Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Кардинал де Рец

Соавторы: Жан Франсуа Поль де Гонди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 79 страниц)

Рецу чужд эмпиризм и суховатость авторов мемуаров-хроник. Он достигает нового синтеза именно путем усиления личностного начала (значительно позднее это начало, но уже в другом типе мемуаров, найдет свое чрезвычайно яркое воплощение в произведении Сен-Симона). У Реца мемуары перерастают в автобиографию, и это придает им не виданный ранее динамизм и единство. С другой стороны, ощущение значимости тех исторических событий, о которых повествует автор, неизмеримо возрастает благодаря остроте их анализа и художественной выпуклости их воспроизведения, т. е. опять-таки во многом в результате оплодотворяющего воздействия субъективного фактора. В конечном итоге истоки этого взлета – масштабность и неповторимое своеобразие личности автора плюс сила его писательского дара.

Новая научная трактовка «Мемуаров» Реца, лишенная былой педантичной предвзятости и позитивистской прямолинейности, медленно и постепенно пробивала себе путь. Определенной вехой на этом пути явился раздел, посвященный Рецу, в монументальной «Истории французской литературы XVII столетия» выдающегося французского ученого А. Адана 17. Заслуга А. Адана заключается в том, что он решительно отбросил закрепившееся в исторической науке представление о Реце как о закоренелом цинике и интригане. Для А. Адана Рец – глубокий политический мыслитель, чем он резко отличается от других вождей Фронды на разных ее этапах, включая и принца де Конде и Ларошфуко, не говоря уже о герцоге Гастоне Орлеанском, принце де Конти и других по преимуществу чисто декоративных фигурах. Анализируя «Мемуары» Реца, А. Адан еще не склонен трактовать политическое содержание и художественный аспект в их органическом единстве. Тем не менее его наблюдения над стилем мемуариста весьма плодотворны.

Новым шагом в истолковании «Мемуаров» Реца как памятника прежде всего художественной литературы стала книга Ж.-Т. Летта «Кардинал де Рец – историк и моралист возможного» 18. Почти законченное, эстетическое в своих исходных принципах, обоснование (хотя все же и не лишенное известного компромисса по отношению к позиции историков – хулителей Реца) получила новая научная концепция «Мемуаров» в блестящей статье Ю. Карье 19.

[668]Наконец, кардинальный перелом был осуществлен все тем же А. Бертьером в его уже упоминавшемся фундаментальном исследовании 20. А. Бертьер с подкупающей доказательностью, путем подробнейшей аргументации, развернул намеченное в статье Ю. Карье разграничение понятий исторической достоверности и жизненной искренности («verite» и «sincerite»). Бертьер лишний раз показал, что нельзя истолковывать и оценивать фактологические, событийные аспекты «Мемуаров» Реца, отрывая их характеристику от попыток проникнуть во внутренний мир автора, постигнуть те настроения и душевные устремления, которые его обуревали, когда он взялся за написание воспоминаний. Вынужденный внешне смириться со своим политическим поражением, престарелый кардинал, вспоминая перипетии отчаянного сопротивления, которое он некогда оказывал самодержавию, то как один из вождей фрондирующей партии, то в полном одиночестве яростно отстаивая свое достоинство, рисовал свой образ, мы бы сказали сейчас – «имидж», таким, каким он предстал его взору из отдаленной перспективы настоящего. Фактические ошибки и неточности, которые он допускал, по существу уточняют этот образ и проливают дополнительный свет на душевное состояние и умонастроения Реца в середине 1670-х гг., когда он настойчиво пытался восстановить смысл прожитой им жизни. А. Бертьер четко сформулировал сущность такого восприятия труда, вышедшего из-под пера Реца: «Отвлекшись от критериев истинного и ложного в историческом понимании этих понятий, мы можем найти в “Мемуарах” другой вид правды – проекцию внутреннего мира их автора; этот мир конкретизируется и обретает окончательную форму по мере развертывания самого повествования» 21.

