Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

– А, я читал! Макулатурная книжка! – воскликнул Игорек. – Француз один написал про лилии… ну, старые времена. Здорово закручено.

– Вероятно, ты имеешь в виду роман Дрюона «Негоже лилиям прясть», – вмешался я. – Там лилии – символ французской короны, старинный королевский герб. Думаю, ни Евангелие, ни Дрюон нам не помогут.

Мы посмотрели на Павла Матвеевича, он спал. Неужели проклятое известие о дочери и друге и было тем последним ударом, что добил его? В полутемной прихожей (именно полутемной – так виделось мне: тусклая лампочка, завешанное простыней зеркало, духота и безысходность) стоят двое…

А второе обстоятельство, Ваня? Ты говоришь, два обстоятельства особенно интересны…

– Да сам Борис. Точнее, одна его фраза о художнике и жене: «эта любовь им бы недешево обошлась». Какую роль он сыграл в тех событиях, мне неясно.

– Все они хороши, – угрюмо отозвался Василий Васильевич. – И художник с учительницей, и мальчишка с этими билетами, и зятек. Добили нашего старика.

14 июля, понедельник.

Не знаю, случайно или неслучайно (возможно, сработали мои слова, сказанные Анюте), но Дмитрий Алексеевич приехал в больницу на следующий же день, после обеда. Поздоровался, подсел к Павлу Матвеевичу, зашуршал пакетами. Я тотчас вышел покурить на лавочке против дверей нашего флигеля. Художник появился вскоре и с готовностью поддержал мое предложение полюбоваться живописным видом из дворянской беседки над темными водами.

– Здесь закаты должны быть хороши, – заметил он, опустившись на железную скамейку. – Знаете, Иван Арсеньевич, чем я занимался эту неделю? Разыскал и прочитал два ваших романа. Занятно, очень – я в вас не ошибся…

– Это скучная тема, – отмахнулся я. – Сейчас меня куда больше занимают ваши романы, Дмитрий Алексеевич. Вы в эти дни виделись с Люлю?

– С Люлю я не виделся, – медленно ответил художник, глядя на меня с интересом и как будто с облегчением. – Слава Богу, Анюта опомнилась!.. Я рад. Теперь я не один.

– Вы скрыли от следствия отношения с Анютой, защищая, так сказать, честь женщины?

– Куда ж было деваться?

– И заранее условились с ней, что будете молчать?

– Не то чтоб условились, она попросила… Ну, я понял, что она не хочет семейного скандала и вел себя соответственно. Обо всех этих пошлостях не стоило бы и упоминать, но они, к несчастью, самым непосредственным образом связаны с исчезновением Маруси.

– Даже так? Кажется, вы считаете свои отношения с Анютой пошлыми?

– Ничего пошлого в них тогда не было. Я увлекся и очень, а она… я не обольщаюсь: просто ей не повезло с мужем. Кстати, вы его видели?

– Видел.

– Ну, так что ж объяснять… Одним словом, я во всем виноват и увлечение мое обернулось пошлостью и ужасом. Анюта вам все рассказала?

Я решил пока что не разуверять его на этот счет.

– Расскажите вы – все, что скрыли когда-то.

– Девочка исчезла в среду, когда Анюта была в Москве.

– В среду?.. Я так и чувствовал, что с Петей нечисто.

– Я тоже чувствовал, но поймать его не смог.

– В какое время Анюта была в Москве?

– Ко мне она приехала во втором часу. Я не ожидал ее так рано…

– Но вообще вы ее ждали?

– В воскресенье мы договорились встретиться в среду вечером.

– Почему же она приехала днем?

– До сих пор не знаю. Анюта не любит об этом говорить, вообще вспоминать. Знаете, в двадцать два года вдруг остаться совсем одной с сумасшедшим отцом…

– Разве вы для нее ничего не значите?

– Выходит, нет.

– А она для вас?

– Конечно, значит. Но что было, то прошло. Я имею в виду страсть.

– Так тем более незачем было скрывать от меня прошлое. Анюта разведена, близкие погибли. Неужели вас волнует ее репутация в палате номер семь?

Дмитрий Алексеевич засмеялся.

– Ну я-то в дурацком положении! Она запретила мне вам рассказывать – и тут же все рассказала сама. Люлю! Просто непостижимо.

