Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Кардинал де Рец

Соавторы: Жан Франсуа Поль де Гонди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 79 страниц)

Все, о чем я вам сейчас рассказал, происходило с пятницы 21 июля до воскресного вечера 23 июля. Я уже собирался отойти ко сну, когда мне подали записку от принцессы Пфальцской, которая приглашала меня встретиться с ней в конце Нового моста. Она ждала меня в наемной карете, которой правил шевалье де Ла Вьёвиль. Принцесса сообщила мне второпях, чтобы я без промедления ехал в Пале-Рояль. Едва я там оказался, Королева, с лицом чрезвычайно взволнованным, объявила мне, что только что получила верное известие, будто принц де Конде назавтра явится в Парламент с большой свитой, потребует созвать ассамблею и принудит палаты добиваться, чтобы в декларацию против Кардинала внесен был пункт об отставке министров. «Я не стала бы о том горевать, – прибавила Королева с гневом, который показался мне искренним, – если бы речь шла об одном лишь их благополучии. Но вы же видите, – продолжала она, – притязаниям Принца нет конца, и если мы не найдем способа остановить его, он пойдет на все. Он только что прибыл из Сен-Мора, и вы скоро убедитесь, что я недаром послала за вами при известии о его умыслах. Как поступит Месьё? Как поступите вы?» Я ответил Королеве, что из прошлого опыта ей хорошо известно, сколь трудно мне поручиться за Месьё, однако я ручаюсь, что сделаю все возможное, чтобы в этих обстоятельствах он исполнил свой долг перед ней, если же он его не исполнит, Ее Величество, по крайней мере, узнает, что в том нет моей вины. Со своей стороны, я обещал ей явиться в Парламент в сопровождении всех моих друзей и действовать так, что она останется мной довольна. Я даже убедил ее позволить мне, если Месьё откажется ее поддержать, уговорить его хоть бы на несколько дней удалиться в Лимур под предлогом лечения, дабы показать Парламенту и народу, что он не одобряет поведения принца де Конде.

Все мои предложения весьма понравились Королеве, и она поспешила отправить меня к Месьё. Он находился в опочивальне Мадам. Я приказал [398]разбудить обоих супругов и доложил о своем поручении. Месьё, которому принц де Конде по прибытии в Париж нанес первый визит, уже и без меня прибег к средству, которое я намеревался ему посоветовать, и ответил Принцу, убеждавшему его явиться в Парламент, что это невозможно – он чувствует себя столь скверно, что принужден на несколько дней отправиться в Лимур подышать свежим воздухом. И тут я сделал величайшую глупость, ибо вместо того, чтобы представить эту поездку Королеве как следствие моего совета, я просто сообщил ей через Барте, который ждал меня в конце улицы Турнон, что нашел Месьё уже исполненным решимости так поступить. Поскольку люди ума ограниченного никогда не верят в непреднамеренность того, чего стремятся достичь путем ухищрений, Королева вообразила, будто решение Месьё не могло случайно в точности сойтись с тем, что я предложил ей в Пале-Рояле. Она снова стала подозревать, будто я поддерживаю Месьё во всех его действиях. Однако дальнейшие мои поступки заставили ее пожалеть о несправедливых подозрениях, в чем она сама мне призналась.

Прежде всего на другой день, в понедельник 24 июля, я утром явился в Парламент в сопровождении множества дворян и состоятельных горожан. Принц де Конде, прибью в Большую палату, потребовал созвать ассамблею. Первый президент решительно отказал ему в этом, объявив, что не может согласиться на его требование, пока Принц не увиделся с Королем. По этому предмету начались долгие препирательства, отнявшие много времени; заседание окончилось и Принц возвратился в Сен-Мор, откуда послал Шавиньи к Месьё высказать свое неудовольствие в выражениях куда более сильных и даже гневных, нежели накануне, ибо я забыл упомянуть, что, когда Месьё сообщил Принцу о своем намерении провести несколько дней в Лимуре, Принц не изъявил особенной досады. Не знаю, что побудило его переменить мнение, знаю только, что оно переменилось, и он через Шавиньи столь решительно настаивал, чтобы Месьё возвратился в Париж, что и впрямь этого добился. Садясь в карету, Месьё послал ко мне Жуи, чтобы приказать мне передать Королеве: она, мол, вскоре убедится – он возвращается ради ее же блага.

