Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)

ЧАСТЬ III
ЗАГОВОР ЗЛА

* * *

Воскресным ноябрьским утром они сидели в кабинете: Саня и три женщины. Две молодых и одна старая. Сквозь стальные решетки виднелись влажные ветви, над ними нависало низкое, цвета птичьего крыла, сизое небо.

Женщины жаждали развязки, как глотка живой воды – воды, которая очистит дом профессора от скверны. А наследник нуждался в них еще больше – в жажде облегчить наконец душу.

– Лицо в зеркале – вот чем поразил меня Генрих. Но я тогда не осознал, что ситуация перевернулась. Точнее, я ее воспринимал перевернутой. И мужчина в тумане действительно в некотором роде плод воображения…

– Ничего себе «плод»! – воскликнула Настя.

В некотором роде, я сказал.

– Но ведь убийца существует.

– Существует.

– Кто? – громогласно выпалила Юля, не выдержав напряжения.

После паузы (женщины глядели на него с бессознательным сочувствием) Саня сказал:

– Владимир.

– Не может быть! – возразил кто-то. – У него железное алиби! Как он мог…

– Он не убивал.

Опять пауза, которую тихонько нарушила тетка:

– Сань, выкладывай, полегчает.

И он «выложил»:

– Вашим шнуром Любовь задушила Нину Печерскую.

Допрос.

– Из показаний Викентия Воротынцева явствует, что первоначальный капитал, на котором основана фирма, добыт, скажем обтекаемо, путем нелегальным. Подробности меня не интересуют (этим занимается мой коллега). Меня интересует убийство. Ваша жена была в курсе и держала вас в руках, так?

– Что значит «держала»? Разоблачать она меня не собиралась, ее все это устраивало.

– Тем не менее, весной этого года у вас возник замысел избавиться от нее.

– Нет!

– На очной ставке вас опознал знакомый Воротынцева Зураб Кокнадзе, у которого вы приобрели наган.

– Для защиты от рэкетиров… нам угрожали!

– Вот как? Тогда объясните, почему вы скрыли факт покупки от своего компаньона.

– А я вообще человек скрытный.

– Вижу. Вскроем. Кокнадзе утверждает, что вы выразили желание приобрести пистолет с глушителем. Зачем?

– Не люблю шума.

– Примем к сведению. С какой целью вы принесли домой 12 октября 55 тысяч и положили в незапирающуюся тумбочку?

– Эти деньги должны были пойти на аренду квартиры.

– Так вы сказали покойной жене и Александру Колесову. Назовите адрес и фамилию человека, с которым вы встречались 14 октября в субботу по поводу аренды.

– У меня нет данных. Мне позвонили на работу по телефону и назначили встречу у Манежа. Никто не явился.

– И вам по телефону назвали сумму взятки?.. Придумайте что-нибудь похитрее. Никакого звонка, никакой встречи у вас не было. На другой день после убийства Печерской вы в панике бросились на Сретенку.

– Вы этого не сможете доказать.

– Докажу. Вышеперечисленные факты получают свое объяснение только под таким углом: умышленное подготовленное убийство.

– Все было не так.

– Все получилось не так. Рассмотрим, как получилось.

* * *

За решетками кабинета слегка просветлело, пролетела ворона с пронзительным воплем; все вздрогнули.

– В конце концов майор его «расколол», – говорил Саня, – но после отчаянного сопротивления. Он боялся Любы, потому что чувствовал в ней силу и решительность пойти на все, до конца. «Шеф» блестящий организатор, но не исполнитель. Так, он не смог «устранить» меня, хотя возможностей было более чем достаточно.

– Ну, не знаю, – протянула тетка. – По-моему, он пришел ночью в сад, чтоб убить тебя.

– Он не может, как он выразился, «физически». Мечта, замысел, заговор: соблазн свободы через убийство созревал подсознательно. И все же не знаю, решился бы он на него, кабы не толчок – смерть сына.

– Любаша убила его сына? – изумилась Настя; изумились все три женщины.

– Не совсем так… но косвенно. Тетя Май, вы как-то упомянули про страшное чувство неполноценности, которое может превратиться в натуральную манию у некоторых женщин. Помните наш другой разговор? Донцовы любят друг друга, как вы когда-то с мужем…

– Не надо.