– Запретила! Чего она боится?

– Ей бояться нечего. Но раз, слава Богу, все открылось, надо вам мое поведение объяснить.

– Да уж сделайте одолжение. А то втянули меня в историю, скрыв такой важный момент, как время преступления. Я ломаю голову, как Анюта проспала убийство, а она, оказывается, ездила в Москву.

– Видите ли, Иван Арсеньевич, три года назад она была так оглушена и несчастна, что я не мог взвалить на нее еще и семейный скандал: Борис не из тех, кто прощает. А я в мужья не гожусь.

– Что ж так-то?

– А вот не гожусь, Анюта мне так и заявила. У меня есть один недостаток – не один, конечно, но этот для женщин самый существенный – я не способен на вечную любовь. Нет, я конечно, слыхал, читал: спиваются, сходят с ума, идут на преступления. И я верю, но не способен. Значит, на следствии я смолчал, и к ней отнеслись с сочувствием.

– Как вы думаете, из-за чего они развелись? Может быть, Борис что-то узнал о жене и о вас?

– Откуда? – Дмитрий Алексеевич пожал плечами. – Анюта слишком горда, чтоб объясняться. Кончилась эта самая вечная любовь – и разбежались.

– А какие у вас были отношения с Борисом?

– Да никакие. Он меня презирал как «эстета», а я деловых людей как-то побаиваюсь.

– Он ведь пользовался вашей машиной?

– Редко. Три года назад уже на свою скопил, уж давно купил, наверное… Ну, общались, конечно, у Черкасских. Борис у них пропадал: занимался математикой с Марусей.

– Когда он начал с ней заниматься?

– Весной. Его Люба попросила. Все засуетились перед экзаменами. Маруся была вообще беспечна, а к точным наукам относилась с наследственным пренебрежением: в мать. Так вот, Борис с Анютой развелись, следствие иссякло – а тайна осталась. Не знаю, я в вас почему-то сразу поверил. И после нашего разговора заехал на дачу к Анюте. Она согласилась принять участие, но насчет всяких там признаний сказала, что сначала поглядит на вас. И первое впечатление, Иван Арсеньевич, оказалось не в вашу пользу.

– Так вы с ней виделись?

– Да нет. Она на вас «поглядела», в тот же день отправилась в Москву и позвонила мне вечером: все это пустое и вам, Иван Арсеньевич, доверять нельзя…

– И вы послушались! Прямо какая-то рабская покорность, прямо рыцарь с Прекрасной дамой. Сдается мне, Дмитрий Алексеевич, что она вам до сих пор дороже любой тайны.

– Не выдумывайте! – резко оборвал меня художник и переменил тему. – Итак, роковая среда три года назад. Анюта приехала днем, на квартире меня не застала и поднялась в мастерскую. Я живу на Чистых прудах, второй этаж, а мастерская в том же доме на третьем. С утра работал над портретом… так, один приятель, кавказский орел. Вдруг звонок. Открываю дверь – Анюта. Ну, мне стало не до портрета, и Гоги заволновался, однако она не вошла: сказала, что приедет позже, часам к семи. Мы поговорили на пороге и расстались.

– Она приехала?

– Позвонила в шесть по телефону. К тому времени я закончил портрет, мы спустились вниз, пили кофе. Анюта заявила, что уезжает в Отраду… настроение тяжелое, тревожное… что-то в этом роде. Я не стал объясняться, просто сказал: «Я тебя жду», – и повесил трубку. И она появилась в восьмом часу.

– А где она пропадала больше пяти часов?

– Как выяснилось, гуляла по Москве. Гоги намеревался нас покинуть (он из Тбилиси, остановился у меня на неделю). Но как-то сам собой возник общий разговор, друг-кавказец разошелся, выставил коньяк местного розлива, я, в свою очередь, французского и так далее. Где-то в десять Анюта внезапно сказала, что едет на дачу.

– Предполагалось, что она останется у вас ночевать?

– Подразумевалось. Но она не позволила даже проводить себя. Мы с Гоги поехали к его знакомым продолжать… Вообще тоска… Вернулся утром, как раз к ее звонку из Отрады: Маруся пропала.

– Так в какое же время она все-таки пропала?