Я в точности исполнил данное мне поручение; но поскольку Жуи сказал мне, что Шавиньи удалось уговорить Месьё, только запугав его принцем де Конде, я опасался, как бы страх этот в дальнейшем не побудил Месьё истолковать свое обещание послужить Королеве в духе, не могущем прийтись ей по вкусу; вот почему я полагал уместным заверить ее более решительно и определенно не столько в преданности Месьё, сколько в моей собственной. Она почувствовала это и отнеслась к моим словам с доверием, какое является почти всегда, когда людям сулят то, что обещает принести скорые плоды. Это она и объявила Месьё, который прибыл к ней тотчас по возвращении в Париж и пытался уверить ее, будто вернулся из одного лишь страстного желания умерить и утишить, как он выражался, необузданные порывы принца де Конде. Не добившись от него подробных сведений о том, что же именно он станет делать для этой [399]цели назавтра в Парламенте, Королева воскликнула своей визгливой фистулой: «В будущем вы всегда на моей стороне, в настоящем – всегда мой противник». Потом она стала ему грозить, потом браниться. Месьё оробел; не воспрянул он духом и у себя во дворце, где, едва он успел возвратиться, Мадам осыпала его самыми яростными упреками. Я, со своей стороны, также не старался отвратить его взгляд от бездн, которые отверзла перед ним его супруга. Шавиньи же в особенности устрашил его ненавистью народа; он утверждал, что Месьё неминуемо навлечет ее на себя, если выразит хоть малейшее несогласие с принцем де Конде, чьи действия все обращены против Кардинала.

Мадам, знавшая чувствительность Месьё или, лучше сказать, слабость в отношении народа, которым его чуть что пугали как жупелом, предложила сделать так, чтобы Королева вновь заверила Парламент насчет декларации против Кардинала и безвозвратной отставки министров. «И насчет гарантий безопасности для принца де Конде», – прибавил Месьё. Мадам, которой он сотни раз твердил, что ничего на свете не боится так, как возвращения Принца, при этих его словах вышла из себя. «Можно подумать, – воскликнула она, – будто вам нравится все время действовать противно своему интересу и своим замыслам». Наконец Месьё сказал, что на сей раз он все еще связан словом, но намерен от него освободиться, и после предстоящей ассамблеи, где он должен присутствовать, ибо не сумел отказать в этом Принцу, он непременно уедет в Лимур, чтобы поправить свое расстроенное здоровье, а принц де Конде, мол, пусть выпутывается как знает. Он прибавил, что Королеве, со своей стороны, следовало бы убедить Парламент не придавать веры знакам милости, какие двор тысячу раз в день на глазах у всех оказывает Мазарини. Мадам в тот же вечер уведомила Королеву обо всем, что произошло между нею, Месьё и мною, а Первый президент, к которому Королева тотчас послала де Бриенна, сообщил Ее Величеству, что и в самом деле было бы весьма кстати, если бы она наутро послала в Парламент именной указ с повелением отправить к ней в одиннадцать часов депутацию, в своем присутствии через канцлера объявила бы депутатам, что в минувшие дни ожидала их прихода к канцлеру, дабы вместе с ним составить декларацию против кардинала Мазарини, и присовокупила бы, что призвала депутатов, дабы поручить им блюсти королевское слово, данное принцу де Конде в том, что он может пребывать в Париже, не страшась никакой опасности: она не имеет намерения арестовать его, а г-да Сервьен, Ле Телье и Лионн отставлены навсегда, без надежды на возвращение. Вот что Первый президент сообщил Королеве письмом, просив г-на де Бриенна заверить Ее Величество, что с помощью подобного ее заявления он принудит Его Высочество принца де Конде к сдержанности. Именно так он выразился.

