Текст книги "Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля"

Автор книги: Иоганнес Роберт Бехер

 
Мне кажется, его тогда я встретил.
На берегу реки была скамья.
Читая, он сидел, и день был светел…
Командовал «разбойниками» я.
Мы позабыли всякие границы.
Мы берегом носились, гомоня.
И глянул человек поверх страницы,
Как будто видеть мог он сквозь меня.
Вдруг в незнакомца камни полетели,
Но мигом дал я сорванцу отпор:
«Кончай сейчас же! Что ты, в самом деле!
Читает он… а ты… Какой позор!»
Как подобает благородным людям,
Я шапку снял, и смолк ребячий гам:
«Мы, сударь, в вас камней бросать не будем.
Простите, если помешал я вам».
Он улыбнулся. День был очень светел.
Потом я видел: что-то пишет он…
Наверное, его тогда я встретил,
Улыбкою его преображен.
 

I

 
Дай в доме деревянном этим летом
Пожить нам! Среди всех домов на свете
Лишь дом такой – как существо живое.
Он дышит, пахнет! О происхожденье
Своем твердит он внятно: он куском
Остался леса. В домике таком
Древесном, как ладья приставшем здесь
К безмолвной бухте бора, на себя
Взгляни построже. Как все это сталось?
Откуда б это? Старые загадки
Живут в тебе, и в час, когда луна
Горит на лапах неподвижных елей,
Луч пробуждает скрытое.
Встает Со дна былое!
Прошлого не сдержишь.
 

II

 
Я в доме деревянном под Москвою
Живу, где родину нашла вторую
Поэзия. О, как просторен мир,
Где человек завладевает счастьем,
Где року он не брошен на добычу!..
Что ж, выйди на опушку и взгляни:
Там поезда бегут по гулким рельсам
Из Самарканда или на Ташкент,
С аэродрома самолеты в небо
Срываются. Сумей и ты мечтой
Подняться в небо и чертить крылом
По неизвестному. Тебе везде просторы
Открыты. Дело только за тобой:
Измерить неизмеренные выси.
 

III

 
Я в доме деревянном улетаю
В Германию, спускаюсь там, где Урах,
Где сузилась долина, – словно мир
Замкнулся вдруг пологими холмами…
Там у крыльца сижу я против Эрмса
На старенькой скамье и размышляю:
Как горек путь! Как необычно все,
Что с нами сталось! Мыслью не обнимешь!
Вот год, второй и третий! Я считаю,
Считаю все часы, – лета изгнанья
Я день за днем еще раз прохожу,
Слова к ответу требую и много
В них наложу случайного и много
Упущенного мною ненароком.
 

IV

 
Не дай себя в забвение толкнуть
И навсегда запомни, где ты был,
С чем породнился. Все ты предприми,
Чтоб не утратить связей! Переулком
Броди знакомым, площадь посети,
Взгляни в окно украдкой, к старым лавкам
Направься медленно, запомни цены
И вывеску прочти – все тот же самый
Владелец?! А потом пойди к знакомым,
За словом слово – и сплетется сеть
Беседы неразрывной! Ты покрепче
е свяжи заветными словами —
И вдруг свое же слово повстречаешь,
Вернувшимся к тебе из уст других.
 

V

 
Ты слишком с почвой сросся, чтоб тебе
Межа отрезала границы, – пусть
Надрез глубок… О связанность с былым:
Телеги у «Охотничьей сторожки»
И тары-бары под дымок махорки…
На рынке шум и гам! А у дантиста
Сидят в приемной скулы в пухлом флюсе.
«Позвольте, сударь!» – зубу козья ножка…
А поле в васильках да в редких брызгах
Багряно-красных маков; в ручейке
Форель всплеснула – близится гроза,
Над «Альпами суровыми» сгущаясь…
А имена селений – сплошь на «енье»,
Как пенье, зренье, рвенье, как боренье.
 

VI

 
Хвала борьбе! Но кто-то должен быть,
Кто сохранит и дали, дав приют
Им в песне.
Ведь и слово хочет зреть
И ждет ухода. Мост воспоминанья!
Дай по нему спасти, что любо нам
И дорого: нетленные богатства
Народа. Лишь от них вкушая, можем
Мы жить и впредь. Борьба жалка была б
И немощна, когда бы день за днем
Она лишь с тем возилась, что за час
Любой чужак измыслит на досуге.
А так – война священна! В ней и честь,
И доблести народные живут,
И вся тоска великого былого.
 

