Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Еще не вполне отдавая себе отчет в проявившемся в памяти (так проявляется фотопленка) изображении, Саня вскочил с дивана, поспешно оделся, вышел, чтоб не столкнуться с теткой, через веранду в сад, на улицу, к метро – и далее на кладбище.

В продутых аллеях по-осеннему зябко, голо – ни листвы, ни луча. Ни души. Безудержный порыв иссяк так же внезапно, как и возник, шаги замедлялись, замедлялись. Наконец подошел. Фотографии и даты, на которые бездумно взирал он два дня назад. Все логично, нормально, согласно прописке, ведь и хоронят у нас по месту жительства; фотография (уменьшенная копия кабинетной) профессора Арефьева А. Л. (и урна) занимает свое законное место на железобетонной стене. Вечером у девочек я был не в силах сосредоточиться на этих деталях, однако бабочки Божьего мира всплыли – вспорхнули – в стихотворной строке. Все логично, законно, нормально… кабы не даты под фотографией: 13.Х.1913 г. – 18.Х.1989 г.

Без паники! Трезвый анализ, никаких эмоций, иначе есть шанс оказаться соседом философа по палате. Саня отошел в сторонку, опустился на бетонную скамью. Итак, биолог родился перед началом русской катастрофы под Покров. Совершенно верно. 13 октября его вдова каждый год ездит отмечать… куда ездит, черт возьми! Ну, ну, ни к месту будь помянут… Саня беспомощно огляделся: какое бесконечное одиночество. И вечный покой. Воистину «покой нам только снится» – и то нечасто.

Ладно, родился, учился, женился, сам учил, создавал труды, а скончался только что. В один день с Любой. Главное – здравый смысл и спокойствие. Вспомни свой первый разговор с Анатолем у сарая: кто до Печерской жил в кабинете. Какая-то приятельница Май. Тоже умерла. Там все умирают. А дальше? Ну-ка поднапрягись. Буквально: «начиная с великого ученого. Спросите Май о подробностях смерти мужа».

Вот мы ее и спросим. Однако он продолжал сидеть на бетонной скамейке, не замечая, как поднимается снизу, охватывает промозглый холод. Его словно заворожили собственные слова: в один день с Любой… Зачем я связываю события, по-житейски друг с другом не связанные? Ну, в высшем смысле, онтологическом: смерть – единственное, что связывает всех со всеми… На мгновенье душа поддалась, словно сорвалась в безумный мир философа, ухнула в яму… черно-фиолетовый сад, где скрываемый в каком-то подполье ученый убивает… тьфу ты! В нашем случае – изумительное, ужасающее душу совпадение, а из деталей и обмолвок можно начертить пунктирную линию. В пятницу 13 октября тетка вернулась с кладбища – якобы с кладбища! – раньше, чем обычно. Ее любопытная фраза: моя мечта, тебе доверю: после смерти организовать здесь музей Андрея Леонтьевича. «После чьей смерти?» – уточнил я. Ее нервный срыв после моего предложения посетить могилу мужа. И наконец: 17 во вторник, по свидетельству Любы, тетке кто-то позвонил, она ушла, возвратилась вечером и не пожелала со мной разговаривать. С тех самых пор каждый день она куда-то уходит и разговаривать со мной не желает.

Все это объяснимо и по-человечески понятно: покаянная молитва перед ликом Богородицы, запах ладана от одежды. Но в причинно-следственном мире нашем действительно все связано со всем. Если бы молитва эта (случайно подсмотренная) не поразила воображение Анатоля и он не поперся в чулан подкинуть теткину игрушку – события приняли бы совсем иной оборот. Хозяйка обнаруживает убитую, сразу начинается следствие и, по горячим следам, возможно, скоро завершается. И моя Любовь жива.

* * *

– Тетя Май, к вам можно?

– Что тебе?

Сделав вид, что принял ее реплику за разрешение, Саня вошел в комнату и присел на плюшевый пуф напротив тетки – их разделял столик с кружевной скатертью.

– Тетя Май, вы ездите в Троицкую церковь, метро «Щербаковская»?

– Следишь?

– Нет. Догадался: она ближайшая действующая.

– Что тебе от меня надо?

– 13 октября наша вахтерша в общежитии сообщила мне о звонке: я вам срочно нужен. Я в вашем распоряжении.

– Мне никто не нужен.

– Только что я был на кладбище у Андрея Леонтьевича. Теперь решайте сами: нужен я вам или нет. Подчинюсь безоговорочно.

Наступило молчание, Саня успел укорить себя за категорический тон – эти глаза напротив, тусклые, словно подернутые пеплом, неживые. Она сказала сухо:

– Поздно, Саня.

