Текст книги "Все повести и рассказы Клиффорда Саймака в одной книге"

Автор книги: Клиффорд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 133 (всего у книги 216 страниц)

Он увидел парк и присел на скамью. Поодаль старички играли в шахматы. Мать укачивала ребенка. Молодой человек сидел и слушал крохотный транзистор.

По радио говорили:

«…Очевидно, здание закончено. За последние восемнадцать часов оно не увеличилось. Сейчас оно насчитывает тысячу этажей и занимает площадь более ста акров. Бомба, сброшенная два дня назад, все еще плавает над ним, удерживаемая в воздухе какой-то непонятной силой. Артиллерия находится поблизости, ожидая приказа открыть огонь, но приказа не поступает. Многие считают, что если бомба не достигла цели, то со снарядами будет то же самое, если они вообще покинут жерла орудий.

Представитель военного министерства заявил, что большие орудия на огневой позиции – это, в сущности, лишь мера предосторожности, что, может быть, и верно; но тогда совершенно непонятно, зачем было сбрасывать бомбу. Не только в конгрессе, но и во всем мире растет негодование по поводу попытки разбомбить здание. Ведь со стороны здания до сих пор не было никаких враждебных действий. Как сообщают, пока нанесен ущерб только Питеру Шайе, человеку, который нашел машину: его ферма поглощена зданием.

Все следы Шайе потеряны три дня назад, когда с ним случился какой-то припадок и его увезли из дома. Наверно, он находится в военной тюрьме. Высказывают самые различные догадки насчет того, что мог знать Шайе. Весьма вероятно, он единственный человек на Земле, который может пролить свет на то, что случилось на его ферме.

Тем временем к зданию стянуты войска и все жители в зоне восемнадцати миль эвакуированы. Известно, что две группы ученых препровождены через линии заграждения. Хотя никакого официального сообщения не последовало, есть основания полагать, что поездки ученых не увенчались успехом. Что это за здание, кто или что его строило, если только процесс его возведения можно назвать строительством, и чего можно ожидать в дальнейшем – таков круг беспочвенных гаданий. Естественно, недостатка в них нет, но никто еще не придумал разумного объяснения.

Все телеграфные агентства мира продолжают поставлять горы материалов, но конкретные сведения можно пересчитать по пальцам.

Каких-либо других новостей почти нет. Вероятно, это объясняется тем, что людей сейчас интересует только таинственное здание. Как ни странно, но других новостей и в самом деле мало. Как это часто бывает, когда случается большое событие, все прочие происшествия как бы откладываются на более позднее время. Эпидемия полиомиелита быстро идет на убыль; уголовных преступлений нет. В столицах прекратили всякую деятельность законодательные органы, а правительства пристально следят за тем, что связано со зданием.

Во многих столицах все чаще высказывается мнение, что здание – предмет заботы не одной лишь Америки, что все решения относительно него должны приниматься на международном уровне. Попытка разбомбить здание вызвала сомнение в том, что наша страна, на территории которой оно находится, способна действовать спокойно и беспристрастно. Высказывается мнение, что решить эту проблему разумно мог бы только какой-нибудь международный орган, стоящий на объективных позициях».

Питер встал со скамьи и пошел прочь. По радио сказали, что его увезли из дома три дня назад. Немудрено, что он так проголодался.

Три дня – и за это время здание поднялось на тысячу этажей и раскинулось на площади сто акров.

Теперь он уже шел не торопясь: у него очень болели ноги, от голода сосало под ложечкой.

Он должен вернуться к зданию во что бы то ни стало. Вдруг он осознал, что сделать это необходимо, но еще не понял, почему он должен так поступить, откуда в нем эта страстная устремленность.

Как будто он что-то забыл там и теперь надо идти и разыскать забытое. «Я что-то забыл», – не шло у него из головы. Но что он мог забыть? Ничего, кроме боли, сознания, что он неизлечимо болен, и маленькой капсулы с ядом в кармане, которую он решил раздавить зубами, когда боль станет невыносимой.

