Текст книги "Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля"

Автор книги: Иоганнес Роберт Бехер

I

 
В шесть вечера явился прокурор,
Он текст бумаги огласил:
«Наутро в шесть…» Окончив приговор,
Он выскользнуть за двери поспешил.
 

II

 
Стол в камере. На нем рука. Одна.
И вот еще. Их две. Легли на стол.
Он руку вытянул одну. Стена.
По волосам другою он провел.
Но вот рука бессильно опустилась.
Вот оживилась, ухо теребя.
Да чья же ты? Все так переменилось,
Что он своей не чувствует тебя.
Скользнув к лицу, рука бровей коснется,
Дотронется до воспаленных глаз.
«Скажите мне, что увидать придется,
Глаза мои, вам утром в этот час?»
 

III

 
Стол в камере. Он в пятнах клея.
Он, верно, мертв. Немало лет ему.
Но доски оживают, зеленея,
Дубравы шум врывается в тюрьму.
Прогулка школьная. Своих ребят
Привел учитель в лес. Хотят купаться.
Им кельнерша приносит лимонад,
И школьники в траве густой резвятся.
 

IV

 
Накрытый скатертью дубовый стол.
За ним – жена. Звучат ее слова:
«О, если бы работу ты нашел,
Как засияла б неба синева!»
 

V

 
Вот на столе портрет. Под ним призыв:
«Соединяйтесь, пролетарии всех стран!»
Он видит, на стену портрет прибив,
Что в дом ворвался света океан.
 

VI

 
Стол в камере. И больше ничего.
Весь в трещинах. И старый, и щербатый.
И чудится, что некогда в него
Вгрызался кто-то, ужасом объятый.
 

VII

 
Они сидят, беседуя вдвоем.
Они давно и хорошо знакомы.
Гость просит: «Расскажи-ка о своем.
А я с войны. Пришел с далекой Соммы».
Они вдвоем, беседуя, сидят,
Но гостя мгла могильная одела,
Лишь дыры глаз на узника глядят.
Ни рук, ни ног. Гость не имеет тела.
«Да, крысы, – говорит, – ты угадал.
На мякоть щек набросились сначала…
Я целый день на солнце пролежал,
Лишь к вечеру земля меня всосала.
Я мертвым был, но руку поднял я,
И знамя в поднятой руке осталось.
И мысль последняя была моя
О том, чтоб наше знамя развевалось.
Надеялся…» И оба замолчали.
Их обступила тьма со всех сторон.
Они без слов друг друга понимали.
Но пробили часы. Протяжный звон.
Гость предложил: «Поужинаем тут!
Припасы я с собой принес оттуда.
Вот горечью наполненный сосуд.
Вот ненависть, заполнившая блюдо.
Твой новый облик я принес. И с ним
Ты никогда не должен расставаться.
Твой подвиг мужества придаст другим.
Но прежде надо самому мужаться».
Они едят. Провозглашают тост.
Звенят стаканы. В камере светлее.
«Во здравие! – здесь раздается.– Prost!»
Вдруг – музыка… Слышнее и слышнее.
Дробь барабана… Трубы наплывают…
Смеется гость: «Все опасенья прочь!
Смотри, как ветер флаги развевает…»
И длится ночь. И длится эта ночь.
 

VIII

 
Рассвет. И все исчезло со стола.
Но смертник сыт. По горло сыт.
Его мечта куда-то унесла.
Он как во сне. С ним Завтра говорит.
Луч солнца по решетке заскользил,
И капля дождевая заблистала.
Нет, смерть над ним уже невластной стала. А день —
Он наступил.
 

 
Песенка-жужжанье,
Тихий разговор,
Как листвы дрожанье,
Как далекий хор.
Душу раздирая,
Сердце леденя,
Песнь родного края
Мучает меня.
С песнею печальной
Захотелось мне
Поклониться дальной,
Милой стороне.
Звуки песни льются,
Проникая в грудь…
«Сможешь ли вернуться
Ты когда-нибудь?»
Словно раскололась
Темнота кругом,
Пел и плакал голос
Только об одном.
И в ответ звенело
Сердце, как струна…
Эту песню спела
Мне моя страна.
 

