Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Кардинал де Рец

Соавторы: Жан Франсуа Поль де Гонди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 79 страниц)

Я уже говорил вам, что принц де Конде удалился в Сен-Мор б июля 1651 года.

Седьмого июля принц де Конти явился в Парламент объяснить причины, по каким Принц, его брат, счел необходимым удалиться из Парижа. Он говорил в самых общих выражениях о том, что до Принца с разных сторон дошли слухи об умыслах двора против его особы. Потом объявил, что брат его не может чувствовать себя в безопасности при дворе до тех пор, пока не будут отставлены Ле Телье, Сервьен и Лионн. Он гневно жаловался на то, что Кардинал пытался завладеть Брейзахом 363и Седаном, и в заключение сообщил Парламенту, что принц де Конде прислал со своим приближенным письмо. Первый президент ответил принцу де Конти, что принцу де Конде более пристало самому пожаловать в Парламент. Ввели посланца Принца; он вручил Парламенту письмо, которое ничего не прибавило к тому, что уже сказано было принцем де Конти. Тогда Первый президент известил Парламент, что в пять часов пополудни [365]Королева прислала к нему одного из придворных уведомить его об этом письме Принца и приказать передать Парламенту: Ее Величество желает, чтобы впредь, до изъявления ее воли, верховная палата не приступала к прениям. Герцог Орлеанский прибавил, что по чистой совести может подтвердить: Королева и в мыслях не имела арестовать принца де Конде; гвардейцы, вызванные в предместье Сен-Жермен, оказались там для того лишь, чтобы содействовать провозу через городскую заставу партии вина, которую желали избавить от обложения пошлиной, и, наконец, Королева никоим образом непричастна к тому, что произошло в Брейзахе. Словом, Месьё говорил так, как если бы был преданнейшим другом Королевы. Когда после заседания я взял на себя смелость спросить его, не опасается ли он, что Парламент попросит его поручиться за безопасность принца де Конде, если уж он столь определенно утверждает, будто в ней уверен, он ответил мне в большом смущении: «Приходите ко мне, я вам все объясню». Давая подобные заверения, Месьё подвергал себя немалому риску, и Первый президент, в эту пору всей душой служивший интересам двора, очень ловко уберег его от опасности, отвлекши Машо, который заговорил было о таком поручительстве; г-н Моле попросту обратился к Месьё с покорной просьбой успокоить принца де Конде на сей счет и попытаться уговорить его вернуться ко двору. Он постарался также протянуть время, чтобы пришлось перенести ассамблею на другой день, а покамест постановили только доставить письмо принца де Конде Королеве. Однако вернусь к тому, что сказал мне Месьё по возвращении в Орлеанский дворец. Он отвел меня в библиотеку, запер дверь на ключ и в волнении бросил шляпу на стол. «Одно из двух, – воскликнул он с проклятьем, – или вы большой простофиля, или я большой дурак. Как по-вашему, хочет Королева, чтобы принц де Конде возвратился ко двору?» – «Да, Ваше Королевское Высочество, – ответил я без колебаний, – но только, если его можно будет взять под стражу или убить». – «Нет, – возразил он мне, – она в любом случае хочет, чтобы он вернулся в Париж. Спросите у вашего друга, виконта д'Отеля, что он передал мне сегодня от ее имени при входе в Большую палату». А тот передал Месьё следующее: маршал Дю Плесси-Прален, его брат, в шесть часов утра получил приказание Королевы просить Месьё от ее имени заверить Парламент, что принцу де Конде не грозит никакая опасность, если он соблаговолит возвратиться ко двору. «Так далеко я не пошел, – прибавил Месьё, – ибо по тысяче причин не желаю быть ее поручителем, впрочем, ни тот, ни другая у меня этого не требовали. Но, по крайней мере, вы видите сами, – продолжал он, – я должен был сказать хотя бы то, что сказал, и еще вы видите, сколь приятно иметь дело со всеми этими людьми. Позавчера Королева объявила мне, что либо ей, либо принцу де Конде должно убраться с дороги, а сегодня она желает, чтобы я вернул его, поручившись Парламенту своим честным словом за его безопасность. Принц де Конде утром покинул столицу, чтобы избежать ареста, но я готов держать пари – при нынешнем обороте дел не пройдет и двух дней, как он