Он полез в карман, но капсулы там уже не было. Она исчезла вместе с бумажником, перочинным ножом и часами. «Теперь уже все равно, – подумал он, – капсула мне больше не нужна».

Он услышал позади себя торопливые шаги и, поняв, что догоняют именно его, резко обернулся.

– Питер! – крикнула Мэри, – Питер, мне показалось, что это вы. Я так бежала за вами.

Он стоял и смотрел на нее, не веря своим глазам.

– Где вы пропадали? – спросила она.

– В больнице, – ответил Питер, – Я убежал оттуда. Но почему вы…

– Нас эвакуировали, Питер. Пришли и сказали, что нужно уехать. Часть наших расположилась лагерем в той стороне парка. Папа просто из себя выходит, но я понимаю его: нас заставили уехать в самый сенокос, да и жатва скоро.

Она запрокинула голову и посмотрела ему в лицо.

– У вас такой измученный вид, – сказала она, – Вам опять плохо?

– Плохо? – переспросил он и тут же понял, что соседи, по – видимому, знают… что причина его приезда на ферму давным– давно известна всем, потому что секретов в деревне не бывает…

– Простите, Питер, – заговорила Мэри, – Простите. Не надо было мне…

– Ничего, – сказал Питер, – Все прошло, Мэри. Я здоров. Не знаю уж как и почему, но я вылечился.

– В больнице? – предположила Мэри.

– Больница тут ни при чем. Я поправился еще до того, как попал туда. Но выяснилось это только в больнице.

– Может быть, диагноз был неправильный?

Он покачал головой:

– Правильный, Мэри.

Разве можно говорить с такой уверенностью? Мог ли он, а вернее врачи, сказать определенно, что это были злокачественные клетки, а не что-нибудь иное… не какой-нибудь неизвестный паразит, которого он, сам того не ведая, приютил в своем организме?

– Вы говорите, что сбежали? – напомнила ему Мэри.

– Меня будут искать. Полковник и майор. Они думают, что я имею какое-то отношение к машине, которую нашел. Они думают, я ее сделал. Они увезли меня в больницу, чтобы проверить, человек ли я.

– Какие глупости!

– Мне нужно вернуться на ферму. Я просто должен вернуться туда.

– Это невозможно, – сказала ему Мэри, – Там всюду солдаты.

– Я поползу на животе по канавам, если надо. Пойду ночью. Проберусь сквозь линию заграждения. Буду драться, если меня увидят и захотят задержать. Выбора нет. Я должен попытаться.

– Вы больны, – сказала она, с беспокойством вглядываясь в его лицо.

Он усмехнулся:

– Не болен, а просто хочу есть.

– Тогда пошли.

Она взяла его за руку. Он не тронулся с места.

– Скоро за мной начнется погоня, если уже не началась.

– Мы пойдем в ресторан.

– Они отобрали у меня бумажник, Мэри. У меня нет денег.

– У меня есть деньги, которые я взяла на покупки.

– Нет, – сказал он, – Я пойду. Теперь меня с пути не собьешь.

– И вы в самом деле идете туда?

– Это пришло мне в голову только что, – признался он, смущаясь, но в то же время почему-то уверенный, что его слова не просто безрассудная бравада.

– Вернетесь туда?

– Мэри, я должен.

– И думаете, вам удастся пробраться?

Он кивнул.

– Питер, – нерешительно проговорила она.

– Что?

– Я вам не буду обузой?

– Вы? Как так?

– Если бы я пошла с вами?

– Но вам нельзя, вам незачем идти.

– Причина есть, Питер. Меня тянет туда. Как будто в голове у меня звенит звонок – школьный звонок, созывающий ребятишек.

– Мэри, – спросил он, – на том флаконе с духами был какой-нибудь символ?

– Был. На стекле, – ответила она, – Такой же, как и на вашем нефрите.

«И такие же знаки, – подумал он, – были в письмах».

