Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

– У тети Май?

– Нет, что вы. В Германию с Володей ездили связи налаживать, там. Майя Васильевна не продает и правильно делает. Зато у нее – особая атмосфера.

– Атмосфера тревожная.

– Как и по всей стране. По всему миру! Шутка ли – ломка такой великой державы. Но у вас я отдыхал душой.

– Вам не казалось, что в кабинете как-то нехорошо?

– Почему? Мне там было очень хорошо.

– А меня как-то поразило исчезновение той женщины, балерины, что жила до вас.

– Ну как же, хозяйка жаловалась.

– Вы ведь ее не видели?

– Балерину?.. Как ее…

– Нину Печерскую.

– Ага. Видел. Недавно, в августе. Оригинальное впечатление, действительно загадочное. Ночью в саду женщина в черном. Я на другой день как раз уезжал в отпуск, но даже в Прибалтике вспоминалось.

– Анатоль говорил: является на место преступления.

– А, Анатоль. – Вика опять улыбнулся – и опять снисходительно. – Драгоценнейшая личность, с ним не соскучишься. Вечера проводили в философских беседах. Нет, серьезно. О русском особом пути, не к ночи будь помянут. Он мне объяснил, кто такая женщина в черном.

– И меня заинтриговал. Хотелось бы выяснить.

– Что?

– Да вот ее особый путь.

– Зачем? – Вика глядел с любопытством и недоумением.

– Влечет тайна.

– Какая тайна? Интересную женщину надолго в покое не оставят. Ну не с Анатолем же ей, в самом деле…

– Да, совсем спился.

– Совсем?

– Не в себе.

– Жаль. Золотой человек, но – бесперспективен. Выражаясь поэтически, – Вика явно снисходил к странному, но занятному посетителю, – Золушка нашла своего Принца.

– Вы полагаете, она уехала с мужчиной?

– Конечно. Три чемодана тряпок, Майя Васильевна говорила. Танцовщица – что ж вы хотите? – классический вариант. – Вика задумался, потом сказал с облегчением, словно найдя ключ к столь странному интересу. – Понятно, вас как литератора влечет психологическая тайна…

– Я всего лишь литературовед, интерпретатор.

– Вот и интерпретируйте. Для человека романтической складки – тут завязка романа.

– Завязка, да. Меня удивляет ее необъяснимая привязанность к этому дому. Вы в августе не попытались проверить свое оригинальное впечатление?

– Ну как же. Спустился в сад, столкнулся с Анатолем, обсудили происшествие. А что, она опять являлась?

– О чем и речь. Видел в пятницу в окне тетушкиной комнаты. Почти на глазах исчезла.

– Почти?

– Отлучился на пять минут – нету.

– Из вещей ничего не пропало? Я человек прагматичный…

– Нет. Не пропало, а прибавилось: она оставила восковой погребальный венок.

Викентий Павлович вытаращил глаза и застыл.

– Это что же значит? Что-то такое… символическое?

– Если б знать. А после нее в кабинете ничего не осталось, не помните? Может, какая-нибудь вещица, за которой она приходила.

– По-моему, ничего. Вымыто, вычищено. Ваша тетушка – хозяйка превосходная.

– Викентий Павлович, мне неловко отнимать время у делового человека, но вы у нас жили…

– Не продолжайте, Александр Федорович, – перебил Вика. – Погребальный венок! Это… это и правда тайна. А что по этому поводу говорит Анатоль?

– Что она пришла умереть.

– Тьфу ты!..

В дверь кабинетика опять заглянул старший компаньон, младший обратился к нему ошеломленно:

– Что, философ наш совсем спятил?

– Какой философ?

– Анатоль.

– Я не в курсе. А что?

– Пьет, – пояснил Саня.

– Ну, это не новость.

– Жалко парня, – посетовал Викентий Павлович. – А ведь снайпером был. Вы не знали? Да, представьте, в армии…

– Как будто снайпер не может запить, – перебил Владимир. – Даже «ворошиловский стрелок» может. Слабость общечеловеческая. Я вот что, господа: вы еще не закончили?

– Все, исчезаю. – Саня поднялся; Вика проговорил на прощанье, глядя с любопытством:

– Вы меня все-таки держите в курсе дела, если вас не затруднит.

– Нисколько, наоборот. Извините, Владимир Николаевич, что я отнял время…

– Сегодня делать нечего. Я как раз и хотел предложить вам вместе уехать домой. У меня такси по вызову.