На другой день, в среду, 26 июля, палаты собрались на ассамблею. Церемониймейстер двора Сенто доставил именной указ, о котором только что шла речь. Первый президент отправился в Пале-Рояль, взяв с собою двух советников от каждой палаты. Канцлер сделал объявление, о [400]котором говорилось выше, Королева прибавила к нему то, о чем я уже упомянул. Месьё отбыл в Лимур, предупредив, что вернется лишь в понедельник через неделю, а принц де Конде, весьма расширивший и умноживший свой придворный штат, не стал возвращаться в Сен-Мор, и в сопровождении многочисленной свиты с большой торжественностью проследовал в Отель Конде, где и остался.

Не правда ли, вот уже некоторое время вы хотите расспросить меня о подробностях или, лучше сказать, о подоплеке того, что происходило в огромной машине, именуемой партией Принца, движения которой показались вам, если я не ошибся, столь причудливыми, что вы любопытствуете узнать, какие пружины ею управляли. Мне невозможно удовлетворить вашему любопытству, ибо множество обстоятельств я запамятовал и помню лишь, что бесчисленные разнородные интересы раздирали ее целое и отдельные части; даже в ту пору они так затемняли смысл происходящего, что я не мог его уразуметь. Устремления и интриги герцогини де Лонгвиль, герцога Буйонского, г-на де Тюренна, герцога Немурского, господ де Ларошфуко и де Шавиньи, не только отличные друг от друга, но и друг другу противодействующие, создавали хаос неизъяснимый. Мне известно, что даже те, кто всей душой участвовал в их деле, признавались, что не могут разобраться в этой путанице. Мне известно, что Виоль в последний день июля описываемого года объяснил одному из самых закадычных своих друзей, по каким причинам г-жа де Лонгвиль отправилась 28 июля в Монрон, а Круасси 4 августа объяснил эту же самую поездку человеку, которого ни за что на свете не хотел бы обмануть, причинами совершенно обратными 381. Я припоминаю десятки обстоятельств подобного рода, и они только подтверждают мне, что я вправе уверить вас – вздумай я доискиваться смысла поступков принца де Конде и его сторонников, я начертил бы вам весьма неполную картину предположений, какие мы каждое утро составляли наугад и от которых к вечеру наобум отказывались.

Поскольку Фронда отличалась большим единением, сторонники враждебной партии, без сомнения, могли судить о ней с большей верностью. Однако я убежден, что и они принуждены были бы часто сбиваться, вздумай они связно и последовательно описать каждый шаг, предпринятый ею во время этих волнений. Я даю вам правдивый отчет в том, что знаю наверное, но из почтения к вам и желания ни в чем не погрешить против истины, предпочитаю изложение неполное изложению недостоверному. Вот почему я лишь бегло коснулся того, что происходило в Сен-Море. Из того, что об этом говорилось в ту пору, можно было бы составить томы, и одно лишь решение г-жи де Лонгвиль удалиться в Берри вместе с принцессой де Конде вызвало столько различных слухов и толков, сколько нашлось мужчин и женщин, желавших об этом судить. Возвращаюсь, однако, к тому, что происходило в Парламенте.