– Тетя Май, дорогая…

– Не надо, Сань. Я дрянь каких мало.

В патетические минуты, Саня помнил, тетка выражалась просто – проще некуда – значит, минута эта наступила.

– Хотите – говорите, хотите – нет. Главное: вы нашли путь.

– Какой путь?

– На Щербаковскую.

– Не совсем. Не могу исповедаться, хоть режь. Стыд и срам.

– Прорепетируйте со мной. Давайте, я попробую? Семь лет назад вы оставили мужа в богадельне, а соседям объявили, что он умер, – говорил Саня бесстрастно, а потому и безжалостно, стремясь вызвать тетку на возражения, вызвать к жизни, но она лишь монотонно кивала, подтверждая. – Анатоль о чем-то догадывался?

– Конечно. Пять лет бок о бок.

– Так. Раз в году, в день рождения Андрея Леонтьевича, вы его навещали. Две недели назад в пятницу он совсем слег, вас почему-то к нему не пустили, вы вернулись, так сказать, с «кладбища» раньше и попали в переплет с самогонкой. Так?

– Все правильно.

– Чем он болел?

– Атеросклероз головного мозга. Был инсульт. Ты ведь, Сань, не знаешь… – (кажется, он все-таки добился своего: тетка потихоньку оживала, в зрачках затрепетал свет). – Он ведь сидел с 51 по 53 – кампания против генетиков. И богадельня особая – в загородном поместье, для ученых, для высшего состава. Говорили: там будет лучше, условия то есть лучше, чем я смогу. И Андрей этого хотел, тогда он соображал.

Ага, она уже оправдывается.

– А потом?

– Замолчал. Все время молчал. Я ведь сначала каждую неделю ездила, а потом стало невмоготу. Стало страшно: лежит и молчит.

– Тетя Май, при этой болезни идут необратимые мозговые процессы, психические.

– Да все я знаю! И уход там действительно лучше, и условия, и еда. Но я объявила его умершим – ведь не просто так, а?

– Вы очень неравнодушны к светским условностям.

– Это не условности! – крикнула тетка и стукнула по столу кулачком; ну, она уже в своей стихии. – Так не поступают. Я знала в глубине души, потому и наврала. Близкие так не поступают. Все лучше, да – но там не было любви. Я его похоронила семь лет назад – и горела в аду. Уже тут, а что будет там… – она махнула рукой и, помолчав, сказала с удивлением – слабый отблеск девичьей доверчивой улыбки. – А его еще помнят, знаешь. Многие. В Доме ученых с похоронами так помогли, без сучка, без задоринки, с кладбищем… ведь на нашем, представляешь?

– Тетя Май, от чего он скончался?

– Я туда звонила раз в неделю. Последний раз 9 октября. Все как будто без изменений, мне сказали. Но я уже дошла до ручки: предательство, знаешь, жжет. И решилась обратиться за помощью к тебе. В тебе-то я сразу разобралась.

– Вы решили его воскресить.

– Опоздала. Покуда я решалась и канителилась, наступил его день рождения. Приезжаю: там карантин, эпидемия гриппа, не пускают.

– Поэтому домой вы вернулись раньше.

– Ну да. Тут погребальный венок. А 18-го он скончался, грипп был последней каплей. И убитая в моей комнате… мой шнур от халата… Господи! Мне наказание.

– Тетя Май…

– Все рушится, Саня, ты чувствуешь? – она наконец заплакала, слава Богу! – Все, все – и в нас, и вокруг.

– Чувствую. Еще как чувствую. Но нельзя поддаваться хаосу.

– На все воля Божья.

– Да. Однако все дается свободным усилием – надо идти навстречу Его воле.

– Как будто ты знаешь дорогу.

– Вы знаете, тетя Май. Служба начинается в пять?

– В пять.

– У нас еще есть немного времени. Вы мне очень нужны.

Тетка смотрела сквозь слезы недоверчиво.

– Все эти дни были нужны, но неуловимы. Надо же разобраться и очистить дом Арефьева от скверны.

– Хитер ты, Сань, и ловок.

– Я так ощущаю. Вы готовы?

– Ну?

– Как вам нравится версия следователя о замысле самоубийства, исполненном наполовину?

– Совсем не нравится.

– Почему? Вы ему подкинули эту идею, упомянув о разговорах Анатоля и Печерской. Расскажите.

– Мы с Анатолем частенько сидели в саду. Ну, наработаешься, а вечером чай – на веранде кабинетной. Лето. А она обычно кружила между деревьями, тут же (дама нервная). Он все смотрел на нее, глаз не сводил. Ну, и она, конечно, перед ним выступала – в сарафанчике в цветах и бабочках… то, се… Потом присоединялась к нам – и такое отчаяние между ними было, передать невозможно. Он все мусолил идею о «добровольном уходе» – так он называл, философ чертов.

