – пришел из «Журнала Американской медицинской ассоциации». Его письмо, сообщалось там, не может быть опубликовано, поскольку указанные в нем сведения не подтверждены данными исследований. Отказ был мягким, но окончательным. Ему даже не предложили провести дальнейшие исследования, что, впрочем, было вполне справедливо, поскольку первичные исследования проведены не были.

От официальной любезности второго ответа, из Национального института здоровья, веяло арктическим холодом.

Третий, из Ассоциации биохимических исследований, оказался откровенно грубым.

В субботу днем, когда последний пациент ушел, Бентон сел за стол и разложил перед собой все три письма. Нечего было и надеяться, что хотя бы один из адресатов всерьез отнесется к его письму. В конце концов, кто он такой? Безвестный семейный врач из захолустного городка, выдвигающий теорию, не подкрепленную никакими исследованиями, основанную на одних лишь наблюдениях и умозаключениях. Такой реакции на его письма и следовало ожидать. И все же у него не возникло и тени сомнения в правильности своего поступка. Пусть это и был жест, но его следовало сделать.

И как теперь быть? Прорабатывать медицинскую ассоциацию, начиная с округа и заканчивая штатом? Он знал, что все без толку. Смит наверняка поддержал бы его; другие же просто поднимут его на смех. Но даже если и нет, пройдут годы, прежде чем будут предприняты какие-то действия.

Возможно, стоит обратиться в какую-нибудь химическую компанию. Производство капсул с ДДТ будет приносить миллионную прибыль, как только то, что сейчас известно ему одному, станет достоянием гласности. Но химическая компания, предвидя мороку с получением разрешения от Управления по контролю за продуктами и лекарственными средствами, может отказаться. Прежде чем какая-либо химическая компания сможет хотя бы приступить к разработкам, нужна уйма кропотливых лабораторных исследований, чтобы получить подкрепляющие доказательства, которые можно будет представить Управлению по контролю. Он понимал, что в такую «завиральную» идею ни одна химическая фирма не станет вкладывать средства.

Он потерпел поражение, причем еще до того, как начал борьбу. Если бы Эббот не погиб, у них могли бы быть равные шансы. Эббот написал бы о синдроме и нашел бы издателя, потому что из-под его пера вышла бы именно такая книга, о которых издатели мечтают: сенсационная, спорная, привлекающая внимание. Публикация книги произвела бы достаточный фурор, чтобы кто-нибудь заинтересовался выдвинутой в ней теорией – хотя бы и только ради того, чтобы доказать неправоту Эббота.

Но думать об этом бессмысленно. Эббот не напишет эту книгу. Никто ее не напишет. До конца своих дней Бентон будет жить с грузом знания о том, что сумел докопаться до истины, но мир отказался ее принять.

Мир! К черту мир! Мир – не его забота. Его забота – горожане: Лем и Тед, Берт и Херб, и все остальные. Пусть ему и не под силу помочь миру, но, быть может, он сумеет помочь своим пациентам!