– О, совершенно, конкретный случай. Вы привели пример: шефу позвонили вечером, он ушел по срочному делу, забыв шарф. Она побежала за ним, якобы заботясь…

– Помню. Мы были на кухне, она сразу ушла.

– Это случилось шестого октября. Ребенок опять заболел (он перебаливал с лета). В репликах мужа по телефону, в интонации она уловила тревогу, что-то личное, подтверждающее давние догадки: он ускользает от нее. Машина была в ремонте. Они ехали на метро…

Он вспомнил, как выслеживал бизнесмена… вагонное, стекло, «Колхозная», Сретенка, подворотня, кусты акации, гараж, лицо в окне второго этажа, больничный дворец через гул Садового кольца…

– Короче, она убедилась, увидев «счастливое семейство». И на другой день опять явилась на Сретенку.

– Зачем? – выдохнула Юля.

Допрос.

– Поскольку соседи из дома номер семнадцать по улице Сретенке опознали вас (и Печерскую – по фотографии), вы не сможете далее отрицать связь с нею. Когда и при каких обстоятельствах началась эта связь?

– 10 сентября 88 года я приехал на Жасминовую по объявлению. Хозяйка показывала свои владения, мы вышли в сад. И я увидел женщину.

– В саду?

– Да. Я стоял в дверях сарая, как вдруг что-то заставило меня обернуться. Она шла между деревьями, на секунду остановилась, мы взглянули друг на друга – этот взгляд решил дальнейшее. Я поспешил уйти и подождал ее в машине (она была одета явно для «выхода»), представился, отвез в клуб. В тот же вечер она стала моей женой.

– Второй женой. К 13 октября вы уже нашли квартиру на Сретенке?

– Да.

– Вы наметили переезд на 13-е, когда никого не будет в доме?

– Я позвонил, она сказала приехать за нею ночью.

– К чему вся эта таинственность? Вы уже задумали преступление.

– Ничего подобного! Из-за Анатоля. Она его боялась.

– Боялась?

– В смысле: боялась с ним расставаться. У нее была какая-то странная и сильная привязанность к этому бродяге.

– 16 августа текущего года, когда вы отдыхали в Крыму, она приезжала на Жасминовую к Желябову?

– Да. Ее спугнул Вика. Видите ли, внезапно заболел Николенька, подозрение на менингит (оказался грипп в очень тяжелой форме). На «скорой» она отвезла его в больницу Склифосовского и отправилась к Анатолю, сама в лихорадке, а он ее как-то успокаивал. Говорю же: между ними была… мистическая, что ли, связь.

– И все же она не поколебалась связаться с вами.

– Анатоль бесперспективен. А она безумно хотела детей.

– А вы?

– Хотел.

– Почему же у вас в браке их не было?

– И не могло быть: Любовь бесплодна.

* * *

Саня будто заново прошел тот путь – до гаража, да акаций… и обратно. Как Владимир поспешно увел его со двора, как они сидели на каменном парапете в центре кишащего муравейника и он рассказывал организатору про убийство…

– Думаю, определенных намерений у нее не было, – отвечал он как-то отстраненно… и все же с горечью. «Люба погибла не случайно!» – твердил он себе все эти дни, но «отстраниться» не мог. – Мне кажется, она металась в поисках выхода…

Не хотелось бы вдаваться в анализ «страстей». Словом, так она любила мужа. Любовь выше жалости – ее вывод. Она пряталась во дворе, когда Печерская выкатила из подъезда коляску с ребенком, и вернулась домой за какой-то забытой вещью. Люба подошла просто посмотреть, как она говорила…

– Что ты замолчал? – воскликнула Настя. – Кому она говорила? Тебе?

– Нет. Она говорила это перед смертью. Взяла малыша на руки, услышала шаги в подъезде и вышла со двора, пошла по улице… Бессознательно, как под гипнозом. Ребенок спокойно спал с пустышкой, как вдруг у него начались судороги: он так и не оправился с лета. Она испугалась и очнулась, сообразив, где находится. И побежала в приемный покой больницы Склифосовского.

– А ребенок что?

– Он там умер. А она ушла, ее не заметили. Про «приемный покой» ты слышала, Настя, из форточки.