– Анюта отсутствовала в Отраде с двенадцати дня до, примерно, одиннадцати ночи. Она оставила сестру на Свирке, на их месте. Можно предположить, что Маруся убита на речке, в сарафане и купальнике. Но это не так. Смущает открытое окно безо всяких отпечатков и Марусина обувь. Допустим, преступник мог подкинуть «вьетнамки» и вещи, что брали сестры с собой на пляж, ну, скажем, чтобы создать видимость, будто она исчезла из дому. Но, во-первых, все пляжные вещи оказались именно на своих местах. И потом: как он проник в дом? Замок вполне надежен, окна запираются на шпингалеты. Следы отмычки или взлома обнаружились бы.

– Маруся брала с собой на речку ключ?

– Обычно он лежал в верхнем ящике стола в светелке как запасной. Сестры не расставались и пользовались ключом Анюты. Но в среду обе взяли по ключу: Анюта сказала, что уедет в Москву.

– Значит, преступник мог воспользоваться ключом, взятым у убитой?

– Не мог. Ключ так и нашли на обычном месте в столе. На нем только Марусины отпечатки пальцев. Если бы убийца стер свои, стерлись бы и ее.

– У кого еще были ключи от дачи?

– У Павла с Любой и у Бориса. Все целы, ни один не потерялся. Нет, Марусю убили не на речке – это очевидно. Судя по всему, она пришла, отомкнула дверь своим ключом, положила его на место. И никуда не пошла бы босая. Она убита в доме, и, по-моему, об этом что-то знает юный Вертер.

– Вы располагаете фактами?

– Поймать его не на чем. Но, придя на дачу вторично, уже после пляжа, он так переменился в лице, что даже соседка заметила. Вы видели его?

– Имел удовольствие.

– Спортсмен, прямо-таки Аполлон… Мое мнение: он безумно испугался и сломя голову помчался в Ленинград, не пожалев денег и на международный вагон.

– А откуда у вчерашнего школьника деньги, если не от родителей, на Ленинград?

– От родителей, но не обязательно на Ленинград. Перед отъездом Петенька имел встречу с приятелем Аликом, собирался купить у того какую-то фирменную тряпку, но она ему вроде не подошла. Возможно, именно на эту тряпку ему и дали деньги.

– Откуда вам известны эти подробности?

– Я встречался с Вертером несколько раз после случившегося, в сентябре, пытался, как говорится, его расколоть, но не тут-то было.

– Он охотно встречался с вами?

– Еще бы! Он был пойман на такую приманку – устоять невозможно. Якобы я расписываю панно в спортивном комплексе, и его фигура уж больно подходит для увековечения. Символ юности и мужества. Одним словом, я делал зарисовки этого труса и беседовал, то есть осторожно допрашивал. Он ни разу не сбился, но, как только мог, всеми силами этой убийственной темы избегал. Почему – непонятно. Скажем, боль от потери любимой – нет… Я его расспрашивал об университетских экзаменах и так далее. Мальчик прошел через все, как танк: девятнадцать баллов, только по сочинению четверку получил.

– Какая там боль, Дмитрий Алексеевич! В сентябре он к свадьбе готовился, а в октябре женился.

– Тогда же в октябре! – воскликнул Дмитрий Алексеевич. – К тому же еще и предатель… Раздавить как паука – не жалко! Столько жертв… И ведь ничем себя не выдал, а любовным проблемам мы с ним целый вечер посвятили. Я хотел выяснить, что их связывало с Марусей. И у меня создалось впечатление, что не только к ней, но и к девочкам вообще Вертер довольно равнодушен, что в его возрасте даже странно. Знаете, как будто все его чувства подавлены страхом. Ну, за три-то года он, наверное, оклемался…

– Да нет. Страх я в нем тоже почувствовал. Вы сказали: «столько жертв»… вы считаете его виновным?

– Какую-то роль он сыграл… неясно какую. Он что-то видел там, на даче. Возможно, он видел убийцу и до сих пор боится его.

– Вы полагаете, сам Петя не способен на убийство?

– За те три сентябрьских вечера, что мы с ним общались, я примерял его и на эту роль. По-моему, он не тянет – тут кто-то похитрее и посмелее. Но полностью исключать из подозреваемых Вертера нельзя. Бывает, именно трус в безвыходном положении способен на все. Из инстинкта самосохранения. Мы не знаем их отношений с Марусей – вот в чем дело. Что произошло в лесу, когда они венки плели? Пытался он ее изнасиловать, или милые детишки поспорили о театре?