VII

 
Ни звука вам не уступлю! Ни краски,
Хотя б одной, не дам по доброй воле!
Ни звона кос востримых, ни бренчанья
Коровьих колокольцев – ничего здесь
Нет вашего. И луч зари не ваш!
Не ваши звезды, грозы, долы!
Стрекот Цикад не ваш! И бабочка не ваша,
К цветку прильнувшая! Тропу лесную —
И ту мы оттягаем, каждый куст,
Травинку и букашку, даже вкус
Съестного! Наше пьете вы вино
И нашим хлебом кормитесь! Так было.
Все это мы возьмем у вас – и больше
Того: наш воздух, вам дышать дающий.
 

VIII

 
Да, каждый, хоть единый раз зрачком
В себя вобравший это, никогда
Раз найденного не утратит. В нем
Оно живет стократно: брезжут горы,
Как в прошлом, и Дунай обходит Ульм
Прозрачным легким обручем, в то время
Как там, повыше, где стоит обитель,
Еще меж скал он бьется (мнишь порой:
Их не прорвет он!) и кружным путем
Обходит холм, повсюду оттесняем,
И иногда отпрянувшие воды
Вбирает вспять, дохнув на нас стоялым,
Пока другой поток не подоспеет,
Не понесет его в триумфе к устью.
 

IX

 
Вот что непреходяще: эти скалы
Крутые, что, держась за корни сосен,
Грозят сорваться, и над ними – сквозь
Листву дерев – блеск синевы бездонной…
Непреходяще: дым, прозрачной прядью
Вплетенный в воздух над селом знакомым,
Пред тем как сгинуть в мгле, наперерез
Лучам вечерним легший в зыбку ветра…
Непреходяще: крик сычей тревожных,
И всюду ночь, и всюду мерный шорох,
А звезды низки так, что нас, быть может,
Их луч достанет. Но внезапно в мир
Вошла луна, как дикое светило.
Полночный лес блестит, как в лак окунут.
 

X

 
Сижу я перед домом. Много старых
Знакомых вижу, проходящих мимо.
И многие, меня узнав, спешат
По мостику ко мне, дивятся встрече:
– Откуда ты? Ну как? – О, что за ласка
В рукопожатьях! Как нежны объятья,
Улыбки, взоры, речи! Как близки
Мы снова. Ни крупинки отчужденья.
Беспечный смех! Но вдруг встает молчанье
Вкруг нас. «Евгений Шёнгар тоже (тот,
Из Эслингена. Помнишь?)». По долине
Вдруг тишина проходит, словно в ней
Дыханье ветра затерялось; травы
Сгибаются, как под незримым шагом.
 

XI

 
Да, мало мы любили! Потому
И терпим. Разве я вступал в беседу
С тем мужичком, подвязывавшим лозы
Под Кресбронном? Нет, он с своей лозою
Был мне не нужен. Потому-то я
И должен – на чужбине – с ним беседу
Наверстывать. Я чуждый проходил
И гордый знаньем, а другой, меня
Чуждаясь, шел сторонкой с «лучшим знаньем»
И все-то с «лучшим знаньем» этим! Каждый
Был умудрен. Любви ж недоставало,
Терпенья, чуткости. И дружных сборищ.
И обсуждений – вплоть до дел мельчайших! —
Всего, что жжет, томит и мучит душу.
 

XII

 
Все это от гордыни, столь знакомой
По суетной возне пустых ничтожеств!
Я легкий знал исход, когда со мной
Не соглашались: гордый превосходством,
Я умолкал, терпенья не имея
Упорствовать, как праотцы велят:
«Не отступлю, коль не благословишь!»
Должно быть, лишь поверхностно я был
Поранен новой правдой! Разве я
Иначе так осмелился б забыться:
«Или я сторож брату своему?…»
Жестоко я позволил им поддаться
Речам блудливым, и в потоке слов
И на меня, как вал, свалилась немощь.
 

XIII

 
Нет, говорить «люблю» нам не поможет.
От повторений клятва докучает,
И ей никто не верит. Потому,
Коль любишь лес, лелей его словами
Несказанными. Делает любовь
Изобретательным: и слышишь ты и видишь
Немое и незримое; и мыслишь
Чуждавшееся мысли. Все, что любить,
С тобой общаться хочет: лист лепечет,
Чуть шепчет мох, и не безмолвны камни.
Как с лесом здесь, так и со всем на свете.
Вещам и людям дать язык – любовью
Я называю. Жить любовью – значит:
Дать неосознанному ключ к сознанью.
 