– Прекрасно.

Унылый октябрьский город катил в автомобильном окошечке, «очам очарованья» не было в железобетонных коробках и коробочках, стекла запотели – и летящий ландшафт причудливо, сказочно изменился… Почему «сказочно», откуда такой эпитет? Ах да, младший компаньон с его возвращением в детство.

Старший обернулся с переднего сиденья, поинтересовался:

– Ну как вам у нас?

– Непривычно. Мне-то как раз деловой жилки не хватает.

– Ну, у вас с Викой, вижу, и дела уже какие-то завелись.

– Нас обоих заинтриговала судьба Нины Печерской.

Машину лихо занесло на повороте, пассажиры чуть не столкнулись лбами.

– Кто такая Нина Печерская?

Стало быть, она ему ничего не рассказала, подумалось с благодарной нежностью, сейчас я ее увижу!

– Женщина, которая жила до Викентия Павловича в кабинете.

– А, которая внезапно съехала. А что с ней?

– Он видел ее в августе, а я – в прошлую пятницу. Что ей нужно в доме, не пойму.

– Так вы б ее и спросили.

– Она опять исчезла.

– Куда?

– В том-то и дело, что не знаю.

– И Вика заинтересован этим делом? – спросил Владимир недоверчиво.

– Ему все это напоминает детство, сказку, он сказал.

– Вот уж не подозревал за Викентием Павловичем… Идейный холостяк, девиз «деньги», никакой сентиментальности.

– И тем не менее… Надеюсь, Владимир Николаевич, наш разговор останется между нами.

– Разумеется. Но, может, вы объясните, что произошло?

– Скажем, так. Пропал человек, я его ищу. Вас устроит такое объяснение?

– Не совсем, но это ваше дело.

– Объясню, обещаю… когда для самого что-то прояснится.

– Я в вашем распоряжении, правда, не представляю, чем смогу помочь.

– Ну хотя бы… Расскажите, например, что делали в пятницу вы и ваши сотрудники.

– Наверное, когда в доме была Нина Печерская? – уточнил Владимир проницательно. – Пожалуйста. Вместе с представителями заказчика занимались составлением договора.

– В какое время?

– С девяти утра до четырех. Не уходили даже на обед, решили наверстать в ресторане.

– На чем вы туда добирались?

– Заказали четыре машины. Гулять так гулять. Словом, целый день не расставались, только Вика ездил в банк.

– Когда?

– Ушел он в третьем, а подъехал к «Праге» около пяти. Во сколько вы видели ту женщину в доме?

– Без четверти четыре.

– Не понимаю, какая здесь может быть связь.

– Давайте не будем торопиться, Владимир Николаевич. Где вы потеряли ключи, как вы думаете?

– Понятия не имею. В четверг вечером хватился, уже во дворе. Майя Васильевна открыла.

– Она вам дала запасные?

– В субботу выпросил.

Машина завернула на Жасминовую, остановилась у калитки, прошли к дому, поднялись на крыльцо.

– Видите щель между портьерой и рамой? – Саня кивнул на окно. – Вон в том кресле сидела Нина Печерская.

– В кресле хозяйки? – удивился Владимир.

– Хозяйки как будто не было дома.

– Что за фантастика!

– В этой фантастике я живу уже четвертый день. Это вы порекомендовали Викентию Павловичу кабинет?

– Я.

– А сами как сюда попали?

– Забавно. Мне как раз Вика сказал. Прочитал объявление у метро «Проспект Мира». Он там живет.

* * *

Любовь смотрела на восковой веночек, протянутый Саней на ладони, но отшатнулась, не притронувшись; он положил венок на диванный валик.

– Саня, мне страшно.

– Страшно? Почему?

Она пришла только что, постучалась в дверь, сказала: «Володя уже лег. Можно к вам?» – забралась с ногами в диванный уголок, закутавшись в длинный, старого покроя халат. Точно большая красивая черная птица.

– Страшно, повторила. – Так и кажется, будто кто-то бродит между яблонями. А вдруг в доме… – не договорила, но он ее понял.

– Да вроде все обыскано.

– Но ведь где-то она должна быть. Вы завтра уедете?

– Завтра вторник – надо в институт. Но если, – добавил холодновато, превозмогая чувства пылкие, – вам так страшно, я могу позвонить своему профессору…

– Нет, не такая уж я слабонервная дама, – Любовь улыбнулась доверчиво. – И убивать меня вроде не за что.