возвратится 364. Вот возьму и [366]уеду себе в Блуа, а там хоть трава не расти». Хорошо зная Месьё, и к тому же извещенный, что Раре, который, состоя на службе у Месьё, был предан принцу де Конде, накануне рассказывал, сколь твердо полагаются в Сен-Море на Орлеанский дворец, я ни на минуту не усомнился: гнев Месьё вызван его смущением, а оно проистекает от уверений, какие он сам поспешил высказать Принцу, полагая, что они его ни к чему не обязывают, ибо был убежден, что тот не вернется ко двору. Увидев, что Королева, вместо того чтобы продолжать борьбу с Принцем, заверяет Принца, будто ему ничего не грозит, в случае если он пожелает вернуться в Париж, и потому решив, что она может пойти на уступки и вслед за удалением Кардинала удалить также Ле Телье, Сервьена и Лионна, Месьё испугался; он вообразил, что Принц при первом удобном случае возвратится в Париж и воспользуется слабостью Королевы не для того, чтобы и впрямь сбросить ее министров, но чтобы выказать ей свою преданность, примирившись с двором, и извлечь для себя из этого пользу, оплатив ее тем, что в угождение Королеве согласится вернуть министров. Рассудив так, Месьё вообразил, будто должен всеми способами умилостивлять Королеву, которая накануне попрекнула его, что он все еще сохраняет дружбу к принцу де Конде. «И это после всего, что он против вас учинял, – объявила Королева, – не говоря уже о том, о чем я вам еще не рассказывала». Благоволите заметить, что она ни разу не высказалась об этом предмете более определенно, – полагаю, потому что слова ее были ни на чем не основаны. Месьё, только что поручивший маршалу де Грамону передать Принцу всевозможные учтивости и заверения в том, что ничто не угрожает его особе, ибо маршал де Грамон того же седьмого июля после полудня совершил поездку в Сен-Мор, о которой я упоминал выше и которая накануне была одобрена Королевой, – так вот Месьё, исполнив то, чего желала Королева, и в то же время всячески поручившись Принцу, что тот в совершенной безопасности, вообразил, будто и самого себя уберег от опасности, грозившей ему с обеих сторон. Вот таким образом всегда и попадают впросак робкие души. У страха глаза велики, он всегда облекает плотью их собственные фантазии – им кажется явью то, что они приписывают замыслу врагов, и, боясь беды, которая им всего лишь мерещится, они неизбежно попадают в самую настоящую беду.

Вечером б июля Месьё почудилось, будто Королева склонна примириться с принцем де Конде, хотя она и уверяла его в обратном, а ему было известно, что Принц расположен к примирению с Королевой. Малодушие внушило ему мысль, что готовность эта уже 8 июля принесет свои плоды – основываясь на этом ложном убеждении, он 7 июля предпринял шаги, которые можно было бы оправдать лишь в том случае, если бы примирение состоялось 5 числа. К концу нашей с ним беседы я вынудил его самого это признать, приперев его к стенке таким рассуждением. «Вы опасаетесь возвращения Его Высочества Принца ко двору, – сказал я, – ибо полагаете, что он подчинит Королеву своей власти. Верный ли Вы избрали способ удалить его от двора, распахнув перед ним все двери и [367]самому поручившись за его безопасность? Впрочем, быть может, Вы желаете, чтобы он вернулся, надеясь тем скорее его погубить? Но я не верю, что Вы способны таить подобный умысел против человека, которому Вы дали слово перед лицом всего Парламента и всего королевства. Тогда, быть может, Вы хотите, чтобы он вернулся, дабы содействовать его истинному примирению с Королевой? Отличная мысль, если только Вы уверены вполне, что они не сговорятся друг с другом против Вас самого, как это уже случилось совсем недавно. Впрочем, я полагаю, Ваше Королевское Высочество озаботились принять все надлежащие предосторожности». Месьё, который ничем не озаботился, устыдился убедительного моего рассуждения. «Пренеприятная история, – сказал он мне. – Что же мне, однако, теперь делать? Они все столкуются друг с другом, а я, как и в прошлый раз, останусь совсем один». – «Если Ваше Королевское Высочество, – ответил я ему, – прикажет мне поговорить от Вашего имени с Королевой в выражениях, какие я позволю себе Вам посоветовать, осмелюсь поручиться, что Вы в самом скором времени сможете, по крайней мере, разобраться