Допрос.

– Что вы предприняли после исчезновения сына?

– Обзвонил морги, детские дома… может, кто подбросил.

– Кто? Кто, по-вашему?

– Глупо отрицать очевидное: мысль о Любе… мелькала.

– Именно поэтому вы не обратились в милицию: не стали поднимать шум. Потому что, как пишут в романах: участь вашей жены (законной) была давно решена.

– Неправда!

– Тогда почему же вы не спросили прямо у нее? Мысль-то мелькала. А?.. Далее. Нами установлено, что в больницу Склифосовского звонил некий мужчина: не попадал ли к ним четырехмесячный мальчик. Приметы: белая рубашечка, красный чепчик. Именно эти слова слышала Анастасия Макарцева перед самым убийством. Ну? Будем отрицать очевидное?

– Да, я обзванивал больницы.

– То-то же. И что вам ответили?

– По приметам как будто подходил один. Умерший.

– И вы не явились опознать сына, боясь связаться с органами. Предлагаю чистосердечное признание, иначе дело примет для вас еще более опасный оборот.

– Признаю: смерть сына – а не что-то иное! – вызвала во мне… скажем так, ответный импульс. В сущности, мы всего лишь попытались ответить ударом на удар.

– Однако пистолет вы приобрели, когда сын еще не родился. Приобрели с определенной целью.

– Это ваши домыслы.

– Это факты.

– Вот вам факт: после случившейся катастрофы я нашел в себе силы помириться с женой.

– Да ну?

– Доказательством служит ее исповедь ко мне.

– И когда же она перед вами исповедалась?

– В ночь на восемнадцатое.

– Накануне своей смерти?

– Да.

– Хорошо. Вернемся к первому преступлению.

* * *

Мглистое утро переходило в студеный день, озябшие деревья будто придвинулись, сучья будто прижимались к стеклам.

– Меня поразили столь диаметральные суждения о Нине Печерской, – говорил Саня. – Исковерканная – добрая, истеричная – веселая, страшная женщина – прекрасная. «Несчастная» – говорил Анатоль. «Фанатичка» – бывший муж. Да, ее никто не знал так, как он. Думаю, ключ к ее образу – в последнем определении, включающем все эти качества. Фанатик – с латинского – исступленный, со страстью предающийся какому-то делу. Вероятно, Печерская с ужасом отшатнулась бы от одной только идеи преступления. Покуда не было затронуто ее дитя, глубинные инстинкты. Она согласилась, и с ее участием заговор обрел тот одержимый, судорожный характер, что так затруднило его раскрытие. Между тем, речь бы шла о банальном ограблении, правда, со «случайной» жертвой.

12 октября в четверг Владимир отдает Печерской ключи от дома, забирает из сейфа (при свидетеле – Вике) 55 тысяч, отвозит на Жасминовую и кладет в тумбочку. Взятка за квартиру – проговаривается мне Люба. Рэкетиры не смогли добраться до денег в фирме, доберутся до них в доме. 13 октября с трех часов дом будет пуст, Люба должна уйти на банкет в четыре, в пятом. Преступление было назначено на половину четвертого.

– Но еще без семнадцати четыре… – начала Юля.

– Тут большую роль сыграл экзальтированный настрой, сосредоточенность на смерти сына… а также всякие женские мелочи, вы поймете позже. Следователь упомянул про лавку ритуальных принадлежностей – «Харон»: «на Садовом кольце по прямой до «ВДНХ», то есть к месту преступления. У меня застряло в памяти, но слишком поздно я сообразил, что речь идет о станции «Колхозная», рядом со Сретенкой, где я выследил Владимира. Вот она идет к метро, в глаза бросается вывеска, заходит, выбирает восковой венок и теряет на этом несколько минут. А Люба…

Саня замолчал, так ярко представив тот день в слоистом тумане, пышные головки хризантем на лотках, женщину в черном на бульваре…

– А Люба действительно вышла из дому в половине четвертого, как показали свидетели. Но не в ресторан, а в универмаг за углом. Тетя Май, вы обнаружили в ванной на полочке под зеркалом флакон лак для волос «Прелесть». И устроили небольшую сцену…

– Мое главное условие – порядок… – тетка осеклась. – Она бегала в магазин за лаком, что ли?