Саня вдруг тоже испугался – не пойми чего – и чтоб заглушить это тяжелое ощущение и отвлечь ее. принялся в живописных подробностях рассказывать о своих сегодняшних похождениях. И она отвлеклась – с полуслова понимая его, с полувзгляда… мы «единомышленники» – что ж, будем смиренно довольствоваться и этим.

– Генрих отпадает, – говорил Саня. – Настя услышала голос из форточки. Чей? Должно быть. Нины Печерской.

– Должно быть? Но ведь она знала Печерскую.

– Да уж год прошел. Да и голос искаженный, конечно, глухой: смерть приближалась. Услышала голос – и почти сразу увидела в окне любовную пару. Что же касается Викентия Павловича…

– Они оба рассказали вам про Нину Печерскую. Если б они были замешаны в убийстве…

– Любочка, и тот, и другой неглупые люди. Генрих видел Печерскую при Насте, та ему говорила про балерину. Викентий Павлович столкнулся в саду с Анатолем. Разве можно скрывать, коль существуют свидетели?

– Вы их подозреваете?

– Меня настораживают три обстоятельства. Почему, увидев у меня зажигалку, Генрих испугался и решил, что я из органов?

– Вы сказали про отпечатки пальцев.

– Вот именно – его это не удивило. Ситуация водевильная – при чем здесь милиция? Какие отпечатки? Послал бы куда подальше. Но появление в институте следователя предполагает преступление. Знаете, он безропотно реагировал на мои довольно бесцеремонные вопросы и замечания.

– Вы считаете, он что-то знает про убийство?

– Возможно. Однако скрывает.

– А второе обстоятельство?

– Отсутствие алиби у Викентия Павловича. С двух до пяти. Люба, я попрошу вас во всех подробностях вспомнить ваш уход из дома, ваш путь.

– Вы думаете, – спросила Любовь взволнованно, – мне встретился по дороге убийца?

– Или Нина Печерская. Или оба. Ну не бестелесные же духи слетелись в Останкино.

– Стало быть, могли видеть и меня. Что ж, реальная опасность меня только подстегивает, – и правда, голос ее звучал бесстрастно. – Страшно бессознательное, иррациональное, как сказал бы Анатоль: потустороннее. Нет, ничего необычного я не заметила. иначе я вам бы уже рассказала.

– Ну а голос, звучащий неизвестно откуда?

– А, должно быть, ребята за стенкой.

– А вы уверены, что он не донесся из комнаты тети Май, когда вы проходили мимо?

– Вы думаете, убийца уже был в доме, когда я…

– Надеюсь, что нет. Надеюсь, вам ничто не угрожает. Хорошо, расскажите про обычное.

– Ну, оделась, вышла из дома, помахала Анатолю. На Жасминовой не встретился никто, тихая улочка. А когда свернула за угол… там магазины. Повезло: сразу купила помаду моего оттенка, думала, придется на Калининском искать. Ну, магазины, прохожие, конечно. И наверняка женщины в темных плащах, не обратила внимания, никогда не видела Печерскую. Все было обыкновенно.

– Не забудьте про туман. Уже не совсем обыкновенно.

– Ах да, правда! Так красиво – не сплошной, а слоями и пятнами. Деревья будто закутаны. Помню тополь у нас на углу…

– На углу? Где я встретился с Настей? Там же телефонная будка и никакого тополя…

– Напротив через мостовую. Там еще мужчина стоял и читал газету. А над ним – целое мерцающее облако.

– Чего это он расчитался… в потемках, – пробормотал Саня, чем-то раздражал этот образ в тумане, какой-то фальшью… ага, стереотип из шпионского фильма. – Вы его разглядели?

– Я и не разглядывала. Вот, сейчас вспомнила дерево…

– Во что он был одет?

– Кажется, в плащ. Или в куртку?.. Нет, длинный плащ.

– Какого цвета?

– Не яркого, не бросающегося в глаза. Серый, стальной… белесый. Впрочем, не ручаюсь.

– Этого персонажа мы запомним. На всякий случай. Что-нибудь еще?

– Зашла в универмаг. Там давка, завезли эту самую французскую помаду. Потом на бульвар, долго ловила такси. Все. А какое третье обстоятельство вас настораживает?