XIV

 
И о зверье подумай! Плохо ты
Со зверем обращался, хоть в лесах
Ты и внимал щебечущим аккордам,
И светлякам дивился, вдоль дороги
Мерцающим, и в бабочкиных крыльях
Немого счастья трепет различал…
Но слишком чуждо ты держался. Близость —
И та была чужда до содроганья!..
«Я» тяготеет к «ты» – и к «ты» животных,
И к «ты» растений. «Ты», лишившись «я», —
Само себе чужое. Только в «ты»
Себя постигнем. Давняя загадка —
Твоя лишь отчужденность. Всюду ты
В глухом лесу с самим собой столкнешься.
 

XV

 
Черты ландшафта врезались глубоко
Мне в сердце. Кажется, слова и те
Хотят по ним ложиться: с мягким спуском
Обвал кремнистый часто здесь соседит.
Да и сравненья все от них идут.
Строй речи и мечта – украсить склоны
Весельем жизни. О, когда б и люди
Цвели, как ты, огромный сад природы!
А так – тут горе мыкают. Нужда
Шныряет по дворам. Помещик едет
В далекий город; а вернется – новый
Закон объявит, и еще тяжеле
Стал барский гнет! По всем трактирам сходки!
Грозит набат! Скрежещет гнев в молитвах!
 

XVI

 
Обману не поддайся в час, когда
Долиной бродишь и ручей, как прежде,
В ней ропщет. Не подсчитан сонм убитых,
Но ты – как будто грозный ряд гробов
Стоит вдоль лога – их забыть не смеешь.
В ветвях дерев висит их крик предсмертный.
Зеленый скат души не утешает,
И взор уходит вдаль, пока его
Колючки не удержат, ближний лагерь
Обвившие. От них весь край в крови,
Любой цветок шипами порастает —
И ранит сердце мне. Пускай и здесь
Цветы цветут, но запах их до нас
Не долетает сквозь зловонье рабства.
 

XVII

 
Здесь копит мощь война! На Мюнзинген
Идут войска пересеченным логом.
Круша деревья, с гор, покрытых хвоей,
Сползает пестрый танк. Земля разверзлась
От нас невдалеке, и огнеметы,
Забивши ввысь, шуршат гремучим змеем.
Недавний куст стальным поводит глазом…
Тут в небо выплыл легкий треугольник,
И бомбы на условные мишени
Попадали!.. Но, в точку обратись,
Вдруг сгинул треугольник, как виденье
Грядущего… Как примириться с мыслью,
Что это явью станет?! Много сил,
Казалось мертвых, властвует над миром.
 

XVIII

 
Как мне собрать и высказать все то,
Что мучит сердце, так, чтоб речь была
Ясна еще? Дорога, вся в извивах,
На Тюбинген вниз к Неккару кружит,
Отвесный брег, когда мотор, ворча,
Летит аллеей к мосту, под которым,
Вобравши весла, лодки быстрой стайкой
Скользят неслышно… Вы, долины, в мягкой
Зеленой замше, с вашей вечной грустью!..
Я плохо вас благодарил за ласку.
Всех лучше тем воздам вам, что приму
Вас в песнь мою! Взрастет, воспоминаньем
О вас томим, мой ненасытный гнев.
О, ярость гнева! Плодотворный дар!
 

XIX

 
В траве высокой лежа, глядя в небо
Сквозь сумрак елей, тонко окропленный
Летучей мошкарой, пока не канешь
Сам в синь небес, не бойся снам отдаться,
Живи высоким сном, богатым, светлым,
И знай, как он ни смел, наплыв видений,
Он все же слабый оттиск по сравненью
С тем будущим, немыслимо прекрасным
И полным мощи. Так и со стихами.
Чрезмерно долго песнь томилась, чтоб
Уже сегодня отыскались строфы
Той радости под стать! Едва рожденный
Поэтом, стих закружит, зашумит
В народе… Запевает хор за хором.
 

XX

 
Весь в яблочном цветенье Нюртинген!
В саду харчевни, сердце расплавляя,
Гармошка заливается. Цветенье
Деревьев и протяжный ветерок
Нам весть приносят: занялась она,
Та вечная весна, которой пел
Когда-то Гёльдерлин святые гимны.
Звук слов его, сведенных в чистый строй, —
Как будто знал он радостный закон,
Которым люди жить в грядущем станут, —
Пусть вольно льется! Ибо вторит им Народ.
Да, нам опять доступны чувства Священные!
И вновь звучат слова Светло и внятно.
Держат обещанья.
 

