Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

– Тут у него начался припадок, – сказал майор, нажав на клавишу. – И врачи меня отстранили.

– И это все? – Саня кивнул на магнитофон.

Майор вздохнул, вставляя новую кассету.

– Ничего, оправился, опомнился. Сегодня разрешили довести допрос до конца.

И вновь зазвучал хрипловатый отрешенный голос:

«Я, Желябов Анатолий Иванович – убийца». Майор: «Вот так-то оно лучше. Вы признаете себя виновным в предумышленном убийстве Печерской и Донцовой?» – «Нет». – «Опять начинается! Тогда почему вы называете себя убийцей?» – «Это очень сложно объяснить». – «Попробуем. Вы почти законченный философ, сумеете найти слова. А я вам помогу. Мы остановились на том, что вы курили на крыльце с соседом в половине четвертого, когда Донцова отправилась на банкет». – «Гражданин следователь, скажите ради Бога, она действительно убита?» – «Да. Я понимаю: после белой горячки случаются провалы в памяти. Сейчас мы с вами осторожно, аккуратно восстановим всю картину». – «Не надо меня щадить. Я все-таки мужчина – вспомнил наконец. А не истеричка. Или вы думаете, я боюсь «вышки»? Наоборот. Taedium vitae». – «Что?» – «Латинский термин: отвращение к жизни. И страх. Но не «вышки». А тайны – фантастической, невыносимой. Может быть, потусторонней». – «Ничего, разберемся по сию сторону. Я вас слушаю». – «Когда я увидел уходящую Любашу, такую прелестную в платье из зеленого бархата, в мехах, мне по аналогии припомнились испанские принцессы Май. Поскольку я подонок, то тут же и решил осчастливить невесту подарком за хозяйский счет. И пошел в дом. Ключ от чулана у меня был при себе. Взял куколку, самогонку, прошел в свою комнату, по ходу дела опробовал, вздремнул, очнулся и вернулся на свадьбу. Да, предварительно заперев чулан». – «И по дороге к соседям вы встретили Нину Печерскую?» – «Нет». – «А когда же?» – «Живую я ее больше не встречал». – «Вы мне попросту пересказываете то же самое, что я узнал из показаний свидетеля Колесова». – «А я ему особо и не врал». – «Тогда что значат ваши следующие фразы: «она пришла умереть», «я ждал ее, все время ждал – в высшем смысле», «я трус, я должен был уйти за нею». – «Правильно, я это говорил после того, как похоронил ее». – «Но если вы невиновны, то почему отделывались фразами, а не помогли Колесову в поисках убийцы?» – «Потому что я виновен». – «Тогда, извините, какого ж…» – «Я виновен, потому что продолжал оглушать себя самогонкой и в стремительном темпе шел к безумию. Все перепуталось, я ощущал ее как умершую год назад. Единственный был у меня просвет, когда Саня докопался до одного друга в чулане. На миг я понял, что она убита только что, в пятницу, и кто убийца. Но тут же все заволоклось», – «Хорошо. Продолжаем по порядку». – «Уже вновь придя на свадьбу, я решил отнести назад куколку Май». – «Это почему?» – «Стало жалко старуху. У нее какой-то «комплекс мужа». – «Ой ли? Думаю, вы просто заметали следы. Уж больно заметная игрушка, редкостная». – «Думайте что хотите. Я говорю правду. Хотя, признаю, и не заслужил, чтоб мне верили. Тем не менее, я решил подложить куколку и вернулся домой. Однако смог я это сделать где-то часу в двенадцатом». – «Ну, что вы замолчали?» – «Сейчас. Я включил свет в чулане… или нет?.. нет, раньше. Показалось, будто мимо пролетело какое-то существо. Я тогда не понял, что это убийца». – «Свидетель Григорий Гусаров, действительно бывший в том чулане, утверждает, что вспыхнул свет и вы склонились над трупом (встали на колени) со словами: «Теперь ты успокоишься наконец». – «Убийца может утверждать что угодно». – «Почему вы производите Гусарова в убийцы?» – «А почему посторонний невинный человек дал запереть себя в чулане?» – «Юность, видите ли, бесится. Год назад в отсутствие хозяйки он развлекался на Жасминовой с одной студенткой, теперь с ее подружкой. В общем, испугался скандала». – «Год назад? А он случайно не видел Нину год назад?» – «Видел». – «13 октября? В тот день, когда она исчезла?» – «Тут нету связи». – «Вы не чувствуете связи?» – «Он ее видел из окна с мужчиной в сером плаще». – «Не было у Нины никаких мужчин!» – «Сердцу женщины, знаете, не прикажешь». – «А вы уверены, что этот призрак в сером плаще – не плод воображения вашего свидетеля?» – «И при первом, и при втором свидании он был на глазах своих подружек». – «И ни разу не вышел из комнаты, например, в туалет?» – «Вы меня глубоко разочаровываете, гражданин Желябов. Я ожидал от вас действительного признания, а не уловок и уверток».