– А она?

– Можно сказать, внимала с жадностью.

– Тетя Май, он мог приобрести пистолет? То есть среди его приятелей…

– Да брось ты! Его приятели – грузчики из гастронома нашего. Не знаю, сколько стоит пистолет с глушителем, только сроду у него копейки лишней не водилось. Что зарабатывал – пропивал, мне иногда давал. Я его подкармливала. Нет, я не в претензии, тут все на нем держалось, все мое хозяйство. Болит душа, Сань, и за него болит.

– Но как бы то там ни было, их соединяла идея смерти.

– Одно дело языком трепать, а другое – задушить. Его, конечно, потрясло ее исчезновение – факт. Запил крепко. Да и что ожидать от нашего идиота…

– Да, я знаю: она его не любила.

– Кто тебе сказал?

– Анатоль.

– Идиот, – повторила тетя Май с удовлетворением. – Любила.

– Вы ошибаетесь. Она…

– У меня на такие дела глаз наметан. И я тебе сочувствую. Очень, – тетка поглядела выразительно и отвела глаза. – Они любили друг друга, но у них не было будущего. Он же пьянь, рвань. Вот она и сбежала тайком, чтоб себя не травить. А потом приходила, пугала. Еще раз повторю, Саня: не доверяй женщинам.

– А мужчинам?

Вообще-то все хороши. Допиться до белой горячки. И я, дура старая, связалась с самогонкой, хотела на ремонт скопить. Какой уж тут музей!

– Тетя Май, а к кому она сбежала, как вы думаете?

– К нормальному мужчине. Способному детей родить… Анатоль, естественно, уже не способен. Семью содержать. На том уровне, к которому она привыкла с мужем.

– Не к тому ли мужу?

– Я не удивлюсь ничему. Если уж мои овечки у себя мужчину принимают – по очереди! – куда дальше? Говорю же: все рушится, мы сами и рушим.

– Давайте договоримся, – сказал Саня, возвращая разговор в «криминальное» русло. – Мы оба не верим в самоубийство – раз. Не верим, что Анатоль задушил свою любимую – два. Тогда кто? «Нормальный мужчина»?

– Но почему в моем доме? – вскрикнула тетка. – Другого места не нашли?

– Они любили друг друга, – напомнил Саня. – Интересный поворот, чреватый последствиями.

– Какими?

– Надо подумать.

* * *

Надо подумать (тетя Май ушла на службу, он сидел за профессорским столом – чистый лист бумаги, авторучка, – невидяще уставясь на мраморных чертиков). «Нормальный мужчина» – убийственная усмешечка в теткином определении, в сумрачном свете случившегося. В его существовании сомневаться не приходится. («Муж ждет», – сказала она, покидая любимых детей), однако за эти дни, по данным майора (по сводкам), заявлений об исчезновении Нины Печерской в органы ни от кого не поступало. Либо «нормальный мужчина» этим не интересуется, либо о ее гибели знает. Стало быть, круг сужается?

Примем последнее предположение за аксиому, по интуиции, и обозначим этот круг (отметаю Анатоля и Генриха: первого к категории «нормальный» не отнесешь, второй для такой роли слишком молод). Остаются: Викентий Павлович, балерон и Владимир. Собственно, третьего так же придется отмести: алиби стопроцентное, «железное» (по моей нижайшей просьбе, подсознательно продиктованной ревностью запоздалой, абсурдной, майор проверил: ни с заказчиками, ни с сотрудниками владелец фирмы в ту пятницу не разлучался).

Итак, рассмотрим мотив старый, как мир – ревность. Как это ни странно, к Анатолю…

Раздался тихий стук в дверь, вошел Владимир, кивнул, сел в диванный уголок. Помолчали, налаживая внутренний контакт. Саня заговорил:

– Балерина любила Анатоля.

– Вот как? – пробормотал Владимир безразлично – и вдруг лицо его оживилось, вспыхнуло румянцем и блеском черных глаз. – Анатоля? Это очень любопытно. Он наконец заговорил?

– Нет еще, я сегодня утром звонил следователю. Этот любопытный нюанс подметила тетя Май.

– A-а. Стало быть, подтверждается версия майора? Любили, не могли жить вместе, решили умереть.

– Может, так. А может, в эту любовь влез некто третий.

– Вы полагаете, ревность? – Владимир был уже полностью сосредоточен и подхватывал мысль налету.

Помолчав, Саня сказал:

– Ваша жена видела мужчину в длинном плаще, в тумане, в надвигающихся сумерках читающего на углу газету.

– На углу?