XXI

 
Ведь в Шварцвальде и Страсбургский собор
Бывает виден. Отовсюду дали
Нас кличут. По волнам холмов лесистых
Мы, вглубь нырнув, опять уходим ввысь —
Полета легкость и одновременно
Весомость глуби… Вот и ветер к нам
Доносит песни. По крутым вершинам
Костры мерцают. Прожитое здесь
Сошлось с грядущим, чтобы с ним вступить
В союз ненарушимый. Чудно нам
Поет народ на старый лад, и чудно
Грядущее поет нам. В наших песнях
Мы человека из страны великой
Помянем, славя в нем вождя и друга.
 

XXII

 
Все это лишь начало. Много в сердце
От прошлого! Я обрываю, чтобы
Все сызнова начать, – и нет покоя,
Нет отдыха… Когда же одержимость
Стихает и спадает жар познанья —
Мутит от лучших рифм, строфа бессильна
Взметнуть нас к высям и в дурную гладкость
Впадает вялый стих. Будь неподкупен
В борьбе с собой! Не дай себя увлечь
Рукоплесканьям! Похвалу сбивает.
Не вправе ты содеянным кичиться.
Ведь все – лишь ожиданье, все еще
Ты сделать должен… О, как далеко
Твоим твореньям до твоих героев!
 

XXIII

 
Ты, возвращенье в грезах, мне готовишь
Веселье лучшей встречи! Разве я
Не ускоритель сроков ожиданья,
Не завершитель дней тоски, когда
Мне удается завладеть словами,
Рожденными из гнева и из мук,
И образ дать – необоримой силы! —
Боев геройских, столь призывный, что
На место каждого, кто пал, десяток
Вступает в строй?… Слова плодотворят
Страдание и слезы, безнадежность
Лишают яда, устремляя мощь
Души туда, где все, теснясь, толпится,
Что хочет стать, деяньем исцелясь.
 

XXIV

 
И сгинет он, как в сказке, серый сумрак,
Лежавший на земле. И если сыну
Начнет о прежнем мать: «Давным-давно,…» —
Ей чуждым будет собственный рассказ
О том, что в прошлом было: броненосцы
И бой на небесах – орда чудовищ,
По прихоти безумца жечь народы Летевшая…
И тут с улыбкой мать
Посмотрит в глубь столетий, ибо ей
Лицо того привидится, кто их
Сумел смирить, – орду кровавых чудищ.
Она поет. Про Ленина. В дитя
Его впевает имя, учит сына
Махать ему ручонкой в глубь столетий.
 

XXV

 
Мать и дитя. Что с алтарей взирало
Так недоступно чуждо, все же бывши
Достойным почитанья, ибо в нем
Дышало то, что в каждом было свету
И благости… Давно воспряли люди
От преклоненья чуду, и давно
Забыт народом гнет порабощенья.
Всемощь, всеведенье, все, что людьми
Приписывалось в прошлом вышним силам, —
Все это с бою взято, небеса
Богов для них открыты: изваянья
Красы высокой смелым поколеньем
Превзойдены, воздвигшим этот мир;
Ему же имя – Царство Человека.
 

 
Встал на колени он перед рекой
И поклонился ей, сняв шлем походный,
Погладил воду ласково рукой —
И словно потеплел поток холодный.
И словно руку он реке пожал…
Пылал здесь мост, разбомбленный когда-то,
Был тот же самый отражен пожар
В речных глубинах и в глазах солдата.
Вот здесь тогда сражался батальон.
Солдата берег прикрывал тенистый.
И вот, вернувшись, обнял реку он,
К ее груди припавши материнской.
Он здесь родился. Здесь же в первый раз
Он боевое получил крещенье.
И он реке поведал без прикрас
Про отступленье. И просил прощенья.
И вдруг застыл, припомнив грозный год.
И так стоял, хоть под ногами топко,
Хоть, кажется, звала его вперед
Положенная на траву винтовка.
– Прости, река, прости меня, река,
Тебя покинул, светлую, в тот день я.
Казалось мне, что пронеслись века
Германского стального наважденья.
Твои страданья те же, что мои.
Я помню мертвый мост и трупы бревен.
Но мы вернемся, завершив бои,
И встанет новый мост, могуч и ровен.
И, кажется, винтовка поклялась,
Что так и будет, щелкнув вдруг затвором.
И, прозвенев: «Я верю!» – поднялась
Волна над ровным в этот час простором.
Тогда он шлемом воду зачерпнул
И пил. Потом плеснул в лицо струею,
И словно той струею зачеркнул
Былое и готов был снова к бою.
И силы возвратились вновь к нему.
И он сказал товарищам в волненье:
– Здесь, как от матери в родном дому,
Я принял от реки благословенье.
Бойцы из шлемов пыльных напились
И, глядя на окрестные руины,
Поклялись: «Песни вновь наполнят высь,
Начнется вновь цветенье Украины!
И за рекой возмездьем станет бой».
…В седом дыму окрестность потонула.
Сама винтовка словно за собой
Солдата через реку потянула.
Солдат в рыбацком стареньком челне
Поплыл туда, как свет навстречу мраку,
Сошел на берег, дрогнувший в огне,
И ринулся в победную атаку.
 