Наступила пауза, майор пояснил:

– Кассета кончилась, – и склонился над магнитофоном.

– «Призрак в сером плаще», – пробормотал Саня. – Это интересно, в этом что-то есть. Я ему верю.

– А я – нет! – отрезал майор. – Будете слушать?

– Да, да, да!

«Да, какое-то существо пронеслось мимо меня. В тогдашнем моем состоянии я не поверил, что это человек. Возле стенки справа, почти под полкой, лежало нечто, покрытое пестрой материей. Занавеской, как я вспоминаю теперь, закрывавшей полки. Днем, когда я украл принцессу и бутылки, занавеска висела на месте. Я нагнулся и откинул. Передо мной возникло лицо – неузнаваемое, раздутое, с черной полоской на шее. Но я ее узнал и встал на колени. Наверное, я сказал: «Теперь ты успокоишься наконец» – но не помню. Горя, отчаяния я еще не чувствовал, одна мысль овладела мною: вырвать ее из рук того нечеловеческого существа, демона. И принял мгновенное решение: предать ее земную оболочку земле, по христианскому обычаю. В том месте, где она явилась мне майским утром. Взял ее на руки и вынес в сад», – «Вам пришлось пройти мимо двери Арефьевой, которая дала показания, что ничего не слышала». – «Май глуховата и, возможно, была погружена в молитву. Снаружи гремел «тяжелый рок». Я положил покойную под яблоней, сходил за лопатой…» – «Минутку! В сарае в это время проводил обыск Александр Колесов. Откуда вы взяли лопату?» – «Неподалеку от входа, она была прислонена к чурбану, на котором когда-то рубили дрова, там же лежал и камень». – «Однако соображали вы хладнокровно». – «Я ее утром точил». – «Делаю вывод: лопата была приготовлена вами заранее в другом месте, иначе Колесов вас бы услышал». – «Тяжелый рок, господин следователь». – «Я бы попросил большего уважения к следственным органам». – «Уважаю. Потому и выговариваюсь до конца. Я вырыл могилу». – «И за 45 минут вы успели…». – «Я очень торопился, мною владела какая-то бешеная энергия». – «Еще бы! Боялись попасться». – «Я боялся появления того демона – ее демона, как мне тогда казалось». – «Хорошо. Вы действовали в стрессе, в трансе. Но как же не опомнились во время бесед с Колесовым?» – «Не могу объяснить. Профессор сказал: симптомы белой горячки. Попрощался с Ниной, похоронил, положил на могилу камень…» – «Камень не обнаружен, очевидно, вы ошиблись и положили не под ту яблоню». – «Как же так?..» – «Не застревайте на этом моменте». – «Ну, отправился на свадьбу». – «Очень последовательно, правда?» – «Я не мог оставаться один, всюду мерещилось то существо». – «А куда вы дели туфлю?» – «Какую туфлю?» – «С левой ноги убитой». – «Я вас не понимаю». – «Туфля Печерской была обнаружена Колесовым в кабинете за книгами. Как она туда попала?» – «Гражданин следователь, мне стоило много усилий собраться с мыслями. Не возвращайте меня в безумный хаос, прошу вас». – «Отвечайте на вопрос». – «Стало быть, тот демон существует и действует?» – «Отвечайте на вопрос». – «Я не брал туфельку. Я похоронил Нину как она была, завернув в занавеску». – «Возможно. Постараюсь пробудить ваши воспоминания. Вы приходили к ней на могилу?» – «Да. Каждый день на рассвете». – «И под снегом нашли туфлю, которая упала с ноги убитой». – «Нет!» – «Или вы нагло лжете, или у вас очередной провал в памяти». – «Не знаю» – А я знаю, вы подобрали туфлю и, сообразив, что Колесов пытается раскрыть вашу тайну, подсунули ее в библиотеку Арефьева». – «Ни разу за те дни я не входил в кабинет. Я продолжал пить. От страха. От ужаса, который еще более усилился, когда я нашел на лежанке пистолет». – «И вы сразу поняли, что это оружие?» – «Не сразу. Взял в руки и ощупал». – «Когда это произошло?» – «В последний день на воле, кажется. В темноте. Я лежал и услышал голос». – Бессвязный бред, – констатировал майор, меняя кассету. – С провалами в памяти.

