Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

ЧАСТЬ II
НЕУМЕСТНОЕ СЛЕДСТВИЕ

– Подытожим ваши и другие показания. – сказал следователь – майор, немолодой, измотанный («59 дел веду в данный момент», – пожаловался между прочим). – В мае 88 года Нина Печерская поселяется в доме номер пять по Жасминовой улице, где знакомится с Анатолием Желябовым. О характере их отношений можно сказать так: он увлечен, она, судя по всему, взаимностью не отвечает. Их связывает не любовь, а смерть. Это не книжный оборот, а констатация факта. И я это докажу. Спустя пять месяцев Печерская внезапно съезжает с квартиры.

– Вы установили, где она проживала год? – спросил Саня безучастно, по инерции следуя навязанной ему кем-то ненавистной роли – роли проклятой и опасной, которая, вероятно, привела к гибели его любимую.

– Представьте себе, нет. За две недели до исчезновения она подала заявление об уходе (в молодежном клубе) – безо всяких мотивировок, «по собственному желанию». Родных в Москве не имеется, прописана была у бывшего мужа-вот все. что удалось установить. По словам свидетеля Викентия Воротынцева. он и подсудимый видели ее на садовом участке дома номер пять 16 августа в обстановке, так сказать, романтической. С этого момента Желябов (страдающий запоями и, соответственно, психическими депрессиями) начинает принимать ее за… затрудняюсь даже сказать… за выходца с того света. Такой образ жизни в конце концов закономерно приводит к полному помрачению сознания – белой горячке.

– Он в «психушке»?

– В психоневрологическом диспансере. Пока что в состоянии шока: бессвязный бред. Тем не менее это дело – с виду довольно запутанное – продвигается успешно. Подчеркиваю: в основном благодаря вам. Вот почему именно с вами я хочу восстановить всю картину. Итак. 13 октября – уже 89 года – Нина Печерская приходит в дом номер пять.

– Как вы думаете, у них была условлена встреча?

– Пока вопрос темный. Из ваших показаний про общение с Желябовым я выделил три существенных момента – три его фразы: «она пришла умереть», «я ждал ее, все время ждал – в высшем смысле» и «я трус, я должен был уйти за нею». Ну и бесконечные вариации на тему «теперь ты успокоишься наконец», многозначительно перекликающиеся с предсмертными словами жертвы: «в покое».

А что означают «белая рубашечка, красный чепчик»?

– Точно установить не удалось. По свидетельству Жемчугова, бывшего мужа, в таком наряде она танцевала Красную Шапочку еще в училище. Кража куколки и самогонки как будто входит в противоречие с серьезным смыслом их свидания. Но условились они или не условились – он ее убил. Это главное.

– А мотив?

– Вам мало белой горячки?

– У него был какой-то перемежающийся бред. То он производил впечатление человека разумного, то…

– Возможно, он был «сдвинут» по одному пункту – этому самому. Но я себе жизнь не облегчаю и до мотива, кажется, добрался. Нет, не банальная ревность; хотя, как верно подметил Воротынцев, она уехала с Жасминовой, по-видимому, к мужчине.

– Почему тайком?

– Может, он женат, например.

– Ну, в наше время развестись…

– А он не хотел, например. Это обстоятельство побочное. А вот ее облик, как явствует из показаний Арефьевой, весьма и весьма противоречивый, изломанный, я бы даже сказал, исковерканный. Это обстоятельство как раз существенное.

– Тетя Май вообще не доверяет женщинам.

– Она никому не доверяет – и правильно делает. Ваша тетушка женщина нервная, но очень умна и наблюдательна. Вот как я все представляю. Увидев уходящую на банкет Любовь Донцову, Желябов идет домой, крадет куколку и самогонку, относит к себе в комнату. Потом выходит на крыльцо с «подарком» для невесты и встречает Печерскую (заметьте, та тоже в курсе, что хозяйки 13 октября не будет дома). Они проходят в ее комнату, более отдаленную от развлекающихся студентов, чем комната Желябова (он мог слышать звуки магнитофона). Она садится в кресло, между ними происходит разговор, обрывок которого слышит из форточки Анастасия Макарцева.

– Почему она принесла венок?

