Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

– Пожалуйста, проходите. Вы ведь Владимир Николаевич?

– Да попроще, покороче, свои люди.

– Мне о вас тетя Май говорила.

– И я наслышан. – Владимир прошел, сел на диван рядом с женой. Красивая пара, ничего не скажешь. Жаль, я не договорился, чтобы она никому ничего… тьфу ты, как будто она станет что-нибудь скрывать от мужа! Однако Любовь заговорила, ясно и ласково улыбаясь:

– Познакомились с наследником. Обсуждаем виды на будущее: дом-музей.

– Эти затеи стоят немало денег, – сказал Владимир. – Вот я был в Байрейте у Вагнера. Там средства…

– Ну, сравнил! Совсем ты уж бизнесменом стал.

– Какой я бизнесмен! Своего компаньона побаиваюсь: слишком широко веду дела, шпыняет, нерентабельно.

– Как прошла сегодня встреча?

– Пока туманно.

– Зато вчера у вас был удачный день, как мне говорили, – вставил Саня.

– Если б вы знали, сколько энергии мне это стоило.

– Зато потом – пир.

– Да ничего. Кормежка ничего. Да, Любаш?

– Хорошо было.

– Вам филологи, случаем, не требуются? – поинтересовался Саня шутливо. – А то мы теперь никому не нужны.

– Умные люди всегда нужны. Специалист в рекламную группу, например. Приезжайте, пообщайтесь с Викентием Павловичем. Редкостный деловой нюх.

– Нет, серьезно?

– Абсолютно серьезно. Мы ведь теперь будем с вами жить, можно сказать, в одной семье?

– Точнее, в одной коммуналке.

– Ну, такой прекрасный кабинет… – Владимир обвел взглядом стены. – Жаль, почитать нечего. Я человек простой, предпочитаю детективы, а тут…

– Тут весь Божий мир. «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор».

– О! Кто это?

– Ваш тезка: Владимир Набоков.

– Ну как же, он нынче в моде. Любитель бабочек и шахматных комбинаций.

– И птиц. Псевдоним: Сирин – райская птица.

– Райская птица – это красиво.

– Из Библии, откровение Исайи. А стихи вспомнились, когда я рассматривал бабочек Арефьева. Вон, видите, над диваном фолиант?

– Володь, ужинать будешь? – заговорила Люба.

– Голоден, как серый волк. Кстати, этот кабинет, – заметил Владимир, поднимаясь, – ассоциируется у меня с Викой – тем самым компаньоном.

* * *

У того же сарая на следующий день. Легкий морозец и туманная влажная дымка одновременно. Деревья голые, но на земле еще снег – не богатым пушистым покровом, а дырявой ветошью. Все родное, пронзительно близкое: и покосившаяся изгородь. и ворона на трубе. Анатоль на этот раз починял лесенку, по которой лазают на чердак. Подливают воду в отопительную систему. И часто подливать? Раз-два в год. Ладно, решил Саня, слазаю.

В философе чувствовалась перемена: вчерашнее равнодушие сменилось враждебной отстраненностью, отвечал отрывисто и угрюмо, ручонки дрожат, ножки подгибаются. Ну, ясно – запой.

– Анатоль. вы профессионал. Скажите: чей самогон крепче – тетушкин или свадебный?

– Оба хороши. – Анатоль выкатил голубые глазки. – А, донесла. Шустрая девочка. Впрочем, обе хороши. Ну, и что надо?

– Бутылки перепрятали, да?

– У тетки своей спрашивайте.

– Так. – Саня размышлял вслух, пытаясь вовлечь Анатоля в беседу. – Значит, она по-прежнему боится обыска. Значит, поверила, что я видел в ее комнате убитую.

Анатоль передернулся, бросил глухо:

– Отстань, парень.

– Послушайте, мы должны найти убийцу! – заговорил Саня горячо. – Может быть, он здесь, близко…

– Ишь чего захотел! – прервал Анатоль по-прежнему глухо. – Тут действуют силы инфернальные.

– Что значит «она пришла умереть»?

– Я про то и говорю.

– Опомнитесь! Выйдите из своих галлюцинаций…

– Не хочу и не буду.

Да что же это с ним такое?

– Расскажите мне о ней, а? Какой она была, что любила, как вы с ней познакомились.

Саня говорил наугад, но, видимо, попал в точку, задел, так сказать, «струну»: Анатоль улыбнулся доброй восторженной улыбкой.