– Вы ведь видели ее на сцене?

– Не только видел, но и помогал чем мог. Талант – редкость. Все пошло прахом из-за этого мальчишки!

– Вы уверены, что она не догадывалась о ваших отношениях со старшей сестрой?

– Никто не догадывался. Наши, как вы говорите, отношения начались за год до этих ужасных событий, летом. Надеюсь, подробности вас не интересуют? (Подробности меня интересовали, очень, но я промолчал). Ну, в общем, за год мы с ней встретились всего четыре раза, я с ума сходил. И в ту проклятую среду она была неуловима, металась по городу, приезжала, уезжала… Не понимаю!

– Вы не связываете ее тревогу с исчезновением Маруси?

– Что за ерунда! Если женщина изменила мужу, значит, она и на убийство сестры способна? Она и так достаточно дорого заплатила за эти самые наши отношения. Что ж теперь, всю жизнь мучиться?

Очень любопытная парочка – бывшие тайные любовники, и с какой страстью друг друга защищают!

– Однако вы мучаетесь. И сдается мне, Анюта тоже, – холодно отозвался я. – Соблазнить дочь самого близкого друга, по меньшей мере, неосмотрительно, Дмитрий Алексеевич.

– Золотые слова, Иван Арсеньевич, больше не буду.

– Что Анюта увидела, когда вернулась ночью на дачу?

– Дом был пуст. На кухне горел свет, на это обратил внимание сосед Звягинцев, окно в светелке распахнуто настежь.

– При таких зловещих обстоятельствах она могла бы еще ночью обратиться в милицию.

– Не забывайте, что никто из нас, кроме Павла, не догадался осмотреть Марусину обувь. Анюта могла подумать, что девочка отправилась к кому-то на свидание.

– Пусть так. И все же: утром на речке Маруся говорит сестре, что чего-то боится и просит не оставлять ее одну. Но та уезжает в Москву. Там где-то гуляет больше пяти часов, порывается уехать в Отраду, но едет к вам, потом вдруг срывается на дачу. Потом врет в милиции, вводит в заблуждение следствие и так далее. Как вы объясните ее поведение?

– А как она объясняет? Ведь она рассказала вам обо всем?

– Она преподнесла мне то же вранье, что и следователю.

– Позвольте, – Дмитрий Алексеевич был поражен, – откуда же вы узнали о нас с ней?

– Догадался.

– Исключено! – он пристально глядел на меня. – Вы не могли догадаться, что я называл ее Люлю.

– Ну, это-то мне подсказали.

– Кто?

– Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?

– Вы, вы… я восхищен. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и еще один человек.

– А именно?

– Маруся.

– Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?

– Да нет. В детстве у девочек была какая-то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть ее Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомленность меня поражает.

– Но, надеюсь, не пугает?

Будто огонь прошел по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.

– Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.

Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» – а ведь не дает покоя.

15 июля, вторник.

– Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Петр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.

– Я и не врал, – бодро ответил Вертер, но я-то видел, как он встревожен.

Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость – шло следствие, я шел по следу.

– Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?

– Один парень. Я уж и не помню.

– Постарайтесь вспомнить. Как его звали?

– Вроде Юра.

– Нет, так дело не пойдет. Мне известно, что билеты вам дал какой-то первокурсник. Сейчас вы перешли на четвертый курс, соответственно он на пятый. На филфаке учится не так уж много, как вы говорите, парней. И следственным органам не составит труда разыскать среди дипломников этого самого Юру. Он действительно Юра?

– Нет, кажется, Саша.

– Ага, вы начинаете вспоминать. Расскажите о вашем с ним знакомстве.

– В начале июля…

– А точнее? Третьего билеты уже отданы Марусе. Остается первое и второе.

– Да, второго, в субботу, я отвез документы в университет, сдал их в приемную комиссию и вышел на лестницу покурить. Там ребята стояли, я с ними разговорился… ну, о конкурсе, об экзаменах и тэдэ. Они оказались первокурсниками, у них как раз сессия шла. А один говорит, что у него билеты есть по русскому, по которым на экзаменах спрашивают. Ну, я у него их попросил, а он дал. Вот и все. А чего вам эти билеты сдались?