– Здесь, напротив телефона-автомата. Когда она об этом сказала, я, знаете… этот образ резанул меня какой-то фальшью, литературностью, что ли. «Шпионский» этюд с газетой мы вчера разыграли по требованию балерона.

Владимир задумался.

– Попробую суммировать ваши впечатления. Печерская понимает, что любовь ее не имеет будущего, сходится с другим, но не может забыть Анатоля. Ревнивый любовник выслеживает ее в доме на Жасминовой и убивает. Фантастика. Как он попал в дом?

– Мог позаимствовать у вас ключи.

– Вика, что ли?.. Хорошо. Тогда как она попала в дом? Ну не свидание же было у них тут назначено! По вашей версии, любовники жили вместе.

– Не понимаю. – Саня потер лоб. – Ведь он существует! Почему он скрывается? Не понимаю.

– Он ее бросил, например. Умыл, так сказать, руки и не желает ввязываться в уголовную историю. Что тут непонятного?

– Откуда он знает, что история уголовная? Во-первых. Во-вторых, Анатоль не мог ее задушить! Ни психологически, ни фактически.

– То есть?

– Боясь подружки и хозяйки, Юля прислушивалась к шагам в коридоре: Анатоль с самогонкой и принцессой прошел в свою комнату. Но не выходил из нее почти до пяти. Не было больше шагов. Не было.

– В такие горячие минутки, – Владимир усмехнулся мрачно, – юным партнерам не до шагов. Забылись.

– Но до этого она слышала…

– А потом забылись. На минутку. Всего лишь.

– Ладно, он вот-вот заговорит. Ничего не могу с собой поделать, – пожаловался Саня. – Меня просто преследует образ того мужчины!.. Каким-то непостижимым образом он связан для меня с Любовью.

– С чьей?

– С вашей, видите ли. С вашей женою.

После продолжительного молчания Владимир сказал отрывисто:

– Вы считаете, она его видела? Понятно. Возможно, и обратное, – он помолчал. – Тогда ее гибель не случайна.

– Ее гибель не случайна, – повторил Саня.

Владимир продолжал взволнованно:

– Но как же она могла скрыть что-то, касающееся убийства?

– Она ничего не скрывала. Ее в тот момент не было в доме. Это засвидетельствовано пятью лицами.

– Пятью?

– Юля с Генрихом слышали, как Любовь закрыла дверь и ушла. Анатоль и сосед видели, как она пошла по направлению к метро. И уже после ее ухода Настя слышала голос из форточки.

– Тогда какую опасность она представляла для убийцы?

– Следователь сказал: она могла что-то заметить, но до поры, до времени не отдавать себе отчета. О чем она говорила с вами в последний раз по телефону?

– Мы обсуждали, пойдет ли она в ресторан. Она отказывалась.

– Без объяснений?

– Просто: не пойду, хочу покоя.

«Она ждала меня!» – понял Саня с сожалением безумным.

– А что она сказала про голос?

– Про какой?

– Юля слышала слово…

– А! Ее кто-то позвал, и она положила трубку.

– Кто позвал? Куда?

– Я понял, что на кухню. Ну, чайник вскипел или что-то там…

– Она сказала, что вскипел чайник?

– Нет. Но к моему приходу она всегда…

– Но ведь она уже знала, что вы вернетесь поздно!

С возрастающим напряжением мужчины глядели друг на друга. Владимир зашептал:

– Ну не в сад же… что вы на меня так смотрите… не в сад же ее позвали!

– А это мы сейчас проверим!

Саня выскочил из кабинета, постучался, ворвался, заговорил горячечным голосом:

– Девочки! Когда Люба разговаривала по телефону перед смертью, ее кто-нибудь звал на кухню?

Девочки переглянулись и уставились на него.

– Ну, что же вы молчите! Юля, ты была на кухне.

– Я ее не звала.

– А кто-нибудь звал?

– Не было никого. И на кухню она не входила. Я ее вообще не видела. Я ж тебе рассказывала…

– Настя, как Любовь была одета?

– Когда?

– Когда по телефону разговаривала.

– Как?.. В халате своем.

– Не в шубке?

– Нет. Сань, а чего ты…

Махнув рукой, он вернулся в кабинет.

– Как вы поняли, что ее звали на кухню?

– Она сказала.

– В каких выражениях?.. Да вспомните вы, черт подери!

– Да не кричите вы! – заорал, в свою очередь, Владимир.

Атмосфера распалялась, будто бы не из-за мертвой женщины сцепились двое мужчин, а из-за живой. Владимир опомнился первый:

– Кажется, так: «Я слышала голос. Я должна идти».

– Господи, какой странный текст! И вы не уточнили?

– Она повесила трубку… Правда, странный, – подтвердил Владимир, сам вдруг изумленный. – Но тогда у меня и мысли не мелькнуло, я не перезвонил… Вот что: он странен в свете того, что произошло дальше.