– Это один из ключевых моментов. Вот моя версия, судите сами. Венок, надо думать, выпал из ее сумки. Этот кооператив мы нашли практически сразу (на Садовом кольце, до ВДНХ ехать по прямой). Ритуальные принадлежности, фирма «Харон».

И они ее помнят: долго выбирала и купила венок в ту самую пятницу в четвертом часу.

– Значит, венок на могилу?

– Или на урну с прахом. Сама урна замуровывается в стене, тут же на выступающей полочке устанавливается гипсовая имитация, на которую и вешается венок. Венок наводит на серьезные размышления.

– Да? – пробормотал Саня так же безучастно.

– Эта пара, по свидетельству Арефьевой, в бытность свою на Жасминовой улице, любила разговорчики о самоубийстве. Вы не представляете, какой великий и дикий вал самоуничтожения сейчас надвигается, идет – в разрушении всего и вся, конечно. Бесцельность жизни, жестокость жизни и тому подобная декадентщина.

Саня взглянул на майора с проблеском интереса.

– Я таких встречал, – пояснил тот философски спокойно. – Декадентов. «Она пришла умереть», – он сказал. То есть не исключено, что они задумали совместное путешествие в лучший мир. Он ее убивает, а сам в последний момент трусит: «Я трус, я должен был уйти за нею». Вполне распространенный феномен. Теперь понимаете подоплеку и мою уверенность, несмотря на отсутствие показаний подсудимого?

– Да. Но почему он не застрелил ее из пистолета, тем более что пистолет с глушителем?

– Главное, что вы вспомнили про него. Это обстоятельство крайне важное, устанавливающее неопровержимую связь между двумя убийствами.

– Между двумя! – повторил, точнее вскрикнул Саня в отчаянии: ненависть к убийце пробудилась вдруг и заставила очнуться. – Когда я обнаружил рядом с ним в сарае пистолет, я ощутил… не знаю… какой-то толчок. То есть… в общем, я тогда не сообразил. А потом вспомнил, поднялся на крыльцо, взглянул в окошко и вспомнил: на столике на кружевной скатерти лежал полускрытый портьерой предмет – черный, матово блестевший. Ассоциирующийся для меня со смертью. Это был пистолет. Наверняка тот самый.

– Наверняка, – согласился майор. – До свободной продажи оружия мы еще не дошли. На пистолете отпечатки пальцев подсудимого и ваши. С барабаном, 7-зарядный, 76 калибра, системы «наган».

– Разве они еще функционируют?

– На вооружении ВОХР – вневедомственной охраны. Происхождение его мы установили сразу по регистрационному номеру: был похищен из дежурки в Подмосковье по Ярославской дороге два года назад. Дальше следы его теряются, и как он попал к Желябову, неизвестно. Но вполне объяснимо: тот вращался в кругу всяческих подонков-собутыльников. Продавца мы пока не нашли, честно говоря, и надежды мало.

– Почему он ее не застрелил?

– В комнате хозяйки остались бы следы крови.

– Но если речь идет о «совместном уходе», как вы сказали, не все ли равно…

– Он же испугался, струсил и стал заметать следы. Сообразил, например, что по принцессе его сразу вычислят…

– Но пистолет с глушителем. Идти на самоубийство…

– Может, такой продавался. Вместе с глушителем… Вы спрашивайте, спрашивайте. Отвечая на ваши вопросы, я проясняю свою версию.

Но энергия ненависти у Сани уже иссякла, он уточнил вяло:

– Почему он сначала запер чулан, не подложив куколку? И вообще: зачем он туда унес мертвую?

– Ну, это очевидно. Чтоб тело не сразу обнаружилось, тащить в свою комнату – студенты напротив: ночью он ее закопал. Вы же сами слышали – и сделали верный вывод: «успокоиться ее душа должна в том же саду». Ну и концы в воду не отвечать за убийство. Что же касается игрушки – да просто поначалу забыл, думаю. И у здорового человека от такой истории волосы дыбом встанут, не то что у больного… Увидел невесту, вспомнил про подарок в штанах – и назад. А тут вы, хозяйка, студентки, полон дом.

– Но как естественно он себя вел!