Я уже сказал вам ранее, что герцог Орлеанский принял решение во второй раз уехать в Лимур. Принц де Конде, узнав об этом, явился к нему вечером в десять часов, чтобы выразить Месьё свою досаду; уступив [401]Принцу, герцог послал уведомить Первого президента, что в ближайший понедельник явится в ассамблею. Но обещание это он дал лишь по малодушию и потому что не мог противоречить Принцу, очутившись с ним лицом к лицу, а в воскресенье сказался больным и послал объявить, что в понедельник быть не может. Во вторник утром Принц, нашед в Большой палате нескольких советников Апелляционных палат, потребовал созвать ассамблею. Первый президент отказался, сославшись на отсутствие Месьё. Начался ропот, герцогу Орлеанскому не преминули донести о нем, еще преувеличив его. Шавиньи расписал, как принц де Конде выступает во всем своем великолепии в сопровождении многочисленной прислуги и огромной свиты. Месьё решил, что Принц перетянет на свою сторону народ, если сам он не явится в Парламент, чтобы принять участие в выкриках против Кардинала. Он узнал, что в воскресенье вечером на улице Сент-Оноре какие-то женщины кричали у дверцы королевской кареты: «Долой Мазарини!» Ему стало известно, что принц де Конде встретился с Королем на прогулке, и Принца сопровождала свита, никак не меньшая, чем у Короля 382; словом, Месьё испугался, возвратился во вторник в Париж и в среду 2 августа явился во Дворец Правосудия, где я находился со всеми моими друзьями и множеством зажиточных горожан. Первый президент доложил обо всем, что произошло 26 числа минувшего месяца в Пале-Рояле, особенно восхваляя великую милость Королевы, поручившей Парламенту блюсти гарантии безопасности, данные ею принцу де Конде. Затем он спросил Принца, видел ли тот Короля. Принц ответил, что не видел, что он вовсе не считает себя в безопасности; ему стало известно, и притом из верных рук, что с некоторых пор происходят тайные совещания, имеющие целью его арестовать – в свое время и в надежном месте он назовет, мол, зачинщиков этих сговоров. При последних словах он взглянул на меня так властно, что все взоры обратились на меня. Принц объявил далее, что нынче вечером в Париже ожидается приезд из Брюля Ондедеи, что Барте, Фуке, Силон и Браше непрестанно туда ездят, что несколько дней назад герцог де Меркёр сочетался браком с девицей Манчини, что маршал д'Омон имеет повеление разгромить полки принцев де Конде, де Конти и герцога Энгиенского и это повеление – единственная причина, воспрепятствовавшая принцам присоединиться к армии Короля 383. По окончании речи Принца Первый президент заговорил о том, сколь прискорбно ему видеть, что Принц явился в этот зал, прежде чем нанести визит Королю, – это наводит на мысль, будто он желает противопоставить одной власти другую. Слова эти разгневали принца де Конде; желая их опровергнуть, он объявил, что те, кто его обвиняет, поступают так лишь в своекорыстных видах. На это Первый президент возразил с гордостью, что он никогда их не имел, но отчетом в своих действиях обязан одному лишь Королю. После чего он пространно описал бедствия, какими угрожают государству распри в королевской семье, и, воззвав к Принцу, произнес патетическим голосом: «Неужели, сударь, Вас самого не объял священный трепет при мысли о том, что произошло в минувший [402]понедельник на прогулке?» Принц ответил ему, что он в отчаянии, но все это вышло по воле случая, в котором он не повинен, ибо не предполагал, что может встретить Короля, возвращающегося с купанья в столь холодную погоду.

В эту минуту два недоразумения едва не повернули ход дела, обратив его против меня. Месьё, услышав громкие рукоплескания, – а ими были встречены слова Принца, ибо присутствующим и впрямь понравилось, как он защищался от последнего упрека, который сам по себе выставлял его в довольно невыгодном свете, – так вот Месьё, услышав рукоплесканья палат, не понял, что они относились лишь к этому предмету: он вообразил, что большинство собравшихся разделяет мнение Принца об опасности, угрожающей его особе. Испугавшись, как бы подозрение в соучастии не пало и на него, Месьё, чтобы отклонить это подозрение, поспешил признать, что тревога Принца на сей счет не лишена основания, что слухи о женитьбе герцога де Меркёра справедливы, и с Мазарини продолжают поддерживать постоянные сношения. Первый президент, видя, что Месьё как бы подтверждает слова Принца насчет грозящей ему опасности, сказанные в той самой речи, которою Принц намекнул на меня, вообразил, будто Месьё от меня отступился, и поскольку г-н Моле был расположен к принцу де Конде куда более, нежели ко мне, хотя ко двору он был привержен более, нежели к Принцу, он, вдруг резко повернувшись налево, спросил: «Ваше мнение, господин Старейшина?» Он не сомневался в том, что в обсуждении, предметом которого станет безопасность принца де Конде, многие голоса меня осудят.

