Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

– Кошмар! – прошептала Юля, Настя пояснила:

– Кошмар и есть. Горячечная галлюцинация.

– Я бы так и подумал! – воскликнул Саня. – Но Люба не была в горячке. И тоже слышала. Ее последние слова по телефону: «Я слышу голос. Я должна идти». Так, Владимир?

Он молча кивнул.

– Вот что, дорогие, – заявила тетка. – Отвлечемся от дьяволизма… на ночь глядя. Тут наверняка какое-то недоразумение. Уж больно все неправдоподобно. Уж слишком.

– Слишком, – согласился Саня. – Вроде не страдал суеверием, а теперь… Накануне гибели Люба видела во сне черный предмет, как она выразилась. Ну чем не пистолет? Правда, я своим рассказом навеял, но какие сюрреалистические детали, загадочные. Если их анализировать по Фрейду…

– Черный предмет с глушителем? – перебил Владимир с мучительным сарказмом, возвращая Саню из райского сада-сна в теткину комнату, в ту незабвенную пятницу.

– Да, это обстоятельство свидетельствует о весьма определенных намерениях. Возможно, идея преступления – «Иди и убей!» – тлела подспудно, дразнила издавна, издали – как соблазнительная мечта – и вдруг вспыхнула яркой вспышкой.

– У кого? Про кого вы говорите?

– Не знаю… балерон, компаньон… пока не знаю.

– Но – мотив?

– Мотив скрыт глубоко. Бывший муж до сих пор пылает… то ли ненавистью, то ли страхом… или комплексом вины. Год назад она объявила ему, что ждет ребенка.

– От него? – заинтересовалась тетя Май.

– Говорит: нет. Вообще детей терпеть не может. «Белая рубашечка, красный чепчик», – Саня говорил как по наитию. – Помнишь, Настя, тот голос?

– Загробный! – Настя поежилась.

– В одеждах, в их покрое, в сочетании деталей и красок, – продолжал бормотать он, не вникая, а как будто нащупывая неизъяснимую мысль, – есть нечто символическое, тончайшая психология… например, черный покров – траур. Она любила синее и белое. И зачем-то купила восковой веночек. В четвертом часу. Надо узнать адрес «Харона» и проследить ее маршрут.

Помолчали. Саня нечаянно взглянул на тетку – напротив, в своем кресле с высокой спинкой. Вдруг вспомнилось то лицо с черной полосой на шее. Вспомнилось выразительно, как вьявь. И какую-то несообразность ощутил он в своем воспоминании, какое-то несоответствие… с чем?

– Сань, – робко нарушила Настя молчание, – а кто подкинул туфельку? Анатоль?

– Он отрицает. Ну, если в бреду, в беспамятстве… Так может быть, Настюш?

– Может. «Корсаковский психоз» с нарушением памяти.

– Вот-вот. Ну кто еще рискнет на столь нелепый поступок. Ведь подручных убийцы среди нас нет, а? – попытался он сказать шутливо, а выговорилось уныло. – Я заблудился в собранных фактах, обстоятельствах и деталях. Кажется, еще усилие – и все встанет на свои места, выявляя «заговор зла»… – осекся, внезапно осознав: еще усилие, еще один день, твердил, а Люба погибла. – Люба погибла неслучайно, – продолжал упрямо. – Убийца совершил промах, который ему пришлось исправлять. И я должен догадаться, в чем заключается этот промах.

– Она погибла от рук пьяного маньяка, – сказал Владимир. – Он признался. Если, по вашему мнению, он смог забыть эпизод с туфелькой, то так же смог загнать в подсознание и эпизод с балериной. Он – убийца. И чей еще голос могла слышать Люба из сада?

Владимир говорил так горячо и убедительно, что не поверить ему было нельзя. Все поверили. И Саня – устав от мучительной головоломки. Он только спросил тихо:

– Вы уже получили урну с прахом?

– Она у меня в комнате. Завтра ее замуруют в той стене.

Так вот отчего он сегодня так агрессивен… ему еще тяжелее, чем мне (вдруг открылось Сане), гораздо тяжелее. Он не успокоится никогда. Господи, за что? один и тот же вековечный вопрос. От Сани не укрылось, как вздрогнула и побледнела тетя Май.