– Май меня не предупредила, что сдала кабинет, я ничего не знал. И однажды увидел женщину, здесь, в саду. Она шла между деревьями, как потом в августе. Но только утром, в сарафане в цветочках и бабочках. И яблони цвели.

Как похоже, думал Саня, но та – в шубке, и первый робкий снег.

– Часто бродила по саду, – продолжал Анатоль, – каждый день, в любую погоду. Кружит, кружит между деревьями. Она была несчастной, отчаявшейся. Ничего не удалось: ни сцена, ни любовь. А демоны отчаяния могут толкнуть на последнее, непоправимое.

– Вы намекаете на самоубийство? Нет, Анатоль, она была убита.

– Кем? У нее не было врагов, не могло быть. В последние недели, уже осенью, она даже как-то оттаяла, повеселела.

– Тем более! Зачем уходить из жизни, если жизнь улыбнулась? Может быть, она полюбила вас?

– На этот счет у меня нет никаких иллюзий, – отвечал Анатоль монотонно. – Если она погибла здесь, в этом саду, то и успокоиться ее душа должна…

– Анатоль, вас опять заносит! – воскликнул Саня, философ не отозвался, глядя в сторону, в древесное сплетенье обнаженных ветвей. – Теперь расскажите правду про позавчерашний день.

– Правду и только правду, – пробормотал Анатоль равнодушно и вдруг заговорил словоохотливо, словно с облегчением отвлекаясь от маниакальной «потусторонней» идеи. – Расскажу что смогу. Когда я курил на крыльце, Любаша прошла, помахав ручкой… прелестная женщина, правда? Умна, скромна. Владимир ее не стоит, хотя они оба из породы хищников…

– Скромных хищников? – перебил Саня резко.

– Это я из зависти, – признался философ. – Зелен, знаете, виноград. Ручкой помахала, и мне пришло в голову, что я приперся на свадьбу без подарка. То есть бутылку «столичной» я принес, но… В общем, я решил подарить невесте испанскую куколку. Ведь у Май их три.

– Проще говоря, увидев уходящую Любовь, вы подумали, что дом пуст.

– Ну. – Анатоль улыбнулся хитрой пьяной улыбочкой. – А ключ у меня уже был подобран для того… ну, вы понимаете. Я ведь подонок. Деклассированный элемент.

– Ключ от чулана?

– От преисподней. Ха-ха! Его, правда, заедает в замке. Однако я с чем угодно справлюсь. Не верите?

– Верю. Дальше.

– В доме будто никого не было. Я открыл чулан, взял куколку – белую. И тут меня черт дернул: а не прихватить ли, думаю, самогончику, раз уж все так сложилось. Прихватил четыре бутылки, куколку – в карман. И к себе. Опять черт дернул: а не попробовать ли… ну, вы понимаете. И слегка вздремнул. Опомнился, не представляю, который час, вдруг Май… кинулся, чулан запер – и продолжать. Тут – очень тонкий нюанс. В этой самой дреме мне приснилась Май – на секунду. Знаете, коленопреклоненная, в слезах. Видел раз перед иконой, застряло в памяти. У каждого собственные демоны, правда? Рвут на части. Ладно. И так мне ее жалко стало вдруг, что решил я куколку отнести назад. Ну раз старуха живет этими игрушками… Словом, пошел. Время рано, узнал, шестой час, она еще на кладбище. Тут вы меня несколько подкосили. В окне. И она дома. Что за черт… И разговорчик за столом подходящий, собрались игрушки смотреть. У меня намерение твердое: ночью подложу, как угомонятся все. Расходимся. А Юлька в коридоре: ты в чулан лазил, бутылки крал, я сама видела. Требует ключ. Натуральный шантаж. Ей-то зачем? Самогонки выпить? Я не поддался, говорю: ключик у Май позаимствовал и назад положил. А девочка чуть не плачет. Ну, я сжалился: раздобуду, говорю, попозже. Думаю: принцессу подложу, дам ей ключ.

– Ну и как, дали?

– Нет.

– Отчего же?

– Задурил. Плохо помню, перебрал.

– Вы бросили куколку в чулане на пол.

– Я выполнил свой долг, – изрек Анатоль с забавным мрачным пафосом.

– Анатоль, а ведь вы мне не все рассказали, – произнес Саня настойчиво.

– Я хочу умереть, – вдруг сказал Анатоль. – Я трус, я должен был уйти за нею.