– Пошли, – решил он вдруг, – Вы не помешаете.

– Сначала поедим, – сказала она, – Мы можем потратить деньги, которые я взяла на покупки.

Они пошли по дороге рука об руку, как два влюбленных подростка.

– У нас уйма времени, – сказал Питер. – Нам нельзя пускаться в путь, пока не стемнеет.

Они поели в маленьком ресторане на тихой улице, а потом пошли в магазин. Купили буханку хлеба, два круга копченой колбасы, немного сыра, на что ушли почти все деньги Мэри, а на сдачу продавец дал им пустую бутылку для воды. Она послужит вместо фляги.

Они прошли городскую окраину, пригороды и оказались в поле; они не торопились, потому что до наступления темноты не стоило забираться слишком далеко.

Наткнувшись на речушку, они уселись на берегу, совсем как парочка на пикнике. Мэри сняла туфли и болтала ногами в воде, и оба были невероятно счастливы.

Когда стемнело, они пошли дальше. Луны не было, но в небе сияли звезды. И хотя Мэри с Питером спотыкались, а порой плутали неведомо где, они по-прежнему сторонились дорог, шли полями и лугами, держались подальше от ферм, чтобы избежать встреч с собаками.

Было уже за полночь, когда они увидели первые лагерные костры и обошли их стороной. С вершины холма были видны ряды палаток, неясные очертания грузовиков, крытых брезентом. А потом они чуть не наткнулись на артиллерийское подразделение, но благополучно скрылись, не нарвавшись на часовых, которые, наверно, были расставлены вокруг лагеря.

Теперь Мэри с Питером знали, что находятся внутри эвакуированной зоны и должны пробраться сквозь кольцо солдат и орудий, нацеленных на здание.

Они двигались осторожнее и медленнее. Когда на востоке забрезжила заря, они спрятались в густых зарослях терновника на краю луга.

– Я устала, – со вздохом сказала Мэри, – Я не чувствовала усталости всю ночь, а может, не замечала ее, но теперь, когда мы остановились, у меня больше нет сил.

– Мы поедим и ляжем спать, – сказал Питер.

– Сначала поспим. Я так устала, что не хочу есть.

Питер оставил ее и пробрался сквозь чащу к опушке.

В неверном свете разгоравшегося утра перед ним предстало здание – голубовато-серая громадина, которая возвышалась над горизонтом подобно тупому персту, указующему в небо.

– Мэри! – прошептал Питер, – Мэри, вот оно!

Он услышал, как она пробирается сквозь заросли.

– Питер, до него еще далеко.

– Знаю, но мы пойдем туда.

Припав к земле, они разглядывали здание.

– Я не вижу бомбы, – сказала Мэри, – Бомбы, которая висит над ним.

– Она слишком далеко.

– А почему именно мы возвращаемся туда? Почему только мы не боимся?

– Не знаю, – озабоченно нахмурившись, ответил Питер, – В самом деле, почему? Я возвращаюсь туда, потому что хочу… нет, должен вернуться. Видите ли, я выбрал это место, чтобы умереть. Как слоны, которые ползут умирать туда, где умирают все слоны.

– Но теперь вы здоровы, Питер.

– Какая разница… Только там я обрел покой и сочувствие.

– А вы забыли еще о символах, Питер. О знаке на флаконе и нефрите.

– Вернемся, – сказал он. – Здесь нас могут увидеть.

– Только наши подарки были с символами, – настаивала Мэри. – Ни у кого больше нет таких. Я спрашивала. На всех других подарках не было знаков.

– Сейчас не время строить предположения. Пошли.

Они снова забрались в чащу.

Солнце уже взошло над горизонтом, косые лучи его проникали в заросли, кругом стояла благословенная тишина нарождающегося дня.

– Питер, – сказала Мэри. – У меня слипаются глаза. Поцелуйте меня перед сном.

Он поцеловал ее, и они прижались друг к другу, скрытые от всего мира корявыми, сплетшимися низкорослыми кустами терновника.

