Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Лукашка – настоящий художник. Замечательная фотография, нет, картина: «пир во время чумы» на сумеречной, в тенях от навеса веранде, открытой в шелестящий, пронизанный светом, покоем и жизнью сад.

Далее – целая стопка индивидуальных портретов. Те же неестественные праздничные улыбки, сквозь которые Лукашка сумел чуть-чуть проявить истинные лики. Нет Макса и Нины… ну да, они ушли за гитарой. Загорайский стоит, слегка наклонившись над стулом жены со стаканчиком в руке, значит, он по требованию фотографа подошел к их краю стола. Членкор на ступеньках с трубкой. И последний снимок – групповой, перед цыганскими романсами: все, кроме нее, тянутся к Максу со стаканчиками; он приподнял свой с ядом и вопросительно глядит на нее – она отвечает молча; все в движении, в смятении, которое вскоре перейдет в ужас мертвого тела подле письменного стола.

– Дарья, – сказал Лукашка нетерпеливо, – ну так как же насчет «Аполлончиков»?

– Бери.

– Где?

– Тебе лучше знать.

– Лучше… – проворчал Лукашка, встал и шагнул к двери. – Один раз уже напоролся… – Исчез в прихожей, и не успел никто слова вымолвить, как его вынесло обратно.

– Ну, знаешь! Ну, ты даешь!.. Или ты вправду…

– Да что такое? – воскликнул кто-то.

– Там на столе коробка эта самая с ядом стоит!

– С ядом? – переспросил Старый мальчик и вскочил. – Тебе следователь отдал мышьяк? Быть не может!

– Нет, пустую коробку. Она находится сейчас в Москве в кухонном шкафу.

– А… эта откуда?

– Не знаю, – Дарья Федоровна оглядела притихшие лица. – Кто-то из вас принес сюда и поставил.

В грозном, чреватом взрывом молчании членкор произнес сакраментальную фразу:

– Так посылали яд античным аристократам духа для самоубийства.

– Или я сошел с ума, или все тут… – начал его брат, а Старый мальчик поспешно двинулся ко входу в дом.

– Не пускать! – крикнула Загорайская. – Не подпускать его к яду!

– Я хочу только убедиться, действительно ли это мышьяк.

– Вам не хватило прошлого отравления, чтоб убедиться?

– Прошлого отравления, повторил Старый мальчик, на глазах присутствующих преображаясь в мужчину: схлынул розовый румянец детства и лицо затвердело. Вы на что намекаете?

– Это вы достали для него яд! Именно вы!

– Для крыс.

– Да замолчите вы оба! – оборвал Загорайский перебранку и вскочил. – Идиоты! Если среди нас опасный маньяк, мы, очевидно, все уже отравлены! Все, кроме одного!

Кто-то ахнул в наступившей мертвой паузе, старший Волков пробормотал:

– Что вы так на меня смотрите?

– Вы все еще за рулем? гремел Загорайский. – В прошлом году за рулем, в этом году… А графинчик – вот он, на столе. И кому какие дозы вы отливаете… всем кроме себя!

Старший Волков потерял дар речи, гости с ужасом уставились на свои стаканчики. Членкор раскурил трубочку и заговорил:

– Пока мы еще не умерли, давайте хладнокровно рассмотрим ситуацию. Все сели, ну? Дарья Федоровна предъявила нам обвинение в убийстве своего мужа. Пусть она объяснит, на чем основаны ее подозрения.

Она молчала, стараясь связать воедино мысли свои и ощущения. Флягин спросил отрывисто:

– Даш, если, умирая, он открыл тебе тайну, почему ты спохватилась только год спустя?

– Потому, – взвизгнула Ниночка, – что она собрала нас всех, чтобы отравить меня!

Лукашка хохотнул нервно, Старый мальчик спросил:

– Какую тайну, Володь? Ведь Макс умер молча.

– Он умер не молча, – ответил Флягин, и все вздрогнули. – Был разговор.

– С тобой?

– С женой.

– О чем?

– Не подслушал.

– Даша не стала бы скрывать.

– Однако скрыла.

– Не выдумывай.