– Провалы в памяти, что вы хотите от многолетнего алкоголика? Однако – улики. Пистолет, который вы видели в момент первого преступления и сразу после второго. Сумочка убитой, обнаруженная в могиле, с отпечатками пальцев Желябова.

– А вам не кажется подозрительным, что на сумке нет отпечатков пальцев самой Печерской? Только Анатоля.

– Не кажется. Может, он хотел похитить сумку, стер следы, а в последний момент все-таки кинул в яму. Вы требуете от него разумности? А перед нами дело почти фантастическое по духу. Запомните раз и навсегда: умопомрачение нередко сочетается с хитростью. Возьмем, к примеру, обувь убитой…

– Да! – воскликнул Саня. – Как вы объясните, что туфелька очутилась за книгами? Тоже «декадентскими» штучками?

– А почему бы и нет? При эксгумации трупа, как вам известно, на правой ноге обнаружена туфля, парная к той, что вы нашли. Возможно, он взял ее «на память», так сказать. Не удивляйтесь, у людей с патологическими отклонениями…

– Я уже ничему не удивляюсь.

– Но вероятнее всего, туфля упала с ноги в саду… тоже мне Золушка, как остроумно подметил Воротынцев. Только юмор-то черный. Хорошо, потерял на могиле или по дороге, все происходило в темноте. А дальше? На каблуке, точнее, между каблуком и набойкой, застряли мельчайшие частицы земли, идентичные с почвой садового участка. Но при этом туфля тщательно протерта, никаких отпечатков…

– Вот видите! А на сумке…

– Сумка, по его мнению, бесследно канула в могилу. А туфлю он подкинул вам. Вот как я мыслю. Наутро после погребения подсудимый идет в сад – проверить, не осталось ли следов. Тут редкое везенье – снег. Под снегом выделяется какой-то предмет. Поднимает: туфля. Ну, прячет где-то. Бесценная улика. И после первого разговора с вами (помните, лопату точил?) решает запугать вас, запутать, ну. разыграть – с него, судя по всему, станется.

– Значит, вечером в воскресенье он прокрался в кабинет, чтоб спрятать туфельку?

– Надо думать. Вы же слышали шаги.

– Да, шум… – Саня задумался, пытаясь вспомнить в подробностях. как они сидели в Настей, как за спиной… нет, не могу сосредоточиться.

– Не сомневаюсь в его негативных чувствах к вам. Вы ему рыли яму. извините. И потом: не забывайте про его настрой… так сказать, потусторонний: некто хочет потревожить покой мертвой.

– Покой мертвой, – повторил Саня задумчиво. Меня мучает это слово: «покой».

– Понимаю. Вы своею деятельностью…

– Будь она проклята – эта моя деятельность! – вырвалось у Сани.

– Вы вините себя во второй смерти! – проницательно уточнил майор. – Напрасно. Рассуждая психологически…

– Ваша психология, – перебил Саня, – как уже замечено классиком, «палка о двух концах».

– Совершенно верно. Кабы не второе убийство – именно оно проясняет подоплеку первого, «в тумане», образно выражаясь, и выдает преступника с головой.

– С безумной головой.

– С безумной, да. На сегодня нам придется кончить…

– Нет уж, давайте дойдем до самого конца, – сказал Саня с отвращением. – Чтоб никогда больше к этому не возвращаться.

– Не могу. На мне 59 дел, как я вам уже говорил. Завтра похороны, Донцов упоминал. Во сколько?

– В три часа.

– К девяти прошу ко мне.

* * *

– Отдаю должное вашему уму, интуиции и энергии. И все-таки, признайте, вы дилетант, любитель, – рассуждал майор с сочувствием, – потрясенный видом жертвы. Двух жертв! Если бы речь шла о человеке нормальном, действующем с заранее обдуманными намереньями, я бы согласился с вами: Любовь Донцова, покинувшая дом за несколько минут до преступника, могла что-то заметить. Что-то, изобличающее преступника. Заметить – но до поры, до времени не отдавать себе ясного отчета. Вот причина ее гибели, так?

– Она предчувствовала гибель, ей приснился сон…

– Александр Федорович, не усугубляйте фантастический колорит происшедшего.