– Да, у нее кончился. А без этой «Прелести», оказывается, не получится той царственной прически… В общем, Генрих видел в зеркале, как она возвращалась из магазина, но ничего толком не разглядел. Что-то черное у шеи – воротник шубки. А главное – губы в ярко-алой помаде…

Допрос.

– Так кто предложил план убийства – вы или Печерская?

– Я объяснил ей, что не могу заявить на жену в милицию. Она сказала, что отомстит сама. Я придумал план.

– Довольно рискованный, не так ли?

– Да нет… если б не наследничек – шиш бы кто додумался. О нашей связи никто не знал. Разве что Вика…

– Знал Воротынцев?

– Нет. Возможно, догадывался, что у меня кто-то есть. Нина звонила в фирму, правда, очень редко. Три раза я якобы уезжал в командировку и так далее. Уверен, эти мелочи с убийством Вика не связал бы.

– Да уж несомненно. Под вашим крылом компаньону жилось удобно и вольготно. Итак, 12 октября вы передали ключи и пистолет.

– Передал.

– Рассказывайте.

– Она должна была пройти в нашу комнату (предполагалось, что дом пуст). Застрелить, взять деньги, разбросать вещи, словом, создать видимость ограбления. Естественно, она была в перчатках, так что… Ничего не получилось: стечение обстоятельств и натура моей жены. Она – дьявол!

– Наконец-то у вас вырвалось откровенное о ней словечко.

– Таково мое тогдашнее восприятие.

– И нынешнее. Вообще-то я бы сказал: они друг друга стоили. Вы все друг друга стоите. Но не будем отвлекаться.

– Ну что?.. Она сооружала прическу в ванной, когда заметила в окне Нину. А главное: та проверила в сумочке пистолет. Понимаете? Женушка сообразила мигом (научный склад ума, черт подери!). Выскочила в коридор и тихонько заговорила… еще через дверь, Нина не успела отпереть. Она сказала: «Я вам расскажу, где ваш ребенок». И Нина, конечно, попалась – а вдруг! – она хотела верить, что он жив. А ведь я предупреждал: ни в какие переговоры не вступать! Та провела ее в комнату хозяйки, поскольку слышала голоса у нас за стенкой. И попутно отметила, что дверь в чулан слегка приоткрыта и ключ торчит. Понимаете теперь, почему я сказал «дьявол»? Прозвучали фантазии на «детскую» тему, но Нина держала руку в сумочке… и в какое-то мгновенье…

– Ну?

– Она достала пистолет.

* * *

Полуденный свет осени скупо освещал портрет над диваном, бесчисленные переплеты, взволнованные лица, перед которыми в тягостном полусумраке восстанавливалась кульминация убийства.

– Она достала из сумочки пистолет, – говорил Саня, – веночек упал на пол. Наверное, по-прежнему она была поглощена мыслями о сыне.

– «Она пришла умереть», – напомнила тетка. – Наш дурак сказал.

– Да, надломилась, инстинкт жизни ослабел… и машинально она допустила непоправимую оплошность: на секунду положила наган на стол и протянула руку за веночком. Этим воспользовалась убийца.

– А почему Любаша ее не застрелила? – спросила Настя шепотом.

– Не рискнула, ни разу не держала в руках оружие. Накинула на шею шнур и сдавила.

– Но ведь какая сила нужна! – поразилась Юля; все говорили вполголоса, будто боясь потревожить души-тени. Тетка (сосредоточенная – и куда только делась ее глухота!) вставила жестко:

– Когда речь идет о собственной шкуре, откуда что берется.

Да, ночной вой организатора – над собственной шкурой, несомненно.

– Тут появился я, – заговорил Саня чуть свободнее, словно миновал какой-то рубеж. – И увидел руки-крылья за креслом… Какая жуткая насмешка! – вдруг рассмеялся. – Любовь ассоциировалась для меня с прекрасными стихами: «крылья узнаю твои, этот священный узор»… О, Господи! «Дивного свиданья» не будет. Я увидел лицо, которое запомнил, конечно, на всю жизнь, и смог сопоставить… там, на кладбище. Догадался, кто убийца, но это потом, а тогда… Ладно. Коротко. Люба увидела меня, услышала мои звонки и стук в дверь. Я исчез. Очевидно, побежал за помощью. Что делать?