в том, как обстоят ваши дела». Месьё предоставил мне свободу действий, что делал всегда весьма охотно, оказавшись в затруднительном положении. Я очертил свой план, который пришелся ему по вкусу. Я объяснил ему, как я представлю дело Королеве. Месьё меня одобрил, и в тот же вечер через Габури я передал Королеве почтительнейшую просьбу позволить мне явиться в обычный час в малую галерею. Месьё, которого я через Жуи уведомил, что Королева назначила мне явиться в полночь, в девять часов вечера послал за мной в Отель Шеврёз, где я ужинал, чтобы признаться мне, что еще ни разу в жизни не попадал в такой переплет; он каялся в своей оплошности, но как, мол, было не совершить ее, когда все словно сговорились сбивать его с толку: принц де Конде в семь утра прислал к нему Круасси, чьи слова внушили Месьё уверенность, что Принц не намерен возвращаться в Париж, а Шавиньи в семь часов вечера говорил с ним так, что Месьё полагает – быть может, в ту минуту, когда мы ведем наш разговор, Принц уже прибыл. Странная женщина, Королева, – прибавил Месьё, – накануне она утверждала, будто очень рада, что принц де Конде убрался из столицы, и заверения, с какими она намерена послать к нему маршала де Грамона, служат лишь для отвода глаз, а нынче в шесть часов утра она объявила, что надо употребить все силы, чтобы убедить Принца вернуться; вот Месьё и послал за мной, чтобы еще раз просить меня в разговоре с Королевой взвешивать каждое слово. «Ибо я отлично вижу, – объявил он, – она собирается примириться с Принцем, и потому я не хочу ссориться ни с нею, ни с ним». Я пытался внушить Месьё, что самый верный способ поссориться с обоими – это отказаться от того, что он уже решил или, по крайней мере, одобрил, а именно: заставить Королеву объясниться. Он долго препирался со мной из-за мелочных оттенков решения, принятого в полдень, и я снова убедился, что ничто так не помрачает разум, как страх, и те, кто им одержим, неизменно сохраняют приверженность к выражениям, какие он им [368]диктует, не в силах отрешиться от этих выражении, даже если эти люди удерживаются или, лучше сказать, если их удается удержать от поступков, на которые страх их толкает. Мне случалось наблюдать это три или четыре раза в жизни. Мы с Месьё спорили более насчет оборотов, к каким я прибегну в своей речи, нежели насчет смысла, касательно которого, мне казалось, я его почти уже убедил, когда вошел маршал де Грамон, только что доложивший Королеве о своей поездке в Сен-Мор, мною уже упомянутой; поскольку маршал был весьма задет тем, что Принц не пожелал принять его с глазу на глаз, он в комическом виде представил нам свое путешествие и переговоры, чем сыграл мне на руку. Месьё, как никто другой ценивший шутку, с приметным удовольствием выслушал описание собравшихся в Сен-Море Штатов Лиги 365, – так маршал назвал Совет, перед которым ему пришлось говорить. Он презабавно изобразил всех его членов, и я заметил, что насмешливая эта картина заметно умерила страх, внушаемый герцогу Орлеанскому партией Принца. Перед самым уходом де Грамона мне вручили от принцессы Пфальцской записку, из которой Месьё также понял, что намерения Пале-Рояля еще не столь определенны, чтобы пришло время опираться на них в своих действиях. Вот что от слова до слова стояло в записке: «Сделайте так, чтобы увидеться со мной после свидания с Королевой: мне необходимо с вами поговорить. Я побывала сегодня в Сен-Море, где не знают, на что могут дерзнуть, и только что покинула Пале-Рояль, где не знают, чего хотят». Я по-своему истолковал герцогу Орлеанскому эти слова, сказав ему, что, стало быть, Королева остается в прежнем расположении духа, и уверил герцога, что сумею выручить его из нынешнего затруднения, если только он ни на волос не отступит от того, что разрешил мне передать Королеве от своего имени. Он дал мне это позволение, хотя и с оговорками, на которые никогда не скупится трусость. Я отправился к Королеве и сообщил ей, что Месьё приказал мне еще раз подтвердить ей то, в чем заверил ее накануне: он не только ничего не знал об отъезде принца де Конде из Парижа, но и в высшей степени не одобряет и порицает этот отъезд; он не намерен участвовать ни в чем, что было бы противно воле Короля и Королевы; поскольку