– Мужчина вы или нет, в самом деле! – взорвался Саня. – Послушайте меня и поправьте, если я где ошибусь. Идет?

– Все равно. Валяйте.

– Вот как я все представляю. Юля была в своей комнате не одна, а с молодым человеком (к их свиданию весьма неравнодушна Настя). Пора расставаться: в доме шум, гам, вернулась хозяйка и вот-вот вернется подруга. Около пяти я услышал из теткиной комнаты девичьи голоса в коридоре, тетя Май подтвердила: девочки вернулись с занятий. А ведь это было не так.

– Не так? – повторил Анатоль тупо.

– Как вам такой вариант? Парочка крадется по коридору к входной двери, слышит скрежет замка: конечно, Настя, ее время. Юля знает, что чулан не заперт, толкает туда своего друга – на минутку, пусть Настя пройдет в комнату. Они проходят обе. Тут очнулись вы, заперли чулан и пошли продолжать. Ну?

Анатоль был до того потрясен, что к нему вполне подходил старинный оборот: громом пораженный.

– Теперь мне остается только разыскать друга. Надеюсь, это несложно.

– Так это был человек? – просипел Анатоль – и на мгновенье будто вырвался из маниакальной галлюцинации, на лице выразился ужас; мгновенье пронеслось – и глаза, как у больной птицы, застлались мутной пленкой.

– Где был?

– В чулане.

– Был. Вы же его видели?

– А как вы докопались?

– Зачем Юле был нужен ключ? Вплоть до шантажа? Раз. Два: японская зажигалка на сундуке, резко контрастирующая со старым хламом. И три: когда уже ночью мы с тетей Май выходили из чулана, за нами в дверях своей комнаты наблюдала Юля. Итак, вы его выпустили.

– Не надо… не надо, ради Христа, – забормотал Анатоль. Я не помню, я был занят… куколками. Розовая, голубая и белая. Какое-то существо пронеслось во тьме. Не дай вам Бог пережить! И вспыхнул свет.

– Вы включили?

– Не знаю. Может, я?.. – вдруг закричал: – И как Ты все это терпишь, Господи! – схватился руками за голову, лестница с грохотом упала оземь.

– Да что с вами? – испугался Саня.

Они уставились друг на друга. Глаза в глаза. Пауза длилась; почти физически Саня ощущал давление, движение чужой безумной какой-то энергии. Заговорил успокоительно, буднично;

– Вас во тьме напугал Юлин друг. Обыкновенная история: влечение, измена, ревность, страх попасться.

– Да, да, – пробормотал Анатоль. – Обыкновенно, да. Спасибо. Вы профессионал.

– Он просто сбежал? Ничего не сказав?

– Нет, я… я был занят, я… как-то все мгновенно, как вихрь.

– Что-то у вас все вихрем.

– Я погубил свою жизнь, – констатировал философ хладнокровно.

– Всегда есть надежда.

– Нет, не всегда.

Оба одновременно закурили, помолчали. Ворона закаркала тревожно и принялась описывать круги над бедным октябрьским садом. Народная примета (у Даля) – к покойнику.

– У каждого из вас есть что скрывать, – сказал Саня, следя за птицей, – каждый был занят своими пустячками… и я, я тоже… когда рядом, рукой подать, произошло убийство. Чего я только за эти дни ни наслушался – и ни на шаг не приблизился к разгадке. Разве что от вас узнал имя… Вы скоро покончите с лестницей?

– Уже покончил. А что?

– Слазаю-ка я на чердак.

Анатоль как-то очень странно истерично засмеялся.

Однако на чердаке, как и всюду – в саду, в сарае, в доме – ничего подозрительного, явного, тайного не обнаружилось. Давно не тронутые пыль и труха. Непостижимо!

* * *

Чуть позже в теткиной комнате за чаем и остатками позавчерашних пирогов произошел разговор.

– Вначале я тебе не поверила, – говорила она холодно, не глядя. – И милиционер этот! А потом…

– Тетя Май. погодите! Важна последовательность, а то у меня от всех от вас голова кругом идет. Почему вы ушли с кладбища раньше?

– Замерзла. – лицо ее приняло каменное выражение.

– Хорошо. А дальше? Во сколько вы приехали на «ВДНХ»?

– В четвертом, точнее не скажу. Поплелась домой, не торопясь.

– Вам никто не попался по дороге? Ну, из знакомых, из жильцов?

– В этот день, Саня, как, впрочем, и в другие свои дни я погружена в собственные переживания.