– Скоро узнаете. У него они с собой были?

– Нет, я ждал, пока он экзамен сдаст. Потом мы к нему домой заезжали.

– Он билеты насовсем вам отдал или на время? Учтите, Сашу отыскать легко, тем более вы знаете, где он живет.

– Дал на неделю, до следующей субботы.

– Он ими дорожил?

– Ну не то чтобы…

– То или не то? Только правду!

– Трясся он над этими билетами, потому и дал на неделю.

– И вы их отвезли Марусе на следующий день, в воскресенье, да?

– Да.

– В котором часу вы разговаривали с ребятами на лестнице?

– Днем. В двенадцать, в час.

– Потом вы ждали Сашу, пока тот сдаст экзамен, ехали к нему, возвращались домой… Одним словом, вы переписать билеты не успели, так?

– Так.

– И в среду приехали за ними в Отраду?

– Ничего подобного! – Вертер так и взвился. – Не за ними, а попрощаться: я уже надумал в Ленинград прокатиться.

– Ведь вы должны были в субботу Саше билеты вернуть?

– Позже бы вернул. Как-нибудь без них он перебился бы.

– Но вы не вернули?

– Не до них было. Маруся исчезла.

– А вместе с ней и билеты исчезли?

– Я ничего не знаю, я их потом в глаза не видел.

– А почему? Почему бы вам потом не забрать – скажем, у Анюты – чужие билеты?

– Мне казалось неделикатным суетиться из-за пустяков в такое время.

– Однако такое время – согласен, тяжелое – не помешало вам блестяще поступить в университет.

– Уж прям блестяще…

– Не спорьте. Я сам из того же заведения и знаю, чего стоят три пятерки на вступительных. И экзамен по русскому, пожалуй, самый ответственный. Билеты вам бы пригодились, а?

– Я не хотел беспокоить родных Маруси.

– Бросьте! В чем беспокойство-то? Подъехать в удобное для Анюты время и забрать? – я выдержал многозначительную паузу. – Но вы, конечно, знали, что билетов у Черкасских нет. Ну, знали? – и вперил в Вертера сверлящий взгляд: приходилось играть на нервах.

– Ничего я не знал, – прошептал он и побледнел.

– Знали, знали… Пойдем дальше. Саша на одном с вами факультете. Вы, наверное, встречали его?

– Встречал.

– Когда?

– Тогда же в сентябре, они с «картошки» вернулись. Вы мне ловушку готовите, да?

– Готовлю. Саша поинтересовался судьбой своих билетов?

– Поинтересовался… чуть драться не полез.

– И что же вы ему ответили?.. Думаете, что сказать? Советую правду – все это легко проверить.

– Сказал… – Вертер вздохнул. – Сказал, что тетрадку потерял.

– Зачем надо было врать?

– Я… мне не хотелось рассказывать… тяжело… – на него жалко было смотреть.

– Придется. Я вас предупредил, что у меня есть новые данные. Отвечайте четко и честно: когда и при каких обстоятельствах вы уничтожили тетрадь с билетами?

Вчера целый вечер я готовился к этому диалогу и предугадал почти все ответы на мои вопросы. Последний решающий вопрос логически вытекал из нашего разговора: билеты, ради которых Петя приезжал на дачу, исчезли, но до Саши не дошли. Однако подкрепить свой вопрос фактами я бы не смог – одни догадки и ощущения: испуг, замеченный соседкой, бегство в Ленинград, вранье Саше и страх. Пришлось идти ва-банк, взять «на понт», сделать ставку на трусость, рискнуть – и выиграть: мальчишка отвернулся от меня и заплакал.

– Я ее не убивал… – тихо сказал он.

– Вас никто не обвиняет, только просят помочь. Вы знаете, кто убийца Маруси?

– Не знаю… я не видел, честное слово! Но догадываюсь.

– Кто?

– Ее сестра, Анюта.

Его страх – какой-то непонятный, темный ужас – вдруг передался и мне. Довольно долго мы сидели молча. Наконец юноша шевельнулся, украдкой взглянул на меня. Я заговорил:

– Давайте восстановим те события. Третьего июля, в воскресенье, вы привезли билеты Марусе и договорились, что приедете за ними в среду. Кто-нибудь присутствовал при этом? Я хочу спросить: знал ли кто-нибудь о том, что вы встречаетесь в среду?