г-н Кардинал удален, Месьё никоим образом не станет поощрять уловки тех, кто для своих целей пугает народ тем, что г-на Кардинала-де могут вернуть, ибо Месьё уверен – Королева и в самом деле об этом не помышляет; принц де Конде всеми силами стремится оживить призрак г-на Кардинала, чтобы озлобить народ, а он, Месьё, хочет одного – народ успокоить; но единственный способ преуспеть в этом – дать понять, что первого министра никогда не вернут, ибо пока можно будет высказывать опасения, что он вот-вот воротится, в народе и даже в Парламенте можно поддерживать недоверие и раздражение. Я начал свою речь у Королевы с такого вступления, правду сказать, в эту минуту не вызванного необходимостью, для того лишь, чтобы увидеть, как Королева примет слова, которые в существе своем должны были быть ей весьма неприятны, и тогда судить, справедливо или нет известие, полученное мной по выходе из [369]Орлеанского дворца. Когда я садился в карету, служивший у Месьё Валон уверил меня, будто слышал, как Шавиньи шепнул Гула, что с полудня Королева держится столь непреклонно, что он опасается, не вступила ли она в тайный сговор с принцем де Конде. Я не почувствовал и намека на это ни в поведении ее, ни в речах. Она выслушала все, что я ей сказал, совершенно невозмутимо, и я скорее, нежели намеревался, принужден был перейти к истинному предмету моего посольства, а именно: почтительно просить ее раз и навсегда объяснить Месьё, как он должен держать себя с принцем де Конде, чтобы угодить Ее Величеству; чистосердечие в этих обстоятельствах служит, мол, к ее выгоде более даже, нежели к пользе Месьё, ибо любые шаги, предпринятые без обоюдного согласия, могут дать в руки Принца козыри, тем более опасные, что посеют в умах недоверие, а воистину можно сказать: единственно в доверии сейчас нужда. Тут Королева перебила меня. «В чем же я провинилась? – спросила она тоном совершенно естественным и даже, как мне показалось, добродушным. – Дала ли я повод Месьё сетовать на меня со вчерашнего дня?» – «Нет, Государыня, – ответил я. – Но Ваше Величество вчера в полдень уверили его, что весьма довольны отъездом Принца из Парижа, а нынче утром через виконта д'Отеля передали, что самая большая услуга, какую он может Вам оказать, – это убедить Принца вернуться». – «Выслушайте меня, – вдруг решительно объявила Королева, – и если я не права, я разрешаю вам сказать мне это напрямик. Вчера в полдень я уговариваюсь с Месьё, что мы лишь для виду посылаем к Принцу маршала де Грамона, обманув самого посланца, который, как вам известно, не способен хранить тайну. Вчера в полночь я узнаю, что в девять часов вечера Месьё послал Гула к Шавиньи с приказом передать от его имени Принцу, что тот может рассчитывать на его решительную поддержку и дружбу. В тот же час я узнаю, что Месьё объявил президенту де Немону о своем намерении горой стоять в Парламенте за своего кузена. Что мне оставалось делать, видя, в какое волнение повергло всех бегство Принца, как не поспешить заранее сделать некоторые шаги, чтобы защитить себя от упреков того же Месьё, который способен, не моргнув, приступить ко мне с ними завтра. Я не укоряю вас за его поведение, я знаю: вы не причастны к козням, которые строят Гула и Шавиньи, но, поскольку вы не можете им помешать, вы не должны удивляться, что я хотя бы желаю взять известные меры предосторожности. К тому же, – продолжала Королева, – признаюсь вам, я не знаю, как мне быть. Г-н Кардинал за тридевять земель отсюда, каждый толкует мне его волю на свой лад. Лионн – предатель, Сервьен желает, чтобы я завтра покинула Париж или сегодня плясала под дудку Принца, рассчитывая досадить вам; Ле Телье хочет лишь исполнять мою волю, маршал де Вильруа ждет распоряжений Его Высокопреосвященства. Тем временем принц де Конде приставил мне нож к горлу, а Месьё, в довершение всего, утверждает, будто я во всем виновата, и сетует на меня, потому что сам меня предает». Признаюсь, меня тронула речь Королевы, ибо говорила она совершенно искренне. Она заметила, что я тронут, и [370]изъявила мне свою признательность, приказав высказать ей начистоту мое мнение о положении дел. Я слово в слово воспроизвожу здесь мой ответ Королеве, ибо на другой же день записал свою речь.