 
Дорога вверх. Один сплошной порыв
Ввысь, в синеву. Деревья, луговины,
Земля парит, как птица, в воздух взмыв.
А если доберешься до вершины,
Какое диво: сколько тут расселин,
Однако прочен кряжистый кристалл,
Весь в царство света, весь в лазурь нацелен,
Чтоб водопад из толщи грохотал.
Как дорасти до этого прозренья,
Чтобы к моим высотам рвался взор?
Устойчивость и гордое паренье
Я сочетал бы, рос бы выше гор.
И звезды бы меня сопровождали.
И видел бы я дали, дали, дали!
 

 
О, как чудесно: арки, а кругом —
Громады гор, блистающих на зное!
Быть подле гор, венчанных вечным льдом,
С чьей высоты ты видишь все земное.
И тут же – пестрой репой и морковью,
Гуляя, любоваться меж аркад,
И вдруг задеть щекою виноград,
Чья сладость общей почтена любовью.
Все видеть сразу: и базар кипучий,
И карусель, и праздничный народ
На улицах, и снеговые кручи,
И этот синий-синий небосвод.
И много я б назвал еще иного.
Так приобщаюсь к родине я снова.
 

 
Ты – часть той лучшей, той прекрасной силы,
Что к новой жизни устремляет нас.
Тебя враги швырнули в мрак унылый,
Как вдруг твоя рука приподнялась,
И, отбивая такт, как дирижер,
Услышал ты орган и перезвоны,
И над тобою в ясном небе хор
Вознесся: «Обнимитесь, миллионы!»
И как борец впервые познает
Всю мощь свою, когда настал черед
Сражаться и ему во имя жизни,
Так стал и ты в ту силу вырастать,
Что нам назначит день, когда опять
Вернуться сможем мы к своей Отчизне.
 

 
Что я блуждал в потемках, что порой,
Дорожные приметы забывая,
Путем окольным шел, не по прямой,
Препятствия с трудом одолевая,
Что находил не сразу верный путь —
Простится это мне когда-нибудь.
Что на любовь порой не отвечал
Вниманьем должным, что удар кому-то
Нанес, что слез твоих не замечал
И что тебя в тяжелую минуту
Я оставлял с бедой наедине —
И это, может быть, простится мне.
Что сам себе несчастье я принес —
За это ль должен я просить прощенье?
Не настрадался ль я? Не лил ли слез?…
Пусть люди в благородном возмущенье,
Качая головой, меня костят…
И это, знаю, тоже мне простят.
Но если бы однажды – пусть шутя —
Я б время клял и ощущал, как бремя,
И, хоть на миг, я– времени дитя —
Вздохнул: чего ищу в такое время?
Я знаю, в беспощадной тишине
Вовеки б это не простилось мне.
И если бы, однажды скрывшись в тень,
Я стал бы жить в самодовольстве сытом
И пользоваться всем бы всякий день —
Всем, силами народными добытым,
А сам бежал от всякого труда, —
Мне б это не простилось никогда.
И если б я лишь раз, и то во сне,
Спросил: дождется ли земля расцвета?
А сам, бесстрастно стоя в стороне,
Стал равнодушно бы взирать на это,
Ни ликовать не мог бы, ни грустить, —
Такого б жизнь мне не смогла простить!..
 

 
Я ближе к вам из моего далека,
Чем сами вы друг к другу, чем сосед
К соседу. Здесь, где вас со мною нет
И где тоска грызет меня жестоко,
Я вижу то, чего не видел прежде,
Когда смотрел на вас вблизи в упор;
Теперь умеет различить мой взор
И скорбь, и радость, и порыв к надежде.
Когда вблизи мы смотрим на картину,
Нередко искажается она, —
Мы видим лишь мазки, лишь руку, спину,
И взгляду недоступна глубина.
Мой легкокрылый взгляд из дальней дали
Объемлет все – и радость и печали.
 

 
Сравню ли с чем-нибудь тебя, мой них?
С потоком ли, кипящим неустанно?
Но, устремленный только к океану,
Он, цель увидев, присмирел, затих.
Иль, может быть, сравнить тебя с грозою,
Которая стремится к одному:
Смести с лица земного все гнилое
И блеском молний уничтожить тьму…
Сравню ли с чем-нибудь тебя, мой стих?
Быть может, ты горишь, как в сердце пламя,
И, полыхая, растопляешь вмиг
Все косное, нависшее над нами.
Иль, может быть, сравню тебя, мой стих,
С грядущих дней возвышенным приветом,
Со светом звезд, который нас достиг,
Неугасимым и бессмертным светом?
Буди народ, открой ему глаза,
Ему, который ныне дремлет, пленный, —
Тогда ничто – ни пламя, ни гроза
С тобою не сравнится во вселенной.
Ты будешь несравненен, так высоко
Поднявшись, выше всех стихий земных,
Могущественней бурь, грозней потока…
Тогда ты будешь несравним, мой стих.
 