1941

 
Истошный долгий вой прорезал тьму,
Он ширится, пронизывает стены,
И все и все должны внимать ему,
И спящие встают на зов сирены.
Лучи взметнулись в облачный простор,
Повисли сетью зыбкой и летучей.
Прожектор в небо щупальца простер,
Отыскивая вспугнутые тучи.
Моя Москва! При имени твоем
Сердца сильней трепещут. Вихрь металла
Стремишь ты в ночь, и даль загрохотала,
И блещет небо огненным дождем.
Я чувствую: вокруг тебя растет
Любовь народов. Каждый внемлет, веря,
Что ты сразишь коричневого зверя,
Что враг летит в последний свой полет.
Твои бойцы не ведают смятенья
И бодрствуют на кровлях, чтобы враг,
Низринув пламень в непокорный мрак,
В ответ увидел только пламень мщенья.
В том пламени – любовь к Москве, чей свет
Царит над притаившеюся далью.
Полночный мрак, любовью той согрет,
Врага встречает смертоносной сталью.
Когда, Москва, на небосвод ночной
Бросаешь ты разрывов сеть живую,
Слова, давно начертанные мной,
Я повторю как клятву боевую:
Меж городов, прославленных молвой,
Тебе дано превысить все столицы,
Неудержим расцвет могучий твой,
Твои всечасно ширятся границы.
Вперед и выше, говоришь ты нам,
И ты не оставляешь нас в покое.
В тебя вошедший скоро видит сам:
То, чем он был, должно уйти в былое.
Меж городов, прославленных молвой,
Пространства ты и вечности носитель.
Неколебим фундамент крепкий твой,
Ведь сам народ – великий твой строитель.
 

 
Грохочет залп, и в выстрелах слышна
Уверенность… В раскатах – утвержденье:
«Священный долг! Священная война!
Едины русские в своем стремленье!»
Пока тропа огня ведет вперед
И небо фронта застилает порох,
Сияет над Москвою небосвод
В игре ракет, в причудливых узорах.
Зажглась на небе елка рождества.
«Мир!» – возвещает каждая ракета.
Еще в руинах птицы гнезда вьют…
Но близок час победы торжества.
Там в небе памятник ее из света.
И снова залп прогрохотал – салют!
 

 
Кто нас в незабвенные даты
Избавил от бедствий войны?
Советского войска солдаты,
Герои Советской страны.
Спасибо ж вам, братья-солдаты,
Герои Советской страны!
Немецкий рабочий! С любовью
О ком вспоминать мы должны?
Всем лучшим обязан ты крови
Революционной страны.
Так вечно же помни о крови
Революционной страны!
Весна над землею займется.
Пусть ведают наши сыны:
Для счастья всеобщего бьется
Сердце Советской страны.
Оно и для немцев бьется,
Сердце Советской страны.
Лейте, звезды, сиянье!
Песни об этом слышны:
В мир принесла процветанье
Кровь Советской страны.
Мир принесла народам
Мощь Советской страны.
 