– Пропажа ключей. Трупа у вас в комнате не было: тетя Май проверила. Скажите, ничего не украдено?

– Ничего. В тумбочке лежали 55 тысяч, не наши личные деньги – фирмы.

– Тумбочка запирается?

– Нет.

– Удивительная беспечность для делового человека.

– Нет, обычно такие суммы дома не хранятся. Муж должен был в субботу передать их человеку, от которого зависит аренда квартиры. Вот и забрал из сейфа.

– Что-то вроде взятки?

– Возможно. Я в эти проблемы не вникаю. Во всяком случае, дело не сладилось, и сегодня он взял деньги с собой на работу. Володя широк, да, но в то же время осмотрителен, вы не подумайте. И тверд. Весной им какие-то рэкетиры угрожали – так отстали, ничего не добились.

– Где он носил ключи?

– Летом в пиджаке. Сейчас в куртке, кожаная, на меху. Вы. наверное, видели.

– Видел. Вешалка у вас в комнате… кажется, я прихожу к выводу, что из домашних никто ключи не крал. Анатолю, например, проще подобрать.

– Саня, это очевидно. Утром в четверг ключи у него были с собой, вечером он явился без них. Или выронил, или…

– Или кто-то спер их на работе, – заключил Саня. – Естественно, шеф иногда покидает свой кабинет. Кстати, и рабочие ключи пропали?

– Нет. Они были в отдельной связке, вместе с автомобильными.

– Итак, некто нацелился на этот дом. Что скажете, Любочка?

– Не могу себе представить Вику в такой роли.

– А если он нацелился на 55 тысяч?

– Слишком грубо для него, примитивно. Не верится.

– Мне самому не верится. Надо уточнить у Владимира, знал ли его компаньон о взятой из сейфа сумме.

– Возможно, и не знал. Вике о каждой копейке отчет нужен, такого рода траты муж старается от него скрыть, чтоб не волновать лишний раз.

– М-да, коммерсанты. Пока оставим деньги в покое. Викентий Павлович сам сказал: перед нами завязка романа. Со смертельным исходом.

Оба невольно взглянули на восковой веночек на валике, своей изысканной символикой (ритуальный предмет – знак любви и скорби) как бы подтверждающий жуткие слова Анатоля: она пришла умереть.

– Здешняя «замогильная» атмосфера и меня заразила, – заговорил Саня с досадой. – Ну почему этот венок с кладбища? Он совершенно новый и явно дорогой: его сопрут сразу же, сообразуясь с нынешними нравами. Может быть, Нина в нем танцевала.

– Он очень маленький.

– Да, но ведь кружок вела? Наверняка детский.

– Саня, какой вы умный, – сказала Любовь с детским каким-то восхищением.

– Любочка, не обольщайтесь. Я многого в этой истории просто не понимаю. Например, вчера ночью кто-то тайком хотел проникнуть в кабинет. Зачем?

– Ночью в кабинет? – воскликнула Любовь.

– И Настя слышала шорох (мы с ней на веранде сидели). Что ему было нужно, не пойму.

– Кому? – прошептала Любовь. – Убийце?

Оба почему-то не сводили глаз с веночка, наступившая тягостная пауза углублялась. Саня потер рукой лоб, заговорил громко:

– Не будем излишне драматизировать ситуацию, и без того хватает… Возможно, это штучки Анатоля. Кандидат номер один. Надо взяться за него как следует. Отчего-то мне его бесконечно жаль.

– Во сколько это случилось?

– Где-то в одиннадцать.

– Мы уже легли, но еще не спали.

Саня поморщился. Да, он ее муж, она его жена. Усвой, дурак, и успокойся!

– Настя была с вами, – продолжала Любовь. – Остаются Юля, Майя Васильевна и Анатоль. Или еще кто-то, у кого ключи?

– Да тетя Май мне сама отдала венок.

– Вы думаете, охотились за венком?

– Не представляю.

– По логике Анатоля, – Любовь усмехнулась, но глаза оставались тревожными, – она сюда и приходила.

Он обвел глазами стол, диван, портрет, стены. «Все забрала до последней булавочки» – тетка. «Вымыто, вычищено» – Викентий Павлович. Атмосфера в свете (точнее, во мраке) происшедших событий отнюдь не сказочная…

– Если перебрать книги… – пробормотал он вслух.

– Саня, я вас прошу: запирайтесь на все двери.