– Понятно. Итак, вы вошли в дом.

– Вошла, задумавшись, как-то присела машинально в кресло… Тут ты с милиционером! Что мне было делать, по-твоему? Опозориться на старости лет?

– Да, понятно.

– И я тебе не поверила – мне так хотелось.

– Я сам себе не поверил. – Саня наблюдал за теткой. – Тетя Май, что значат слова «белая рубашечка, красный чепчик»?

– Как что значат?

– Вы их не слышали, не произносили?

– Мало ли что я за свою долгую жизнь…

– Нет, позавчера.

– Ерунда какая-то.

– Ну а когда вы мне поверили?

– Да я и сейчас еще… не знаю, – тетка замолчала, тень сомнения или страха прошла по лицу, наконец встала, подошла к комоду, выдвинула верхний ящик. – Смотри.

Двумя пальцами она держала венок – проволока, белые цветочки из воска. Маленький, почти кукольный, очень красивый.

– Вот, нашла. Это не мое.

– Где?

– Под столиком, под скатертью на полу.

– Когда?

– В пятницу мы с тобой тут сидели, разговаривали, я случайно глянула вниз… Мне стало плохо с сердцем.

– И я давал вам нитроглицерин?

– Ну да. Ты искал лекарство в сумке, а я подобрала венок и спрятала в кресле за подушку.

– Тетя Май, все это очень странно.

– Странно, – повторила старуха монотонно.

– Странно, что вы от меня это скрыли. Почему?

– Это кладбищенский венок.

– Но почему?

– Мне надо было опомниться и убедиться.

– В чем?

– Что в доме мертвая, как ты говорил.

– Ну и?..

– Нету.

– Где вы смотрели?

Тетка встряхнулась, лицо приобрело осмысленное выражение.

– Я человек, знаешь, здравый. Ну, где? Девчонки дома и подняли бы визг. Анатоль после чая к себе заходил… и тоже нервный. В кабинете все на виду. Остаются чулан и комната Донцовых.

– Их же не было дома.

– Неужели ты думаешь, я не держу дубликаты ключей? Плохо ты представляешь роль хозяйки.

– И у Донцовых ничего такого…

– Ни такого, ни сякого.

– Анатоля вы полностью исключаете?

– Я никого не исключаю. Все-таки посмотрела: и у него, и у девиц, – тетя Май помолчала. – А в чулане кто-то побывал. Ширма сдвинута, занавеска с полок куда-то делась, куколка на полу… Мелочи, но меня не обманешь. Гнать его надо в три шеи, да привязалась за пять лет.

– Тетя Май, он ведь любил вашу бывшую жиличку, балерину, да?

– Он тебе сказал?

– Он. Не мог этот венок принадлежать ей?

– Веночек с могилы? – вскрикнула тетка. – С какой стати?

– Я ее видел в вашем кресле. Тогда в пятницу.

– Через год! – Майя Васильевна откинулась на спинку, тотчас выпрямилась, поежилась. – В моем кресле… Нина? Ты не ошибаешься?

Саня слово в слово повторил описание внешности покойной.

– Да, это она. Та еще штучка.

– В каком смысле?

– Все эти порывы, экзальтация… не доверяю женщинам. Вдруг исчезла. Ночью, тайно. Это нормально?

– Скажем, необычно.

– Что ей нужно в моем доме?

– Тетя Май, она умерла.

– Год назад? Тебя Анатоль своей дурью заразил?

– Она умерла на моих глазах.

– А потом поднялась и скрылась в неизвестном направлении. – Майя Васильевна взяла со столика венок и бросила его Сане на колени. – Забери. Я не позволю издеваться над собой.

– Никто над вами…

– Не позволю!

– Тетя Май, а может быть, Нина Печерская пришла в дом за какой-нибудь своей вещью?

– Все забрала до последней булавочки, – тетка помолчала, справляясь со своим гневом или страхом. – Вышла в сад – двери утром оказались незапертыми – и будто в воду канула.

* * *

«Вышла в сад – и будто в воду канула» – слова эти звенели в голове, когда стоял он на крошечной веранде и глядел в сад, уже вечерний, фиолетовый, с пятнами снежного праха на земле. Прохладно и тревожно. Почему нас так тревожит тайна, особенно тайна смерти? «Вышла в сад – и будто…» Неприкаянная душа возвращается на место преступления. Странный символ. Что мне дело до несчастной женщины, которую я никогда не видел и не увижу?.. Ты ее видел– вот в чем дело, вот что не дает покоя: потаенное, но торжествующее зло. За что? Рубашечка и чепчик. Кукла? Ребенок?.. В покое. Анатоль: она должна успокоиться в саду.