– Никто не знал. Я вошел в калитку, а Маруся как раз выходила из дому с тарелками. Я ей отдал билеты, она отнесла их в дом, и мы договорились насчет среды. И она никому об этом не сказала, как я понял впоследствии. Она была со странностями и любила всякие тайны. А вообще с ней было интересно, я никого интересней не встречал.

Драгоценное признание. Итак, в среду в три часа вы появились на даче и никого не застали, так?

– Так.

– Поговорив с соседкой, вы отправились на речку…

– Нет, сначала было на станцию – разозлился: точно договаривались. Но потом все-таки на речку двинул.

– Понятно. Не найдя сестер, вы вернулись на дачу. Что вы там увидели? Отвечайте спокойно, не упускайте даже мелочей.

– Это нетрудно, Петя усмехнулся. Я уже три года об этом рассказываю – самому себе. Ладно. Дверь была по-прежнему заперта, я постучал, подергал, прошелся по саду и увидел открытое Марусино окно (за час перед этим оно было закрыто). Я заглянул, но в комнате вроде никого не было… и позвал: «Марусь!» Да, дверь из светелки этой самой была приоткрыта, и в соседней комнате свет горел, чего прежде не было. Позвал – никто не отвечает. Вдруг смотрю: на письменном столе – он вплотную придвинут к окну – та самая тетрадка с билетами… протянул руку и взял. Там много тетрадей лежало, а эта – сверху. Я ее засунул за ремень джинсов. Опять позвал – молчание. Я решил записку оставить…

– То есть вы не хотели, чтобы ваша ссора с Марусей переросла в окончательный разрыв?

– Да, не хотел. Я думал, что они с речки вернулись и опять отлучились куда-то. Но у меня ручки с собой не было. Перемахнул через подоконник и стол и тут увидел Марусю, – он замолчал.

– Где она была?

– Она лежала на диване у самой стенки, из окна не видно… Знаете, я этого до самой смерти не забуду! Она мне каждую ночь снилась и до сих пор иногда снится… часто… Моя жизнь это кошмар какой-то, даже женитьба не помогла. Она была задушена, и главное – только что, понимаете? Вот прямо перед этим, еще совсем теплая…

– Вы дотронулись до нее?

– В тот момент нет. Что вы! Это был такой ужас… лицо нечеловеческое, язык наружу… а шея!.. и глаза – вот именно что вылезли из орбит… В общем, я как увидел – даже не помню, как в сад прыгнул и помчался к калитке. И вот подлетаю я к калитке и слышу: «Молодой человек!» Соседка, через забор. Говорит: «Вы девочек так и не нашли?» Я говорю: «Не нашел». И вдруг она руками всплеснула и как заорет: «На вас лица нет! Вы совсем зеленый! Видно, на солнце перегрелись. Может, воды вам принести?» Ну, тут я опомнился слегка, от воды отказался, чего-то там залопотал про экзамены, переутомление, а сам смотрю на нее и думаю: «Эта бабушка меня погубит!» Марусю только что убили, а кроме меня, тут нет никого, и всюду – на столе, на подоконнике – мои отпечатки. Вообще, надо сказать, меня подвела любовь к детективам, именно в том направлении голова заработала… а лучше плюнуть бы мне на все да уйти к черту! Не знаю, может правда, лучше…

– Что же вы сделали?

– Старушка говорит: «Не стоит ходить по солнцепеку, посидите в теньке – вдруг девочек дождетесь». Я ответил: «Посижу, посижу», – и пошел назад. Я решил стереть отпечатки: ничего не видел, к окну не подходил, Марусю ждал на крыльце. Упереться – и все. Фактов нет – докажите! Опять влез в светелку, на Марусю не смотрю, быстро в другую комнату прошел, оказалось, кухня – там свет. Я ни до чего не дотрагивался, взял какую-то тряпочку, вернулся в светелку и подошел к столу. А сам смотрю в сад, чтоб только не взглянуть на диван… И вдруг вижу: у заднего забора кусты зашевелились, там, где дыра, представляете? Кто-то идет, конечно, Анюта с речки, сейчас будет крик на всю деревню, а я около трупа следы стираю. И деться некуда: у калитки старушка засечет. Я решил спрятаться. То есть это я сейчас вам говорю «решил», «подумал» – а на самом деле как будто не я, а какая-то посторонняя сила в считанные секунды мною двигала.