 
Майн и Неккар, Зале и Дунай,
Синий Изар – мой баварский край…
Вместе с вами жизнь моя течет,
Я плыву по лону ваших вод.
Реки, что сбегают с горных кряжей,
Кажутся серебряною пряжей.
Вспять не возвращается вода,
Волны не вернутся никогда!
Изар! Змием кажешься стеклянным
И течешь по изарским полянам!
В синь твою позволь взглянуть опять,
Горечавки венчик оборвать!
Над Дунаем тишь лесов еловых,
Благовест церквей остроголовых,
Колоколен сумрачный покой
Над неутомимою рекой.
Неккар! Швабских яблонь колыханье… —
Здесь немецкой родины дерзанье:
Бедный Конрад… С ним душой один
Незабвенный Фридрих Гёльдерлин.
Берега быстротекущей Зале
Мне о вечной жизни рассказали,
О стране, что мне всего родней,
О беспечном счастье юных дней.
Бамберг. Вюрцбург. Ветер, силы дай нам
По Франконии поплыть за Майном
Мимо виноградарей и лоз…
Колокольный звон, родной до слез.
Здесь когда-то мы на солнце грелись,
Всей душой впивая влаги прелесть,
Бороздило синеву весло,
Что же нашу радость унесло?
Приходили к мертвым рекам люди,
Думая о невозможном чуде,
Думая найти покой и сон
В грохоте бессоннейших времен.
Ночью был речной простор зеркален
В зареве пожаров меж развалин;
Бремя скорби по лицу земли
Реки полноводные влекли.
Реки полноводные молчали,
Только ивы льнули к ним в печали.
Шелестела тонкая лоза:
Слышишь, расточается гроза!
Долго плыл я по речному лону
К дальнему ночному небосклону,
Убегает синяя вода,
Жизнь не повторится никогда.
Реки, реки! Пять родимых рек,
В некий день и я усну навек, —
Пусть мое бессмертье поплывет
В океан по лону ваших вод!
 

 
Как много их, кто имя «немец» носит
И по-немецки говорит… Но спросят
Когда-нибудь: «Скажите, где была
Германия в ту черную годину?
Пред кем она свою согнула спину,
Свою судьбу в чьи руки отдала?»
Быть может, там, во мгле она лежала,
Где банда немцев немцев угнетала,
Где немцы, немцам затыкая рот,
Владыками себя провозглашали,
Германию в бесславный бой погнали,
Губя свою страну и свой народ?
Назвать ли тех «Германией» мы вправе,
Кто жег дома и землю окровавил,
Кто, опьянев от бешенства и зла,
Нес гибель на штыке невинным детям
И грабил города? И мы ответим:
– О нет, не там Германия была!
Но в камерах тюремных, в казематах,
Где трупы изувеченных, распятых
Безмолвно проклинают палачей
И где к отмщенью призывает жалость,
Там новая Германия рождалась,
Там билось сердце родины моей!
Оно стучало там, за той стеною,
Где узник сквозь молчанье ледяное
Шагал на плаху, твердый, как скала.
В немом страданье матерей немецких,
В тоске по миру и в улыбках детских, —
Да, там моя Германия была.
Ее мы часто видели воочью,
Она являлась днем, являлась ночью
И молча пробиралась по стране.
Она в глубинах сердца созревала,
Жалела нас, и с нами горевала,
И нас будила в нашем долгом сне.
Пускай еще в плену, пускай в оковах,
Она рождалась в наших смутных зовах,
И знали мы, что день такой придет:
По воле пробужденного народа
Восторжествуют правда и свобода —
И родину получит мой народ!
Об этом наши предки к нам взывали,
Грядущее звало из светлой дали:
«Вы призваны сорвать покровы тьмы!»
И, неподвластны ненавистной силе,
Германию мы в душах сохранили
И ею были, ею стали МЫ!
 