Господи! – воскликнул Саня. – Что за голос! Откуда голос?

– Бред, – повторил майор. – Сейчас услышите.

«Тихий голос, какой-то ирреальный, прошелестел как будто прямо в ухо. И рядом с лежанкой кто-то стоял». – «Кто?» – «Тот же, кто и в чулане. Существо». – «Сейчас я вам растолкую, Анатолий Иванович. При вашем заболевании, как мне объяснили, больной принимает своих знакомых за врагов, предметы – за оружие, тени – за страшные чудовища. Он слышит голоса, которые угрожают его убить. И страх и отчаяние переходят в гнев и ярость». – «Я все это пережил. Но этот голос мне не угрожал». – «Что же вы якобы услышали?» – «Она должна успокоиться в саду. Иди и убей!» – «Правильно. «Она должна успокоиться в саду» – именно это вы и повторяли бессчетно и до горячки, и потом. И Любовь Донцова вышла на ваш крик». – «Наверное, вы правы». – «Конечно. Вы сами приказали себе: иди и убей. Это был ваш внутренний голос, Анатолий Иванович». – «Да, но пистолет-то не из бреда, настоящий». – «Ваш!» – «Нет!» – «На нем отпечатки ваших пальцев. Вы приказали себе, пошли и выпустили семь пуль». – «Наверное, так, но я не могу вспомнить». – «Память у вас весьма избирательна, как погляжу. Забыть два убийства. Этим «забвением» участь себе вы не облегчите». – «Я к этому не стремлюсь». – «Сомневаюсь. Объясните-ка лучше: как в таком невменяемом состоянии вы управились с оружием и все пули попали в цель?» – «Откуда я знаю!» – «А я знаю: вы были снайпером в армии, профессиональный навык, так сказать, сработал». – «Не знаю, не помню! Поймите же: я не прошу снисхождения к моему невменяемому состоянию. В конце концов я сам себя довел до этого и должен ответить. По высшей мере». – «Это решит суд. А что касается снисхождения… вы ответите за два убийства. И особенно за первое, совершенное в полной памяти и рассудке». – «Невероятно, непостижимо!» – «Повторяю: в полной памяти и рассудке. Таков мой вывод после беседы с вами: вы постарались уничтожить следы преступления и недаром использовали…» – «Я ничего не уничтожал!» – «Однако вы тайком закопали тело и недаром использовали крученый шнур вместо пистолета. Кровь, которая осталась бы на месте преступления…» – «Какой шнур, о чем вы?!» – «Не кричите. Шнур от халата хозяйки. Действовали вы весьма предусмотрительно, но тут ваш разум дал сбой. И вы сочинили историю действительно невероятную, которую преподнесли Колесову. И продолжаете упорствовать. Но вещественное доказательство – как символ, связующий два преступления: пистолет». – «Я нашел…» – «Его видел Колесов на столике перед задушенной вами женщиной. Впоследствии – да, у вас начался острый психоз. Что и подтверждает медицинская экспертиза. Вот тут уж вы вправду не отвечали за себя». – «Я хочу ответить, поверьте! Но не могу взять на себя вину за смерть женщины, которую так любил. Сейчас я многое вспомнил. Наверное, все…» – «Вы вспомнили, как застрелили Донцову?» – «Да. Я целился в собственный кошмар». – «Ну, наконец-то мы кое-как сдвинулись с мертвой точки. Вы признались…» – «Я хочу ответить, но на Меня давит ощущение чудовищной тайны, и я понимаю Саню, который определил ее так: заговор зла». Незнакомый голос: «Требую кончить допрос, больной приближается к критическому состоянию».

– Вот и все, – майор выключил магнитофон. – Что вы на это скажете?

– Что за голос? Что за существо?