Представилось: Любовь в своей комнате, и кто-то зовет ее из темного сада, чья-то тень движется за стеклами, чье-то лицо… но не различить черты, не понять. Не могу! Но она-то поняла, иначе не вышла бы. И не сказала мужу, и не дождалась меня. «Вышла в сад – и будто в воду канула».

В тот воскресный вечер я вышел в сад – фиолетовый, с пятнами снежного праха, постоял на веранде, внезапно вспомнив руки-крылья за креслом. И потаенный голос шепнул: не связывайся, не лезь, будет хуже. Почему я не прислушался, не подчинился внутреннему движению чувств?

– Может быть, она имела ввиду «внутренний голос»? – пробормотал Саня. – То есть что-то вспомнила и пошла проверить?

– Если б знать! – откликнулся Владимир глухо.

– Она видела во сне «черный предмет».

– Что?

– Я рассказал ей про агонию Печерской, про «черный предмет» на кружевной скатерти. Наверное, по ассоциации ей приснилось… А вдруг она действительно видела пистолет, но так же, как и я, не отдала себе отчета…

– Где видела? В окне?

– Да нет, об этом она упомянула бы.

– У «мужчины в тумане»! – Владимир передернул плечами. – Ничего она не видела. В тот вечер в «Праге» она была так весела и беззаботна.

Она была весела и беззаботна, покуда не связалась со мной. Однако думать об этом слишком мучительно!

– Когда вы разговаривали по телефону, ваш компаньон был с вами?

– Он занимался составлением документации. У себя. А я обхаживал заказчиков.

– Вот мы ехали с кладбища, он вел машину…

– Это машина фирмы. У Вики есть водительские права. Как и у меня.

– Я думаю про исчезновение балерины. Три чемодана тряпок…

– Да такси нанял – тоже мне проблема. Оставьте вы его, Саня, в покое. В конце концов, не у него пистолет найден, а…

– Пистолет нетрудно подбросить.

– Да ну?

– Про невменяемое состояние Анатоля он знал.

– Да не был он знаком с Печерской. Мы поселились тут первого ноября, он где-то неделей позже.

– Но именно Вика первым прочел объявление.

– Правильно. И дал мне телефон Майи Васильевны. Да он бы скрыл…

– Когда это было?

– В начале… нет, в середине сентября. Хозяева тогдашней нашей квартиры в ноябре возвращались из-за границы. Конечно, я предпочел бы отдельную, но казалось: вот-вот купим, надо переждать. Позвонил и приехал. Мне здесь понравилось, никакого «внутреннего голоса» я не слышал, черт бы меня взял!

– Кого вы видели из жильцов?

– Никого не было дома, кроме Майи Васильевны. Показала комнату, дом, участок. Я вручил деньги за полгода вперед. Ну, рассказал Вике, он заинтересовался.

– Чем?

– Сараем Майи Васильевны. У них в доме назревал капитальный ремонт, надо было перевезти на хранение мебель, ну, наиболее ценное. Он же здесь неподалеку живет.

– И как – перевез?

– Да, кое-что. Уже в ноябре.

– А до этого он тут бывал? Договаривался?

– Нет и нет. Я его хозяйке и порекомендовал.

– Он мог явиться и не застать. 13 октября, например, тетя Май ездила… – Саня запнулся, – на день рождения мужа. Вспомните свидание в саду, которое видел Генрих.

– А он того мужчину не запомнил?

– Видел со спины. Вот представьте: Викентий Павлович не застает хозяйку, идет осмотреть сарай и встречает в саду Нину Печерскую.

– И в ту же ночь она скрывается с ним в неизвестном направлении. Ерунда!

– Ну, чего в жизни не бывает. Она, например, уходила на работу, поехали вместе, разговорились и так далее. Словом, потеряли голову. Викентий Павлович на это способен? Вы его давно знаете?

– Со студенческих пор. Учились вместе. Женщины у него были, есть и будут – верю. Но посудите сами: он ее вывозит из кабинета, через месяц сам туда вселяется. Какая-то бестолковщина!

– Как бы там ни было, у вашего компаньона весьма сомнительное алиби на момент убийства Печерской. Так же, как и у балерона. Раз. И тот, и другой имели возможность пользоваться машиной. Два…

– Для перевозки тряпок!

– Дело не только в том ночном эпизоде. Балерину неоднократно ждали после работы на машине за углом.

– Откуда вам известно?

– От ее коллеги-аккомпаниатора. Печерская сказала: «Муж ждет». И не исключено, что она была беременна.

– Беременна?