– Когда я ухожу, я всегда…

– И когда вы здесь, в кабинете, запирайтесь!

– Ну, эдак невозможно жить.

– Лучше жить, чем умереть.

Они стояли у двери – бледное, чуть запрокинутое лицо, сине-зеленые глаза в розовом сумраке потемнели, стали почти черными – и вновь впечатление страстности и силы поразило его. Вдруг она положила руки ему на плечи, прислонилась лицом к груди – легко, почти неосязаемо, внезапно утомленная птица. Она никогда не узнает, как любил я ее. Но тут же сдался, прижал к себе, поцеловал душистые, распущенные почти до пояса волосы…

Она так же внезапно вырвалась, оттолкнула его руки, заявив высокомерно:

– Не смейте.

– Прошу прощения, забылся, – ответил он в тон, сдержанно и отстраненно.

* * *

Он заснул не сразу, а когда наконец нырнул в сон, как в отрадный омут, со стеллажей, с книжных переплетов полетели бабочки, закружились под люстрой, Андрей Лентьевич высунулся из рамочки со стены, погрозил ему пальцем и сказал неожиданно визгливо: «Не позволю!» Этот провидческий отрывок припомнился за завтраком, Саня чуть не расхохотался (от радости – все было радостным: мглистое утро за окном, влажная вишневая ветвь, фарфоровый блеск чашек и серебряный – кофейничка, аромат свежего кофе… ее лицо – мельком на кухне – строгое и усталое… даже хмурая тетка показалась человеком милейшим, добродушнейшим).

– Тетя Май, мне сегодня приснился Андрей Лентьевич.

– В каком виде? – поинтересовалась тетка сурово.

– Погрозил мне пальцем. Надо в церковь зайти, свечку поставить за упокой, а то…

– Ты такими вещами не шути! – взорвалась тетка.

– Тетя Май, я серьезно…

– Не позволю! – и хлопнула кулачком по столу; на пол упала, зазвенев, чайная ложечка.

Саня поднял, пробормотав легкомысленно (его все несло на легких радостных крыльях):

– К вам женщина.

– Какая женщина? – тетка вздрогнула и проворно отодвинула портьеру на окне.

– Примета: ложка упала. Тетя Май! Да что с вами? Если я задел ваши чувства…

– Задел.

– Простите. Нечаянно, честное слово. Давайте до настоящего снега съездим на кладбище…

– Зачем?

– На могилу Андрея Леонтьевича.

– Зачем тебе нужна могила?

Саня пожал плечами. Странный разговор. Зачем ему нужна старая могила? Чтобы привести ее в порядок, разумеется… Впрочем, тетя Май еще вполне в силах – обежал взглядом фигуру в кресле, неподвижную, с полузакрытыми глазами, – почувствовал, как подкрадывается тошнотворный страх. Поклясться могу, что пугает меня что-то в ее обличье, какое-то дикое воспоминание…

Та женщина… но между ними нет никакого сходства! Нервы, Саня, нервная обстановка, всего лишь. Однако утреннее настроение рушилось.

Он все-таки решил ехать в институт – именно потому, что больше всего хотелось остаться. Уже подходя к метро, заметил впереди Владимира. Высокий, что называется «мужественный», в куртке из черной кожи. Очевидно, не удалось поймать такси. Лестница, так сказать, чудесница. Короткий, на бурный штурм голубых вагончиков, они оказались в соседних, через задние стекла виднелся бизнесмен. Стоит, держась за поручень, лицо невидящее, отрешенное. Красивое лицо. Ему пересадка на «Тургеневской» – и далее на «Фрунзенскую». Мне – на «Площадь Ногина» до Арбата. Если нас сравнивать… тьфу ты, что за детский сад! И вообще, свинство – подсматривать за человеком, беззащитным сейчас перед чужим пристрастным взглядом. Но оторваться не мог, наблюдая, как сквозь маску повседневной жесткости проступает в глазах, в рисунке губ нечто трогательное, по-человечески пронзительное (печаль? тоска? жалость?). Владимир протиснулся к раздвинувшимся дверцам и вышел. Саня тоже машинально выскочил. Куда меня несет? Однако… это же «Колхозная».

Друг мой, не превращайся в ищейку! Тем не менее, он поплелся к выходу за бизнесменом, прекрасно осознавая подоплеку своего непристойного поведения: узнать что-то… какую-нибудь гадость про ее мужа. Воистину любовь – и смерть – застигли меня врасплох!