– Хорошо. Она заметила мужчину, – повторил Саня монотонно (с «мужчины в тумане» и начался их сегодняшний допрос). – В длинном плаще серого, белесого, стального цвета… ну, любого из этих оттенков. Нечто подобное видел год назад Генрих, наблюдавший свидание в саду. Наконец, из показаний Владимира вы знаете, у кого есть такой плащ.

– Мы знаем, у кого есть такой плащ, – согласился майор. – Но мы знаем также, кто убил Донцову. Кто?

– Анатоль, – заявил Саня, вновь ощутив прилив энергии-ненависти.

– Вот именно. После тщательной проверки (проверки ваших же подозрений) мною не обнаружено даже намека на связь Воротынцева с балериной. Он въехал в дом по рекомендации Донцова через двадцать пять дней после ее исчезновения. До тех пор, как свидетельствует Арефьева, в доме на Жасминовой не бывал. Холостяк, отношения с женщинами, скажем, непринужденные, увозить Печерскую тайком не было никакой надобности. Вам этого мало?

– Достаточно.

– А о виновности подсудимого в данном случае свидетельствуют факты объективные и неопровержимые. 18 октября вы вернулись домой в седьмом часу?

– Двадцать минут седьмого.

– Примерно в шесть Донцова разговаривала по телефону с мужем, как показали студентки. Это вполне согласуется с данными экспертизы: она была убита где-то сразу после шести. И муж, и Викентий Воротынцев находились в это время в своей фирме.

– Точно? Младший компаньон на этот раз не отлучался в банк?

– Мы проверили. С четырех до семи Донцов вел переговоры с заказчиками с Урала в своем кабинете, Воротынцев сидел у себя над составлением документации. Подчиненные видели Воротынцева и слышали голоса из кабинета шефа – до шести часов, когда работа в фирме закончилась. Примерно к восьми оба компаньона и уральские гости прибыли в ресторан.

– Что ж. Вика в этом случае чист.

– Александр Федорович, вы мне рассказали… несколько бессвязно, что вполне понятно. Повторите для протокола.

– Еще не заходя к себе в кабинет, я сразу постучался к Донцовым.

Майор взглянул с любопытством, Саня после некоторого молчания (собравшись с духом) счел нужным пояснить:

– Она мне помогала, я с ней советовался.

– А, так вот откуда вы выводите, что она погибла как человек, слишком много знающий. Тогда логично было бы «убрать» вас. Не вините себя ни в чем.

– Оставьте мне хоть это! – сорвался Саня. – Мое собственное! – (и сверкнула мысль-молния: «Вот и Генрих не хотел отдавать «свое собственное»! Потому мы опоздали!»). – Извините. Я сидел в кабинете и размышлял. Загадка исчезновения мертвой начала постепенно проясняться. Но я не верил, что этот ублюдок убийца. Чай под абажуром… философ никак не вписывался в схему…

– Но теперь-то вы…

– Да. Теперь – да. Два раза я входил в сарай: он был мертвецки пьян.

– И вы не обратили внимания, что в саду…

– Нет. Нет! Это было в стороне, ближе к огороду, рядом с могилой, а я шел напрямик… и был сосредоточен на другом. Хотя еще накануне вечером, – продолжал Саня с отчаянием, – мог бы осознать опасность смертельную, исходящую от маньяка. Если б я видел у него пистолет!

– В темноте вы, естественно…

– Да нет же! Горела керосиновая лампа.

– Пистолет был наверняка на его лежанке под тряпьем.

– На лежанке под тряпьем, – повторил Саня послушно, точно ребенок.

– Еще раз говорю: умопомрачение вполне совместимо с хитростью. При свидетелях он пистолетом не размахивал.

– Пистолетом не размахивал, – опять повторил он, не вдумываясь: события того вечера обрушились вновь и увлекли в черно-фиолетовый сад, где под яблоней…

– Во сколько вы вышли в последний раз?

– В девять, – простой вопрос и точный ответ возвратили в реальность – в унылую казенную комнату. – Обнаружив туфельку, я принялся по минутам восстанавливать свои действия в ночь пятницы. Генрих видел в чулане труп (и Анатоля) в начале двенадцатого. В начале первого там была только тетя Май. На улице прямо под фонарем гремела свадьба. Сорок пять минут я провозился в сарае, причем уже после безрезультатного осмотра участка. Вывод напрашивался сам собой.