Я сразу разгадал его умысел, который привел меня в сильное замешательство, однако ненадолго, ибо я вспомнил, как поступил Франсуа де Гиз в этом самом Парламенте, когда принц Луи де Конде принес жалобу на тех, кто в царствование Франциска II едва не довел его до эшафота 384. Луи де Конде объявил палатам, что готов забыть свой титул принца крови, чтобы биться на поединке с теми, кто был причиной его ареста; тогда де Гиз, на которого он намекал, обратился к Парламенту, прося ходатайствовать за него перед Принцем, чтобы тот оказал ему милость, взяв его в секунданты на этой дуэли. Поскольку мой черед выступать был тотчас следом за членами Большой палаты, я успел хорошенько обдумать эту мысль, тем более удачную, что я понимал: мне первому придется заговорить об этом предмете, ибо добрейшие старцы не способны сказать ничего дельного, когда им приходится объявлять свое мнение о том, к чему они не приготовились заблаговременно. Я не ошибся в своих расчетах. Старейшина стал увещевать принца де Конде изъявить свою преданность Королю; Бруссель произнес речь против Мазарини; Шанрон слегка коснулся этого предмета, но столь бегло, что дал мне повод притвориться, будто он не был затронут, и попросить в моей речи прощения у выступивших передо мной ораторов, если я позволю себе высказать удивление, что они не придали, по крайней мере на мой взгляд, должного значения важности этого вопроса: безопасность принца де Конде в нынешних [403]стоятельствах означает безопасность государства, и сомнения, высказанные на сей счет, могут дать повод к прискорбным следствиям. В заключение я предложил поручить генеральному прокурору предать суду тех, что тайком устраивает сговоры, дабы арестовать Принца. Принц первый рассмеялся, услышав мои слова. Почти весь Парламент последовал его примеру. Я, сохраняя серьезность, продолжал свою речь, прибавив, что в остальном я придерживаюсь мнения г-на де Шанрона, который предложил: внести слова Королевы в реестр; всем Парламентом просить Его Высочество нанести визит Королю; послать за герцогом де Меркёром, дабы он в следующий понедельник сообщил Парламенту все, что касается его якобы совершившегося брака; привести в исполнение указы против слуг Кардинала; Ондедеи – арестовать, а Барте, Браше, аббата Фуке и Силона вызвать в Парламент к советникам Брусселю и Менье, дабы они ответили на обвинения, какие может представить против них генеральный прокурор.

Предложение принято было единогласно. Принц объявил, что он совершенно удовлетворен, ибо только на этих условиях и может чувствовать себя в безопасности. После обеда Месьё повез его к Королю и Королеве, оба приняли его с большой холодностью, а Первый президент сказал вечером г-ну де Тюренну, от которого я это узнал впоследствии, что, если бы Принц не упустил мяча, который г-н Моле послал ему утром, Его Высочество выиграл бы у меня пятнадцать очков. И впрямь, были во время этого заседания минуты две или три, когда жалобы принца де Конде возбудили в Парламенте впечатления и мысли, от которых мне стало не по себе; я рассеял первые и изменил вторые способом, который я вам описал, а это служит подтверждением того, что я говорил вам неоднократно: в подобного рода собраниях все решает мгновение.