– Я слышу звон, – тихо проговорила Мэри, – А вы слышите?

Питер покачал головой.

– Как школьный звонок, – продолжала она, – Как будто начинается учебный год и я иду в первый класс.

– Вы устали, – сказал он.

– Я слышала этот звон и прежде. Это не в первый раз.

Он поцеловал ее еще раз.

– Ложитесь спать, – сказал он, и она заснула сразу, как только легла и закрыла глаза.

Питера разбудил рев; он сел – сон как рукой сняло.

Рев не исчез, он доносился из-за кустов и удалялся.

– Питер! Питер!

– Тише, Мэри! Там что-то есть.

Теперь уже рев приближался, все нарастая, пока не превратился в громовой грохот, от которого дрожала земля. Потом снова стал удаляться.

Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви. Питер почуял мускусный запах теплой земли и прелых листьев.

Они с Мэри стали осторожно пробираться через чащу и, добравшись почти до самой опушки, сквозь поредевшие заросли увидели мчащийся далеко по полю танк. Ревя и раскачиваясь, он катил по неровной местности, впереди задиристо торчала пушка, и весь он был похож на футболиста, который рвется вперед.

Через поле была проложена дорога… А ведь Питер твердо знал, что еще вечером никакой дороги не было. Прямая, совершенно прямая дорога вела к зданию; покрытие ее было металлическим и блестело на солнце.

Далеко слева параллельно ей была проложена другая дорога, справа – еще одна, и казалось, что впереди все три дороги сливаются в одну, как сходятся рельсы железнодорожного пути, уходящего к горизонту.

Их пересекали под прямым углом другие дороги, и создавалось впечатление, будто на земле лежат две тесно сдвинутые гигантские лестницы.

Танк мчался к одной из поперечных дорог; на расстоянии он казался крохотным, а рев не громче гудения рассерженной пчелы.

Он добрался до дороги и резко пошел юзом в сторону, будто наткнулся на что-то гладкое и неодолимо прочное, будто врезался в прозрачную металлическую стену. Было мгновение, когда он накренился и чуть не перевернулся, однако этого не произошло, ему удалось выровняться; он дал задний ход, потом развернулся и загромыхал по полю, назад к зарослям.

На полпути он опять развернулся и встал пушкой в сторону поперечной дороги.

Ствол орудия пошел вниз, и из него вырвалось пламя. Снаряд разорвался у поперечной дороги – Питер и Мэри увидели вспышку и дым. По ушам хлестнула ударная волна.

Снова и снова, стреляя в упор, орудие изрыгало снаряды. Над танком и дорогой клубился дым, а снаряды все разрывались у дороги – на этой стороне дороги, а не на той.

Танк снова загромыхал вперед к дороге, на сей раз он приближался осторожно, часто останавливаясь, будто искал проход.

Откуда-то издалека донесся грохот орудийного залпа. Казалось, стреляет целая артиллерийская батарея. Постреляв, орудия неохотно замолчали.

Танк продолжал тыкаться в дорогу, словно собака, вынюхивающая зайца, который спрятался под поваленным деревом.

– Что-то не пускает его, – сказал Питер.

– Стена, – предположила Мэри, – Какая-то невидимая стена. Танк не может проехать сквозь нее.

– И прострелить ее тоже не может. Ее никакими пушками не пробьешь, даже вмятины не останется.

Припав к земле, Питер наблюдал за танком, который медленно двигался вдоль дороги. Танк дополз до перекрестка и сделал небольшой разворот, чтобы въехать на левую продольную дорогу, но снова уткнулся лобовой броней в невидимую стену.

«Он в ловушке, – подумал Питер, – Дороги разъединили и заперли все войсковые части. Танк в одном загоне, дюжина танков в другом, артиллерийская батарея в третьем, моторизованный резерв в четвертом. Войскам перекрыты все пути – рассованные по загонам подразделения совершенно небоеспособны. Интересно, а мы тоже в западне?»