Что я видел тогда на столике? Край черной сумки и еще какой-то предмет, тоже густого черного цвета, странной формы. Вероятно, и он был виден не целиком, частично, что-то приглушенно, матово блеснувшее. Призовем на помощь психоанализ. С чем для меня ассоциируется этот предмет? Без колебаний: со смертью. Ну конечно, мертвое лицо и удавка… из крученого шелка, точно! Лицо и шея на фоне тускло-лиловой обивки кресла. Подмешиваются и зеленые тона – колючие листья столетника. В сгустившемся сумраке за креслом стоял убийца. Я его не различил, но почудился словно симметричный взмах крыльев… руки! Ну конечно, он держался за концы удавки и отпустил. Спрятал руки, увидев меня в окне.

Однако! Саня оглядел темнеющий сад, оглянулся на розовый огонек лампы за спиной. Не связывайся, шепнул внутренний голосок, не узнавай, вообще не лезь в это дело, будет только хуже. Почему хуже? – пытался он возражать, а голосок умолял, предостерегал, требовал… Неужели я боюсь? Да нет. Что такое?.. Итак, руки – как крылья… широкие рукава? Или могучий разворот плеч?.. На углу дома возникла тень, язычок пламени озарил лицо…

– Настюш! – окликнул Саня ласково. – Ты ж вроде не куришь? – чувствуя почти признательность к ней за то, что она – единственная – абсолютно вне подозрений… в сиреневой куртке своей, в слезах, в тумане… Ну нет! – приказал себе твердо. – Если уж я решился распутать это дело, нужен подход объективный. У нее есть ключи, она могла задушить женщину и бежать из дому вне себя от волнения. А руки-крылья почудились.

После некоторого молчания Настя ответила – и голос ее, резкий и грубоватый, прозвучал смягченно в ночи, даже нежно:

– Не курю. Так, настроение.

– Так присоединяйся.

– А ты выключи у себя лампу: хочется темноты.

Он так и сделал, сели рядом на ступеньку, Настя спросила:

– Вот скажи: неужели все, все – одна грязь и подлость?

Понятно. Ей уже невмоготу от одиночества.

– Что ты. Настенька, так бы жизнь пресеклась на земле. Но есть и дрянь и подлость. Хочешь – расскажи, не хочешь – не надо.

Она явно колебалась, но не выдержала:

– Понимаешь, мы встречались с одним деятелем, давно, с начала первого курса. Первая любовь, так сказать. Надеюсь, не последняя, – попыталась перейти на прежний разухабистый тон, но попытка не удалась. – Мы любили друг друга.

– Да, понимаю.

– И вот что-то изменилось, почти неуловимо, но… чувствуется. Мы на лекциях всегда сидели втроем. – Юлька, я и Генрих (прозвище, на самом деле он Гришка). Прихожу позавчера на последнюю пару – их обоих нет. А мы еще утром всей компанией – нас шестеро – решили после занятий в кино завалиться. Французский детектив – «Смерть в зеркале». Генрих сам предложил. И вдруг – нет их. Не знаю как, но я сразу почему-то поняла. В общежитии особо не развернешься – четверо в комнате, проходной двор, а Майя Васильевна сегодня весь день на кладбище. Ну, смылась – и сюда. Увидела влюбленных в окне. Да черт с ними! – добавила с горечью и закурила новую сигарету.

– Настенька, – заговорил Саня осторожно, как вдруг услышал шорох за спиной, в кабинете: вроде бы открылась дверь из коридора… Вскочил, прислушался, рванулся в комнату, включил свет… бросился в коридор… Обман слуха? Запер дверь на крючок.

– Настя, ты слышала: кто-то входил в комнату?

– Да, кажется, – отвечала она рассеянно. – Майя Васильевна любит неожиданно… хотя нет, она обычно стучится, правда.

– А тут кто-то тайком… – пробормотал он ошеломленно. – Я что хотел?.. Да! Почему ты так сразу поняла, где твои друзья? Он уже бывал здесь, да?

– В том-то и дело. Здесь все у нас и началось – 13 октября в прошлом году, когда хозяйки не было. В той же комнате, понимаешь?

– Однако ваш Гришка…

– Говорю, черт с ними! С обоими. Справлюсь. Не веришь?