Нападки на брачный союз герцога де Меркёра несомненно уязвили Королеву гораздо глубже, нежели другие более важные и более ощутительные удары, нанесенные ее власти. Она послала за мной, она поручила мне заклинать от ее имени Месьё, чтобы делу не дали хода. Она сама просила о том Месьё со слезами на глазах, явственно доказав, что все, могущее, по ее мнению, особенно близко задеть Кардинала, было и останется чувствительным для нее самой. Ле Телье сумел отговорить Королеву от ее намерений, написав ей, что, если, мол, мятежники занимаются таким вздором, это великая удача и ей следует радоваться, тем более что все это буря в стакане воды, и он готов поручиться: она утихнет через четыре дня, их же самих сделав посмешищем, ибо в действительности против этого брака ничего предпринять нельзя. Королева наконец, хотя и не без труда, уразумела эту истину и согласилась, чтобы герцог де Меркёр явился во Дворец Правосудия.

Понедельник 7 августа. Все произошедшее в связи с упомянутым делом в этот день и в последующий столь маловажно, что не стоит вашего внимания. Отмечу лишь, что герцог де Меркёр отвечал вначале как Жан Дусе 385, на которого он и впрямь смахивал всеми своими повадками; [404]однако ему так долго докучали вопросами, что он наконец распалился и привел Месьё и принца де Конде в большое замешательство, объявив про первого, что он три месяца сряду убеждал его согласиться на этот брак, а про второго, что он дал на него определенное и решительное согласие. Большая часть двух названных заседаний прошла в спорах и объяснениях; в конце последнего из них прочитана была декларация против кардинала Мазарини, которую отослали назад канцлеру, ибо в ней не было сказано, что Кардинал помешал мирным переговорам в Мюнстере и принудил Короля, совершив поход в Бордо, осадить город вопреки мнению герцога Орлеанского. Требовали также указать, что одной из причин, по какой он распорядился арестовать принца де Конде, был отказ Принца дать согласие на брак герцога де Меркёра с мадемуазель Манчини.

Королева, взбешенная тем, что принц де Конде продолжает являться в Париже со свитой более многочисленной и блистательной, нежели свиты Короля и Месьё, а Месьё по-прежнему непрестанно колеблется – Королева, говорю я, доведенная почти до отчаяния, решилась пойти ва-банк. Г-н де Шатонёф поддержал ее в этом намерении. Утвердила ее в нем грозная депеша из Брюля. Королева напрямик объявила Месьё, что так далее продолжаться не может, и она желает, чтобы он без обиняков высказался за нее или против. Она потребовала от меня в его присутствии, чтобы я сдержал данное ей слово, не колеблясь выступить против Принца, если он будет продолжать действовать, как начал. Месьё, видя, что я готов исполнить дело, за которое ранее обещал взяться с его согласия, решил приписать себе честь моего поступка, полагая, что, послужив Королеве таким способом, избавится от необходимости служить ей собственной особой, которую он в силу своей натуры не любил подвергать опасности. Он привел десятки доводов, убеждая Ее Величество, что ему не следует показываться более в Парламенте. Он утверждал, будто мое присутствие во Дворце Правосудия, которое привлечет туда большую часть его приближенных, и без того покажет Парламенту и народу, на чьей он стороне и каковы его намерения. Королева легко примирилась с отсутствием Месьё, хотя сделала вид, будто весьма им раздосадована. Этот случай рассеял последние ее сомнения, доставив ей возможность убедиться, что я искренне предан ее интересам. Она увидела, что я, не коле6лясь, готов исполнить все, что ей обещал. Тут-то она и сказала мне милостивые слова, о которых я, кажется, упомянул выше. Она даже снизошла до того, что без всякого притворства и от чистого сердца просила у меня прощения за то, что с недоверием относилась к моим поступкам и была ко мне несправедлива (так она сама выразилась). Она пожелала, чтобы я обсудил с г-ном де Шатонёфом его предложение не довольствоваться, как прежде, одной только защитой, а повести в Парламенте атаку против принца де Конде.