По правой дороге шагала группа солдат. Питер заметил их издалека: черные точки двигались по дороге на восток, прочь от здания. Когда они подошли ближе, он увидел, что у них нет оружия, что они бредут, не соблюдая никакого строя, а по тому, как люди волочили ноги, он понял, что они устали как собаки.

Мэри, оказывается, уходила, но он заметил это, когда она уже возвращалась, низко наклонив голову, чтобы не зацепиться волосами за ветви.

Сев рядом, она протянула ему толстый ломоть хлеба и кусок колбасы. Бутылку с водой она поставила на землю. – Это здание построило дороги, – сказала она.

Питер кивнул, рот его был набит.

– Это сделано для того, чтобы до здания удобнее было добираться, – сказала Мэри. – Здание хочет, чтобы людям было легче посещать его.

– Опять школьный звонок? – спросил он.

Она улыбнулась и сказала:

– Опять.

Солдаты подошли теперь совсем близко, увидели танк и остановились.

Четверо солдат сошли с дороги и зашагали по полю к танку. Остальные присели.

– Стена пропускает только в одну сторону, – предположила Мэри.

– Скорее всего, – сказал Питер, – она не пропускает танки, а люди могут проходить.

– Здание хочет, чтобы в него входили люди.

Солдаты шагали по полю, а танк двинулся им навстречу; он остановился, и экипаж выбрался наружу. Пехотинцы и танкисты разговаривали, один из солдат что-то говорил, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.

Издалека снова донесся гром тяжелых орудий.

– Кто-то, – сказал Питер, – все еще пытается пробить стены.

Наконец пехотинцы и танкисты пошли к дороге, бросив танк посреди поля.

Питер подумал, что то же самое, по-видимому, происходит со всеми войсками, блокировавшими здание. Дороги и стены разъединили их – отгородили друг от друга… и теперь танки, орудия и самолеты стали просто безвредными игрушками, которыми в тысячах загончиков забавлялись люди-детишки.

По дороге брели на восток пехотинцы и танкисты, они отступали, бесславная осада была снята.

Мэри и Питер сидели в зарослях и наблюдали за зданием.

– Вы говорили, что они прилетели со звезд, – сказала Мэри. – Но почему сюда? Зачем мы им нужны? И вообще зачем они прилетели?

– Чтобы спасти нас, – нерешительно проговорил Питер, – спасти нас от самих себя или чтобы поработить и эксплуатировать нас. Или чтобы использовать нашу планету как военную базу. Причин может быть сотни. Если они даже скажут нам, мы, наверно, не поймем.

– Но вы же не думаете, что они хотят поработить нас или использовать Землю как военную базу? Если бы вы так думали, мы не стремились бы к зданию.

– Нет, я так не думаю. Не думаю, потому что у меня был рак, а теперь его нет. Не думаю, потому что эпидемия полиомиелита пошла на убыль в тот самый день, когда они прилетели. Они делают нам добро, совсем как миссионеры, которые делали добро своим подопечным, ведущим примитивный образ жизни, людям, пораженным разными болезнями.

Он посмотрел на поле, на покинутый танк, на сверкающую лестницу дорог.

– Я надеюсь, – продолжал он, – что они не будут делать того, что творили некоторые миссионеры. Я надеюсь, что не будут унижать наше достоинство, насильно обряжая в чужеземное платье. Надеюсь, излечив от стригущего лишая, они не обрекут нас на чувство расовой неполноценности. Надеюсь, они не станут рубить кокосовые пальмы, чтобы…

«Но они знают нас, – думал он, – Они знают о нас все, что можно знать. Они изучали нас… Долго ли они нас изучали? Сидя где-нибудь в аптеке, маскируясь под автомат, продающий сигареты, наблюдая за нами из-за стойки под видом кассового автомата…

Кроме того, они писали письма, письма главам почти всех государств мира. После расшифровки писем, вероятно, станет ясно, чего они хотят. А может быть, они чего-то требуют. А может, в письмах всего лишь содержатся просьбы разрешить строить миссии или церкви, больницы или школы.