– Это всего лишь домыслы, но… я чувствую неуловимую пока связь обстоятельств: балерон категорически не хотел детей, она только этого хотела, забеременела, муж… Она уже не была замужем, но естественно назвать мужем человека, от которого ждешь ребенка. Понимаете? Это не Анатоль.

– Не Анатоль, – сказал Владимир угрожающе, лицо его потемнело и постарело словно. – Вы заявили, что он орудие в чьих-то сильных и жестоких руках. Я запомнил. Но не поверил. Теперь, кажется, верю. И если это Вика…

– Не торопитесь. Еще слишком мало данных.

– Я вспомнил: он боялся Анатоля.

– Вот как? – удивился Саня. – Они с Печерской скрылись тайно, потому что боялись… Интересно. Он прямо так вам и говорил?

– Говорил: опасный человек, способен на все.

– Способен на все, – повторил Саня задумчиво. – От кого я это слышал?.. Да, балерон про свою бывшую жену: она была способна на все.

* * *

«Она была способна на все. Он был способен… Они способны…» – это грамматическое упражнение повторял Саня про себя бесконечно, машинально, осознавая: чтобы не думать. Не думать про убийство Любы. В конце концов придется, да… но еще слишком больно. Однако теперь я почти уверен: кто-то подбросил Анатолю пистолет и вызвал Любу в сад. Что же она могла видеть или слышать в ту пятницу? Мужчину в тумане с «черным предметом». Фантастика. «Я слышала голос». А ведь она мне говорила! Как же я забыл?.. Ну-ка, ну-ка. «Как будто звучал он в доме… или в саду. Стоял туман». А что если Печерская с убийцей уже были в доме, когда Люба уходила? Вот она проходит мимо двери в комнату тети Май и слышит… Как вдруг лицо ее, бледное, страстное, с яркой полоской губ с такой живой влекущей силой возникло перед ним, что Саня застонал и забормотал вслух: «Она была способна… Он был… Они были…» И какая-то бабуля с кошелками шарахнулась чуть не из-под ног, вскрикнув истерично: «Пугало огородное!» – «Извините!» – «Пить надо меньше!»

Он уже входил во двор дома Викентия Павловича. Да, свежеоштукатуренный, и стены в подъезде поблескивают голубым глянцем. Второй этаж. Вот логичное объяснение: компаньон не мог перевезти сюда Печерскую из-за ремонта, не мог афишировать связь с нею из-за Анатоля. И ситуацию в августе можно перевернуть: приходила она на Жасминовую к Вике, а спугнул ее философ.

Саню ждали. На журнальном столике со стеклянной столешницей стояло кое-что. И выпить, и закусить. Дорого и со вкусом. Младший компаньон вообще жил со вкусом. Опустились в очень низкие кресла (почти на пол), но на удивление удобные, располагающие к восточной неге. Саня спросил, оглядевшись:

– Что же вы перевозили в сарай?

– В сарай?.. А, вы в курсе. Вон секретер, видите? Комод. Венские стулья. Кажется, все. Остальное не представляет особой ценности. Да, еще кушетку. Точнее – козетку, – произнес Вика с легкой усмешкой над собою и добавил, словно подслушав гостя. – Люблю пожить удобно, со вкусом. Итак, за встречу.

– За встречу.

Легонько лязгнули серебряные стаканчики.

– Вам про сарай Владимир сказал в сентябре?

– Не помню.

– Но объявление о комнате на Жасминовой вы прочитали в сентябре?

Вика вдруг задумался. Глубоко и серьезно. Возникла непонятная напряженность.

– А в чем, собственно, заковыка?.. – пробормотал задумчиво. – А! понял, – опять улыбнулся с усмешкой. – Вы намекаете, что я имел возможность тайно проникнуть на Жасминовую и познакомиться с балериной. Александр Федорович, вы неутомимы. Давайте за знакомство. Волнующее, оригинальное знакомство. Нет, не с нею, не имел чести. С вами.

Лязгнуло серебро.

– Викентий Павлович, а как вы относились к Анатолю?

– С искренней симпатией. Теперь вижу: дал маху.

– Вы его не опасались?

– В каком смысле?

– В смысле: что это человек способен на все.

И вновь какая-то тень – страха? сомнения? – прошла по лицу младшего компаньона.

– На все?.. Ну если в плане психологическом, то есть обобщенном: некая отчаянность в нем была, горячечность… так ведь пил крепко. Но чтобы опасаться… Пистолета я у него не видел.

– А сколько может стоить пистолет с глушителем на черном рынке, не знаете?

– Понятия не имею! – отрезал Вика.

– Я это к тому, что философ был гол как сокол, тетя Май говорит. Как по-вашему?

– Ей виднее. А я ничего не знаю.