– То-то и оно-то, – сказала тетя Май со жгучим недоумением. – Лететь бы отсюда надо сломя голову, а она время тратит – покойницу тащит в чулан.

– Нельзя просто выйти из дому, она понимала, ведь я поблизости. При всей одержимости чувств у Любы рациональный рассудок ученого. Чулан – «царство Анатоля» – не заперт, торчит ключ. Проверила: никого – но философ где-то тут, она однажды наблюдала его махинации с самогоном. Человека, в какой-то степени невменяемого, легко подставить под удар, ведь он-то знал Печерскую. Однако невозможно совершить убийство (без перчаток), не оставив никаких следов. В чулане их сколько угодно. А она сможет выйти из дома свободно и открыто: да, сходила за лаком, да, занималась прической. Нет мотива – муж, трясущийся за собственную шкуру, его скроет. Разумеется, в отпущенные ей мгновенья она не рассуждала так логично. У нее-то сработал инстинкт жизни. Сработал верно: так все и получилось. Забрала из сумки ключи мужа (чтоб никаких связей, никаких подозрений). Сумку протерла, ключи потом выбросила. А главное – она взяла пистолет. Вот уж действительно: «взявши меч…»

– Зачем пистолет? – воскликнула Настя.

– Зачем убийце пистолет? На всякий случай, предстоит борьба за жизнь – это понятно. По дороге она видела вас, тетя Май, и Настю на бульваре, но вы обе были слишком заняты своим. И туман.

– А когда она заметила «мужчину в тумане»? – уточнила Настя. – В свой первый выход или…

– «Мужчины в тумане» не существовало.

Допрос.

– Во сколько Донцова прибыла в «Прагу»?

– Без чего-то пять.

– Какова была ваша реакция?

– Посуду не бил, даже не напился.

– Ну а все же?

– Естественно, я был потрясен, но ничем себя не выдал.

– И что вы предприняли?

Ничего особенного. Отлучился позвонить на Сретенку: никто не отвечает. А когда мы вернулись домой, все было обычно, спокойно. Стало быть, план сорвался, я решил. Утром в субботу, так и не дозвонившись…

– Вы звонили из дома?

– Из телефонной будки на углу. Ну, поехал на Сретенку: ее не было, ее нигде не было. Воскресенье, понедельник… во вторник за мною увязался наследник – и от него я узнал наконец, что случилось.

– От него, а не от жены. Очевидно, вы продолжали лелеять прежний замысел. Но с другим исполнителем, так?

– Ничего я не лелеял. Ненависть перегорела: в сущности, она ведь действовала в порядке самозащиты, не так ли?

– Ни один суд не инкриминировал бы действия Донцовой как самозащиту – и вы это прекрасно понимаете. Что мешало ей просто стащить пистолет со стола и убежать? Ну не с мужчиной же она имела дело! У вас вырвалось словечко: дьявол.

– Тем не менее, я сумел понять ее состояние и простить.

– Кто вы такой, чтобы прощать? Да вы и не простили. Чисто психологически: она задушила любимую вами женщину… Или Печерская была вам безразлична?

– Нину я любил. Кажется, впервые в жизни чувствовал такую нежность и жалость. Как к ребенку. Я и сам будто становился…

– Ребеночком, да? Жалость не помешала вам использовать ее как убийцу.

– Она сама горела. Сама! Впрочем, признаю: это была ошибка.

– Вы страшный человек, Владимир Николаевич. И жену нашли себе под пару. Хищники. Я вот думаю: неужели такие «сверхчеловеки» идут на смену коммунистической формации?

– Хищник, сверхчеловек! Я гуманист, гражданин следователь, и ни при каких условиях не смогу поднять руку на человека.

– Надеюсь доказать обратное: зачем вы пришли к Колесову тайком ночью, а? Ваш язвительный цинизм меня не обманывает. Но вернемся назад. После случившегося вы, конечно, не могли жить с женой.