* * *

Владимир прав. Прав следователь. Почему я – я один! – сопротивляюсь единственно верной версии? Версии, в которой все несообразности получают объяснение, обстоятельства и поступки выстраиваются в стройный ряд – в свете временного помешательства Анатоля. Который способен на все, по словам проницательного свидетеля. Генрих увидел подходившую к калитке Печерскую и смылся. Юные партнеры на время забыли обо всем, Анатоль, глотнув, вышел из своей комнаты и на крыльце столкнулся с женщиной, которую любил. Год назад она ждала ребенка (от другого?), теперь в глубоком трауре (погребальный венок), и принесла пистолет. «Она пришла умереть», – сказал он. Наверное, мы никогда не узнаем, что произошло между ними – наверное, убийцу ждет «вышка». Несмотря на провалы в памяти! Именно этими «провалами» (как я и предполагал вначале) можно объяснить налет абсурдности происходящего: спокойную усмешку философа за столом под абажуром. Можно объяснить отсутствие некоторых звеньев в тяжкой цепи доказательств. Например, спрятанный где-то пистолет. «При свидетелях пистолетом не размахивал». Вдруг находит, пугается, видит существо, слышит голос, сам зовет из сада умершую возлюбленную (и Любовь выходит), стреляет в свою галлюцинацию. С болезненной хитростью старается запутать меня, подбросив туфельку – поступок, никак не объяснимый с точки зрения здравого смысла. «Корсаковский психоз», тебе объяснили, связанный с нарушением памяти. Доктор прерывает допрос, поскольку и сейчас еще больной может войти в состояние стресса. Что тебе еще надо?

Тебя поразила искренность его исповеди, его отрешенного голоса – так он и говорил искренне обо всем, что помнит. “Taedium vitae”. Потрясенный убийца испытывает отвращение к жизни. Что тебе еще надо? Возможно, мы и узнаем. Возможно, вскоре он вспомнит и все остальное, когда психоз пройдет окончательно. Или закружит его в последнем безумии, что даже лучше для несчастного.

Кажется, я назвал этого ублюдка «несчастный»? Сейчас в доме находится урна с прахом, а я назвал убийцу… не думать! Не думать ни о чем, связанном с этой историей. Забыть, загнать в подсознание. Иначе она сломает меня.

Саня в темноте встал с дивана, принял радедорм, натянул джинсы и отправился на кухню за водой. Откуда-то из ночной тишины донеслись непонятные звуки. Остановился, прислушался. У девочек тихо, комната тети Май далеко. У Владимира. Что это? Негромкий, сдавленный, но вполне явственный вой. Не может быть! Мужчина?.. Вдруг вспомнилось его лицо в метро, когда соскользнула мужественная маска повседневной жесткости и проступило что-то откровенно детское. Тайно оплакивает свою жену. Это – любовь, а не нечто романтически-возвышенное, что чувствуешь ты, признайся. Ты влез в их любовь, а расплачивается за это он.

На цыпочках прошел к себе, разделся, лег, закрыл глаза. Верная моя помощница погибла неслучайно: на миг в пьяном бреду – голос, крик Анатоля – приоткрылась тайна убийства, и она не дождалась меня. Единственно верное объяснение, ставящее точку в жутковатом повествовании. Преступник в сильных и в общем-то жестоких руках правосудия – можно наконец отдохнуть.

Он физически ощущал, как воспаленный мозг обволакивает прохладная сонная пелена, закружились крылья, пронзительно взглянул профессор, но не погрозил пальцем, а печально прикрыл глаза. Спать.

Наутро он прежде всего постучался к Владимиру.

– Да! Можно!

Переступил через порог, в глазах зарябило от неожиданного сочетания красок и оттенков: на стенке шкафа, на спинках стульев и дивана были развешаны одежды. Господи! С тех пор? С того ее сна?.. Вон коротенькая лисья шубка, бледно-зеленый нежнейший бархат, черный грубошерстный халат и так далее, и так далее. На полу – разнообразная обувь и три раскрытых пустых чемодана.

– Владимир! – воскликнул Саня. – Что вы…

– Надо отдать ее одежду, – пояснил тот спокойно. – Майя Васильевна и девочки отказались. Договорился с уборщицей в крематории. Пойдет бедным.