Они знают нас. Знают, например, что мы обожаем все бесплатное, и поэтому раздавали нам подарки – что-то вроде призов, которые вручаются радио– и телекомпаниями или торговыми палатами за лучшие ответы в соревнованиях на сообразительность, с той лишь разницей, что здесь соперников нет и выигрывает каждый».

Почти до самого вечера Питер и Мэри наблюдали за дорогой, и все это время по ней ковыляли небольшие группы солдат. Но вот прошло уже более часа, а на дороге никто не появлялся.

Мэри с Питером отправились в путь перед самыми сумерками, они пересекли поле и сквозь невидимую стену вышли на дорогу. И зашагали на запад, к громаде здания, багровеющей на фоне красноватого заката.

Они шли сквозь ночь; теперь не надо было кружить и прятаться, как в первую ночь, потому что на пустынной дороге им попался навстречу лишь один солдат.

К тому времени они прошли довольно большое расстояние, и громада здания уже отхватила полнеба – оно тускло светилось в сиянии звезд.

Солдат сидел посередине дороги, ботинки он аккуратно поставил рядом.

– Совсем обезножел, – затевая разговор, сказал солдат.

Питер и Мэри охотно уселись рядом. Питер достал бутылку с водой, хлеб, сыр и колбасу и разложил все на дороге, постелив, как на пикнике, вместо скатерти бумагу.

Некоторое время они ели молча. Наконец солдат сказал:

– Да, всему конец.

Питер и Мэри ни о чем не спрашивали, а, жуя хлеб с сыром, терпеливо ждали.

– Конец службе, – сказал солдат. – Конец войне.

Он махнул рукой в сторону загонов, образованных дорогами. В одном стояли три самоходных орудия, в другом лежала груда боеприпасов, в третьем – военные грузовики.

– Как же тут воевать, – спросил солдат, – если все войска рассованы, как пешки по клеткам? Танк, который вертится на пятачке в десять акров, не годится ни к черту. А что толку от орудия, стреляющего всего на полмили?

– Вы думаете, так повсюду? – спросила Мэри.

– Во всяком случае, здесь. Почему бы им не сделать то же самое и в других местах? Они остановили нас. Они не дали нам ступить ни шагу и не пролили ни единой капли крови. У нас нет потерь.

Набив рот хлебом и сыром, он потянулся за бутылкой.

– Я вернусь, – сказал он, – Заберу свою девушку, и мы оба придем сюда. Может быть, тем, кто в здании, нужна какая– нибудь помощь, и я хочу помочь им чем смогу. А если они не нуждаются в помощи, что ж, тогда я постараюсь найти способ сообщить им, что благодарен за их прибытие.

– Им? Ты видел их?

Солдат посмотрел на Питера в упор:

– Нет, я никого не видел.

– Тогда почему сперва ты идешь за своей девушкой и лишь потом собираешься вернуться? Кто тебя надоумил? Почему бы тебе не пойти туда с нами сейчас?

– Это было бы нехорошо, – запротестовал солдат, – Мне почему-то так кажется. Сперва мне надо увидеть ее и рассказать, что у меня на душе. Кроме того, у меня есть для нее подарок.

– Она обрадуется, – ласково сказала Мэри. – Ей понравится подарок.

– Конечно, – горделиво улыбнувшись, сказал солдат, – Она давно о таком мечтала.

Солдат полез в карман, достал кожаный футляр и щелчком открыл его. Ожерелье тускло блеснуло при свете звезд.

Мэри протянула руку.

– Можно? – спросила она.

– Конечно, – ответил солдат. – Вы-то знаете, понравится ли оно девушке.

Мэри вынула ожерелье из футляра – ручеек звездного огня заструился по ее руке.

– Бриллианты? – спросил Питер.

– Не знаю, – ответил солдат. – Наверно. С виду вещь дорогая. В середине какой-то большой зеленый камень, он не очень сверкает, но зато…

– Питер, – перебила его Мэри, – у вас есть спички?