– Я мыслю так. Воспоминание о «демоне» (о Григории Гусарове) в чулане запечатлелось в болезненном сознании и проявилось в критический момент перед убийством Донцовой. Тут прямая аналогия: дважды снять вину с себя, переложив ее на некое существо. Но внутренний голос (голос совести, образно выражаясь) прямо констатирует, обвиняет преступника: «Иди и убей!»

– Любовь перед смертью сказала: «Я слышала голос. Я должна идти».

– Вы-то хоть не сходите с ума! Возможно, подсудимый вызвал ее в сад – не спорю – но это только усугубляет его вину.

– Но как Анатоль сказал: ее демон. Он подчеркнул…

– Александр Федорович! Я человек трезвый и никаких сверхъестественных явлений не признаю. А вот вы… именно вы внушили человеку с расстроенным сознанием дикую идею: заговор зла.

– Сейчас, после исповеди Анатоля, я в эту идею абсолютно верю.

* * *

В тот же вечер за чаем у девочек.

– Настя, ты хорошо помнишь ваше свидание с Генрихом?

– Какое свидание?

– Тут, в доме, в прошлом году.

– Ну, помню.

– Генрих выходил? Покидал эту комнату?

– Раза два или три.

– В туалет?

– Не столько в туалет, сколько в ванную. Наш любовник крайне чистоплотен, правда, Юля?

– Отстань!

– Юлечка, я и тебя хочу спросить о том же.

– Не выходил.

– Ни разу?

– Ни разу.

– Ни за что не поверю! – воскликнула Настя. – И после этого ты будешь утверждать, что он тебе не нужен?

– После чего?

– После того, как ты его покрываешь!

– С какой это стати мне его покрывать?

– Вот уж не знаю!

– Юля, – вмешался Саня в перепалку. – Это очень важно. Ты видела здесь в саду мертвых. Неужели тебе не хочется, чтобы убийца был найден?

– Генрих – убийца?!

Очень выразительная немая сцена.

– Не думаю. Но ведь он просил тебя молчать? Не так ли?

– Да черт с ним в конце-то концов! – закричала Юля. – Просил, да просил, но я его покрывать не собираюсь. Мне просто в голову не приходило…

– Погоди. Как он мотивировал свою просьбу?

– Ну, произошло убийство, а он в это время шастал по дому. Ну, не хотел, чтоб его таскали. За все это время мы с ним разговаривали всего однажды, – она взглянула на Настю. – В институте. И только на эту тему.

– Сколько раз он покидал комнату?

– Ну, три, два раза.

– В какое время?

– Не помню! У меня вообще все в голове перепуталось. Я ни о чем не хочу вспоминать, не хочу!

На другой день в институтском дворике. Низкое сизое небо, повисшее над самыми крышами, сырая вязкая мгла, пронизывающая, казалось, железо узорных оград, вековую кладку стен, пронизывающая неутоленную душу.

– Она шла по саду… с огорода, да, – говорил Генрих. – По-моему, она кого-то искала.

– Может быть, Анатоля?

– Может быть. Он как раз перед этим с лопатой с огорода проходил. Она остановилась с таким лицом… ну, как бы озираясь… Тут появился он.

– Откуда?

– От дома, наверное. Я видел спину. Она смотрела на него без улыбки, а он бросился к ней как-то порывисто. Вот именно бросился и загородил ее от меня. Вот и все.

– Они обнялись?

– Не видел. Вошла Настя, и я отвлекся.

– Вы тогда ушли в полпятого?

– Примерно. И безо всяких приключений.

– А ее не встретили по дороге из дому? Вы с ней не познакомились?

– Я? С ней? Вы с ума сошли!

– Пока еще нет. Но шанс имею. Удивительно, как подробно вы все помните год спустя.

– Я восстановил подробности. Все время об этом думаю. Значит, он там закопал труп?

– Где?

– В том месте, где она встречалась с тем типом?

– Что вы знаете? И откуда?

– Все знаю. От Насти, – Генрих слегка покраснел, но взгляд не отвел.

– Она вас простила?

– Нет, – вдруг в «гвардейской» его внешности проступило что-то детское. – Что делать, Александр Федорович?

– Встать перед ней на колени.

– Я это сделал.

– Тогда ждать. А сейчас вы нужны мне. Восстановите в тех же подробностях ваше второе свидание. Мне известно, что несколько раз вы выходили из комнаты в ванную. Так?