Я расскажу вам, к чему привело это предложение, но прежде объясню, что побудило Королеву возыметь ко мне доверие большее, нежели до сих пор. Переметчивость Месьё столь сильно ее насторожила, что она порой не знала, кого в ней винить, а министры, кроме Лионна, которого она [405]люто ненавидела, поддерживая с ней постоянные сношения, всеми силами старались ей внушить, будто на самом деле Месьё действует лишь по моему наущению. Но некоторые его поступки показались ей столь непоследовательными и столь противными моим правилам, что она не могла отнести их на мой счет; знаю, что однажды она так написала об этом Сервьену: «Я отнюдь не даюсь в обман коадъютору, но далась бы в обман вам, поверь я всему, что вы мне о нем сегодня сообщаете». Барте рассказывал мне, что она писала это в его присутствии, но он не помнил, по какому поводу. Когда терпение ее истощилось и она решила, следуя советам де Шатонёфа и позволению, полученному из Брюля, атаковать принца де Конде, она была весьма довольна, что может на меня положиться. Она искала подтверждения этому с большим рвением, нежели ранее, и вот вам доказательство. Однажды, в день какого-то праздника ордена кармелиток, она пригласила с собой в их монастырь 386герцогиню Орлеанскую, по выходе от причастия заставила ту дать клятву, что она правдиво ответит на ее вопрос, а потом спросила, верно ли я служу ей при Месьё. Мадам по чистой совести отвечала Королеве, что во всем, не имеющем касательства до возвращения Кардинала, я служу Ее Величеству не только верно, но и усердно. Королева, которая знала и ценила истинное благочестие герцогини, поверила ее словам, тем более сказанным в такую минуту.

По счастью, вышло так, что на другой день мне представился случай объяснить мои намерения Королеве в присутствии Месьё; я сделал это не колеблясь и так, что слова мои ей понравились; в особенности тронуло ее, что Месьё, который до сих пор не слишком твердо исполнял некоторые обещания, ей данные, на сей раз не предал ее, или, по крайней мере, предал не столь безусловно, как в других случаях. Принц де Конде, несмотря на все свои старания, оказался не в силах привести Месьё в Парламент, и Королева приписала моей ловкости то, что я уже в ту пору объяснял и поныне объясняю боязнью Месьё оказаться замешанным в схватку, которой он мог ожидать в скором времени, видя, как разгневана Королева и зная, что я ей теперь обещал. Возвращаюсь, однако, к совещанию, какое по велению Королевы я имел с г-ном де Шатонёфом.

Я встретился с ним в Монруже вместе с президентом де Бельевром, составившим под его диктовку бумагу, которую по предложению де Шатонёфа Королева должна была послать Парламенту и которая, правду сказать, казалась писанной не чернилами, а желчью. Г-ну де Шатонёфу, как я говорил выше, через несколько недель предстояло стать главой Совета, и к его злобному и необузданному нраву в этом случае примешивался еще и жестокий страх, как бы принц де Конде, примирившись с двором, не сделался помехой его новому назначению. Полагаю, что соображение это усугубило язвительность его стиля. Я откровенно высказал ему свое мнение на сей счет. Президент де Бельевр меня поддержал; тот смягчил некоторые выражения, ничего не изменив в существе послания. Я отнес письмо Королеве, которая нашла его слишком мягким. Она переслала его через меня Месьё, который нашел его слишком резким. Первый [406]президент, которому она вручила письмо через де Бриенна, нашел, что в него переложено уксуса, сам он добавил в него соли, – так он выразился, возвращая его де Бриенну, после того как полдня продержал у себя. Вот что вкратце составляло содержание этого документа 387: упреки дому де Конде, осыпанному милостями двора; неудовольствие поведением принца де Конде со времени его освобождения; перечень поступков, в которых это поведение обнаружилось, – заговоры в провинции, укрепление гарнизонов в принадлежащих Принцу крепостях, отъезд герцогини де Лонгвиль и принцессы де Конде в Монрон и пребывание испанцев в Стене; сговор Принца с эрцгерцогом; его отказ присоединить свои войска к войскам Короля. Начало этого послания было украшено торжественным заверением никогда не призывать обратно кардинала Мазарини, а конец венчало обращение к верховным палатам и парижскому муниципалитету, призывающее их хранить верность монархии.