– Я вот что зашел. Поедемте туда вместе, я помогу вам…

– Справлюсь, не беспокойтесь.

Глядя на его мужественное твердое лицо, никак нельзя было догадаться про ночной вой. Саня проследил его взгляд: большая дорожная сумка в углу… значит, там. Владимир произнес:

– У нее никого не было, кроме меня.

– Да, – вырвалось у Сани. – Никого!

Двое мужчин молча принялись паковать чемоданы изысканным тряпьем; суетливость, судорожность их движений выдавали нервное напряжение. Когда все было готово, Владимир взял сумку и чемодан, Саня – оба остальных, прошли по коридору мимо запертых дверей, мимо тети Май, замершей на пороге кухни.

Подошли к машине напротив калитки, погрузили чемоданы в багажник, Владимир сел за руль, поставив рядом на сиденье сумку, и сказал суховато, глядя снизу вверх:

– Вы были правы, а не я. Анатоль – всего лишь орудие.

– Как? – вскрикнул Саня. – Что вы знаете?

– Все не знаю, но узнаю. Ночью догадался.

– О чем?

– Кто убил Печерскую.

– Ну?.. Ну?

– Сегодня скажу. После одной встречи. Я должен убедиться.

– Владимир, я вас прошу!

– Я должен убедиться, – повторил категорически и завел машину. – До вечера.

Как же дожить до вечера?.. Монографию свою о Константине Леонтьеве он уже две недели как забросил, в институт только изредка заглядывал: целиком поглощало расследование, стремительно – он чувствовал, и дух захватывало! – стремительно приближающееся к развязке.

– Саня, завтракать!

Кофе ароматный, булочки свежие, фарфор сверкает… а ее нет и никогда не будет.

– Владимир на кладбище поехал?

Саня кивнул.

– На захотел, чтоб я ему помог.

– Не надо. Это их дело.

– Их?

– Его и ее.

– Тетя Май, я совсем запутался.

– Немудрено… тебе в особенности.

Говорила тетка отрывисто и сурово, не глядя; какая-то новая озабоченность (помимо тщательно скрываемого чувства стыда) ощущалась в ней сегодня.

– Ты глубже всех влез. Смотри не споткнись.

– Со мною все в порядке. Тетя Май, я все о том же: мог Анатоль убить? Ну скажите: мог?

– Оставь ты нашего дурака в покое. Он за все получит (и получает уже), за все свои безобразия.

– Мог?

– Нет, конечно, – она взглянула наконец прямо и как-то нерешительно. – Ты что, не понимаешь?

– Ничего не понимаю. Кандидатов у меня двое: Валентин и Викентий. Но балерон (для человека постороннего) слишком уж хорошо ориентируется в вашем доме. У компаньона же алиби на момент убийства Любы.

– Ну и что?

– Кто-то ведь стоял в сарае – существо, по определению Анатоля. «Иди и убей!» Он пошел.

– Его терзала горячка, Саня. Он мог слышать эти слова раньше, например (застряли в мозгу), а воспринять полностью – найдя пистолет.

– Значит, Вика?

– Вика любит пожить приятно, с комфортом, – заметила тетка рассеянно.

– Вот именно. И у него, и у балерона какой-то комплекс насчет детей.

– Из-за этого, Саня, не убивают, а бросают. Вместе с ребенком.

– А если она захотела отомстить, явившись с пистолетом. Он ее перехитрил.

– Это больше похоже на правду. Женщина утонченная, экзальтированная… ну, ты мое мнение знаешь. А ребенок, должно быть, умер. Восковой веночек, – пояснила тетка. – Она хоть и со странностями была, но нормальная. Покупать на свою будущую могилу – это уж чересчур.

– Он убил ребенка, – прошептал Саня.

– Не думаю. В такой кошмар ввязываться… Нам, правда, детей Бог не послал, но…

– Тетя Май, а почему у вас их не было? Или я неделикатно…

– Чего уж там, дела прошлые. Еще в юности простудилась на комсомольской стройке, так и не вылечилась. Мы с Андреем примирились, а для многих женщин это настоящая трагедия – бесплодие. Чувство неполноценности. Страшное чувство.