«Государыня, если Ваше Величество в самом деле откажетесь от мысли о возвращении господина Кардинала, все остальное совершенно в Вашей власти, ибо все досады, какие Вам чинят, проистекают из общей уверенности, что Вы помышляете лишь о том, как его вернуть. Принц де Конде убежден, что, вселяя в Вас надежду на возвращение первого министра, он добьется от Вас всего, что ему заблагорассудится. Месьё, считая, что Принц не ошибся в своих расчетах, на всякий случай его обхаживает. В Парламенте, которому ежедневно напоминают о господине Кардинале, раздражение не утихает, в народе – усиливается. Господин Кардинал пребывает в Брюле, но имя его приносит Вашему Величеству и государству вред не меньший, нежели принесло бы его присутствие, находись он по-прежнему в Пале-Рояле». – «Это всего лишь предлог, – возразила Королева, начиная гневаться. – Разве я не заверяю вседневно Парламент, что господин Кардинал удален навсегда, без всякой надежды на возвращение?» – «Да, Государыня, – ответил я, – но я смиренно прошу Ваше Величество позволить мне заметить: ничто из того, что говорится и делается вопреки этим публичным заверениям, не остается в тайне, и четверть часа спустя после того, как господин Кардинал расторг договор, заключенный Сервьеном и Лионном о губернаторстве в Провансе, все узнали также и о том, что первая статья этого договора предусматривала возвращение его ко двору. Принц де Конде не признался Месьё, что дал согласие на возвращение господина Кардинала, но подтвердил, что Ваше Величество поставили это ему непременным условием, и рассказывает о том во всеуслышание». – «Ну, будет, будет, – сказала Королева. – Обсуждать этот вопрос бесполезно. Более того, что я уже сделала, я сделать не могу. Каких бы заверений я ни давала, люди остаются при своих подозрениях. Что ж, придется эти подозрения оправдать». – «Боюсь, Государыня, – сказал я, – в этом случае мне останется не столько советовать, сколько предсказывать». – «Предсказывайте, – тотчас отозвалась Королева, – лишь бы ваши пророчества не оказались такими, как в День Баррикад. А впрочем, – заметила она, – скажите мне, как человек благородный, что вы обо всем этом думаете? Вы, можно сказать, уже почти кардинал. Вы были бы дурным человеком, если бы желали переворота в государстве. Признаюсь вам, я не знаю, как быть. Меня окружают одни только предатели и трусы. Скажите же напрямик ваше мнение». – «Я с этого начал, Государыня, хотя это и было мне трудно, ибо я знаю: Ваше Величество принимает к сердцу все, что касается господина Кардинала. Но я не могу не повторить Вам снова: если Ваше Величество сегодня решитесь отказаться от мысли о его возвращении, завтра Вы станете править более самовластно, нежели в первый день Регентства, а если Вы будете упорствовать в желании его вернуть, Вы подвергнете опасности монархию». – «Но почему, – возразила она, – если и Месьё, и принц де Конде дадут [371]согласие на его возвращение?» – «Потому, Ваше Величество, – ответил я, – что Месьё согласится на это лишь в том случае, если государству будет грозить опасность, а принц де Конде – лишь для того, чтобы эту опасность навлечь». И тут я в подробностях обрисовал Королеве, чего ей следует остерегаться. Я изъяснил ей, что отторгнуть Месьё от Парламента невозможно, а склонить на свою сторону Парламент в этом вопросе можно, лишь прибегнув к силе, но это грозит пошатнуть трон. Я наглядно представил ей непомерность притязаний принца де Конде, герцога Буйонского и г-на де Ларошфуко. Я неопровержимо доказал, что, пожелай она, она единым словом рассеет мрачные и грозные тучи, если только слово ее будет искренним. Заметив, что она тронута моими речами и ей в особенности понравилось то, что я говорил об укреплении ее власти, я решил, что настала минута растолковать ей, сколь чистосердечны мои побуждения. «Дай Бог, Государыня, – начал я, – чтобы Вашему Величеству угодно было приступить к укреплению