– Эта проблема уже не стояла: она, видите ли, встретила любовь.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Вы не поверите… я тоже сначала не поверил, но факт. Больше всего она тряслась, как бы не узнал наследник. И я видел их лица. Вы б послушали, как он декламировал – с неприкрытым пылом: «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Дьявольская ирония! Не Серафима он узнал, а убийцу.

– И жертву одновременно. Вашу жертву. Когда вы нашли у Донцовой пистолет?

– С чего вы взяли? Не находил и не использовал.

* * *

Саня смотрел в окно (яблони в низком «слезном» небе, ворона, крыша сарая), а видел утро Покрова и женщину в черных мехах на белейшем чистейшем снегу.

– После прибытия из «Праги» Люба видела меня (опаснейшего свидетеля) и тетю Май в чулане. И – все спокойно. Загадка сверхъестественная. Анатоль? Утром она поспешила в сад – и вот тут-то заметила странный предмет под снегом. Тайна золушкиной туфельки разрешилась для меня слишком поздно, когда на кладбище я сопоставил лица. А тогда… самое простое объяснение не пришло в голову.

– Голова твоя, Сань, была заморочена, – проворчала тетка.

– Заморочена, – повторил он покорно, и опять заныло сердце, тупо, безнадежно. – Она увидела меня на веранде раньше, чем я ее. И сунула туфельку в шубку за пазуху. Прошла со мной в кабинет. Дело в том, что ей некуда было деть находку-улику, Владимир еще не уехал на Сретенку… А тут свидетель разливается соловьем… ну, она меня использовала… до конца, так мне и надо. Мы разговаривали, я услышал шаги, выглянул в коридор, вышел, раскланялся с Анатолем. И покуда раздумывал о его роли в этой истории, она спрятала туфельку за книги над диваном, на котором сидела… помню вышитый носовой платок, вертела в руках, успела протереть туфлю и переплет.

– Так это она пыталась проникнуть в кабинет, когда мы на веранде сидели? – спросила Настя.

– Она.

– Ну, нашли бы туфлю – а ей-то что? Ее никто не подозревал.

– Она не могла быть в этом уверена, слишком много народу толклось тут в окрестностях, кто-то мог увидеть… и увидел – Генрих. Да и я, как бы ни был заморочен, а все же продвигался к разгадке исчезновения мертвой, мог сообразить (но не сообразил), кто бывал в кабинете, кто имел возможность… Ведь она была полностью в курсе моих поисков… и как, должно быть, ненавидела меня за эту суетню.

– Ей бы лететь отсюда за кудыкины горы, – процедила тетка. – Превратить мой дом в место преступления!

– Она пыталась. Хотя была одержима мужем – с юности, с первого взгляда. И все же договорилась скрыться со мной.

– Куда?

– В мое общежитие.

– Недалеко. Может, она и вправду с тобой надумала…

– Я ей был нужен как информатор, – прервал Саня сухо неуместные предположения.

Девочки с любопытством переглянулись, очевидно, чувствуя некую «завязку романа»; однако деликатно промолчали. Саня продолжал с нервной досадой:

– Все это уже не имеет значения. Я рассказал ей о встречах с Генрихом и Викой. Тут и возник «мужчина в тумане» – по аналогии: свидание Печерской с бывшим мужем в саду прошлой осенью. Я ощутил в этом образе какую-то подспудную фальшь. И все же Принц существует – и сидит сейчас в КПЗ.

– Сань, – поинтересовалась Юля, – а как он натравил на неё Анатоля?

– Говорю же: он блестящий организатор.

Допрос.

– Итак, в своей «исповеди» Донцова призналась, что унесла пистолет с места происшествия.

– Да. В сумочке.

– Свидетели, бывшие с вами в ресторане, отметили такой нервозный эпизод. Уже вставая из-за стола, вы взяли сумку жены, как вдруг она резко ее у вас вырвала.

– Действительно. Я просто по привычке… галантный муж. Ну, слегка удивился, однако не придал значения.

– Потом придали. Вы наверняка отметили, что маленькая сумочка оказалась неожиданно тяжелой. Вот как я мыслю. В ночь на восемнадцатое, когда Донцова была в кабинете у Колесова, вы решили обыскать вещи жены в надежде найти пистолет (вы-то знали ее натуру!). И вы его нашли.

– Бездоказательные фантазии, гражданин следователь.