 
Пора изгнанья! Горечь испытанья!
Когда мы все дождаться не могли
Возврата после долгого скитанья…
Возможно ль жить от родины вдали!
Как тянутся секунды лихолетья,
В безвременье вливаются века;
Десятилетья длительней столетья…
Пора изгнанья! Как же ты горька!
Долины мук! Хребты последней боли!
И путь домой сквозь календарный лес.
Прощанье, расставанье поневоле,
Разлука: время потеряло вес!
А может быть, мы с нашей болью всею
Вломились в бездорожья толчею?
Двадцатого столетья Одиссея,
Тебя я в наших бедах узнаю!
Откуда-то, без облика и формы,
Сквозь непроглядность сумеречных дней —
Той пограничной станции платформы
И колокольни родины за ней.
Пусть небеса глядят мертво и жутко
И солнца свет измаялся вконец, —
Передо мной отчизны незабудка
Одета в семирадужный венец!
На Боденское озеро летели
Мои мечты – припасть к местам святым;
К родным словам, столь сладостным доселе,
Я приникал, как некий пилигрим.
Там я вкусил отраду, и покой,
И нежность, и благословенье слова,
Где словно материнскою рукой
Начертано: «Не забывай былого!»
Когда же обступали нас потери,
Откуда-то из памяти глубин
Вдруг поднимался Данте Алигьери,
Изгнанник и отчизны верный сын.
И он пас вел над пропастями века,
Одолевая за бедой беду,
Над всем немым проклятьем человека, —
Нам Данте был Вергилием в аду!
Звучала правда в стоне, в кличе, в плаче;
Мой голос пел, пронзал ночную синь:
«На том стою, и не могу иначе
Во имя счастья родины! Аминь!»
Пора изгнанья, как ты ни сурова,
Тебя добром я должен помянуть:
Ведь взлетом поэтического слова
Отмечен был десятилетний путь!
Разлука с родиной! И не затем ли
Пришлось нам испытание пройти,
Большое бремя на плечи приемля
В течение вот этих десяти
Суровых лет, чтоб новая держава
Воспряла в нас предвестницей добра?
Да будет мир, да утвердится право!
Пора изгнанья! Строгая нора!
 

 
Не вправе я стареть, не смею
Остановиться навсегда,
Иначе встретить не успею
Уже грядущие года.
В рассветной мгле, в ночных туманах
Из страшной битвы бытия
В противоречьях постоянных
Рождаюсь вечно новым я.
Всепревращающая сила,
Тебя я славлю, многолик.
Чтоб время вновь меня творило,
Я обновляюсь каждый миг.
И достояния и крова
Вчера лишил меня бандит…
Но жизнь, во мне рождаясь снова,
Меня за все вознаградит.
Я – тот, кто мертвых воскрешает,
В себя вбирая образ их:
Пусть каждый миру возглашает
Свою мечту из уст моих.
Повсюду нахожу я знаки
Того, что новое растет.
Рука, простертая во мраке,
Лучей восхода досягает.
Я знаю – скажут поколенья
О людях наших грозных лет:
«Они воззвали в дни творенья:
«Да сгинет тьма! Да будет свет!»
Они лишь то, что лучшим было,
Учились в песне сохранять.
Их слово крепость возводило,
Которой прошлому не взять…»
У будущего на пороге
Я дни грядущие зову.
Не стану медлить я в дороге,
Я их увижу наяву.
Но горе тем, кто не заметит
Того, чем были наши дни.
Никто на зов им не ответит,
Бесследно пропадут они.
О них никто не вспомнит боле.
Не такова судьба моя:
Из прошлого, из тьмы, из боли
Рождаться новым буду я.
Пускай сочатся кровью раны —
Грядет иной и светлый век.
Во мне из муки непрестанной
Родится новый человек.
 

 
Я строю стихи. Я строгаю в них строки.
Я в ритм обращаю металл и гранит,
Чтоб фразы воздвиглись, легки и высоки,
В Грядущее, в Вечность, в лазурный Зенит.
Вам, зодчие, вам, архитекторы, слава!
Строители – вам! Основатели – вам!
Вовеки да зиждется ваша держава
И каждый ваш гением созданный храм!
Я строю стихи. Эти строфы – опоры.
Над ними, как купол, я мысль подниму.
Те строфы – как хмель, обвивающий хоры,
А эти ворвутся, как свет в полутьму.
Услышьте, ответьте через века мне,
Вы, шедшие в вечность по сферам небес,
Стратеги симфоний, разыгранных в камне,
Вершители явленных в камне чудес!
Я строю стихи, сочетаю, слагаю,
Я мыслю и числю, всходя в облака.
Я строю стихи, я стихи воздвигаю,
Чтоб гимном всемирным наполнить века.
 