– Инстинкт самосохранения, – подсказал я нетерпеливо.

– Он самый! Я потом высчитал: с моего возвращения с речки до окончательного ухода прошло всего двадцать минут, а я ощущал – вечность. Ну, понятно было, что просто прятаться глупо: крик поднимется, деревня сбежится, меня, конечно, мигом обнаружат… А кусты шевелятся все ближе и ближе к дому, кто-то подходит, очень медленно, но – вот, сейчас!.. Я подхватил Марусю на руки и побежал… сам не знаю куда… прятаться. В общем, я влетел на кухню, споткнулся о дерюжку – она как-то скомкалась у порога – и растянулся на полу. Тут я понял, что погиб окончательно, как вдруг увидел прибитое к полу кольцо – прямо у самых глаз – и сообразил, что здесь люк в погреб. Про погреб я знал: в воскресенье родители сестрам говорили, что прибраться там надо. Одним словом, я открыл люк, спустился вниз – к счастью, на кухне свет горел, было лесенку видно. Положил Марусю на землю, люк закрыл, при этом через щель расправил дерюжку, чтобы кольцо прикрывала… ну, чтоб люк не сразу, по крайней мере, бросился в глаза. Опять спустился вниз и замер. Полная тьма, вонь какая-то гнилая и ни звука. Я ожидал шагов от входной двери, но они раздались в светелке, значит, кто-то влез в окно, на секунду остановился, пробежал прямо над моей головой через кухню, очевидно, в другие комнаты заглянул, опять пробежал в светелку и полез в окно: слышно было, как стол заскрипел. Тут до меня дошло, что это, должно быть, убийца.

– Шаги были мужские или женские, как вы думаете?

– Не понял. Вообще: торопливый бег, быстрый, легкий шаг.

– Убийца имел время стереть отпечатки?

– Да вроде бы он сразу в окно вылез, а там черт его знает! Тряпка моя так и лежала на столе. И заметьте, стекло кто-то вытер, ведь я в первый заход кончиками пальцев в окно стучал, а отпечатков моих потом не нашли. Я стекло не вытирал.

– Так, дальше.

– Я решил, что мне пора выбираться, но сначала надо попытаться спрятать тело.

– В погребе?

– Ну.

– Вы воображали, что его там не найдут?

– Не такой уж я дурак! Милиция, разумеется, в два счета нашла бы, но они начинают следствие только через три дня, а пока запрашивают больницы, морги, сводки происшествий и т. д. У меня возникла идея не спрятать, а припрятать, чтобы впоследствии по состоянию тела было трудно определить точное время убийства – ведь это было как раз мое время, я там ошивался. А жара стояла страшная, за тридцать. В погребе, конечно, прохладнее, но все равно процесс разложения идет.

– Да, Петр, жажда жизни в вас горы способна сдвинуть. Вы не подумали, как затрудните поиск преступника, вообще работу следственных органов?

– Ага, пока б я думал, эти самые органы так бы мне все затруднили, что я только лет через пятнадцать освободился бы. Я тогда вообще ни о чем не думал, а действовал. Главное, чтоб сестра в тот же день не нашла Марусю и не побежала в милицию, а соседка не связала мой «зеленый вид» с убийством. Дальше я не загадывал. А вообще все было невыносимо.

– И что вы сделали?

– Как только я услышал, что убийца вроде скрылся, я чиркнул спичкой – у меня с собой были – и увидел на лавке огарок. Зажег свечку, огляделся. Хлама всякого кругом навалом, но я сразу засек садовые рукавицы – целый ворох – надел, чтоб отпечатки не бояться оставить. В углу за невысокой перегородкой была свалена куча гнилой картошки, от нее и шла вонь, но это было кстати. Туда я и спрятал тело. Найти его, конечно, не составляло труда, но если знать, где искать. А с виду ничего не заметно. Потом выбрался наверх, протер край люка, за который брался, и кольцо, стол вытер тряпочкой, спрыгнул в сад и вытер подоконник. Рукавицы и тряпку с собой взял, в карманы куртки засунул.

– В такую жару вы в куртке были?