своей власти, принеся в жертву меня самого. Вам сто раз на дню повторяют, будто я лелею мечту стать министром 366, господин Кардинал затвердил тоже: “Он зарится на мое место”. Но неужто, Государыня, меня считают глупцом, способным вообразить, будто первым министром можно сделаться через участие в мятеже, и я столь мало знаю твердость Вашего Величества, что надеюсь снискать Ваше благорасположение силой оружия? Однако, если толки о моих притязаниях на звание министра – всего лишь вздорные сплетни, притязания остальных лиц, увы, существуют на деле. Принц де Конде уже получил Гиень, но хочет получить Бле для господина де Ларошфуко и Прованс для своего брата. Герцог Буйонский желает владеть Седаном, виконт де Тюренн – командовать армией в Германии. Герцог Немурский добивается Оверни, Виоль хочет стать государственным секретарем. Шавиньи хочет сохранить свою должность, а я, Государыня, домогаюсь кардинальской шапки. Угодно ли Вашему Величеству пренебречь всеми нашими притязаниями и поступить сообразно лишь с Вашей собственной волей и выгодой? Для этого Вам должно раз и навсегда отослать господина кардинала Мазарини в Италию, пресечь все сношения, какие с ним поддерживают частные лица, чистосердечно опровергнуть еще живые и даже множащиеся со дня на день слухи о его возвращении и затем объявить, что, соизволив исполнить желание народа, Ваше Величество полагает, что королевское достоинство обязывает Вас отказать частным лицам в тех милостях, каких они искали или добивались под предлогом этих слухов. Никто, Государыня, не пострадает более, нежели я, от подобных Ваших действий, которые лишат меня обещанного сана, но заслужат всеобщее одобрение; я одобряю их первый, ибо имею нужду в кардинальском сане лишь в силу причин, которые уничтожатся, едва Ваше Величество водворите в стране должный порядок». – «Разве я не исполнила все, что вы предлагаете? – возразила Королева. – Разве десятки раз я не заверяла Месьё, Принца и Парламент, что господин Кардинал никогда не вернется? И разве после этого хоть один из вас, и прежде всех вы сами, [372]отступились от своих притязаний?» – «Нет, Государыня, – ответил я, – никто не отступился от своих притязаний, потому что нет никого, кто не знал бы, что господин Кардинал более чем когда-либо держит власть в своих руках. Ваше Величество оказываете мне честь не таиться от меня, но те, кому Вы не доверяетесь, осведомлены в этом деле более, нежели я, и вот это-то все и губит, ибо каждый считает себя вправе защититься против того, в чем видят нарушение закона, тем более что Ваше Величество сами публично отрекаетесь от господина Кардинала». – «Так что же, – спросила Королева, – вы полагаете, Месьё отступится от Принца, если будет уверен, что господин Кардинал не вернется?» – «Неужели Вы сомневаетесь в этом, Государыня, после того, чему были свидетельницей в последние дни? Будь на то Ваша воля, он арестовал бы Принца в своем дворце, хотя он отнюдь не уверен, что путь назад господину Кардиналу закрыт». Королева на мгновение задумалась над моим ответом и вдруг сказала поспешно, как бы торопясь закончить разговор: «Странный способ укреплять королевскую власть, изгоняя против воли Короля его первого министра». И, не дав мне вставить слово, снова потребовала, чтобы я высказал свое мнение о положении дел. «Ибо, – добавила она, – что касается господина Кардинала, большего, чем то, что я уже сделала и делаю вседневно, я исполнить не могу». Я сразу понял, что она не желает изъясняться откровеннее. Не настаивая на своем напрямик, я решил достигнуть цели обиняком и, повинуясь приказанию Королевы объявить ей свои соображения, сказал так:

«Чтобы исполнить волю Вашего Величества, мне придется, Государыня, вновь вернуться к предсказаниям, которые я недавно имел смелость помянуть. Если положение останется прежним, Месьё, постоянно опасаясь, как бы Принц не примирился с Вашим Величеством ценой возвращения господина Кардинала, будет по-прежнему стараться сохранить с Принцем доброе согласие и усердно поддерживать расположение к себе Парламента и народа. Принц объединится с Месьё, чтобы помешать возвращению господина Кардинала, если посчитает его возвращение для себя невыгодным, или, совершив раздел королевства, будет терпеть господина Кардинала до той поры, пока не найдет для себя более полезным его изгнать. Все хоть сколько-нибудь значительные особы будут стараться лишь об одном: урвать для себя как можно более выгод, и несхожесть интересов их посеет раздор при дворе и среди мятежников. Как видите, Ваше Величество, поводов для гражданской войны хоть отбавляй, и она, присовокупившись к столь длительной войне с иноземцами, как нынешняя, может привести государство на край гибели». – «Если бы Месьё согласился», – заметила Королева. – «Он никогда не согласится, Государыня, – возразил я. – Ваше Величество обманывают, если внушают Вам надежду на это: я навеки лишился бы его милости, вздумай я хотя бы заикнуться о таком предложении. Он боится принца де Конде, но не любит его и уже не полагается на господина Кардинала. От времени до времени он будет поддаваться то одному, то другому, смотря по тому, кого из них будет страшиться, но он никогда не покинет хранительной сени общего мнения, [373]пока мнение это остается нераздельным, а оно еще долго будет таковым в вопросе, в отношении которого даже Вы, Ваше Величество, принуждены неизменно успокаивать народ все новыми декларациями».

Тут мне пришлось, как никогда прежде, увериться, что двору невозможно втолковать, что такое общее мнение. Лесть, страшнейший недуг двора, поражает его столь глубоко, что внушает ему на сей счет бредовые фантазии, от которых излечить его невозможно: я видел, что Королева мысленно называет мои остережения вздором с таким высокомерием, словно у нее не было никакого повода вспомнить о баррикадах. Вот почему я коснулся этого предмета более бегло, нежели он того заслуживал; впрочем, Королева сама изменила направление беседы и, вновь возвратившись к действиям принца де Конде, спросила, как я смотрю на его требование удалить Ле Телье, Лионна и Сервьена. Поскольку я весьма желал выведать, не было ли это требование ступенькой к каким-нибудь тайным переговорам, я на этот вопрос улыбнулся, принял вид почтительный, который приправил, однако, долей таинственности. Королева, весь ум которой состоял в умении притворяться, разгадала смысл моего выражения. «Нет, – сказала она, – тут не кроется ничего, кроме того, что известно вам и всем прочим не хуже меня самой. Принц желал добиться от меня уступок, каких с лихвой хватило бы, чтобы убрать дюжину министров, утешая меня надеждой сохранить одного-единственного, которого, быть может, отнял бы у меня на другой же день. В эту западню я не подалась, тогда он расставил мне другую: он хочет лишить меня тех министров, что у меня остались, точнее – грозится меня их лишить, потому что, если он получит Прованс, он оставит мне Ле Телье, и, быть может, отдав ему Лангедок, я отстою Сервьена. А что говорит об этом Месьё?» – «Он пророчит, Государыня, – ответил я. – Ведь я уже говорил Вашему Величеству: что еще можно делать в нынешних обстоятельствах?» – «Но все-таки, что он говорит? – упорствовала Королева. – Не собирается ли он поддержать Принца, чтобы заставить меня выкинуть еще и это коленце?» – «Вспоминая то, что он говорил мне сегодня, Ваше Величество, – ответил я, – я полагаю, что он этого не сделает, но стоит мне подумать, что завтра его могут к тому принудить, и я уверяюсь в обратном». – «А вы? – спросила Королева. – Как поступите вы?» – «Я в присутствии всего Парламента и даже с церковной кафедры объявлю себя противником требования Принца, – отозвался я, – если Ваше Величество решитесь прибегнуть к единственному и самому спасительному средству, но, без сомнения, буду голосовать, как все, если Вы не пожелаете ничего изменить».