– И вы отправились искать место захоронения.

– Отправился. Впервые он увидел ее майским утром, в цветах и бабочках, она шла меж деревьями с огорода.

Саня замолчал. Она шла меж деревьями по первому чистейшему снегу – такой он запомнит ее навсегда. И снег – с черно багряными пятнами в мгновенных фотовспышках… сгустками, лужами крови.

Драгоценный Покров.

Сквозь свет и сумрак воспоминаний донесся голос следователя:

– …и ваша гипотеза блестяще подтвердилась.

– Тогда я про все это забыл. Не знаю, сколько я стоял на снегу. Бросился в сарай, стащил Анатоля с лежанки. Что-то упало со стуком. Поднял – пистолет. Я бы, наверное, выстрелил… не знаю.

– К счастью, все пули были расстреляны, констатировал майор сдержанно. – Вся обойма. Чтоб, значит, наверняка. Стрелял с пятнадцати метров. В собственный призрак, так сказать, в горячечный кошмар. Следов в саду множество…

– Мы все выходили накануне.

– Но от его калош хорошо просматриваются – к могиле. На земле и на снегу. Потом пошел в сарай за той же лопатой (закопать второй труп), лопата стояла прислоненная к изголовью лежанки, на рукояти его же отпечатки. Рядом на полу початая бутылка. Очевидно, глотнул и забылся. Если вылечат – стопроцентная «вышка». В общих чертах дело можно считать завершенным. И вот еще что (это не для протокола): предупредите свою тетушку, чтобы она больше… не шалила. Исходя из трагичности происшедшего, ее оштрафовали минимально, но взяли на заметку. Если история с самогоном будет иметь продолжение…

– Не будет. Обещаю.

* * *

Их было всего трое. Трое мужчин в обширной пустынной зале, в окнах которой внезапно вспыхнуло неуместное солнце. Прощание на исходе (будем надеяться) эры атеизма: без батюшки, без молитвы, без надежды. Нет, нет, всегда есть надежда… Кому я это говорил? И кто ответил: «Не всегда»? Убийца! Саня чуть не застонал в нестерпимой муке, и в душе сами собой ожили слова вечные: «Ныне отпущаеши рабу Свою. Владыко, по глаголу Твоему…» Распорядительница в казенном трауре с глазами пустыми (словно вестница небытия) произнесла что-то, указывая на гроб. Приглашает прощаться. Владимир вдруг закричал бессвязно, забился. Вика охватил его за плечи, шепча на ухо. Грянула с металлическим привкусом музыка. Надо бы уйти, не приходить вовсе (он здесь посторонний – более того, виновный, в их глазах). Виновный, виновный – но не трус и не предатель. А, да что теперь… ничего не имеет значения, кроме этой вот муки. Он не подошел, не посмел, стоял поодаль, как прикованный. Крышка захлопнулась. Викентий Павлович забросал ее цветами-ворох последних пышных хризантем. Служитель подтолкнул катафалк с гробом, и он медленно поплыл по рельсам (все здесь было омерзительным), поплыл за занавес из черного бархата, исчез, низвергнулся в печь огненную.

Он не помнил, как вышел из крематория на кладбище, пошел куда-то по дорожке с ощущением безнадежности, бесповоротности (молитва не помогает, недостоин). Шел, покуда на пути не выросла стена. Да, та самая железобетонная стена с замурованными урнами… А веночек?.. Не забыть… Он же предназначался для другой! Что это со мною?.. Саня невидяще вглядывался в даты, в лица на фотокарточках, еще живые, но уже мертвые. И ее прах скоро будет замурован – и я буду приходить к этой стенке? Все казалось противоестественным, и почему-то вспомнились бабочки Божьего мира. «Да, я узнаю тебя в Серафиме…» За спиной раздался негромкий голос младшего компаньона:

– Александр Федорович, вы едете?

– Куда? – Саня обернулся. Вика в голландском плаще.

– Домой. Я завожу вас с Володей на Жасминовую, а сам по делам, заказчики вечером отлетают…

– О чем вы?