– Но она, наверное, родила. Любила детей фанатично, по мнению бывшего мужа. Да и коллега подтверждает.

– Да, что-то на ребенке завязано. Но слишком мало данных. Вообще… – тетка пожала плечами. – Бросил бы ты это дело, Сань, а? Я за тебя боюсь, – она встала и принялась собирать со стола.

– За меня?

– Слишком ты близко подошел, кажется.

– К кому?

– К настоящему убийце.

– Тетя, Май, вы что-то знаете!

– То же, что и ты.

– Но какие-то выводы уже сделали?

– Не выводы… так, предчувствия, досужие домыслы. Я человек грешный, знаешь, и воображение у меня грешное. Можно даже сказать, грязное.

– Тетя Май, вы…

– Не спорь, – пошла к двери с чашками, добавив на ходу с бесконечной грустью: – Жалко мне вас всех… нас всех… несчастных.

Что она видит в этой истории, чего не вижу я? – Думал Саня, выйдя на веранду покурить. – И Владимир… Надо дожить до вечера.

…Однако в восьмом часу Владимир еще не появился, зато позвонил младший компаньон.

– Добрый вечер, Александр Федорович. Вы мне Володю не позовете?

– А его нет. Он уже выехал домой?

– Его сегодня на работе не было. Он с утра на кладбище собирался, вы в курсе?

– Да. И еще у него была назначена встреча.

После долгой паузы компаньон сказал встревоженно:

– Может быть, со мной? Но я его не застал.

– Где?

– На кладбище.

– Вы должны были встретиться на кладбище? Зачем?

– Я не понял. Володя позвонил в контору утром и сказал, что будет ждать меня в четыре на кладбище у стены. У той, помните?

– И вы не поинтересовались, зачем?

– Разумеется, поинтересовался. Дело важное, безотлагательное, но не хочет говорить по телефону. Я приехал, прождал больше часа, уже стемнело.

– А сейчас откуда звоните?

– Из дома.

– Ладно, будем ждать.

Саня положил трубку, было как-то не по себе. Из кухни выглянула тетка, только что пришедшая с вечерни.

– Ну, что там еще?

– Владимир пропал.

– Что? – тетка вздрогнула и вдруг перекрестилась.

– Что это вы… – пробормотал Саня, чувствуя как заражается страхом.

– Вот что. Надо посмотреть у него в комнате.

– Что… посмотреть? Он не приходил! Я весь день дома.

– А, ты на веранде… смолишь одну за одной. И ключа нет, я дубликат так и не сделала.

Саня подергал дверь – заперта – разбежался, ударился плечом – с первого захода не удалось. На шум выскочили девочки, испугались, сбились под крылом тети Май, как цыплятки под крылом старой курицы. Все походило на дурной сон.

Наконец дверь, тяжко крякнув под ударом, распахнулась, он влетел во тьму – и тотчас вспыхнул свет: включила тетя Май. В комнате все было так же, как они оставили утром.

– Фу-х ты! – Саня облегченно перевел дух, за ним столпились остальные. – Надо осмотреть, может, где записка… или еще что-нибудь.

«Что-нибудь подозрительное» – хотелось сказать, но стало совестно: человек сегодня распрощался с «прахом дорогим», а я… проклятая ищейка. Однако осмотреть надо. Осмотрел. Ничего подозрительного, даже отдаленно намекающего на самоубийство. Все на своих местах (подтвердила тетя Май), кроме вещей Любы («моей любимой», подумалось в растерянности), лишь на полу под стулом затерялась внезапно сверкнувшая зеленым блеском пуговица – как последнее напоминание, что жила в этой комнате прелестная женщина, чей прах только что замуровали в стену… Саня сунул пуговицу в карман, чуть не зарыдав вдруг при всех. Сдержался. Вышли гуськом, постояли в коридоре.

– Буду его караулить всю ночь, – сказал Саня.

Юля спросила с дрожью в голосе:

– А из-за чего, вообще-то, паника?

– Пропал, исчез.

– Третий труп! – воскликнула Настя с болезненной какой-то обреченностью. – Сань, ночуй с нами, пожалуйста!

– Ну, ну… – забормотала тетка. – Вы-то кому нужны? А ты, Сань, и впрямь поосторожней будь.