Королева, до сей минуты себя сдерживавшая, при этих словах вспыхнула; она даже повысила голос, обвинив меня в том, что я испросил у нее аудиенцию для того лишь, чтобы объявить ей открытую войну. «Я весьма далек от такой дерзости и глупости, Государыня, – ответил я, – ибо я просил Ваше Величество оказать мне честь принять меня сегодня с единственной целью осведомиться от имени Месьё, что Вам будет угодно [374]приказать ему, дабы предотвратить войну, какой Вам угрожает принц де Конде. Некоторое время тому назад мне уже случилось говорить Вашему Величеству, что худо приходится человеку благородному во времена, когда самый долг обязывает его выйти из пределов почтения, каким он обязан своему Государю. Я знаю, что преступил эти пределы, говоря так, как я говорил, о господине Кардинале. Но знаю также, что я говорю и действую, как подобает верному слуге Короля, а все, кто ведет себя иначе – недобросовестные льстецы, которые, угождая, поступаются и совестью своей, и долгом. Ваше Величество приказали мне высказаться напрямик – я повиновался. Прикажите мне молчать – я покорюсь без возражений и просто передам Месьё то, что Вы окажете мне честь поручить». Королева вдруг снова приняла ласковый вид. «Нет, напротив, я хочу, чтобы вы объявили мне свои соображения, – сказала она, – изъясните же мне их до конца». Я исполнил ее приказание буквально: я живописал ей положение дел в стране как мог близко к натуре, завершив картину, набросок которой представил вам ранее. Я высказал ей всю правду так честно и прямодушно, как если бы четверть часа спустя должен был держать ответ перед Богом. Королева была тронута и назавтра сказала принцессе Пфальцской, что верит в мою искренность, но что я ослеплен предубеждением. Мне же казалось, что она сама ослеплена привязанностью своей к Кардиналу, и эта ее сердечная склонность берет в ней верх над робкими поползновениями воспользоваться средствами, какие я ей предлагаю, чтобы укрепить королевскую власть, повергнув мазаринистов и фрондеров. В конце беседы я заметил, что ей доставляет удовольствие слушать мои рассуждения об этом предмете, и, видя, что я в самом деле говорю чистосердечно и с добрыми намерениями, она выразила мне признательность. Боюсь наскучить вам подробностями изложения, какое и так уже слишком затянулось, скажу лишь, что в заключение решено было, что я приложу все силы, чтобы убедить Месьё не поддерживать принца де Конде в его требовании удалить Ле Телье, Сервьена и Лионна, дав ему слово от имени Королевы, что сама она не примирится с Принцем без участия и согласия Месьё. Мне стоило большого труда заручиться этим ее словом, и сопротивление, какое я встретил, подкрепило мои подозрения о том, что искры надежды на соглашение между Пале-Роялем и Сен-Мором не вполне угасли. Я еще более уверился в этом, видя, что не могу уговорить Королеву откровенно высказать мне, какого поведения она ждет от Месьё: должен ли он содействовать возвращению принца де Конде ко двору или ему препятствовать. Она всячески убеждала меня, что не переменила на сей счет мнения с той поры, как высказала его самому Месьё, но я видел явственно по поведению ее и даже по некоторым словам, что она переменила его не менее трех раз даже за то время, что я находился в галерее; я вспомнил о словах принцессы Пфальцской, написавшей мне, что в Пале-Рояле не знают, чего хотят. Я, однако, продолжал настоятельно просить Королеву дать ответ Месьё, ибо понимал, что Месьё, человек весьма проницательный, получив через меня только самые общие и [375]неопределенные обещания, которым, не полагаясь на Королеву, он не слишком поверит, по понятным причинам задумается над тем, почему я столь невразумительно излагаю ему истинные намерения Ее Величества, а это непременно побудит его сделать новые шаги навстречу принцу де Конде, что, на мой взгляд, повредит и его собственным интересам, и пользе Короля. Я с жаром доказывал это Королеве, но ничего не добился, да и добиться не мог, ибо сама она была в нерешительности. Причину этой нерешительности я объясню вам ниже.