– Никаких сомнений. Ты так молода и так прелестна.

– Правда? Я тебе нравлюсь?

– Не мне одному, будь уверена.

Он и говорил уверенно и просто, зная, что никаких там резвых игр и кривляний Настя себе сейчас не позволит.

– Надо пережить, девочка. Изжить.

– Да ладно, перебьюсь. Ерунда.

По ее тону он понял, что вот-вот она начнет жалеть о неожиданной своей откровенности, и переменил тему.

– Посмотри-ка, – поднял японскую зажигалку на свет розовой лампы. – Его зажигалка?

– Его… точно – его! Где ты взял?

– Нашел в чулане.

– В чулане? – Настя расхохоталась; хотя смех слегка отдавал истерикой, чувствовалось в нем и освобождение – намек на освобождение. – Нет, серьезно? Юлька его в чулан спрятала? Какой пассаж!

– В чулан.

– И он там сидел и трясся? Ой, не могу… Погоди. Ведь он всегда заперт!

– В тот момент открыт. Такое уж стечение обстоятельств.

– Вот жизнь, а?

– Да, голубчик. Жизнь. И смерть.

…Саня включил и верхний свет – хрустальная люстра с подвесками – огляделся внимательно. Диван, в углу сложено белье. Стол, на котором возле чернильных чертиков веночек (уж не за ним ли охотились в темноте… «покой» – вечный покой?). Выдвинул все ящики – пустые, лишь в нижнем сосредоточены бумаги покойного ученого… перебрал… с криминальной точки зрения ничего интересного. Платяной шкаф в углу, подвешанный к потолку – парусиновый, заграничный, в нем мои вещи. И стройные ряды книг – спрессованные в тома и томики изыскания о тайнах Божьего мира… «Бархатно-черная… этот священный узор». Если перелистать все книги?.. Не сходи с ума и ложись спать. И все же странно. Странность не в том, что некто – без стука – вошел ко мне, а в том, что «некто» мгновенно исчез, испугавшись моего появления. Можно ли, исходя из того, предположить, что убийца… не торопись. Разгадка невероятной истории будет, я чувствую, труднопостижимой – в лучшем случае. В худшем – мне недоступной.

* * *

Пройдя через староуниверситетские дворики, садики – сильное ощущение давно минувшего и прекрасного, и каждая веточка блестит лаково в бессолнечном воздухе, – он достиг владений медицинского института и долго плутал, расспрашивал, пока не нашел нужную аудиторию. Вскоре лекция кончилась, повалил из дверей молодой народ, где-то там в толпе его соседки, ага, вон, прошли, каждая по отдельности (к счастью, не заметив). Саня обратился к юноше, жующему на ходу булочку:

– Слушай, мне Генрих нужен. Ты его сегодня видел?

– Генрих?.. А, Гусаров. Да вон он! Не видишь? Вон у окна.

Ничего парень. Все, как говорится, при нем. И одет соответствующе… в оригинальном черном глухом… кителе, что ли?.. или сюртуке? Словом, нечто очень модное теперь, «белогвардейское», «монархическое». Утонченное. Ну, Печорин. Саня подошел, спросил негромко:

– Вы Генрих? Григорий Гусаров?

– А в чем дело? – неожиданный вызов в голосе, настороженность.

– Как вас называть?

– А что вам угодно, месье?

Саня немедленно предъявил все ту же зажигалку – на этот раз в носовом платке. Для камуфляжа.

– С рук не покупаем. Нам нужны гарантии.

– Гарантия стопроцентная. Это ж ваша зажигалка.

– Не припоминаю.

– А если сверить отпечатки пальцев?

– Сверяйте.

– А вам не интересно, где я ее нашел?

– Ни малейшего интереса, – однако юноша не уходил, так и замер.

– Да ну?

– Послушайте, если вы из департамента, предъявите документ.

– Вы намекаете… – Саня чуть не задохнулся от волнения. – Из департамента полиции?

– Я не… – Генрих явно занервничал. – Но обычно они так начинают.

– Вы уже привлекались?

– Литературу надо читать, сатрап. Ко мне – не по адресу: в чулан попал случайно.

– А вы молодец – прямо к делу.

– Кто ж меня заложил? – спросил юноша укоризненно, забыв про «документ». – О, женщины!

– Подобные эскапады – погоня за двумя зайчиками – обычно, Генрих, кончаются печально. Почему вы сразу предположили во мне человека из органов?