В четверг, 17 августа, в десять часов утра, послание это в присутствии Короля, Королевы и всех знатных особ, находившихся при дворе, читано было представителям Парламента, приглашенным в Пале-Рояль, а после обеда та же церемония была повторена в том же дворце для Счетной палаты, Палаты косвенных сборов и для купеческого старшины.

В пятницу, 18 числа, принц де Конде с большой свитой явился в ассамблею палат, собравшуюся по случаю принятия нового советника. Он объявил палатам, что пришел просить правосудия, ибо его очернили клеветой в глазах Королевы; если его найдут виновным, он готов понести наказание, но если признают невинным, он требует наказать наветчиков; и поскольку ему не терпится поскорее оправдаться, он просит корпорацию не мешкая послать депутатов к герцогу Орлеанскому, дабы просить его пожаловать в Парламент. Принц полагал, что Месьё не сможет устоять перед торжественным приглашением Парламента, – он ошибся; Менардо и Дужа, которых тотчас к нему послали, в ответ сообщили только, что Его Королевскому Высочеству отворили кровь и он не знает, когда здоровье позволит ему присутствовать в заседаниях. По выходе из Парламента принц де Конде отправился к Месьё. Он говорил с ним тоном почтительно-высокомерным, и Месьё, конечно, испугался, ибо более всего на свете боялся оказаться среди тех, на кого, как на тайных пособников Мазарини, обращен гнев Принца. Он подал Принцу надежду, что, быть может, завтра явится в ассамблею. Я заподозрил это в полдень по случайно о6ро-ненному им замечанию. Я принудил Месьё изменить решение, убедив его, что после такого шага все попытки умилостивить Королеву будут бесполезны, и, главное, как бы невзначай дав ему понять, что находиться в Парламенте опасно, ибо там в нынешних обстоятельствах неминуемо возникнут стычки и схватки.

Эта мысль так поразила воображение Месьё, что ни Принц, ни Шавиньи, которые весь вечер по очереди к нему приступали, не могли добиться, чтобы, сдавшись на их уговоры, он назавтра явился в Парламент. Правда, к одиннадцати вечера домогательства Гула вынудили Месьё [407]подписать записку, которой он объявлял, что отнюдь не одобряет послания, читанного по повелению Королевы представителям верховных палат и обращенного против принца де Конде, в особенности ту его часть, где Принца обвиняют в сговоре с Испанией. В этой же записке Месьё отчасти находил оправдания тому, что испанцы все еще находятся в Стене и войска Принца не присоединились до сих пор к армии Короля. Месьё подписал записку, уговаривая самого себя, что это безделица, и на другой день объявил Королеве, что надо, мол, было дать потачку Принцу в такой малости, поскольку в нынешних обстоятельствах Королеве самой выгодно, чтобы Месьё не порывал окончательно с Принцем, и таким образом мог содействовать примирению, когда она сочтет его уместным. Королева, весьма довольная происшествиями, свершившимися утром того самого дня, пожелала отнестись к речам Месьё благосклонно, когда после обеда он обратился к ней с этими словами, и мне и в самом деле показалось вечером, что записка, писанная Месьё, нисколько ее не разгневала. Между тем, на мой взгляд, он никогда не давал ей большего повода к неудовольствию. Но я уже не в первый раз замечаю, что люди не склонны сердиться, когда обстоятельства им благоприятствуют. Обстоятельства же, которые повлекла за собой ассамблея, состоявшаяся в субботу 19 числа, были следующими.