– Здесь все умирают! – продолжала Настя умоляюще. – По очереди!

Тетка побледнела, достала из кармана ситцевого халата нитроглицерин, проглотила две таблетки.

– Хорошо, Саня, возьми в чулане раскладушку.

– А вы как… – начали девочки хором.

– Я уже ничего не боюсь, я готова.

* * *

В восемь утра Владимира еще не было. Саня позвонил майору.

– А что, собственно, требуется от меня? – уточнил тот, выслушав новость.

– Начать поиски.

– По истечении трех дней – таков порядок. Или вы считаете: его исчезновение имеет связь с расследуемым мною делом?

– Самую непосредственную, по-моему. Перед отъездом он сказал мне, что ночью догадался, кто убил Печерскую.

– И кто же?

– Он собирался открыть тайну сегодня… то есть вчера. После одной встречи. Он должен был убедиться.

– Но я не могу требовать ордер на обыск в квартире Воротынцева.

– И балерона! Именно его видел Гусаров год назад в саду с Печерской.

– Вот как? Все равно не могу – на основе голословных утверждений. Нет оснований, понимаете?

– Найдите основания, прошу! Я уверен: все завертелось в последней схватке.

В наступившей паузе послышался вздох.

– Ну и дельце вы мне подсунули. Не успеешь разобраться с одним – другое на очереди… Ладно. Ждите, позвоню.

Опять ждать! Саня крутился по дому, не находя себе места, чувствуя в непостижимом хаосе событий, мыслей, воспоминаний движение чьей-то воли, воплощенной в символе сильных и жестоких потаенных рук-крыльев.

Майор позвонил в третьем часу.

– Обыски квартир Воротынцева и Жемчугова не дали никаких результатов, – сообщил лаконично.

– Абсолютно никаких?

– Найдена его машина.

– Где?..

– В переулке возле проспекта Мира.

– Где живет Вика?

– Неподалеку. В машине так же ничего подозрительного… кроме странного, конечно, отсутствия хозяина. Пустые чемоданы и сумка…

– Он отвозил…

– Знаю. Воротынцев подсказал. Наш сотрудник уже побывал в крематории и на кладбище. Свой долг перед умершей Донцов исполнил. В машине установлены отпечатки пальцев его самого и компаньона.

– А вам не показалось странным, что машину нашли неподалеку…

– Показалось. Однако допрос Воротынцева пока ничего не дал: он утверждает, что вчера своего шефа не видел.

– Так что – бегство?

– Непохоже. Следов борьбы в машине не обнаружено. Впечатление, будто вышел на минутку, оставив ключи в зажигании. В «бардачке» документы – водительские права и паспорт, – а также бумажник с деньгами.

– Вот это уж так странно!

– Да.

– Алиби есть у Викентия?

– Нет у обоих. У Воротынцева с трех часов вчерашнего дня.

Был на кладбище и дома, один. У Жемчугова – до шести вечера. В шесть прибыл в театр.

– Вы их задержали?

– У меня для этого нет оснований.

– Опять основания!

– Александр Федорович, вы можете давать волю любым фантазиям. А мы не частная лавочка – учреждение государственное. Если будут какие-то новости, немедленно звоните. Запишите, на всякий случай, мой домашний телефон.

«Частная лавочка»… я забыл спросить адрес «Харона». Перезвонил. Занято. А, не до «Харона»!.. Я не могу дожидаться никаких новостей в этом хаосе тьмы и загадок. Почему они, имеющие власть, действуют так нерешительно! Невооруженным взглядом прослеживается связь преступлений, целой цепи преступлений. Что-то знала Печерская – и погибла. Что-то узнала Люба – и погибла. О чем-то догадался Владимир – и… О чем? Что? Ведь я знаю! Чувствую, что знаю – но почему-то боюсь осознать ясно и трезво. Кто он, черт возьми!

Я вышел в сад. Райские птицы не летали, шел мелкий нудный дождь, уничтожая кольца снежного праха под яблонями, мешая их с прахом земным. «Остави мертвых погребсти своя мертвецы». Не получается. Милый сад. Страшный сад, где меж деревьями тени, тайны, смерть. Не могу больше здесь оставаться и ждать.