Солдат сунул руку в карман:

– У меня есть зажигалка, мисс. Мне дали зажигалку. Блеск!

Он щелкнул, вспыхнуло пламя. Мэри поднесла камень к свету.

– Символ, – сказала она. – Как на моем флаконе.

– Это вы про гравировку? – спросил солдат, показывая пальцем. – И на зажигалке такая же.

– Где ты это взял? – спросил Питер.

– Ящик дал. Только этот ящик не простой. Я протянул к нему руку, а он выплюнул зажигалку, тогда я подумал о Луизе и о зажигалке, которую она мне подарила. Я ее потерял. Жалко было. И вот те на – такая же, только знаки сбоку… Только, значит, я подумал о Луизе, как ящик как-то смешно фыркнул и выкинул футляр с ожерельем.

Солдат наклонился. Зажигалка осветила его молодое лицо, оно сияло торжеством.

– Знаете, что мне кажется? – сказал он, – Мне кажется, что этот ящик – один из них. Говорят разное, но нельзя верить всему, что услышишь.

Он перевел взгляд с Мэри на Питера.

– Вам, наверно, смешно? – робко спросил он.

Питер покачал головой:

– Вот уж чего нет, того нет, солдат.

Мэри отдала ожерелье и зажигалку. Солдат положил их в карман и стал надевать ботинки.

– Надо идти. Спасибо за угощение.

– Мы увидимся, – сказал Питер.

– Надеюсь.

– Обязательно увидимся, – убежденно сказала Мэри.

Мэри и Питер смотрели ему вслед. Он заковылял в одну сторону, а они пошли в другую.

– Символ – это их метка, – сказала Мэри, – Те, кому дали вещь с символом, должны вернуться. Это как паспорт, как печать, удостоверяющая, что ты им понравился!

– Или, – добавил Питер, – клеймо, обеспечивающее право собственности.

Они ищут определенных людей. Им не нужен тот, кто боится их. Им нужны люди, которые верят им.

– А для чего мы им нужны? – с тревогой спросил Питер, – Вот что меня беспокоит. Какая им польза от нас? Солдат хочет помочь им, но они в нашей помощи не нуждаются.

– Мы никого из них не видели, – сказала Мэри, – Разве что ящик – один из них.

«И сигаретные автоматы, – подумал Питер. – Сигаретные автоматы и еще бог знает что».

– И все же, – продолжала Мэри, – они нас знают. Они наблюдали за нами, изучали. Они знают о нас всю подноготную. Они могут проникнуть в сознание каждого, узнать, о чем он мечтает, и сделать ему подарок. Джонни они подарили удилище с катушкой, вам – нефрит. И удилище было человеческим удилищем, а нефрит – земным нефритом. Они даже знают девушку солдата. Они знали, что ей хочется иметь блестящее ожерелье, знали: такой человек, как она, придет к ним и…

– А может, это все-таки летающие блюдца, – сказал Питер. – Они летали над нами много лет и изучали нас.

«Сколько же потребовалось лет, – подумал он, – чтобы изучить человечество? Ведь им пришлось начинать с азов: человечество было для них сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные факты. И они, наверно, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это тормозило работу».

– Не знаю, – сказал Питер, – Для меня это совершенно непостижимо.

Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической дороге, а здание все росло, это был уже не туманный фантом, а гигантская стена, которая уходила в небо, гася звезды. Тысячеэтажное здание, раскинувшееся на площади в сто акров, – от такого величия, от такого размаха голова шла кругом.

И даже стоя поблизости от здания, нельзя было увидеть бомбу: она болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.

Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами, а в них смертоносные игрушки неистовой расы, теперь брошенные, ненужные куски металла причудливой формы.

Перед самым рассветом Питер и Мэри подошли наконец к громадной лестнице, которая вела к главному входу. Ступая по гладкой, выложенной камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро ощутили тишину и покой, царившие под сенью здания.