– На следующий день Колесов отметил, что одежда ее была разбросана по всей комнате. Да и чем еще была вызвана откровенность жены с вами? С человеком, подготовившим ее смерть. Вы предъявили ей наган, она вынуждена была во всем признаться.

– Ничего подобного. Новая жизнь, видите ли, новая любовь. Я выразил удовлетворение, что она увезет назойливого наследника. И мы покаялись друг перед другом.

– Допустим. Вы спросили у нее, где пистолет?

– Она сказала, что выбросила его вместе с ключами в урну возле метро «ВДНХ».

– Где его и нашел Желябов, так?

– Значит, она мне соврала.

– Соврала и в тот же день была застрелена.

– Я тут ни при чем. Я был на работе и не знаю, что произошло между нею и Анатолем.

– Догадывались. Ведь вы вызвали ее в сад.

– В ресторан. Я звонил при свидетелях.

– Разберемся с вашими свидетелями.

* * *

Опять пролетела ворона, раздраженно каркнув. Народная примета – к покойнику (вспомнил). Покой. Нам только снится. Приемный покой во дворце Склифосовского.

– Семнадцатого во вторник Владимир видит Анатоля в состоянии стресса, – говорил Саня, – слышит его вопли – и возникает идея дерзкая, почти фантастическая. Он отговаривает нас звонить в «скорую» – утро вечера мудренее – просит, почти приказывает женщинам не выходить в сад. То есть расчищает поле деятельности. Наконец, из моего разговора по телефону с профессором узнает, что вечером восемнадцатого я буду на кафедре. Найдя в вещах Любы пистолет, он подбрасывает его Анатолю и приказывает: «Иди и убей!»

– Да, фантастика, – протянула тетка. – Рискованно.

– Не рискнешь – не выиграешь. Понимаете? Убийца начнет новую жизнь, новую любовь. Сама мысль об этом для него невыносима, им вдвоем тесно на земле – так он чувствует, так и действует.

– Как же он их свел: нашего идиота и жену?

– По телефону он приказал ей до своего приезда сторожить Анатоля, вероятного свидетеля, даже участника (который избавил их от трупа), вслушиваться в его выкрики и так далее.

– И она послушалась? Не побоялась?

– Анатоля она не боялась, она не знала, что у него пистолет.

– А если бы сумела отобрать? Ведь пьянь…

– Ну, придумал бы что-нибудь другое. Его девиз: победит сильнейший.

– Стало быть, он признался?

– Признался. И у организатора наконец сдали нервы. Допрос.

– Я утверждаю, что вы организатор и вдохновитель убийств в доме номер пять по улице Жасминовой.

– Столь леденящее душу утверждение требует доказательств.

– Докажем. Как показали студентки, вы разговаривали с женой в шесть часов.

– Да.

– В присутствии заказчиков?

– Да.

– А если я пошлю запрос на Урал и уточню время вашего звонка? У меня есть надежда, что заказчики вспомнят, хотя бы приблизительно, во сколько вы звонили.

– Пока живу – надеюсь, знаете.

– Надейтесь. По свидетельству ваших подчиненных, важные переговоры – своего рода священнодействие, когда никто не смеет вам мешать. Я предположил, а ваш компаньон подтвердил, что вы имеете обыкновение отключать на это время телефон. Телефон был отключен? Будем говорить правду, или посылать запрос?

– Я устал!

– Наконец-то. Советую признаться.

– Да, я звонил Любе около пяти при заказчиках и звал в ресторан. Потом телефон отключил, правда. И где-то в шесть, отлучившись на минуту, позвонил из нашей бухгалтерии.

– Которая была уже пуста?

– Пуста. Я приказал ей следить за Анатолем.

– Вы были так уверены, что он ее застрелит?

– Совсем не уверен, но… шанс был. Я дал им обоим равные шансы: у него пистолет, но он в бреду; она безоружна, но дьявольски увертлива. Мой девиз: побеждает сильнейший.

– И вы чуть не победили.

– Победил наследник. Он сильнейший.

– По вашей жестокой логике, вам следовало им и заняться. Он был наиболее опасен.

– Логика тут бессильна, тут страсть.