ИЗ КНИГИ «ШАГ СЕРЕДИНЫ ВЕКА»

 
Мы – стихи – таим в себе загадку,
Пусть она не каждому видна.
Но пришла б поэзия к упадку,
Если б тайну не несла она.
О, не зря стихи таят в себе загадку!..
Все, что подло, низменно и пресно,
Не приемлют строгие стихи.
Но порой и счастье бессловесно,
И стихи молитвенно-тихи.
Да, порой и счастье бессловесно…
Мы звучим в торжественном хорале,
Свет скользящий шлем издалека.
И, взвиваясь круто, по спирали,
В бесконечность тянется строка,
Круто поднимаясь по спирали…
Между строк искать разгадку надо,
Не спеша прокладывая путь.
И разгадка будет как награда,
Если ты проникнешь в смысл и в суть.
Мыслью вникни – и постигнешь суть!
То, что не постигнуто доселе,
Завтра ты узнаешь все равно,
А не завтра, так через неделю
Для тебя откроется окно.
Тайну ты раскроешь все равно!
Будут все разгаданы загадки:
Часто сам ты, прячась, входишь в стих
И с самим собой играешь в прятки,
Ты, постигнув стих, себя постиг,
Часто сам ты, прячась, входишь в стих.
Это жизнь тебе откроет тайну,
А стихи должны деяньем стать.
Так смотри не опоздай случайно
Важную загадку разгадать,
Тайну жизни вовремя узнать!
Вникни смело в суть стихотворенья,
И оно, как светоч вековой,
Полное высокого горенья,
Навсегда подружится с тобой,
До конца подружится с тобой,
Полное священного горенья!
 

 
Ты должен жить иначе! —
Повсюду слышен зов.
Ты говоришь: «К задаче
Я этой не готов».
Спеши, спеши в дорогу,
Все вышло нынче в путь!
А ты в ответ: «Ей-богу,
Пора и отдохнуть!»
Как мы себя обидим,
От времени отстав!
А ты в ответ: «Увидим,
Кто был из нас неправ!»
Ты должен жить иначе,
Себя переменить.
Ты говоришь: «Тем паче
Есть смысл повременить».
Так будем откровенны:
Неясен твой ответ.
Ты хочешь перемены,
А отвечаешь: «Нет».
Поверь в наш век горячий
И не торгуйся с ним.
Ты должен жить иначе!
Мир сделался иным.
 

СТРОИТЕЛЬСТВО ЛАГЕРЯ

 
Вот здесь был лагерь смерти возведен —
Колючий нескончаемый забор.
В бараках серых – мучеников стон.
Сквозь ночь – в глаза – прожектор бьет в упор,
И – виселица: «власти» смысл и суть…
…О, не забудь позора тех времен!
Вовеки Бухенвальд не позабудь!
 

ПРИБЫТИЕ В ЛАГЕРЬ

 
За что, за что сюда согнали вас?
«Кто лгать не мог, был «под сомненье» взят.
Завесу лжи с людских срывавший глаз
На пытку шел, в угрюмый каземат.
Но не сломили ни петля, ни штык
Того, в ком жар свободы не угас…»
Какая мощь! Как человек велик!
 

КАМЕНОЛОМНЯ

 
О камни! Обличите произвол!
В каменоломнях маялся народ
И в прах скелеты камень размолол…
Так много лет. Восьмой уж минул год…
Иль замерло здесь время навсегда?
Когда ж конец страданиям придет?
Очнешься ль ты, Германия?… Когда?
 

РАБЫ

 
Беда тому, кто выбился из сил, —
Тотчас же тачка явится за ним.
Эй, кто там слег? Кто руки опустил?
Сверхчеловек – он был неумолим.
Бесчеловечен тот сверхчеловек…
Грохочет тачка. Вьется черный дым.
И это пусть запомнится навек!
 

СОЛИДАРНОСТЬ

 
Они пошли наперекор судьбе —
В союз они вступали боевой.
Багровый флаг, пылая, звал к борьбе.
«Мужайтесь! Верьте!
Воздадим с лихвой
За это горе, что постигло нас!»
И шепот рос, подхваченный молвой:
«Оружье добывайте! Близок час!»
 

ПОДПОЛЬЩИКИ ЧЕСТВУЮТ ТЕЛЬМАНА

 
Эрнст Тельман – сын Германии родной.
Пред нами он в сиянии предстал.
И чудилось, что весь простор земной
Поет наш гимн «Интернационал».
Торжественно, величественно так
Звучат слова: «Воспрянет род людской…»
И Тельман взвил высоко алый стяг.
 

ОСВОБОЖДЕНИЕ

 
Свершилось все, что Тельман говорил.
«Оружье к бою!» – загудел набат.
И смертники восстали из могил.
Простерши руки, вот они стоят.
Вглядись, узнай их и навеки будь
Священной верен клятве. Слышишь, брат,
Их голос: «Бухенвальд не позабудь!»