А. Бертьер замечает попутно, что именно подобная автобиографическая установка на познание и оценку своего «я» и позволяет Рецу гораздо глубже, чем современным ему мемуаристам, скользящим преимущественно по поверхности, постичь суть описываемых событий и их главных действующих лиц 22. Заключая свои размышления по этому поводу, А. Бертьер тонко очерчивает роль «Мемуаров» Реца в развитии французской прозы. Он подчеркивает, в частности: «...глубинные выводы, которые можно извлечь из “Мемуаров”, имеют двоякий характер: с одной стороны, личностный, связанный с фигурой самого автора на склоне его лет, с другой – более общий, одновременно исторического и этического плана, относящийся к людям, которые вершили Фронду, и к политическим механизмам, обслуживавшим перипетии последней. Выводы второго рода (они пронизаны субъективизмом, но могло ли быть иначе?) роднят Реца не столько с Жан Жаком Руссо, сколько с великолепными романистами XIX века – Бальзаком и Стендалем. Разве они [669]не лучше, чем мемуаристы их эпохи, дают нам понять Францию времени Реставрации?» 23

Процитированное соображение выдающегося французского исследователя еще раз подтверждает правильность решения, сделанного издателями русского перевода «Мемуаров» Реца. Они не случайно публикуются в серии «Литературные памятники», а не в серии «Памятники исторической мысли». Однако, учитывая, что «Мемуары» Реца сохраняют черты жанровой синкретичности, сохраняется необходимость внимательного изучения содержания этого произведения в историографическом аспекте.

*

Итак, читая «Мемуары» кардинала Реца, следует неизменно иметь в виду их субъективную окрашенность, автобиографический угол зрения, по каким автор ведет повествование. В какой мере этот подход был подсознательным и в какой преднамеренным? И в каких формах он выявился на страницах «Мемуаров» особенно резко и обнаженно? Конечно, широта охвата мемуаристом действительности и степень достоверности изображаемого обусловливались объективными обстоятельствами. Рец, отметим еще раз, писал лишь о том, чему он сам был свидетелем и в чем непосредственно участвовал. Поэтому он, скажем, подробнейшим образом излагает парламентские дебаты, сопутствовавшие Фронде, но очень мало говорит о военных столкновениях между отрядами фрондеров и королевской армией. В стороне оставляет он и описание вспышек Фронды в провинциях страны, хотя некоторые из них (например, сопротивление Бордо самодержавной власти) носили масштабный характер и имели немалое политическое значение. Обращает внимание игнорирование факта заключения Вестфальского мира и исторических последствий этого события. Очень глухо упоминается о казни английского короля Карла I, но фигура Кромвеля возникает на страницах «Мемуаров» несколько раз и очерчивается достаточно рельефно, как правило, негативно.

Следует иметь в виду и ограниченность документов, которыми располагал опальный кардинал, когда принялся за написание своих воспоминаний. Его личный архив, неоценимое подспорье, был секвестрован во время его ареста и последующего заключения. Есть данные, свидетельствующие о том, что во время своих скитаний по Западной Европе Рец по возможности старался выяснить нужные ему сведения, встречаясь с участниками былых общественных потрясений. Так, например, существенное значение для Реца имели его беседы с находившимся в изгнании принцем де Конде в 1658 г. в Брюсселе. Необходимо подчеркнуть, что мемуарист тщательно отмечал источники полученных устным путем данных и предположений, и, как правило, подвергал их критическому рассмотрению в свете своей собственной генеральной концепции и своих личных симпатий и антипатий.

[670]Сам Рец заверяет читателя, что все упоминаемые им факты, касающиеся Фронды, он выверял по реестрам Парламента и парижского муниципалитета. На самом деле, как это показал в результате тщательнейшего анализа А. Бертьер, это было не так. Источники, находившиеся под рукой у Реца, были гораздо более скудными и малочисленными. Их было, по сути дела, два: так называемый «Парламентский дневник» (полное название: «Дневник всего того, что совершалось и происходило на заседаниях Парламента, в собраниях всех палат, а также в других местах, трактующий дела наших дней...») – издание, выпускавшееся частным предпринимателем регулярно отдельными выпусками в течение всей Фронды, но отражавшее в принципе точку зрения судейских, и «История нашего времени, или Достоверное повествование о том, что происходило в парижском Парламенте с августа месяца 1647 г. до ноября месяца 1648 г.» – сочинение, исходившее из кругов литераторов, близких тогдашнему коадъютору, и сочетавшее в себе элементы хроники прений, развертывавшихся в Парламенте, и черты язвительного памфлета, направленного против Мазарини. Оба эти издания давали возможность престарелому Рецу в описании точно следовать хронологии этого столь насыщенного событиями времени, а также детально воспроизводить столкновение мнений в Парламенте и внутреннюю динамику парламентских дебатов, чему в своей политической концепции он придавал особое значение. Впрочем, оба эти сочинения были для Реца-мемуариста лишь сырьем, подсобным материалом, который он оживлял и преображал своей творческой фантазией. Что же касается юности кардинала и всех событий, связанных с его побегом из заключения и пребыванием в Испании и Италии, то здесь он вообще не мог опираться ни на какие источники и должен был целиком полагаться на собственную память.