– О, женщины! Исчадья ада!

– Как говорит моя тетушка: все хороши. Почему вы скрыли этот факт?

– Как выяснилось, я трус.

– Мне нравится ваша объективность. Вас тревожило, что вас застали наедине с мертвой и во время убийства вы разгуливали по дому.

– Нет. Честное слово, нет. Я не боюсь реальностей, тут страх необъяснимый, иррациональный.

– А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших страхов я не смог предотвратить второе убийство?

– Но как же…

– Так же! Я бы раньше «поймал» Анатоля и его бы изолировали.

– Что же делать?

– Найти убийцу. Во сколько вы выходили?

– Я не засекал… правда! Помню, что два… или три. В общем, не один раз.

– Вы помните, как Юля посмотрела на часы?

– Да. После этого я не выходил, точно! Мы боялись хозяйки.

– Туалет с ванной расположены как раз напротив комнаты, где совершено преступление. Ну?

– Ничего. Клянусь своей жизнью! Ни шороха, ни звука, никакого движения. Ничего!

– Попрошу сосредоточиться. Меня интересует все.

– Вам рассказать, как я в туалет ходил и в ванной мылся? – уточнил Генрих язвительно.

– Вы мылись в ванне?

– Да нет, над раковиной… – он запнулся и вдруг закричал. – Да! Я видел женщину!

– В ванной?

– Да ну вас. Над раковиной висит зеркало, в котором отражается улица за окном. Она мелькнула на какой-то миг, потому я и забыл. Ну и сразу смылся.

– Вы узнали Нину Печерскую?

– Да ведь на миг!

– Но если вы ее так хорошо запомнили с прошлого года…

– Туман! – выпалил Генрих. – Черты были размыты. Так, что-то черное вынырнуло из тумана.

– Черное? Она была в черном?

– В зеркало видны лицо и шея – и то я не рассмотрел. Что-то черное у шеи. Шарф? Должно быть, шарф.

– Но если вы не рассмотрели лицо, то почему решили, что это женщина? Прическа?

– Нет, не помню. Почему я так решил?.. – Генрих задумался, даже побледнел от напряжения. – Губы – вот что! Помада… да, красная помада, вспомнил.

– Печерская искусно пользовалась косметикой, ее коллега говорила. Но – точнее, вспомните то лицо в саду, сопоставьте.

– Да, вы меня натолкнули, и мне кажется… Кажется, она. Да, она! Вот что: то лицо в саду… я почему его вспомнил все-таки: в нем было что-то трагическое.

– Ну а это? Это?

– Она, вы правы. Жуткая бледность, потому так и выделялись губы. Но как же я не сообразил…

– Вы отталкивали от себя эти воспоминания.

– Да, труп в чулане. То лицо. Я не сопоставлял. Страшно. Отмахнулся: ну, просто промелькнула прохожая.

– Нет, не просто. Почему вы сказали: «я сразу смылся»?

– Действительно, почему? – Генрих растерялся.

– Вы уловили ее движение к калитке?

– Точно! Пятно в тумане как будто приблизилось и исчезло из зеркала.

– Теперь нам остается установить время. В какой заход вы заметили женщину в черном?

– Не помню.

– Но если вы поспешно смылись, то, наверное, больше не стали выходить?

– Наверное.

– Настя… тьфу, Юля!.. уже подсмотрела Анатоля с бутылками?

– Сейчас… кажется, да.

– Вы слышали стук двери, когда ушла Любовь Донцова?

– Слышал. Могу сказать точно: та женщина появилась позже.

– Свою Настю в зеркале вы, надеюсь, узнали бы?

– Да уж… и у нее сиреневая куртка с капюшоном.

– Тетя Май не красится. Значит, это была Печерская. И – никаких звонков в дверь. У нее был ключ. Или… или кто-то уже поджидал ее в комнате тети Май и увидел из окна.

– Неужели вы думаете, что убийца находился в доме, когда я выходил?

– Все может быть. Если гибель Любы не случайна, она должна была что-то заметить, услышать… словом, уловить что-то подозрительное, когда уходила.

– Но ведь ее пристрелил больной!

– Больного некто направлял. Некто невидимый, но обладающий таинственным голосом.

– Что-то я совсем запутался, – признался Генрих.

– Я тоже. Ничего, распутаем. У вас сейчас есть время?

– Сколько угодно.

– Тогда поехали.