Свернули на Сретенку, зашагали по тесному тротуарчику. Смешно и нелепо. Вдруг оглянется?.. Но Владимир шел и шел вперед. Неужто он заметил меня еще в метро и теперь издевается? Внезапно счастливый муж свернул направо в подворотню и пропал. Выждав минутку, и Саня вошел в продолговатый, какой-то кривоватый двор с кустами акаций. Можно спрятаться за гаражом, например, откуда просматриваются оба подъезда высокого узкого дома… Слушай, не сходи с ума, уходи немедленно, пока не опозорился. Перед нею! А ноги уже сами несли к гаражу, покуда ползучий страх – ну и пуганая же я ворона! – не заставил обернуться: в окне второго этажа стоял Владимир. Какое-то мгновенье они смотрели друг на друга. Задумчивость на лице Владимира сменилась удивлением… изумленьем, наконец. Узнал.

Бежать поздно и подло. Владимир исчез, очень скоро вышел во двор, приблизился.

– Какими такими судьбами? – спросил с добродушным любопытством.

– Я за вами следил, – признался Саня угрюмо.

Изумленный взгляд.

– Что это за дом? – продолжал Саня по инерции, словно не в силах был выйти из навязанной ему – кем? – роли сыщика.

– А в чем дело? – не добившись ответа, Владимир пояснил с состраданием, точно слабоумному: – Обыкновенный жилой дом. Вот осматривал квартиру на предмет покупки.

– Вы же в доме Викентия Павловича… или он тут живет?

– Викентий Павлович тут не живет, – отвечал Владимир терпеливо. – У меня несколько вариантов, но пока ни с места. Демократия требует больших трат, нежели коммунизм. А вообще я рад, что вы так близко к сердцу принимаете мои дела.

– Владимир Николаевич, я сейчас объясню…

– Только пойдемте, мне перед службой еще машину из ремонта получить…

Они пошли назад к метро сквозь уличный гам и лавку очередей, сквозь промозглую сырость, вышли на простор – через потоки машин потускневшее великолепие больничного дворца Склифасовского – присели на холодный парапет, закурили разом.

– Я понимаю, каждый развлекается как может, – говорил Владимир. – Вероятно, эта женщина поразила ваше воображение. Но при чем здесь…

– Поразила, – перебил Саня. – Я не сказал вам главного: она была мертвая.

– Мертвая? Вы не ошиблись?

– Может быть, в агонии. Язык наружу, начинал синеть. На шее удавка – шелковый черный шнур.

– Тьфу ты! – Владимир передернулся и добавил после некоторого молчания: – Это меняет дело. В силу пережитого вами потрясения я признаю за вами право установить истину. Но не проще ли обратиться в милицию?

– С чем? Труп исчез. Когда мы пришли с постовым, его уже не было.

– Вы с ним обыскали дом?

– Тетя Май не позволила.

– Это была ошибка.

– Ошибка, но что ж теперь… В сущности, дом был обыскан в тот же вечер. И сад, и огород, и сарай. Мною и теткой. Конечно, не настоящий обыск, но ведь и не иголку искали. Все на виду.

– Значит, тело было вынесено.

– Куда? Я там бегал. Настя, Анатоль крутился, тетя Май пришла. Потом на улице гремела свадьба – прямо напротив. Участок я осмотрел с фонариком – свежих комьев земли нигде не было.

– Огород был вскопан, – напомнил Владимир с нетерпением; он уже забыл про «машину» и «службу».

– Да, еще в сентябре Анатолем, я обследовал каждую грядку – никаких следов. Тело не успели бы расчленить, сжечь – негде, некому…

– Господи! – Владимир опять содрогнулся. – Несчастная!

– В одно слово с Анатолем вы сказали.

– Я смотрю, философ всюду фигурирует.

– Он подозрителен. Очень.

– Теперь я вас понимаю! – воскликнул Владимир с гневным сочувствием. – И нисколько не задет вашим вниманием ко мне. Убийца должен быть наказан – и будет! Уверен. Располагайте мною во всем. Необходимо установить круг подозреваемых, то есть живущих в доме, у кого есть ключи. Так?

– И кто имел возможность присутствовать на месте преступления, – уточнил Саня, – без четверти четыре.

– Хорошо. Запишите телефон наших заказчиков – людей посторонних, которые могут подтвердить каждый мой шаг. Мы весь день не расставались.