– Мне не хочется сегодня оставлять его одного. Провожу клиентов и подъеду. Володя человек мужественный, без сомнения, но подобные обстоятельства хоть кого с ног собьют. Не правда ли?

– Правда.

– Своей ошеломляющей неожиданностью. Чего-чего ожидать, но этого… – Вика огляделся с тоскливым недоумением. – Поедемте?

– Я полагаю, мое присутствие ему тягостно.

– Да бросьте. Как вы можете отвечать за действия маньяка? Так уж было предопределено.

– Кем?

– Ну не нами же… Судьбою. Высшим Судиею – ежели Он есть. Или существом противоположным – этот есть. Выбирайте.

Всю дорогу в машине (Вика за рулем) они промолчали. В голове билась главная мысль этих дней: почему я не сказал «сейчас», почему мы не уехали в ту же ночь? И представилось: как они бесшумно прикрывают за собой дверцы-решетки, спускаются в сад и исчезают в многомиллионном мегаполисе… Что-то мне все это напоминает. Да, история балерины. Принц не найден – и черт с ним! Я уже закаялся лезть в чужие дела – но как спастись от нестерпимой муки?

Способ – не спастись, но забыться – был найден пасующим перед тайной смерти человечеством давным-давно. Что и продемонстрировал Викентий Павлович, выгрузив из кейса на письменный стол водку в убойном количестве и бутерброды (Саня предложил кабинет, младший компаньон с удовлетворением поддержал, Владимиру было, кажется, все равно).

Когда Вика ушел, пообещав «как освобожусь – вернусь», они сели: Владимир в ее диванный уголок, Саня за стол. Все молча. Одним, одним-единственным были одержимы они сейчас, да говорить об этом невозможно! Жить невозможно.

Саня вскочил, прошел на кухню за стаканами… в безмолвии замершего дома, в котором – показалось, притаились – еще трое, три женщины. Никто из них не вышел к ним навстречу, не подал голоса. И девичий магнитофон молчал.

И выпили молча. В саду погас последний скудный луч. и сразу потемнело. Этот ужасный сад и дом. надо бы отсюда уехать – да как бросить тетку? Потяну еще неделю-другую…

– Надо отсюда уехать, – сказал Владимир.

– Вы уже купили квартиру? – спросил Саня, чтоб поддержать разговор, не вдаваясь в подтекст.

– Нет. Она мне теперь не нужна.

В сдержанной холодноватой интонации уловилась острая безысходная боль. Владимир продолжал отстраненно:

– Я привык жить «на перекладных». И «буржуазные» блага мне особенно не нужны. Связался с коммерцией из азарта, как от спячки проснулся – а вдруг?.. Что-то новое.

– Будете продолжать?

– Свою лавочку-то? Не знаю. Все равно.

Снова выпили.

– Саня, вот скажите. Я ничего не понял. Ни-че-го. За что он ее убил?

– Потому что он некрофил! отрезал Саня с ненавистью, найдя, как показалось, точное словечко (из оглушительного оцепенения пробуждали его два чувства – ненависть и жалость, – обращенные к одному лицу: убийце).

– Как некрофил? Вы что?

– Ну не буквально. Он же поглощен, сосредоточен на смерти… трупный аромат возбуждает – современный симптом.

– Он их перепутал? Умершую и живую?

– Вы ж его сами видели – за день до этого. И я, идиот! залпом выпил водку, как воду: не действует! – Идиот! Его надо было срочно изолировать, а я…

– Вы ж не знали, что он задушил ту!

– И не знаю! И не понимаю до сих пор, как любовь может быть извращена до последнего предела. Успокоить – убить. Из любви! Оказалось, и это возможно.

– Я ее любил, – сказал Владимир, как-то забывшись, с потрясающей откровенностью. – Как только увидел – сразу. Как будто знал всегда – и вдруг узнал. Как там-«при дивном свиданье…»

– «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор».

– И тут мне делать нечего, – заявил Владимир («тут», понял Саня, на земле). – Знаете, что такое «делать нечего»?

– Знаю!

– И ни на какое «дивное свиданье» я не рассчитываю. А вы?

– В отличие от Набокова я не уверен, что попаду к Серафимам.

– Давайте выпьем.

– Вы меня простите, Владимир.

– За что?