«Почему он так нервничает? – размышлял Саня. – Раньше я не замечал. А сейчас… как в детской игре: холодно – тепло – горячо. И все «горячо», чего ни коснись!»

– Викентий Павлович, а у вас есть дети?

Задумавшийся младший компаньон вздрогнул от неожиданности.

– Дети? Зачем мне дети?

– Вы так трогательно описывали детскую атмосферу в доме тети Май, игрушки, сказки, Золушку.

– Ну, это эстетика, трогательно, да. Но я никогда не имел склонности к семейным утехам. Никогда. А уж теперь, в нынешнем сумасшедшем доме… За кого вы меня принимаете?

За гедониста (хотелось сказать, но Саня промолчал), у которого цель жизни, ее высшее благо – наслаждение. И все, что этому мешает (как и «святому искусству» – у другого), устраняется.

– Давайте-ка лучше выпьем, Александр Федорович. Хорош коньячок, да?

– И где вы такой достаете?. Ах да, у вас же приятель – волшебник, помню. Но все это стоит денег и денег.

– Я серьезно отношусь к деньгам. Но не настолько, чтоб копить. Их должно тратить, но – «с чувством, с толком, с расстановкой».

– А Владимир, по-вашему, слишком рискует?

– Есть такая черта. – Вика покивал. – Но, по большому счету, может, он и прав.

– С Уралом заказ улажен?

– Пока не оформлен. Ждем документы, но надеемся. Они обнадежили, хотя конкуренция ощутимая. Уж Володя их обхаживал. Это его сфера – обаяние.

– Во сколько у вас в фирме кончается рабочий день?

– В шесть. Но мы с Володей тогда до семи просидели. Потом вчетвером в ресторан: мы с ним плюс гости столицы. Ведь вас алиби интересует, да? Стопроцентное – хоть на Урал звоните.

– Меня интересует… Вы ведь сидели у себя над документацией? Долго?

– Не меньше двух часов.

– И вас никто не видел?

– Может, кто и видел, но… Александр Федорович, такой крупный, жизненно необходимый нашей фирме заказ – дело нешуточное. Разумеется, подчиненные тревожить не смеют.

– А заказчики были с Владимиром?

– Ни на минуту не расставались. Так они и сказали: ни на минуту. Вообще Володя…

– С Володей ясно.

– А со мною нет, – констатировал Вика с досадой. – Знамо дело: я на Жасминовую смотался и пистолет Анатолю подбросил.

– Откуда такая идея?

– А к чему еще ведут ваши подкопы?

– Не исключено, что кто-то и подбросил. Ваш шеф склоняется к моей версии, потому от нас и не съезжает.

– Да, – подтвердил Вика. – Все забросил, с ума сходит: почему она погибла? Вот вам и семейные радости. Он ее безумно любил, я свидетель. Жить без нее не мог.

– Однако живет, – вырвалось у Сани как-то очень уж горячо. «Я ведь тоже живу!» – тотчас упрекнул себя.

– А вам бы чего хотелось? – под пристальным взглядом младшего компаньона стало не по себе. – Восхитительная женщина, не правда ли? При этом тиха, скромна, кроткий голубь. Не правда ли?.. Ну, Александр Федорович, не все ж меня терзать вопросами… Помню, видел ваше лицо в крематории… и у той стены с урнами. Трагическое лицо, я бы сказал. Пусть прах ее покоится с миром. До дна.

Итак, еще один догадался. Тайный соглядатай. Так мне и надо: не суй нос в чужие дела. А если эти «дела» попахивают преступлением? Поосторожнее, одной манией одержим я сейчас… «в чьих-то сильных и жестоких руках». Засмотрелся на руки Викентия (разливающего по новой), действительно, сильные, поросшие рыжими волосками.

– Ну, Александр Федорович, должен заметить, нашему другу майору до вас далеко, видна птица по полету. Ваше здоровье и долгих лет!

Стаканчики яростно лязгнули, у младшего компаньона явственно дрожали пальцы.

* * *

– Да, заговорил наконец. Позавчера.

– Ну и что? Что?

– Я ведь не душегуб! – внезапно рассердился майор. – Как давить на человека раздавленного? И врач: осторожнее, не заострять, не колыхать – иначе новый психический срыв.

– Он еще в больнице?

– В больнице. Нет, вы скажите, как можно работать в таких условиях?

– Но он что-нибудь сказал?

– «Что-нибудь»… Закатил целую исповедь – и вконец запутал дело.

– Я вас умоляю! Нельзя ли ознакомиться?

Следователь смотрел с сомнением.

– Ведь я вам помогал чем мог!

– Ну хорошо, слушайте.

Он повозился с магнитофоном, стоящим справа от стола на тумбочке – и в казенной комнате зазвучал хрипловатый, какой-то придушенный нереальный голос философа.