– Куда?

– На «Спортивную». Но предварительно мне надо позвонить.

Они вышли из метро и зашагали в сине-сиреневых сумерках вдоль домов, меж которыми метался, вырываясь на простор перекрестков, студеный северный ветер.

– Мне хотелось бы, – говорил Саня, – чтоб вы посмотрели на одного человека. Сейчас он на работе, я звонил, но скоро должен выйти.

– Что за человек?

– Вы его не знаете. Просто посмотрите: его облик, походка, жесты. Не напомнит ли он вам кого-нибудь.

– Мужчину в саду?

– Да. Вон видите башню? Там его контора. Вон подъезд… Ага, и машина здесь.

– Вон та кофейная «Волга»?

– Она самая. Мы останемся тут за углом и как раз увидим его со спины, пойдет ли он к машине или на метро.

– Вы меня толкните, когда он выйдет.

Они вышли вдвоем: старший и младший компаньоны – и направились к «Волге».

– Плащ, – прошептал Генрих. – Плащ похож.

– А, да мало ли похожих плащей. Следите за походкой.

– Не знаю, не помню, – зашептал Генрих в отчаянии. – Рост приличный, да, волосы… – бизнесмены вступили в свет фонаря. – Кажется, у того темнее были, этот почти рыжий.

– Ну, а второй? – спросил Саня безнадежно.

– В куртке? Совсем непохож. Жгучий брюнет, а у того… ни темный, ни светлый, нечто среднее.

– Шатен, – подсказал Саня.

– Вроде так называется.

Бизнесмены подошли к машине, остановились и вдруг разом обернулись; тайные соглядатаи отпрянули в тень белой башни, не отрываясь, однако, от лиц, замкнутых, словно мертвенных в светло-синем свете. Бизнесмены постояли неподвижно и молча, будто давая возможность разглядеть себя в деталях, затем сели в «Волгу» и укатили. «Сыщики» пошли назад к метро.

– Ну, что скажешь?

– Я бы сказал: оба не похожи. Двигались, как автоматы. И застыли – ну манекены в витрине.

– Виновато искусственное освещение.

– Ну да. Не то, что-то не то… Там был порыв, трагизм, как будто на сцене разыгрывалась пантомима. Она была неподвижна, а он…

– Но почему он не увез ее тогда же? Боялся свидетелей? В доме никого не было, кроме вас с Настей.

– И мы были тайком.

– Тем более. Зачем ночью? Зачем все эти предосторожности?.. «Муж ждет», – сказала она. Кто же этот таинственный муж?

В пятом часу на следующий день в скверике напротив Большого театра.

– Я выслушал его исповедь, Валентин Алексеевич. На меня она произвела сильное впечатление.

– Надеюсь, он сознался?

– В чем?

– В убийстве Нины.

– Нет. И я ему верю. Вы говорили, что в прошлом году с бывшей женой общались.

– По делу о разводе.

– Вы заезжали за ней в клуб на машине?

– После того, как она уехала от меня в Останкино – нет.

– И в последний день ее работы не заезжали?

– Я не знаю, когда она ушла с работы.

– Она вас поздравила с женитьбой. По телефону или лично?

Юный принц досадливо поморщился и постарел.

– Лично.

– Где?

– В театре.

– Почему об этой встрече вы не рассказали следователю?

– Потому что она не имеет никакого отношения к убийству.

– А почему сейчас сказали? А? Не посмели соврать на прямо поставленный вопрос? Нетрудно догадаться: вас видели вместе в театре и смогли бы, если что, уличить.

– В чем уличить? – воскликнул балерон истерично.

– Зачем она приезжала в театр? Она вас преследовала?

– С чего вы взяли?

– А что вы сказали Анатолю, когда он вас разыскал? «Она и из могилы меня достанет». И безумно испугались.

– Уж прям безумно!

– Валентин Алексеевич, у меня есть неподтвержденные данные, что Печерская в то время была беременна.

– Я тут ни при чем!

– Зачем она приезжала в театр?

– Ну, если вы в курсе… она приезжала объявить, что ждет ребенка.

– От вас?

– Боже сохрани!

– Тогда к чему это объявление?

– Вы ее не знаете… вы ничего не знаете.

– Я хочу узнать.

– Взяла, видите ли, реванш. Она была мстительна и одержима.

– Чем?

– Детьми.