– Своей идиотской суетней я. возможно, ускорил развязку, – произнес Саня с величайшим усилием.

– При чем здесь вы! – закричал Владимир. Я! Я сам отделался народной мудростью: утро вечера мудренее. Коммерция, будь она проклята! Не в вас дело.

– Мне от этого не легче! – горячая волна накатила наконец, разливаясь в крови, суля передышку. – От вашего снисхождения.

– Обойдется. Вы человек посторонний.

– Я не посторонний.

– В смысле «все люди – братья», что ль? Обойдется. Вы литературовед-сыщик и все знаете.

– Говорю же, ничего я не знаю.

– Неужели?

– Например, я не знаю, кто такой Принц.

– Какой еще…

– Тот самый. К которому ушла Золушка. Ну прямо в тумане растворился!

– Золушку кремировали, сказал Владимир сухо. – Всех кремировали. Что вам еще надо?

– Что-то делать. – Саня вскочил и зашагал взад-вперед по кабинету. – Что-то делать. Знаете, – признался вдруг, – иногда я жалею, что все пули в нагане были расстреляны.

– Пристрелили б Анатоля? – уточнил Владимир с острым интересом. – Нет, не смогли бы. И я бы не смог. Даже если от этого зависела бы жизнь.

– Чья жизнь?

– Ее, моя – все равно бы не смог.

Зазвонил входной звоночек, через секунды отворилась дверь, и компаньон сказал с порога:

Все в порядке. Документацию вышлют с Урала. В аэропорт не провожал, прямо к вам.

* * *

В зыбко-розовом свете декорации переменились, тьма за окнами по контрасту стала совсем непроницаемой; Саня продолжал ходить, словно движением стремясь унять боль; двое мужчин на диване курили, презрев заветы хозяина – и сверху с фотографии мрачно взирал покойный владелец беспокойного дома.

– По вопросам нашего друга-майора, – говорил Викентий Павлович, – я-таки понял, что меня кое в чем подозревают. Или я… неуместно? Вторгаюсь в вашу беседу…

– Уместно, – перебил Владимир угрюмо. – Если мы не можем уйти от этого – а мы не можем! – лучше откровенность. Саня, мы вас слушаем.

Подспудно Саня ощущал некую фантастичность этих поминок, на которых продолжается неуместное следствие. Не продолжай, не лезь опять в это дело, предостерегал внутренний голосок, будет еще хуже. Куда уж хуже?.. Надо снять этот фантастический покров, обнажить пружину действия и поставить наконец точку.

– Ирония заключается в том, – продолжал гнуть свою линию компаньон, – что я сам навел Александра Федоровича на таинственного мужчину. Своей болтовней о завязке романа. В чем и раскаиваюсь.

– В этом можете не раскаиваться. О завязке поведал Генрих. Мужчина существует и легко вписывается в официальную версию.

– О чем? О чем поведал?

– 13 октября в прошлом году у Печерской было свидание в саду с мужчиной в сером плаще. Генрих видел из окна.

– Любопытно, – согласился Владимир. – Очень. И вы думаете, «мужчина в тумане»…

– Но, позволь! На основании столь скудной информации подозревать… Да не был я знаком с балериной, ей-Богу!

– Погоди! Никто из нас не был знаком с Ниной Печерской, однако из-за нее погибла моя жена. Я хочу понять связь событий, поскольку «некрофильская» версия меня как-то не удовлетворяет.

– Некрофильская? – переспросил Вика. – Это интересней, чем банальная белая горячка. Некрофил-философ остроумно! Меня, пожалуй, удовлетворяет. И как в эту версию вписывается пресловутый «мужчина»?

– Вот, представьте, – начал Саня неохотно, но постепенно увлекаясь (проклятая роль сыщика не оставляет и у «смертного одра»!). – Два человека, погруженные в собственное одиночество, «несчастные». Ничего не удалось, жизнь не удалась. Обсуждают совместный «уход», может быть, смакуют сладострастно детали (восковой веночек)… есть, знаете, упоение «и бездны мрачной на краю». Вдруг женщина встречает мужчину не безвольного, не опустившегося. Не созерцателя, а деятеля. Вспыхивает инстинкт жизни: «как будто оттаяла, повеселела», по словам Анатоля. По какой-то причине связь их остается тайной. Самое тривиальное объяснение: он женат, жену оставить не желает, то есть чувства его к нашей Золушке не глубоки. Она вспоминает про Анатоля, приходит сюда в августе, но не решается – инстинкт жизни преодолеть не просто. А возможно… ведь вы ее видели, Викентий Павлович. Во сколько, не помните?