 
Не с пустыми я приду руками
В день, когда увижу вас опять…
Годы зреют спелыми плодами,
Кое-что и я сумел создать.
Ужасам, нависшим над страною,
Заглушить мой голос не дано…
Сказано немало правды мною,
Сердце гневом и стыдом полно.
Я с тебя, Германия родная,
Не свожу в изгнанье скорбных глаз,
Как звезду, твой светоч охраняя,
Чтобы он, померкнув, не погас.
И ночами в лепете мечтаний
Издали к тебе взываю я,
Глубочайшее из всех страданий —
Мой народ, печаль и боль моя.
Перед тем, кому ты дорог, двери
Распахнешь ли вновь когда-нибудь?
Или, лжеспасителю поверя,
Дашь ему на смерть тебя толкнуть?
Так пускай грозу над земляками
Мне любовь поможет разогнать…
Не с пустыми я приду руками
В день, когда увижу вас опять.
 

 
Прохладный сумрак. Ночь в тиши украдкой
Цветком раскрылась черным и суровым,
Маня к себе извечною загадкой,
Укрытая таинственным покровом.
День на день не бывает так похож,
Как ночь одна похожа на другую.
Так в новом дне ты новое найдешь,
Тогда как ночь уводит в ночь былую,
В давно минувший век, в другое время,
Где те же звезды с тою же луною.
Нет, ночи не богаты новизною,
Оставшись неизменными, все теми…
Стихи и мысли – все, чем полны дни, —
Ты, ночь ночей, проверь и оцени!..
 

 
Когда поэзии грозит разгром,
И образы над пропастью повисли,
И тщетно бьешься над порожняком
Летящих строк, пренебрегая мыслью,
Когда в переизбытке впечатлений
Теряет остроту усталый взгляд
И в судорогах смерти и рождений
Меняет мир привычный свой уклад,
Когда не знает форма чувства меры
И выпирает, затрещав по швам,
Когда поэзия сошла на нет,
Тогда со строгою своей манерой,
Как символ стойкости являясь нам,
Выходит из забвения сонет.
 

 
В бешеном стремленье
Времени-судьбы,
В светопреставленье,
В отзвуках борьбы
И в пути с котомкой
Душу мне ожгло
Песенки негромкой
Легкое крыло.
Так протяжный ветер
Веет, невесом,
Так нисходит вечер
В беспробудный сон.
Вижу небо в звездах,
Звезды все крупней.
Тише! Полон воздух
Песенкой моей.
Рвутся ветви-звуки
В темный небосвод,
И, ломая руки,
Тишина поет,
И на небосклоне
Песенка тиха,
И скрипят гармони
Томные меха.
Легче сердца бремя,
Только подтяни!
Нынешнее время,
Канувшие дни, —
Или в равновесье
Радостей и мук
Вечен только песни
Сиротливый звук?
 

 
Неизмеримо время, пред тобою
Лежащее. Ты забывал порою
О временах, – не то чтоб сон сморил их
В архивах ли, в глубоких ли могилах, —
Они в движенье, в действии, в работе,
Они тебя переживут в полете.
Чтоб вырваться из их очарованья,
Попробуй разглядеть их очертанья.
Вот время вкруг тебя, и ты рожден им.
Ты в нем бывал покинутым, смущенным.
Его без счета попусту ты тратишь.
Его не остановишь и не схватишь.
Ты станешь жить, считая дни и ночи
И упуская время все жесточе.
Упущенного не исчислить суммы…
В наличии – предвиденья и думы.
Но мы в себя вбирали время тоже.
В мечты свои сперва вглядимся строже,
Чтоб будущее ощущать нам рядом,
Чтоб путь в него мы проложили взглядом.
Оно сегодня глазу недоступно,
Но мы его готовим неотступно.
Год пятитысячный придет из дальней дали —
Мы в нем с тобой участье принимали.
 