В данной связи неизбежно возникает вопрос и о фактической достоверности текстов пространных речей, которые Рец себе приписывает, воспроизводя беседы с принцем де Конде, герцогом Буйонским, герцогом Гастоном Орлеанским и другими политическими деятелями времен Фронды. При этом иногда он ссылается на подробные записи этих носящих программный характер выступлений, будто бы сохранившихся у Лега, одного из его фрондерских соратников, или же у него самого. Оговорки эти спорны. Ясно одно. На чем бы ни основывалось идейное ядро этих речей – на воспоминаниях или на сохранившемся конспекте, – в своем завершенном виде они представляют собой конструкции, сооруженные по всем правилам риторики, законами которой Рец – блестящий оратор – так виртуозно владел, и неизменно несут на себе печать подражания приемам, традиционно использовавшимся античными историками 24.

Вообще Рец, движимый чисто субъективными мотивами, прежде всего стремился во что бы то ни стало противопоставить свой образ [671]бескорыстного и великодушного политического деятеля, борца за справедливость, фигуре Мазарини как низменного политикана, не брезгующего прибегать к нечистоплотным средствам. Окрыленный к тому же незаурядным даром воображения, он в этом стремлении нередко допускал в «Мемуарах» деформацию реальных исторических фактов. Приведем несколько принципиально важных примеров, иллюстрирующих основные виды отступления Реца от истины – явления, многократно исследовавшегося французскими учеными, как историками, так и литераторами. Временами Рец умалчивает о неприятных для него фактах. Это происходит чаще всего при освещении событий, связанных с подъемом парламентской Фронды и сопутствовавшими ей вспышками гражданской войны. Коадъютор, вступая в борьбу с самодержавной властью, делал все возможное, чтобы вдохновить парижан на вооруженное сопротивление королевским войскам, окружавшим столицу. Так, из других мемуарных источников известно, что он не только публично требовал реквизиции серебряной посуды у частных лиц для переплавки ее в монеты, чтобы оплатить наемные войска, призванные противостоять армии, руководимой принцем де Конде. Рец, охваченный революционным пылом, шел дальше. Он призывал использовать для этой же цели всю драгоценную церковную утварь. Престарелому кардиналу, присмиревшему и искавшему душевного покоя в лоне церкви, не хотелось упоминать о такого рода крайностях, и он обошел их молчанием. Это же относится и к знаменитой проповеди, которую он произнес 25 января 1649 г. в церкви Сен-Поль. Эта речь, не имевшая ничего общего с христианскими догматами, была пламенной апологией политического сопротивления, пронизанной чисто светскими мотивами, в том числе гневными инвективами против всесильного временщика Мазарини. Речь имела огромный резонанс. Были люди, восхищавшиеся смелостью коадъютора; но, с другой стороны, его враги никогда не могли ему простить это зажигательное, взрывоопасное выступление, напоминавшее им былые экстремистские замашки вождей Парижской Лиги, эпохи религиозных войн конца XVI столетия. И от этого выступления поздний Рец – сочинитель «Мемуаров» – решил как бы отмежеваться, умолчав о нем. Иногда на первый план выступают не политические соображения, а самолюбие и гордость. Рец на собственные средства сформировал и вооружил кавалерийский полк, который был наголову разбит войсками принца де Конде. Факт, казалось бы, не столь уж значительный. Однако он вызвал поток насмешек и издевательств при королевском дворе. Рец был чрезвычайно уязвлен и об этой неудаче предпочел не упоминать.