– А кто еще заговорит про отпечатки?

– Логично. А почему вы не признали зажигалку?

– По той же причине. К вам попадешь… Или вы не оттуда?

– Не оттуда. Я – частный сыщик, любитель экстравагантных ощущений. Хотите поучаствовать?

– В чем?

– В раскрытии тайны Жасминовой улицы, – произнес Саня точно пароль – цитату из бульварного романа.

– А там есть тайна?

– Вы разве не чувствуете?

Оба непринужденно перебрасывались репликами, однако подспудная напряженность пряталась в подтексте.

– Вообще атмосфера в том чулане была… – Генрих помолчал, подыскивая слово, – забавная. Какой-то бесноватый с куколкой.

– Так вы ж там не впервой. Анатоля не узнали?

– О, женщины! – повторил Генрих с непередаваемой интонацией.

– Что посеешь…

– Хватит вам… забавляться банальностями. Мне пора на лабораторные.

– Пропустите – тоже не впервой. Где б нам уединиться?

Прошли по обезлюдевшим коридорам в «курилку» – преддверие уборной, – сели на скрипучую скамейку.

– Впервые в дом на Жасминовой вы попали 13 октября прошлого года.

– Попал. – Генрих отвел глаза. – Попался.

– Еще не все потеряно, – с сарказмом успокоил Саня «подонка» (так он его про себя назвал, хотя чем-то мальчишка ему и понравился). – Жить будете. Но и отвечать будете.

– За что, милостивый государь?

– За все. В тот день хозяйка дома была на кладбище – вы об этом знали, так? (Юноша кивнул). Во сколько вы там появились?

– Часов в одиннадцать. После первой пары.

– А ушли?

– В пятом.

– До прихода Юли? Или Насти? Что-то у меня в голове все спуталось.

– Ближе к делу, – процедил Генрих.

– Вы видели тогда Нину Печерскую, проживавшую в этом доме?

– Видел, – признался Генрих после некоторого молчания.

– При каких обстоятельствах?

– В окно. Настя сказала: соседка, балерина.

– Красивая женщина?

– Красивая.

– Опишите, какой вы ее видели.

– Я смутно помню.

– Ну а все же?

Начал нехотя, медленно, точно взвешивая каждое слово:

– Тонкая, стройная… лицо… не помню. Волосы русые или темно-русые, челка. В длинном черном плаще. Шла по саду. Дальше я отвлекся. А когда Настя ушла на кухню кофе варить, вновь взглянул в окно: она разговаривала с мужчиной.

– С Анатолем?

– Нет. Он до этого с лопатой с огорода шел, мне его тоже Настя показала. В фуфайке. А этот – в чем-то сером… или голубом. В плаще. Видел только спину.

– Ну хотя бы рост.

– По сравнению с ним она казалась маленькой. Да она и была, видимо, невысокой.

– Была? Почему «была»?

– Что «почему»?

– В прошедшем времени.

– Я и говорю о прошедших временах – о прошлом. А вообще я ничего не помню, мне было не до них.

– Однако женщину в саду вы запомнили.

– Это было красиво.

– А вы знали, что Нина Печерская исчезла в ту же ночь?

– В какую ночь?

– После того, как вы ее видели.

– Ничего не знаю. Так в этом и заключается тайна – в исчезновении балерины?

– Да.

– А кто вас нанял?

– Никто. Я племянник хозяйки. Будем продолжать беседу?

– Почему бы нет? Я тоже любитель экстравагантных ощущений.

– Это я понял. Есть, наверное, особое сладострастие в обмане и предательстве. Возбуждает. Как вы попали в чулан?

– Как в водевиле: спрятался от женского гнева. Якобы на минутку. Постоял в темноте. Вдруг – замок защелкивается. Положение смехотворное, голос подать – как-то…

– Стыдно? Ну сознайтесь: стыдно перед Настей?

– Скажем… неловко. В общем, понадеялся на Юльку.

– А дальше?

– Ну, огляделся. При свете зажигалки.

– И что увидели?

– Чулан. Бытовой скарб. Из-за ширмы торчал угол сундука. Прошел, сел, жду. Показалось, всю ночь. Очнулся от света, заглянул в дырочку (ширма дырявая), думаю, хозяйка или Юля наконец… Нет, тот самый, прошлогодний, в фуфайке.

– Анатоль был в фуфайке?

– В рубашке. Но я его узнал по древнерусской бороде. По-моему, он был не в себе, скотина.