Рука об руку они поднялись по лестнице, подошли к большой бронзовой двери и остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.

Насколько хватал глаз, видны были дороги, расходившиеся, как спицы колеса от ступицы – здания, а поперечные дороги лежали концентрическими кругами, и казалось, будто находишься в центре паутины.

Брошенные фермы со службами – коровниками, амбарами, гаражами, силосными башнями, свинарниками, навесами для машин – остались в секторах, отсеченных дорогами; в других секторах стояли военные машины, годные теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда птицы да прятались зайцы. С лугов и полей доносились птичьи трели, воздух был чист и прохладен.

– Вот она, – сказала Мэри, – Наша прекрасная страна, Питер.

– Была наша, – поправил ее Питер. – Все, что было, уже никогда не повторяется.

– Питер, вы не боитесь?

– Нисколько. Только сомнения одолевают.

– Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.

– Я и сейчас не сомневаюсь, – сказал он, – Я чую, что все идет как следует.

– Конечно, все идет хорошо. Была эпидемия, теперь ее нет. Армия разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не так, Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит исчезли, а с этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак не мог победить. Войне конец, болезням конец, атомным бомбам конец – чего мы не могли сделать сами, они сделали за нас.

– Все это я знаю, – сказал Питер. – Они, несомненно, также положат конец преступлениям, коррупции, насилию – тому, что мучило и унижало человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.

– Чего же вам нужно еще?

– Наверно, ничего… Впрочем, ничего определенного мы пока не знаем. Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на умозаключениях. У нас нет доказательств, реальных, весомых доказательств.

– У нас есть вера. Мы должны верить. Если не верить в кого-то или что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить вообще?

– Именно это и тревожит меня.

– Мир держится на вере, – сказала Мэри, – Любой вере – в Бога, в самих себя, в человеческую порядочность.

– Вы изумительная! – воскликнул Питер. Он крепко обнял Мэри. В это время большая бронзовая дверь растворилась.

Положив руки друг другу на плечи, молча переступили они порог и очутились в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Он был расписан фресками, на стенах висели панно, четыре больших марша лестницы вели наверх.

Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные шнуры. Дорогу им показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за блестящий столбик.

Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через вестибюль к единственной открытой двери.

Они вошли в большую комнату с громадными, высокими, изящной формы окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие блестящие аспидные доски, кресла с широкими подлокотниками, массивные столы, несчетные полки с книгами, кафедру на возвышении.

– Я была права, – сказала Мэри, – Все-таки это был школьный звонок. Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.

– В детский сад, – с трудом проговорил Питер.

«Все верно, – подумал он, – так по-человечески правильно: солнце и тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина. Аудитория учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то от атмосферы Кембриджа и Оксфорда, Сорбонны и Айви Лиг[24]24
  Айви Лиг – объединение американских университетов (Принстонского, Гарвардского и Йельского).


[Закрыть]. Чужеземцы ничего не упустили, предусмотрели каждую мелочь».

– Мне надо выйти, – сказала Мэри. – Подождите меня здесь, никуда не уходите.

– Я никуда не уйду, – обещал Питер.

Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел бесконечный коридор. Мэри закрыла дверь, и Питер остался один.

Постояв с минуту, он резко повернулся и почти бегом бросился через вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери не было. Ни следа, даже щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер ощупал стену и никакой двери не нашел.

Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова раскалывалась – один, один во всей громаде здания. Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание уходит в самое небо. А здесь, внизу, – детский сад, на втором этаже несомненно – первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно прийти, к какой цели?

Но что будет после выпуска?

И будет ли вообще выпуск?

И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?

Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран, тех, кто сдал необычный вступительный экзамен.

Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице, большая бронзовая дверь откроется, и они войдут. И другие тоже придут – из любопытства, но если у них нет символа, двери не откроются перед ними.

И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.

Питер вернулся в класс, на то же место, где стоял прежде.