Конечно, в «Мемуарах» Реца немало и преувеличений. Рец ведь был одарен исключительно живым, легко воспламеняющимся воображением – черта, которую отмечают многие современники кардинала, в том числе и его подруги; ее выделяет, например, Ларошфуко в знаменитом письменном портрете своего антагониста. Так, скажем, дотошные историки установили, что Рец, рассказывая о годах молодости, явно преувеличивает степень своей активности в заговорах против Ришельё; это касается и [672]будто бы задуманного в 1637 г., но сорвавшегося из-за случайного сцепления обстоятельств покушения на первого министра, и, видимо, сильно преувеличенной роли Поля Гонди в заговоре против Ришельё, задуманном графом Суассонским, и т. д. и т. п. Что касается случаев преднамеренного искажения реальной действительности, то природа их различна. Иногда источник здесь – все та же бьющая через край творческая фантазия Реца. Самый наглядный тому пример: известная история (помещенная в конце первой части) с мнимыми призраками, так напугавшими светскую компанию, возвращавшуюся поздно ночью с загородной прогулки, и давшая будто бы возможность проявить свое мужество одновременно – виконту де Тюренну (будущему знаменитому военачальнику) и, конечно, самому Полю Гонди. На поверку призраки оказались всего-навсего процессией смиренных босоногих августинцев. Рец, разрабатывая эту очаровательную вставную новеллу, подробно характеризует душевное состояние и поведение всех действующих лиц, затем вдается в глубокомысленное психологическое рассуждение и, наконец, обращается к адресату «Мемуаров» с утверждением, что «правдиво описать какое-либо происшествие» может только тот, кто его пережил, что «верить можно лишь историям, написанным людьми, у которых достало искренности говорить правду о самих себе». Однако, как явствует из описания Таллемана де Рео, все это курьезное происшествие на самом деле случилось не с самим Рецем и не с виконтом де Тюренном, а с кузиной Реца герцогиней де Ледигьер и поэтом Вуатюром 25. Герцогиня рассказала о нем Рецу, а тот, найдя в ней блестящий повествовательный материал, всю эту историю переиначил и включил в свои воспоминания. Иногда же к искажению истины Реца побуждало прежде всего самолюбие. Так, например, он явно недостоверно изобразил присвоение ему кардинальского звания. Рец достиг этой цели в значительной мере благодаря домогательствам и взяткам, щедро расточавшимся его уполномоченными при папском дворе. На закате жизни кардиналу, игравшему такую почетную роль в церковной жизни, не раз склонявшему чашу весов в пользу кандидатов французского короля на папских конклавах, было неловко в этом признаться.

Однако, как мы уже видели, «Мемуары» Реца нельзя рассматривать как историческую хронику. Все случаи искажения реальной перспективы, даже подтасовки отдельных фактов, не должны заслонять главное. Ошибаясь и вводя иногда читателя в заблуждение в частностях, нередко идеализируя собственное поведение, Рец с лихвой перекрывает все эти частности глубиной своей исторической концепции, своим пониманием движущих сил и закономерностей той общественной борьбы, участником которой он являлся, тончайшим проникновением в образ мыслей основных протагонистов этой борьбы.