– За что вы его так?

– А, пьян. В руке держал куколку. Тут я возникаю. Он так и сел. А я удалился.

– Анатоль рассказал, что вы промчались в темноте как непонятное существо.

– А что он вам еще рассказал?

– Ничего особенного.

– Да свет он включил – чего врет? Улетучился я, правда, мгновенно.

– Каким образом вы улетучились?

– Через входную дверь. Я с прошлого года знал, что замок автоматический. На улице происходило народное гулянье.

– Во сколько все это случилось?

– В двенадцатом. Точнее сказать не могу, сгоряча не в ту сторону рванул, запутался в переулках. В метро я был без десяти двенадцать. И уже в общежитии вспомнил, что оставил на сундуке зажигалку.

– И вас не удивило, Генрих, появление здесь сатрапа из департамента, как вы выразились?

– Удивило. Но…

– Но?

– Да ничего. Как-то было… необычно.

– Необычно?

– Ну, тревожно.

– Но ведь ситуация была, скорее, забавной. Что вас встревожило?

– Ничего определенного.

– Вы действительно не знали про исчезновение Печерской в прошлом году?

– Все, что знал, я вам рассказал, – ответил Генрих твердо.

* * *

Викентий Павлович (импозантный, элегантный, за тридцать, в расцвете, так сказать, сил) был шефом предупрежден и встретил Саню с холодноватой любезностью (впрочем, расстались почти приятелями). Они сидели в его крошечном кабинете (в белой башне в районе Лужников) и беседовали. Перескочив, по русскому обыкновению – очень скоро, от вопросов насущных к национальным, мировым и т. п.: куда мы, черт возьми, катимся и когда все кончится. Никогда (Вика был настроен пессимистически), просто потихоньку поодиночке вымрем.

– А ваша фирма, кажется, процветает, – заметил Саня. – Владимир Николаевич упоминал про крупный заказ…

– Володя как ребенок, честное слово. – Вика улыбнулся снисходительно. – Хотя, признаю, организатор блестящий – но с излишним размахом, с риском. Да чтоб по-настоящему встать на ноги, таких заказов должны быть десятки. А я вот сижу с вами – и делать мне нечего.

В кабинетик заглянул Владимир, улыбнулся Сане дружелюбно и обаятельно, обратился к компаньону:

– Викентий Павлович, что сказали в банке?

– Я ж тебе в «Праге» говорил.

– Да? Не помню. Головокружение от успехов. Так что?

– Сказали, ждать. Денег нет.

– Вот сумасшедший дом! – шеф исчез.

– А банк отсюда далеко? – поинтересовался Саня.

– Отсюда все далеко.

– Тяжело без машины, да?

– Да уж. Ползарплаты на такси просаживаю.

– Как же так в банке денег нет?

– Спросите об этом у министра финансов.

– Или в пятницу к вечеру казна иссякает?

– В нормальных заведениях такого рода соблюдается естественный баланс поступлений и выдач. И не ночью я там был, полдня проторчал.

– Ваши уже в «Праге» заседали?

– Подъезжали. Всей компанией. Я поспел вовремя.

– Викентий Павлович, ваш коллега характеризует вас как человека крайне делового и осторожного.

– Я только исполнитель.

– Вы и компаньон.

– Младший. У кого деньги, знаете, тот и заказывает гимны.

– Хотелось бы с вами посоветоваться.

– Да, пожалуйста.

– Я являюсь, как вам, может быть, известно, наследником дома в Останкино, где вы прожили год.

– Известно. Володя говорил.

– Вот что меня занимает: оседать на земле или продавать. Какова сейчас конъюнктура?

– Если продавать – только за валюту. Могу посодействовать, есть у меня тут один… приятель. – Впрочем, – Вика посмотрел на собеседника с сомнением, Майя Васильевна, кажется, крепка телом и духом.

– Слава Богу.

– Словом, вопрос непрост. С одной стороны, недвижимость есть недвижимость, особенно в столице. Дом старый, но добротный… отремонтировать, участок приличный. Но если соберутся частный сектор сносить, почти ничего не получите – это с другой стороны.

– Да, было бы жаль…

– Я думаю. Музей, не музей, а в детство я там как будто вернулся, игрушки, сказки… – Вика улыбнулся задушевно. – У меня был оловянный солдатик – любимый. Как у Майи Васильевны. И вот представьте – через тридцать лет приобрел точь-в-точь такого же.