– Не вижу в этом ничего дурного.

– И в этом, и во всем надо иметь меру. Она не имела. Фанатичка.

– Какой пыл, Валентин Алексеевич.

– По какому праву, черт подери, вы лезете в чужую жизнь?

– Да, прошу прощения. Я и сам чувствую, что вхожу в раж. Это оттого… оттого, что я потерял все. Простите, но похоже, вы с ума сходили от ревности.

– Я? От ревности?

– Если это только был не ваш ребенок.

Балерон стремительно поднялся со скамейки, Саня воскликнул вслед:

– Она сказала, чей ребенок?

Валентин обернулся, словно исполняя изящный пируэт, и процедил:

– Запомните раз и навсегда: она была страшная женщина.

– Никто так не считает, кроме вас.

– А никто ее и не знал так, как я.

– И счастливы, что избавились?

– Счастлив!

Юный принц порывисто (грациозно и легконого) понесся по аллейке. С лавки наискосок поднялся Генрих, подскочил, закричал шепотом:

– Этот! В саду! Голову даю на отсечение!

– Да ну, Генрих… – забормотал Саня ошеломленно.

– Этот! Волосы, рост, плащ… но, главное – руки, этот жест, плавный… пластичный. И вот в таком же порыве он бросился к ней… Помните, я говорил: как пантомима на сцене.

– Сейчас он бросился от нее. От тени умершей. От «несчастной», как называл ее философ.

* * *

Он стоял на веранде, глядел в сад, курил. «Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать». «И очистить дом Арефьева от скверны». Скверна – все, что мерзит плотски и духовно… грязь и гниль, тление и растление, смрад и мертвечина… словом, все богопротивное. Все, что скопилось тут за годы, за последний год, за последние дни. Впервые с той ночи он заставил себя выйти в черно-фиолетовый сад, где неподалеку под яблоней… днем печаль ощущалась не так остро. «Печаль моя светла». Нет и нет. Может быть, потом, когда я раскрою тайну (если раскрою), ослепительный свет истины озарит все и разом наступит утоление. А пока что – плотная черно-фиолетовая мгла, окутывающая мертвых.

Саня спустился в сад, включил фонарик, прошел между деревьями. Вот здесь. Здесь была могила и лежала Люба. Совпадение? Или она действительно о чем-то догадалась и решила проверить что-то, не дождавшись меня? Решила преподнести мне разгадку, потому что торопилась, не могла жить в обмане? «Ты – Любовь?» – «Я – Любовь». Похоже, что так. И – голос. Проклятье! Что за голос? «Иди и убей!» Психоз, слуховая галлюцинация? И зрительная: существо, демон. Да ведь убил! И ее слова, наверное, последние слова не земле: «Я слышала голос. Я должна идти». В сад. Почему так многое связано с этим садом? Цветущее майское утро, первый робкий снег Покрова, ночное место преступления. Не ночные же демоны сбирались под деревья… о них говорил Анатоль. Ну, это понятно (если вообще можно понять сокрушительную горячку). Настя: кто-то ходил по саду. Тоже понятно: философ хоронил свою возлюбленную. А как она сказала: в саду… летом как-то… и на днях… кто-то крадется. Существо в ее райском саду во сне. Хозяин дома был тогда еще жив. Перестань! Нет ничего страшнее реальности: преступление было задумано и исполнено (недаром некто – вот тебе и существо! – приобрел пистолет с глушителем). Однако в исполнение вкралась какая-то ошибка, неточность, которую убийца поспешил исправить, подставив под удар Любовь. У меня собрано уже достаточно данных, чтобы… не осознать, нет! пока нет… ощутить движение истины, надвигающуюся тень черных крыльев.

Погоди. Как я выразился?.. «Философ хоронил свою возлюбленную». И, по его словам, положил на могилу белый камень, чтоб отметить место. При эксгумации трупа никакого камня не было. Странно. Саня повел фонариком окрест – нету. Кто-то похитил с могилы… Абсурд! Как вдруг невдалеке под яблоневым стволом на земле высветилось что-то. Подошел: вот он – небольшой, неотесанный, причудливой формы, грязно-белого цвета. Пористый, с выщербинками – отпечатки пальцев установить невозможно… да что я, всерьез, что ли! В невменяемом своем состоянии Анатоль ошибся, положил камень не под ту яблоню…

Саня повернул голову: кто-то подходил к розовато освещенной веранде. Владимир, курит. Саня подошел, поздоровался.