[673]Рец, в отличие от большинства своих современников-мемуаристов, прекрасно понимает, что у гражданской войны, развернувшейся во Франции в годы Фронды, есть свои глубинные объективные причины, отнюдь не сводящиеся только к эксплуатации населения государственными налогами и злоупотреблениями откупщиков. Причины, породившие Фронду, и ее корни, по мнению мемуариста, восходят еще к периоду правления кардинала де Ришельё. Свои взгляды по этому поводу Рец излагает в виде некоего чисто теоретического экскурса в начале второй части своего сочинения. Истоки разразившегося кризиса Рец видит прежде всего в том, что монархическая власть, фактически сосредоточенная в руках всесильного фаворита-министра, стала игнорировать установившиеся законы и обычаи, которые ее лимитировали, и превратилась во власть неограниченную, абсолютную, а тем самым чреватую произволом. Кроме того, по мнению Реца, временщики-министры, узурпировав власть, как бы лишили монархию того божественного ореола, которым она обладала ранее, и тем самым ослабили ее, поколебав веру народа в ее божественное происхождение. Такого рода представления и превращают Реца в убежденного противника абсолютизма, отождествляемого им с тиранией и деспотизмом. Видя образец «законной» монархии в старине, в прошлом, Рец, по сути дела, временами, в моменты особенного запала, выдвигает в качестве идеала некое подобие конституционной монархии. При этом режиме выше всего стояли бы законы, а не воля одной личности, и законодательные функции монарха были бы ограничены Парламентом, как инстанцией не только судебной, а исполняющей роль хранительницы традиций и государственных принципов законотворчества (вместе с тем Рец, убежденный монархист, отвергает республику). Особенно резко он заявляет об этом уже после Фронды, в памфлете «Весьма почтительное и очень важное представление Королю по поводу передачи морских укреплений во Фландрии», появившемся в свет около 1657 г. Осуждение республиканского режима здесь неразрывно связано с гневными нападками на Кромвелеву Англию, которую Рец ненавидит 26. Отношение Реца к Ришельё (не говоря уже о Мазарини, которого он просто презирает) сугубо негативное. Он не видит в его стремлении всячески укрепить абсолютистскую власть ничего прогрессивного и объективно закономерного. В этом несомненная односторонность автора «Мемуаров». В частности, Рец не учитывает, что тяготы политические и социальные, которые торжествующий абсолютизм нес стране, были неразрывно связаны с осуществлением тех задач общенационального характера (а среди них первое место занимала ожесточенная борьба против гегемонии Габсбургской империи), которые он перед собой ставил 27.

[674]Рец, при всей своей возбудимости и эмоциональной порывистости, нередко заносивших его и заставлявших совершать поступки, о которых он сам же затем горячо сожалел, был вместе с тем проницательнейшим аналитиком и тем самым политиком, который способен трезво, реалистически оценивать ситуацию и перспективы ее развития. Отчаянно борясь с теми, кого он считал носителями тирании, невыносимой для его гордой души, он одновременно очень скоро стал отдавать себе ясный отчет и в слабостях тех сил, с которыми ему приходилось действовать сообща. В этом смысле особенно поучительно отношение Реца к Парламенту и шире – к тем кругам судейского сословия, из которых и выдвигались члены этого представительного учреждения. Рец ставил своей задачей всячески обострить и разжечь политические амбиции магистратов, заседавших в Парламенте, внушить им, воздействуя через наиболее близких себе и наиболее активных должностных лиц, что они не просто представители главной судейской инстанции, что их основной долг – блюсти законность и что тем самым их высшее призвание по своей природе законодательное. Только таким путем, по убеждению Реца, Парламент может сочетать охрану государственных интересов и защиту народных нужд. Естественно, что такой путь неизбежно должен был бы привести к ограничению прерогатив королевского двора и абсолютной монархии, а тем самым и к столкновению с последней. В период первой Фронды Парламент, при всех своих колебаниях и сомнениях, играл ведущую роль в этом конфликте. Однако у Реца, каковы бы ни были его планы, не существовало особых иллюзий относительно революционных возможностей парламентов. Он неоднократно и очень отчетливо говорит о двойственности их социальной природы и о вытекающих отсюда неотвратимых слабостях. Рец показывает, что, восставая против отдельных актов произвола со стороны королевского двора, возмущаясь, в частности, налоговой политикой Мазарини и в этом отношении солидаризуясь с народной массой, парламентарии все же по существу ощущают свою коренную зависимость от монархии (Рец не уточняет очень важный источник этой зависимости – необходимость покупки у монархии судебных должностей), не может вступить с ней в антагонистическое столкновение и рано или поздно должна будет склонить свою голову перед самодержавием (наиболее последовательным выразителем идеи беспрекословной верности трону был Первый президент Парламента Матье Моле, мощная фигура которого колоритно и с чувством уважения обрисована Рецем). Понимание этого важнейшего обстоятельства содержит подспудное объяснение заведомой обреченности Парламентской Фронды на неудачу.