– Да из хлопка, японская, с короткими рукавами и накладными карманами. Я ее поверх майки носил, не застегивая – удобно. Но это удобство мне таким боком вышло! Ну вот, к калитке подошел, со старушкой раскланялся – специально, чтоб она не думала, будто я до вечера на крыльце торчу. «Посидел, – говорю, – в теньке, полегчало». Пошел на станцию, тут электричка подошла, 16.35. Настроение, конечно… в общем, так: все ужасно, но, может, выкручусь. А когда я уж полдороги проехал, до меня наконец дошло: со мной все кончено. Я вспомнил про билеты. Они так за поясом и остались, под курткой не видно. Нет, вы представьте: столько перенести, убийцу перенести, эти кусты… как они шевелились!.. Маруся бедная – за что?.. погреб этот, будто я в могиле наедине с трупом – и шаги! А когда я спичку зажег, прямо в глаза ее лицо бросилось… мертвое. И главное – красный сарафан, красное пятно в гнилье!.. Нет, столько перенести, труп спрятать, отпечатки – будь они прокляты! – уничтожить – и такую улику с собой утащить. Я просто обезумел. И назад вернуться… ну, тетрадку подкинуть – не могу. Не могу – и все, хоть режь! Я ведь тогда еще ничего не знал, я думал: сестры нормальные, люди как люди. И только потом догадался, что у них вся семья сумасшедшая. Понимаете? Я представлял так. Они на речке, на каком-то там своем месте, которое я не нашел. Ладно. Маруся говорит, что я, как условились, в три часа за билетами собирался приехать, и уходит. Ну, что должна подумать Анюта, вернувшись на дачу и не застав сестру? Что она со мной. А когда тело найдут? Нетрудно догадаться, что она обо мне подумает. Меня допрашивают – я стою на своем: за дом не заходил, окна открытого не видел, сидел на крыльце и ждал. Никаких отпечатков, никаких улик. Все логично. А теперь? Где билеты, кому они нужны, кроме меня? Крыть нечем – на этом вы меня и поймали. Логично. Но поступки сумасшедших никакой логике не поддаются – вот, оказывается, в чем было мое спасение. Но тогда в электричке я об этом не знал, я знал одно: бежать. Умом понимал, что глупость… но – бежать!.. от этого погреба, красного пятна, от этих кустов и лица Марусиного… куда угодно – только бежать. В электричке народу почти не было, я прошел по составу, нашел совсем пустой вагон, выкинул в окно рукавицы с тряпкой, а тетрадку начал рвать на мелкие кусочки и выбрасывать… Как сейчас помню: Москва надвигается, серые башни, солнце палит – и так хочется жить. Потом эта жизнь мне порядком опротивела… чуть не каждую ночь: кусты шевелятся, погреб, я убиваю Марусю, она кричит, тут просыпаюсь… и снова: кусты, погреб, красное пятно, Маруся, крик… А тогда в электричке… вы себе представить не можете, как хотелось жить! С Казанского вокзала я перебежал на Ленинградский, шум, гам, толпы – безнадежно. Встал в конец очереди в кассу, вдруг дама подходит, именно дама – вся в белом, в драгоценностях – и заявляет: «Один билет до Ленинграда на вечер никому не нужен?» Я ее за руку схватил и закричал: «Чур, я первый!» Я вообще-то как в истерике был. Она засмеялась и говорит: «Молодой человек, билет дорогой, в международный вагон. Вам по карману?» Деньги у меня были, на английскую майку, а Ленинград я еще в электричке наметил: вокзал рядом с Казанским и тетка родная на Фонтанке. Даже приободрился слегка и отправился к Алику: на всякий случай, для алиби. А до этого матери позвонил на работу. Отцу бесполезно: он такую истерику закатит, а мать у меня – человек железный, понимающий. Я ей говорю: «Срочно уезжаю в Ленинград. Зачем – потом все объясню. Знай, что я ни в чем не виновен, но кто б обо мне ни спрашивал, отвечай, что Ленинград задуман давно, тобой и отцом: сыну нужен отдых между экзаменами. Поняла?» Она говорит: «Ничего не поняла, но все исполню, отца подготовлю, завтра вечером буду звонить Кате». То есть тетке, это ее сестра, тоже женщина толковая. У нее я и прожил неделю… не прожил, а прострадал. И главное – за что? Ну скажите – за что?