«Я, Желябов Анатолий Иванович, признаю себя виновным». Голос майора: «Четко сформулируйте: в чем?» – «В том, что я погубил свою жизнь». – «Если б только свою. В чем конкретно вы признаете себя виновным?» – «Я готов подписать любые показания». – «Подпишете свои собственные. Давайте, Анатолий Иванович, по порядку. Сосредоточьтесь, не волнуйтесь. Как вы познакомились с Печерской?» – «В саду. Она шла между деревьями, и яблони цвели. Подошла и спросила: «Вы философ?» И засмеялась. А под Покров исчезла». – «В этом промежутке времени, что Печерская жила на Жасминовой, у вас не возник замысел совместного самоубийства?» – «Самоубийства? Господь с вами!» – «Отвечайте на вопрос». – «Нет!» – «Стало быть мотив убийства – ревность? Или вы похитили что-то из сумочки убитой?» – «Откуда вы знаете про сумочку?» – «Ее нашли при эксгумации трупа». – «Вы нашли могилу? По камню?» – «По какому камню?» – «Я положил специально, чтоб отметить место. Белый камень. Все покрыл снег». – «Никакого камня не обнаружилось, видно, вы его не туда положили». – «Нет, что вы!..» – «Сейчас не об этом. Повторяю: вы похитили что-нибудь из сумочки убитой?» – «Ничего не похищал. Сумочка лежала у нее на груди. Там, в чулане. Я осмотрел, вдруг документы… в общем, мне хотелось ее фотокарточку. Но ничего такого…» – «Предварительно вы стерли с сумки отпечатки пальцев убитой?» – «С какой стати?» – «Вот и меня интересует: с какой стати?» – «Не стирал и не похищал. А что касается ревности… что вы! Как бы я посмел ревновать, если она не давала мне никакой надежды? Она меня не любила». – «Хорошо. Вернемся к началу. Печерская исчезла. Что вы предприняли?» – «Разыскал ее мужа. Она говорила мне, где он танцует. Он очень испугался». – «Чего испугался?» – «Не знаю». – «Так с чего вы это взяли?» – «Он сказал: она и из могилы меня достанет. Тут мне впервые пришло в голову, что Нина, быть может, умерла». – «Но вы же видели Печерскую в августе этого года». – «Да. На том же месте в саду. В черном». – «Вы были пьяны?» – «Не то чтоб уж… но в градусе. С тех пор не просыхал». – «Куда она делась?» – «Словно растворилась в воздухе». – «Ну, ну, без этой чертовщины». – «Я смотрел на нее. Было страшно, признаюсь. Вдруг услышал шум с веранды. Кто-то появился, я сразу не понял, вообще показалось: все это видения, галлюцинации. Но я отвлекся на шум, и она исчезла». – «Это был Викентий Воротынцев?» – «Да. Его всего трясло. Он ее тоже видел. То есть не галлюцинация, понимаете? Я рассказал ему о муках посмертия. У нас об этом мало известно…» – «И не надо. И тут забот невпроворот. Что было дальше?» – «Мы осмотрели участок: никого». – «Значит, с тех пор вы вообразили, будто к вам явился призрак умершей?» – «Я этого не исключал». – «Вы бы лучше бросили пить и проявлять нездоровый интерес к смерти». – «Если б вы только знали, как вы правы!» – «Ладно, обратимся к событиям 13 октября текущего года. У вас была условлена встреча с Печерской на этот день?» – «Нет. Я с августа ее не видел и ничего о ней не слыхал». – «То есть в доме номер пять вы с ней столкнулись случайно?» – «Глагол «столкнулись» тут не подходил. Я…» – «Выбирайте любой, только говорите правду. И поподробнее, все обстоятельства, даже мелочи», – «Где-то в три я пошел на свадьбу. Поздравил, выпил и вышел на крыльцо с Тимошей, соседом, покурить». – «Тимофей Рязанцев свидетельствует, что в половине четвертого вы с ним видели уходящую по направлению к метро Любовь Донцову». – «Наверное. У меня часов нет. Любаша помахала ручкой и двинулась…» – «Погодите. Это очень важный момент. Улица в обозримом пространстве была пуста?» – «Кажется. Я никого не видел». – «Вот скажите: случилось ли в это мгновенье нечто такое, что могло бы встревожить будущую жертву?» – «Какую жертву? Я ничего не заметил. Лучше у Любаши спросите, она не пьет». – «У кого спросить?» – «У Любаши». – «Вы в своем уме? Или придуряетесь?» – «Я говорю вам чистую правду». – «Чистая правда заключается в том, что 18 октября из пистолета системы «наган» вы застрелили Любовь Донцову».