Рец не питал никаких иллюзий и относительно примкнувших к Фронде вельмож. Они были нужны восставшим и как военачальники, и как некое политическое знамя. Рец, как видно из «Мемуаров», проявлял недюжинное дипломатическое мастерство, пытаясь как-то сплотить их, примирив друг с другом. Но и это было трудноосуществимо. Среди этих вельмож были люди различного толка. Рец дает им весьма принципиальные [675]психологические характеристики. Самая именитая из них фигура – принц де Конти, брат знаменитого принца де Конде, – абсолютное ничтожество. Герцог Буйонский умен и солиден, но обременен тяжелой болезнью и поглощен заботами о родовых интересах. Герцог де Бофор красив, любим простолюдинами, но безнадежно глуп. Каковы бы ни были их индивидуальные особенности, их роднит прежде всего непреодолимая эгоистичность. Им чужды общественные устремления; каждый из них думает о себе и об интересах своего клана, движим честолюбием, жаждой внешнего блеска, желанием рано или поздно урвать у королевской власти какую-нибудь новую должность, расширив свои доходы и привилегии.

Реца в какой-то мере выделяет из них одна черта: наличие того, что можно назвать проблесками чувства патриотического долга, вернее, боязнью оказаться государственным изменником, заключившим союз с враждебными стране иноземными властями. Правда, в годы Парламентской Фронды Рец принимал активнейшее участие в переговорах между военной верхушкой мятежного лагеря и представителями испанских Габсбургов, находившихся в состоянии войны с Францией. Однако Рец объясняет свое поведение целым рядом причин, ссылаясь, например, на то, что и сам Мазарини ведет переговоры с имперскими властями о мирном соглашении и затем всячески старается замаскировать свое деятельное участие в этих переговорах. В этом отношении он проявляет большую щепетильность и осторожность, чем некоторые другие аристократические вожди Фронды: так, герцог Буйонский или Ларошфуко, без особых стеснений, готовы заключить союз с врагами своей страны. В этом отношении поведение этих аристократов более традиционно для феодальных нравов и повторяет повадки, широко распространенные, скажем, в конце XVI в., в годы существования Католической лиги и разгула религиозных войн (кстати сказать, Рец неоднократно обращается к опыту политических столкновений этой эпохи, осмысляя общественные конфликты своего времени).

Тверже Рец поступает с посредниками, которых подсылает Кромвель в 1650 г., пытаясь заручиться дружбой коадъютора как человека, много сделавшего для «защиты общественной свободы». Рец уклоняется от этих предложений, убежденный, что поступает «как истинный католик и добрый француз». Позднее, после крушения Фронды, пересекая Испанию, Рец тщательно следит за тем, чтобы не навлечь на себя упреков в нарушении политической лояльности по отношению к Французскому государству. Такой же позиции он придерживается, покинув Италию и скитаясь по Европе. Ему остаются чуждыми помыслы о возможности хотя бы в какой-то мере использовать иностранную интервенцию для удовлетворения своих личных амбиций. Здесь, как уже отмечалось ранее, его поведение расходится с политикой Конде.

Больше же всего Реца – политического мыслителя возвышает над его современниками интуитивное понимание народной массы как действенной, но способной стать очень опасной общественной силы. Рец рано, еще [676]в начале своей церковной карьеры, пришел к этому открытию. Став коадъютором, он с самого же начала поставил целью завоевать в своей епархии популярность среди простых людей – членов буржуазной милиции, торговцев, ремесленников и т. п. (размышляя о народе, Рец подчеркнуто отмежевывается от того его слоя, который можно было бы обозначить термином «деклассированные низы» и который он сам называет словом «чернь» – «la lie du peuple»; знаменательно, в свою очередь, что именно этот слой городского населения и составлял основную опору принца де Конде во время его столкновений с Рецем в ходе второй Фронды, «Фронды принцев»).

В годы Парламентской Фронды это позволяло мятежному коадъютору в какой-то мере целенаправленно организовывать народные выступления при помощи своих эмиссаров и доверенных лиц. Примечательной фигурой среди последних был, например, парижский мясник Ле У, оказавший немало услуг будущему кардиналу. Рец – мастер проникновения в психологию не только индивидов, но и целых коллективов. Мастерство это проявляется у него не только в ретроспективном анализе событий, но и в непосредственных политических действиях. Умение овладевать коллективным сознанием, идет ли речь о Парламенте или о народных массах, сближает в таких случаях Реца-политика с режиссером, умело аранжирующим театральное действие. Достаточно вспомнить в этой связи хотя бы, как хитроумно устанавливает коадъютор порядок выступлений перед Парламентом примкнувших к Фронде вельмож, чтобы убедить высокое собрание отвергнуть докучливые притязания герцога д'Эльбёфа и утвердить командующим мятежными войсками принца де Конти. Не менее тонко понимал Рец и психологию народной массы. Он подчеркивает присущее ей непостоянство, выделяет важную роль, которую играет в ее поведении эмоциональный настрой, умеет в необходимый момент разжечь этот спонтанный душевный подъем и выискивает средства, позволяющие этот подъем поддерживать и не давать ему потухнуть. Вообще из «Мемуаров» Реца можно извлечь целый трактат, обучающий искусству манипулировать народной массой и, в частности, умению воздействовать на толпу.