– Вы-то да, а вот Викентий Павлович…

– Абсурд! – отрезал Владимир. – Он даже не знал Нину Печерскую.

– Сие нам неизвестно. А про 55 тысяч в доме – знал.

– Откуда вы?.. А, Люба. Вот хитрая лиса: мне ни словечка. Знал, но Вика человек проверенный, надежный. Кроме того, ему проще позаимствовать деньги из сейфа (от которого у него есть ключ), чем затевать такую громоздкую операцию. И деньги не пропали.

– А вот ваши домашние ключи пропали.

– Давайте позвоним в банк, – сказал Владимир решительно.

Однако проверка мало что дала: секретарша управляющего (у которого компаньон пытался «выбить» деньги) подтвердила, что видела Викентия Павловича около трех и около пяти. Двухчасовой провал оставался.

– Во всяком случае, в пять он был в «Праге». Без трупа, – констатировал Владимир с мрачноватым сарказмом.

– В кабинете Викентия Павловича висел плащ. Его? Он в нем сейчас ходит? Светло-серого цвета.

– Ну да, голландский. А зачем вам…

– Когда он его приобрел, не знаете?

– Кажется, прошлой осенью. Был прямо-таки счастлив.

Вот оно! Саня и впрямь ощутил себя ищейкой, идущей по горячему следу, который привел его к завязке романа: свидание в октябрьском саду. Мужчина и женщина (младший компаньон и балерина?). Развязка – через год. Она скользит в холодном тумане навстречу своей гибели. И где-то поджидает он. Руки-крылья. Любовь стала ненавистью? Жутковатая «взрослая» пародия на счастливую детскую историю о Золушке и Принце.

* * *

В тот же день после визита в институт (разговор с профессором о великом наследии – спустя столетье в великих русских сумерках: робкого восхода или последнего заката?). Глубокие сумерки. Дом пуст. Постучался к тете Май (спит?). К Анатолю. К девицам. К Донцовым не решился (слишком далеко зашла игра с Любовью). Заглянул на кухню. Вернулся к теткиной комнате, приоткрыл дверь. Темно. Включил свет. Пусто. На двери гардероба висит ее стеганый халат. Вышел в коридор. Что-то – тайное беспокойство – мотало его и крутило. Ткнулся к Донцовым. Тишина. Наконец прошел в кабинет, сел к столу, задумался. А почему, собственно, она должна меня ждать? Она прожила без меня двадцать пять лет, нажила, конечно, и привязанностей. и любви… и страдания. Иначе не бывает. Как в изнеможении она прислонилась ко мне и строптиво оттолкнула.

Я ее люблю, но – поздно, слишком поздно.

Из сада донесся дикий крик. рев. Дрожащими руками Саня отомкнул дверные решетки, выскочил на веранду и замер. Рев несся от сарая, а справа, меж яблонями кто-то медленно двигался… кажется, женщина. В черном.

Саня бросился наперерез. С непередаваемым чувством, «потусторонним» (понял Анатоля). Протянул руки навстречу, показалось, он охватит пустоту черного виденья, а пальцы ощутили нежнейший шелковистый мех. Она обняла его за шею, вся дрожа.

– Саня!.. Я так испугалась. Это ты кричал?

– Нет… Анатоль?

– Наверное… Я его видела у сарая, вышла подышать. Саня, страшно.

– Ну, ну… голубушка, милая. Пойдем к нему убедимся…

– Да, да.

Однако они стояли, как бы не в силах разъединиться, в фиолетовом промозглом морозце, покуда Любовь не отстранилась.

– Пойдемте!

Подошли к сараю. Он позвал, приоткрыв дверь.

– Анатоль! Это я, Саня.

– Что надо? – голос равнодушный, отчужденный.

– Это вы сейчас кричали?

– Что надо?

– Анатоль, это была не она. То есть я хочу сказать…

– Оставьте меня в покое навсегда! – дверь сарая резко захлопнулась.

– Тяжелый невроз… или уже психоз, – заметил Саня, когда они поднялись в кабинет. – Люба, садись, нам надо поговорить.

– Мне надо ужин готовить, – в нежном розовом свете он увидел, что она улыбается. – С тобой в доме мне не страшно.

– Ты хочешь сказать… ты вышла в сад, чтоб не оставаться одной?

– Там был Анатоль. Все-таки… живая душа.