* * *

Три женщины глядели на него с нетерпением, любопытством и сочувствием, а с небес сочилась, сгущаясь, какая-то мгла – как еще далеко до снега?

– Все получилось как по писаному, – говорил Саня.

– Если б не влез ты, – вставила тетка.

– Пожалуй. На поминках я заявил (интуитивно, без доказательств): Анатоль – орудие в чьих-то сильных и жестоких руках. И занялся поисками Принца. И в результате так близко подошел к разгадке, что по-настоящему встревожил организатора. Помните чайный вечер у вас в комнате, тетя Май? Два самых опасных момента: Сретенка (где я его выследил… да еще собираюсь уточнить у следователя адрес «Харона»); лицо в зеркале, которое видел Генрих. Черный мех у шеи, губы в ярко-красной помаде. Я вспомнил… там, на кладбище.

Вспомнился одинокий предвечерний луч, который вспыхнул на лице его любимой. Узкие, капризно изогнутые губы – и лицо мертвой в окне.

– На лице умирающей не было ни следа косметики. Владимир подтвердил: после смерти сына она надела глубокий траур и перестала краситься. Я наконец сообразил, что речь идет о разных женщинах, которые сошлись вдруг в непримиримом поединке, истребившем их обеих. Они обе погибли не случайно. «Мне отмщенье и Аз воздам». Человек не имеет права брать на себя функции Судии Высшего.

– Они… чудовища, – прошептала Настя.

– Чудовища, – повторила Юля как эхо.

А тетка проворчала:

– Все грехом повязаны… воли себе давать нельзя.

– Возможно, они бы и не дали себе воли, инстинкты древние как мир не пробудились бы, кабы на их пути не встретился организатор, Прекрасный Принц. Тогда за столом он понял, что мне осталось сделать один шаг, и организовал свое исчезновение, заинтриговав меня разгадкой тайны и т. д. Ему нужно было выиграть три дня.

– Почему именно три? – поинтересовалась Юля. – Как ты догадался?

– О сроках, я разумеется, не догадался, просто решил проверить – наудачу: а вдруг он еще здесь, а не там? У него не было выхода: нетрудно отыскать квартиру на Сретенке и продавца пистолета. Что делать? «Убрать» меня – новое следствие, на которое будут брошены, конечно, лучшие профессиональные силы. Значит – исчезнуть. Куда? Существует всесоюзный розыск. И я вспомнил незначительные мелочи: музей Арефьева – мемориал в Байрейте, испанская принцесса – оловянный солдатик. Оба компаньона ездили в Германию. Когда? Этой весной – по свидетельству младшего. Заграничный паспорт действует пять лет, и у владельца фирмы, несомненно, есть валюта. Вопрос в том, на какое число он сумел приобрести билет. Я поехал в Шереметьево, где протолкался часа три в надежде, что он заметит меня и сделает выводы. Слабая надежда – но он заметил. Оказывается, до отлета еще оставались сутки, и если я подниму на ноги органы… Он пошел ва-банк и явился сюда вслед за мною, чтобы, по его словам, договориться.

– «Договориться», – процедила тетка. – Чтоб заткнуть тебе рот навсегда.

Если и так – не удалось. Остальное вы знаете.

Остальное: ночной сад, черная тень меж яблонями, яростный шепот, внезапно вспыхнувший в кабинете свет, женщины на веранде – предупрежденные бесценные свидетельницы – спускаются по ступенькам и безмолвно окружают сыщика и убийцу.

Допрос.

– Ну сознайтесь… не для протокола. В ночь на третье ноября вы явились на Жасминовую с какой целью?

– Договориться с наследником.

– То есть, по вашей практике, предложить взятку? Думаю, намерения у вас были иные.

– О, не надо на меня вешать третий заговор, более чем достаточно двух. Повторяю: по натуре я организатор, а не исполнитель. И физически не могу лишить человека жизни.

– Вы могли лишить жизни Желябова.

– Только руками правосудия, а не своими собственными. А жизнь свою он погубил сам, не так ли? Понятно, гражданин следователь, что у вас руки чешутся отправить меня в преисподнюю. Однако – руки коротки: я не убивал. Суд учтет состояние аффекта после смерти сына и любимой женщины.

– С какой целью вы явились на Жасминовую?