Саня оделся и поехал на кладбище. Влажный день клонился к вечеру, дождь иссяк, поднялся ветер, небо забурлило каскадами туч и багряных просветов. Прошел мимо коробки крематория, по дорожке, к стене. Навестить Любу. Сначала поглядел в прозрачные глаза, словно поздоровался со старым знакомым – профессором. Вот она. Муж действительно успел исполнить последний долг: 1.VI. 1964 г. – 18.Х.1989 г. Полочка, гипсовая имитация урны, фотография. Цветная. (Глаза резанула неуместная яркость красок, хотелось траурно-белой печальной нежности). А может быть, и правильно, что она останется здесь такой, какой была: сине-зеленые глаза, алые губы, страстное лицо… Одинокий луч вырвался из небесного нагромождения, заиграл на чертах незабвенных, словно оживляя… сейчас заговорит, скажет, разгадает загадку… Вдруг все заслонило то, другое лицо на лиловой обивке кресла – лицо в последнем содроганье. Саня чуть не закричал от ужаса, подошел, пошатываясь, к бетонной скамейке, рухнул совсем без сил. «Бархатно-черная… Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Я отворил дверь, Анатоль прошмыгнул в комнату, предварительно со мною церемонно раскланявшись. Вот и ключ к разгадке… Что я плету! Разгадка – в лице мертвой, а это всего лишь штрих, один из мельчайших многозначительных штришков, заполняющих просветы в цепи доказательств, образующих картину цельную, живую, кричащую от ужаса и боли. «Мужчина в сером плаще в тумане» – ну конечно, все сходится, подкрепляется неизменными моими ощущениями, внутренним потоком сознания, вырывающимся наконец из потемок. Тетя Май: «Во всем должен быть порядок» – еще один штрих. И еще – это уже я: «После пяти буду на кафедре, профессор». Голос из сада: «Демоны погребения!»

Надо действовать немедленно, иначе убийца опять опередит меня («Убийца!» – утверждаю я и буду стоять на своем). Опередит? Наверняка уже опередил, а ты сидишь и предаешься отчаянию. На это тебе хватит лет и лет – не забыть никогда, оплакивать свою любовь на чистейшем, белейшем снегу Покрова.

Робкий луч давно исчез, бетонную стенку с урнами заволокла предвечерняя мгла… нет, туман. Начинался туман. Саня почти бежал по улице странно незнакомой, окружающая действительность, мир в целом казался гротескным, перевернутым, опрокинутым в свете того исчезнувшего луча, осветившего «все и вся» под другим углом. И ничего уже не мог скрыть туман. Наконец нашел телефон-автомат.

Звонок первый.

Майор выехал на задание. Ну да, 59 дел одновременно. Авось сам справлюсь. Вспомни! Ну, вспомни… «На Садовом кольце по прямой до ВДНХ». Все так.

Звонок второй.

Младший компаньон на месте. Голос нервный, вздрагивающий.

– Это я, Саня.

– Послушайте!..

– Нет, вы послушайте. И отвечайте, пришла пора. Когда именно вы купили себе оловянного солдатика?

– Что?!

– Солдатика. Вы же любите сказки?

– В этом году весной.

– Далее. Когда вам угрожали рэкетиры?

– Ну… тогда же. Да, весной.

– И вы обратились к своему приятелю, который может достать все, что пожелаете?

– Я устал! – крикнул компаньон, «гедонист-гадина», как его заклеймил Саня про себя.

– Еще бы! – Саня повесил трубку.

Звонок третий.

Балерон, к счастью, в театре, но где-то бродит. Очень срочно? Постараемся разыскать. Наполненная нетерпением пауза.

– Опять вы?

– На пререканья нет времени, дело идет к развязке, понимаете? Существует свидетель, который видел вас с балериной 13 октября прошлого года в саду на Жасминовой. Он вас опознал.

– Не врите!

– Нет времени, понятно?.. На каком месяце была беременна Печерская, когда объявила вам об этом?

– Сказала: только что убедилась.

– Вы могли быть отцом ребенка?

– Я никогда себе не позволял вольностей в отношении…

– И все-таки вы испугались скандала (сразу после свадьбы, и Печерская на все способна) и приехали на Жасминовую выяснять отношения. Ночью она исчезла.

– Тут нет никакой связи!

– Почему вы скрыли эту встречу?