– Почти до двух мы проговорили с Анатолем. Тут, в кабинете.

– Был ли он как-нибудь особенно возбужден?

– Привычно возбужден и крепко на взводе: где-то глотнул. Грядет гибель, разрушение, русский Апокалипсис и так далее.

– Он вам рассказывал что-нибудь про Нину Печерскую?

– До «явления» ни слова. Майя Васильевна как-то упомянула мельком про ее странное исчезновение. У меня тут же из головы вон. И кабы не та августовская ночь… Я собирался ложиться, уже выключил лампу и машинально подергал дверь на веранду: запер ли. Сад был освещен луною и двигался кто-то за деревьями. Анатоль? Нет. В светлом прогале между ветками ясно увиделось женское лицо, очень бледное, показалось. Черный плащ. А главное: дома никого, кроме хозяйки и Анатоля.

– Это какого числа было? – спросил Владимир.

– 16-го. Назавтра я улетел в Палангу.

– Мы уже две недели как отдыхали в Мисхоре. Что за чудное лето… – Владимир замолчал, болезненно поморщившись.

В том-то и дело: ни вас, ни девочек. Я так и замер. Было в этом явлении и правда что-то… инфернальное. В общем, пока я отыскал в столе ключ (не сразу – на нервной почве), она пропала. Выскочил, пометался по саду, в дверях сарая Анатоль. «Вы ее видели?» – спрашивает. И преподносит целую оккультную теорию. В посмертии личность сначала освобождается от своей телесной плоти. Следующий этап – освобождение духа от плоти душевной, полупрозрачной оболочки, так называемого астрала. Если человек умер в тяжких страданиях, смертью насильственной, освобождение духа идет с огромным трудом (попросту говоря: и рад бы в рай, да грехи не пускают). И в этом своем полупрозрачном астрале умерший, бывает, является в то место, где он страдал. Отсюда – истории о привидениях. Чувствуете подтекст?

– Вот о какой «некрофилии» я говорил, – вставил Саня. – О полной духовной сосредоточенности на смерти.

– Верно. Вот тебе, Володя, связь двух смертей – в стремлении любой ценой успокоить неприкаянную душу. И антураж, соответствующий явлению: крайняя бледность, черная одежда. Словом, мороз по коже у меня – а что ж говорить о ненормальном?

– Отвлечемся от мистики, – сказал Саня. – Вы не слышали шума отъезжающей машины?

– Машины?

– Ведь шел уже третий час ночи. Общественный транспорт не работал.

– Не слышал. У метро несложно поймать такси.

– Поговорив с Анатолем, вы ушли спать?

– Не сразу. Сначала мы осмотрели участок.

– А дом?

– Нет.

– Когда вы вышли в сад, то оставили дверь на веранду открытой?

– Конечно.

– Очевидно, своим появлением вы ее спугнули. Определим этот эпизод как неудавшееся самоубийство. Во второй раз удалось.

– Значит, на 13 октября у них было все условлено?

– Кто его знает. В конце концов, она могла позвонить ему по телефону и условиться. И ключ он мог ей подобрать… или позаимствовать у вас, Владимир Николаевич. Вот только кража куколки и самогонки… не понимаю, несовместимо… – Саня тяжело задумался, как-то незаметно «подкрался» тот вечер под абажуром… «Монархистов уже разрешили? Скажите пожалуйста!» (говорил философ-убийца с ленивой усмешечкой, ни малейшего волнения – не то что на другой день у сарая). «Ежели б не рок этот… ни тебе задушевной беседы…» – Несовместимо! – повторил Саня в непонятной тоске, вспомнив еще один момент: свадьба под фонарем, Анатоль с остервенением бьет в ладоши, его шатает (перепил, подумалось тогда), лицо ужасное, больное – человек в стрессе, ведь он только что похоронил ее.