– Так дальше продолжаться не может! – вырвалось у Сани. – Я тебе обещаю.

– Что обещаешь?

– Раскрыть тайну Нины Печерской. И весь этот кошмар с трупом-невидимкой окончится.

– Откуда такая уверенность?

«От тебя. Я тебя люблю», – хотел он сказать, но отчего-то не сказалось.

– Куда делась тетя Май, не знаешь?

– Мы были вдвоем на кухне. Ей позвонили, и она ушла.

– Давно?

– Еще утром. Часов в одиннадцать. Саня, после звонка она разволновалась, тарелку разбила.

И тут какие-то сложности!

– Она что-нибудь сказала?

– Что вернется нескоро. Больше ничего.

На миг охватило острое нестерпимое желание – послать все к черту! – однако любовь его каким-то непостижимым образом была связана с преступлением… ну, это уже психозы философа у меня начинаются! Ясно одно: я должен покончить со здешним кошмаром и… Саня усмехнулся… и сложить победу к ногам своей Прекрасной Дамы.

А старая его дама вернулась в девятом часу. На расспросы ответила кратким вопросом: «Разве я обязана тебе отчетом?» И добавила: «Уходи. Я переоденусь».

Когда через десять минут он вновь постучался к ней (любознательность сыщика своеобразно сочеталось с серьезным тяжелым беспокойством), тетка не отозвалась. Поколебавшись, вошел: она стояла возле кресла в халате, застегнутом на пуговицы, и держала в руках поясок с кисточками. Увидев его, инстинктивно подняла руки, поясок оказался на уровне шеи – шелковый крученый шнур. Черный! Саня застыл, чувствуя подступающее к горлу удушье.

– Что ты на меня так смотришь, в конце-то концов? – проговорила тетка угрожающе и повязала халат пояском.

Нет, не скажу, об этом – ни слова! Саня устало опустился на плюшевый пуфик.

– Уходи!

– Тетя Май…

– Уходи. Я должна быть одна, – она легла одетая на белоснежную кружевную постель и уставилась вверх. – Кто сюда принес кладбищенский венок?

– Думаю, вы ошибаетесь. Просто одна из воспитанниц балерины танцевала в нем. Жизель или Одетту.

– В венке из тяжелых восковых цветов? Он не удержится на голове. Ладно, уходи.

Саня вернулся к себе. Сел, положив на стол руки, на них голову. Почти физически ощущал он, как сгущается атмосфера в доме (отнюдь не сказочная!.. разве что история про подвиги Синей Бороды!), словно смердящие миазмы исходят от спрятанного где-то трупа.

Наконец, не выдержав, сунулся в комнату к девочкам (воющая мелодия за стенкой напомнила об их существовании). Забыться в общении душ молодых, незамешанных… уже «замешанных». уже познавших зло.

Студентки читали, каждая на своей кровати. Хмурые лица, недоверчивость, недосказанность, но его приходу, кажется, обрадовались.

– А в общежитии мест нет?

– Это уж для кого как, – отвечала Настя. – Для меня нет, я вчера узнавала. А Генрих с первого курса живет. И все недоволен. Надо Майю Васильевну попросить, чтоб она ему чулан сдала.

Юля тотчас уткнулась в журнал, Настя продолжала:

– Ему там очень понравилось. До сих пор прийти в себя не может.

– В каком смысле?

Юля встала и вышла из комнаты.

– Я поинтересовалась, как он время провел в чуланчике. Он говорит: «Никогда не напоминай мне о том кошмаре». Хорошо, да? Кошмарная любовь.

Почему Генрих употребил это слово? Я сам только что… в связи с чем?.. Слово французское. И означает всего лишь сон. Правда, тягостный, страшный, с ощущением удушья.

Вошла Юля с чайником, объявила:

– Анатоль совсем спятил.

– Что такое? – Саня насторожился.

– Чуть с ног меня не сбил. И прошипел с таким трагизмом: «Покой! Покойница не успокоилась!» Представляете?

– Про что, про что? Про покой? – встрепенулась Настя.

– Куда он спешил? – Саня встал.

– На выход.

* * *

Саня вошел в сарай, не закрыв за собой дверь. Горела, чадя, керосиновая лампа на высоком ящике. Анатоль стоял среди хлама, опершись на лопату, к которой пристали свежие комья земли. Глаза покрыты больной пленкой. Больная птица, вспомнилось.