– Добрый день, – отвечал Владимир. – Вчера вернулся поздно…

– Очередная сделка?

– Канителимся со старыми. У вас в кабинете уже света не было. Есть новости?

– Анатоль заговорил.

– Что? Что он сказал?

– В общих чертах то, что мы с вами и предполагали, но…

Сзади из кабинета донесся шорох и голос тетки:

– Саня, чай пить будешь?

Впервые после смерти мужа она его позвала сама!

– Обязательно, тетя Май. Владимир, присоединяйтесь.

– Обязательно, – повторил тот нетерпеливо.

Присоединились и девочки. Всем без исключения тоскливо было в этом доме и жутко. В желто-оранжевый уют абажура выдвинули обеденный стол – декорации те же, а вот действующие лица… одних уж нет, а те далече. Впрочем, Любовь свою в ту далекую (так казалось: годы прошли, жизнь прошла), в ту далекую пятницу он еще не знал.

– Анатоль заговорил, – объявил Саня для всех и уловил общее жадное движение к себе, к своим словам. Возгласы:

– Что он сказал? Что? Что? Что?

– То, что мы и предполагали: Печерскую он не убивал.

– И ты ему веришь? – спросила Юля, а Настя воскликнула:

– А Любашу?

– Верю. На второй вопрос отвечу позже. Дело в том…

– Я бы попросил вас! – начал Владимир со скрытой яростью.

– Да, Владимир, да! Он стрелял в свой кошмар, он признался.

– Больше меня ничего не интересует. – Владимир откинулся на спинку стула, ушел из круга света в свое одиночество, полузакрыл глаза.

– Верю, – повторил Саня. – Но не в его версию. Немотивированную, фантастическую даже. Он считает, что этот пресловутый «мужчина в тумане» не существует в натуре. Его выдумал Генрих.

– Зачем? – изумилась Настя.

– Чтобы отвлечь следствие от собственной роли.

– Какой роли?

– Убийцы.

В остолбеневшей паузе тебя Май заметила ворчливо:

– Нашего идиота постоянно заносит. Сколько его знаю.

– Это что же? – заговорила Настя агрессивно. – С больной головы на здоровую валит?

Простит она своего возлюбленного, не иначе.

– Настенька, он же застал Генриха наедине с убитой – ну что б ты на его месте подумала? Знаете, – добавил Саня нерешительно, – я ему на секунду почти поверил.

– Насчет Генриха?

– Нет. Мужчина этот… какой-то фальшью для меня отдавал этот образ. Но я не мог не верить вашей жене, Владимир. Она-то не ошиблась, она видела. И теперь известно, кто принц.

Владимир широко раскрыл глаза, воскликнув:

– Кто?

– Как ни странно, принц – бывший муж.

– Балерины?

– Балерины. Его опознал Генрих. Более того: из ванной юноша видел Печерскую, подходившую к калитке.

– Ну прямо-таки вездесущий вестник.

– Как? – удивилась Юля. – Он ее узнал и молчал?

– Не узнал. Мелькнула на миг. В зеркале, в тумане… ну, просто прохожая. Вполне правдоподобно: видел год назад – тоже на мгновенье. Мы с ним восстановили подробности: неестественная бледность, губы в яркой помаде, черный ворот плаща… Черный ворот, – повторил Саня машинально, ощутив вдруг, что упустил какую-то мысль. – Но главное – это движение к калитке.

– К моему дому, – уточнила тетка и добавила загадочно: «Мне отмщенье и Аз воздам!» – все поглядели на нее. – Как балерина со своим принцем попали в мой дом?

– Она жила у вас пять месяцев, тетя Май, общалась с мужем, по его словам. Дубликат ключа сделать несложно.

– Зачем? Что им было нужно в моем доме?

– Не знаю. Балерон врет, что не бывал на Жасминовой, а его видели тут год назад именно в день ее исчезновения.

– Не понимаю, – процедил Владимир, – какое отношение ко всему этому имела моя жена.

– Она о чем-то догадалась, что-то заметила.

– Значит, Анатоль утверждает, что застрелил Любу, которая что-то заметила?

– Ничего подобного! Я уже говорил вам: он – орудие в чьих-то руках. Он слышал голос: «Она должна успокоиться в саду. Иди и убей!»