«Мемуары» Реца, при всех отдельных неточностях, содержат, конечно, и неоценимый, с познавательной точки зрения, огромный историко-культурологический материал, неизмеримо обогащающий наши представления о Франции эпохи Фронды. Но очень важно и другое. Рец, будучи гениальным художником, сумел неподражаемо воспроизвести атмосферу времени. Этого ему удалось достичь чисто художественными средствами, умением выбрать выразительную деталь, сделав описание событий зримым, придав некоторым сценам истинно театральный размах и рельефность, найдя для воспроизведения динамизма пережитых событий необходимый повествовательный ритм. Скажем, о бурном взрыве народного возмущения 26 – 28 августа 1648 г., вызванного содержанием под арестом парламентского советника Брусселя, нагляднее каких-либо [677]цифровых выкладок о количестве возведенных баррикад говорят отдельные штрихи, которыми Рец расцвечивает свое повествование: пяти-шестилетние дети, размахивающие кинжалами, которые их матери им доставляют, огромная пика (времен Столетней войны, как с улыбкой замечает коадъютор), которую не несет, а «волочит мальчонка лет десяти» и т. д. А что способно лучше воспроизвести аристократически-романтический аспект Фронды, чем, скажем, сцена, которую Рец мастерски описывает и которую он сам же с не меньшим мастерством аранжировал, когда в Парламенте велись сложные переговоры о назначении командующего войсками Фронды. Коадъютор намерен вызвать у парижан прилив восхищения своими аристократическими вождями, создать некий апофеоз трогательного единения разнородных сил. Он спешно отправляется за герцогиней де Лонгвиль (сестрой Великого Конде) и за женой герцога Буйонского и в торжественной обстановке привозит их с их детьми к зданию Ратуши. Предоставим далее слово самому Рецу: «Представьте же себе на крыльце Ратуши двух этих красавиц, еще более прекрасных оттого, что они казались неубранными, хотя на самом деле туалет их был тщательно обдуман. Каждая держала на руках одного из своих детей, таких же прекрасных, как их матери. Гревская площадь была запружена народом, взобравшимся даже на крыши. Мужчины кричали от восторга, женщины плакали от умиления».

Примечательно, далее, мастерство, которое Рец демонстрирует, воспроизводя сложные, преисполненные драматизма коллизии, в которые оказывается втянуто множество действующих лиц. Возможно, самый выразительный пример тому – страницы, на которых изображено столкновение, едва не переросшее в кровавое побоище, между принцем де Конде, сопровождаемым толпой вооруженных приверженцев, и коадъютором с приведенными им с собой сторонниками – в стенах Большой палаты Дворца Правосудия 21 августа 1651 г. (Именно в ходе этого столкновения Ларошфуко пытался убить Поля де Гонди, удавив его между створками дверей, ведущих в Большую палату). В ожидании этого столкновения художественное мастерство Реца проявилось особенно ярко. Естественно и органично сочетается здесь раскрытие основной стратегической линии развития конфликта, едва не переросшего в баталию, и рельефность в обрисовке его отдельных звеньев и эпизодов. В повествовании Рецу удается сохранять равновесие между характеристикой поведения протагонистов конфликта, действующих лиц второго плана и составляющей фон массы – толпы вооруженных шпагами и кинжалами вояк, с одной стороны, и группы парламентских магистратов, напряженно наблюдающих за развитием конфликта и в самые драматические его минуты бросающихся гасить его пламя – с другой. Событийный ряд, воспроизведение кратких, выразительных реплик действующих лиц, размышления Реца об их поведении – все это сменяется как в калейдоскопе, но при этом сохраняется цельность стремительного, и при этом ровного, повествовательного ритма. Так обнажается одна из наиболее существенных сторон художественного дара Реца.