 
Здесь лег его фундамент, и народ
Стекаться стал к растущему собору.
Он камни клал, он вывел стены, свод, —
Себе в них дал основу и опору.
Из темных толщ возник его собор,
Стремительный, он встал над грунтом косным,
Он в твердь громады мощные простер,
Чтоб облаком растаять светоносным.
И зодчий камню отдал гений свой,
Его детьми немые глыбы стали.
Учил он камень мудрости живой,
Учил его веселью и печали.
И зодчий рек: «Бескрылый, окрылись!
Бесформенный, прекрасным встань пред нами!»
И камень встал, колонной прянул ввысь,
Оделся пышно листьями, цветами.
И зодчий камню начертал закон,
И мысли жар в нем воплотил он зримо,
И в камне образ так запечатлен,
Что с камнем он слился неразделимо.
И зодчий в камне завершил собор,
И взял он свет, и камень в свет облек он,
И, как стеклянный расписной ковер,
Зажглось кругом сиянье пестрых окон.
И в тьму собора хлынул свет живой,
Он камню дал движенье и дыханье,
И взял он верх над тяжестью и тьмой,
И ввысь вознес невиданное зданье.
Здесь нет пределов, чтоб народ в собор
Втекал рекой, широкой и свободной,
Но есть границы, чтоб в могучий хор
Объединялся весь поток народный.
И встал народ к иному бытию,
Он воплотил себя в своем соборе,
Мечту он в камне воплотил свою,
Свои недуги, радости и горе.
Вот ростовщик над грудой золотой,
А там купец – не верь косому взгляду!
Вот, налетев разбойничьей ордой,
Крестьян загнали рыцари в засаду.
Вот лютый спор: восстал на брата брат —
То подрались в корчме два селянина,
А злой паук добыче новой рад,
И оплела обоих паутина.
Вот поцелуй Иуды, вот в селе
Толпа ландскнехтов правит пир кровавый,
Вот сеет беды смерть, и но земле
Идет война и мор тысячеглавый.
Там поп святит водою свой приход,
А рядом с ним – палач в веселье злобном
Ведет на плаху скованный народ,
И сами троны стали местом лобным.
Крестьянин распят перед алтарем.
Поникшие в печали безысходной,
Стоят его апостолы кругом,
И книгу высшей мудрости народной
Один из них протягивает нам, —
Сияет кротко взор проникновенный,
И книги той уж не отнять князьям,
Для всех людей начертан текст священный.
Какой полет! Кто в средний неф войдет,
Тот все века вместит в едином взоре.
Так самого себя воздвиг народ
И сам себе предстал в своём соборе.
 

 
Как опьянен я жизни новизной!
Я не могу быть прежним в новом мире.
Хочу звучать сильней, свободней, шире,
Быть ваших дней фанфарой боевой!
Мой стих возник во тьме былых времен,
Он из границ, его теснящих, рвется,
И форму так в борьбе раздвинул он,
Что, верно, форма старая взорвется.
Четырнадцать коротких, сжатых строк!
Продли мне срок! Предел мой слишком строг!
Хочу быть пьяной песней, чтоб, ликуя,
Свободно лился мой широкий стих.
Иль оттого столетьями живу я,
Что краток бег чеканных строф моих?
 

 
Свободным я родился и живу.
Родители меня не баловали.
Свободный от подарков к рождеству,
Поел хоть раз я досыта едва ли.
Вольно другим садиться на траву,
Пить молоко с черникой на привале.
А я вот захочу и зареву!
Свободен я. И плакать мне давали.
Что это? «Вход свободный»? Неужели?
Три шкуры тут потом с тебя сдерут.
Свободный от стола и от постели,
Я, безработный, к ним попал в приют.
Свободен я! Свободен, словно птица!
Как от свободы мне освободиться?
 

 
Свой долгий путь окинул я глазами.
Вон отчий дом. В окошке свет горит.
Мне кажется: я поднят ввысь стихами,
Весь горизонт передо мной открыт.
Я вижу школу. За ее дверями
Идет урок. Учитель говорит,
И снова я сижу с учениками,
И голос мой с их голосами слит.
Судьба меня сурово наставляла,
Сменил я в жизни много разных школ.
Ошибок я преодолел немало,
Хотя еще до цели не дошел.
Но впереди опять года скитаний —
Немало школ, немало испытаний.