– Я говорил вам: не могу копаться в останках. Я устал! – балерон швырнул трубку.

Итак, образ «мужчины в тумане» все более прорисовывается. Загадочный литературный образ, а я, по выражению Викентия, интерпретирую… Душевная тяжесть не давала вздохнуть свободно. Он почти бежал, потом ехал, потом опять бежал, силясь движеньем стряхнуть тяжесть, однако лицо мертвой – с высунутым, словно дразнящим язычком – преследовало неотрывно.

Звонок в дверь. Старушка в белом ситцевом платочке. Саня заговорил умоляюще:

– Извините за беспокойство. Я разыскиваю женщину, которая жила рядом с вами. Нина. С грудным ребенком. Вы помните?

– Ну как же, как же. Проходите…

– Я тороплюсь.

– Очень хорошая семья, тихая, спокойная, муж не пьет. А что случилось с Ниночкой?

– Она попала в беду.

– Опять беда? Господи, нет ей покоя!

– А какая еще была беда? Здесь?

– Вы не знаете? Николенька умер, сын, на четвертом месяце. Как она убивалась.

– Где умер? Дома?

– Нет, она говорила: в больнице.

– В какой больнице?

– Не говорила. Так-то мы мало общались, Ниночка человек замкнутый. А мальчика вывозила гулять в коляске – ну, перекинешься двумя-тремя словами. А тут вижу: вся в черном. Умер, говорит, и дрожит вся. Видно, муж ее отсюда увез? Подальше от переживаний.

– Как его звали?

– А вот я не знаю… – старушка даже удивилась. – Может, она и называла, не упомню. Муж да муж. Он на работе пропадал, я его и видала-то всего несколько раз.

– Вы бы его узнали при встрече?

– А как же.

– Спасибо вам.

– Не за что. Вы ее увидите?

– Н-нет.

– А то поклон бы от меня передали. Пусть ее душа успокоится.

– Пусть.

Он снова бежал, ехал, бежал, покуда (как во сне – по контрасту) не очутился среди огромной возбужденной толпы… Неужели поздно? Да, я наверняка опоздал. Как всегда! В этой сумасшедшей истории я все время опаздываю. На день, на час, на минуты. На считанные минуты я опоздал, когда ты вышла в сад. «Демоны погребения!» Люба погибла не случайно – подспудно я был уверен в этом, но даже вообразить не мог, какая чудовищная развязка ожидает меня. И дело не столько в опасности, в ожидании третьего приговора… Как ты говорила: «реальная опасность меня только подстегивает. Страшно бессознательное, неизъяснимое. Как сказал бы Анатоль: потустороннее». Как ты была права, а я ничего не понимал! Вот передо мною неизъяснимое, потустороннее.

Он безостановочно сновал в толпе, как во сне, в переходах, на площадках, на лестницах, каждым движением выдавая возбуждение неистовое. Однако никому не было до него дела… кроме, может быть одного. Да, кроме одного.

Наконец выбился из сил. Пора. Уже не спеша, вышел из такси у метро, миновал бульвар, углубился в переулочки, остановился возле универмага, посмотрел на часы в свете витрины и быстро свернул на Жасминовую. Тополь на углу напротив будки телефона-автомата прошелестел ветвями навстречу из тумана. Туман оседал с небес медленно и вязко, разламывая ночной мир на фрагменты, отрывки, обрывки причудливого карнавала (размытые лица-маски, невидимое существо с руками-крыльями, тени в саду).

Я вышел в сад. Дом как будто спал, и сад спал. Она услышала голос. Само «существо» в тот момент было невидимо, но голос прозвучал. Она оделась, спустилась по ступенькам, обогнула дом и вышла в сад. Она поняла, где находится могила, потому что увидела… да, но куда же Анатоль положил камень?.. О блаженные, чистейшие снега Покрова!

Было по-прежнему темно и тихо, но что-то в туманном мире неуловимо и непоправимо изменялось, нарушалось. Меж деревьями, тяжелыми сучьями яблонь, проявилась тень и заскользила, приближаясь. Существо в черном. Реальная опасность меня только подстегивает, страшно неизъяснимое. Саня пошел навстречу, в глазах стояло, заслоняя все, лицо мертвой.