– Трагедия моей жизни заключается в том, – заметил драматург, – что я не способен ничего выдумать. Даша, я уважал твою волю: умолчать о последних словах мужа. Но теперь, обвиняя нас в убийстве, ты должна объясниться. Я слышал ваши голоса, когда отходил от окна.

10

Актриса пела о цыганской любви, остро пахло свежескошенной травой из сада, Старый мальчик прошептал:

– Ты сама не своя! Что ты собираешься делать?

– Я уже сделала.

– Даша, можешь располагать мною как угодно, что бы ни случилось, ты знаешь.

Она поглядела на него долгим взором и усмехнулась.

– Может быть, ты и пригодишься.

Вокруг закричали «браво», Флягин поплелся за розами, Макс исчез в дверном проеме. Нарастала странная тревога, вытесняя постепенно другие, более жгучие и жестокие чувства. Тревога заставила ее подняться, пройти по веранде, окунуться во мрак прихожей, бесцельно заглянуть в столовую, спальню и наконец отворить дверь кабинета.

Макс стоял у раскрытого настежь окна, обернулся на звук шагов и сказал, задыхаясь:

– Ты все-таки пришла!

– Что с тобой? – закричала она.

– Ничего. Я счастлив.

– Счастлив? Ты еще свое получишь.

– Я на все согласен, только не уходи… Черт, голова так кружится и тошнит! А я хотел… Даша, ты ведь ничего не знаешь.

– Я все знаю.

– Разве? – удивился он, потер рукой лоб и пошел от окна навстречу. – Только не уходи… – Вдруг он согнулся напополам, и его вырвало. – Господи! – Лицо страшно исказилось, он начал медленно сползать на пол, цепляясь за стол и забормотав в бессвязном бреду: – Ты не знаешь, не уходи… предательства нет, эти драгоценности… – вдруг задохнулся, судорога прошла по телу… раз, другой третий… Он затих.

– Да, мы разговаривали в кабинете, – подтвердила Дарья Федоровна и холодно отчеканила странные реплики предсмертного диалога.

– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – беспомощно вопросил старший Волков.

– Перед нами разыгрывается спектакль, – произнесла Загорайская. – Только я не знаю, с какой целью. Весь год я была уверена, что Максим Максимович покончил с собой, но если он действительно убит… нетрудно догадаться, кто это сделал.

– Ну, ну? – выдохнул Лукашка.

– Его жена.

– Мариша, тебе голову напекло или ты…

– Ничего мне не напекло. Когда актриса тут распевала, Дарья Федоровна сама призналась своему так называемому другу, что она «уже сделала», а тот ответил, что она может им располагать как угодно, что бы ни случилось. Я это слышала своими ушами. Убийцы! – глухо вскрикнула Загорайская, на миг обнажилась неукротимая натура ученой дамы.

– Вы за всеми своими сотрудниками следите или только за Мещерскими? – поинтересовался Старый мальчик.

– Только за нами, – объяснила Дарья Федоровна. – Марина Павловна так же любила Макса, как ее муж ненавидел его. И, заводя разговор о Пицунде, все рассчитала точно.

– Интересно! – протянул ученый секретарь, угнетенный безупречностью жены. – Интересно! – воскликнул он в предчувствии перспектив. – Очень интересно!

– Ничего интересного, – отозвалась Дарья Федоровна, загоняя Загорайских обратно в семейную камеру. – Чувство сильное, безответное, скорее материнское.

– Материнское? – недоверчиво уточнил старший Волков, но Загорайский, очнувшись от мечтательных перспектив, рявкнул:

– Так что же она рассчитала?

– Что после ее намеков я с Максом жить не стану. Он собирался якобы в Крым, и, конечно, я сразу догадалась зачем – точнее, с кем – он отбывает в Пицунду. И Марина Павловна знала, что я догадаюсь.

– Какая коварная женщина… – начала актриса печально, и Загорайская уже открыла рот, чтоб достойно ответить, но членкор заговорил властно:

– Все мелкие счеты – потом! Сейчас о главном. Дарья Федоровна, ваш муж тоже знал, что вы догадались?

– Конечно. Мы поняли друг друга, как всегда понимали – с первого взгляда. Он хотел, видимо, объясниться… или оправдаться. Словом, он предложил мне заняться чаем, чтобы поговорить наедине. Я отказалась. Все было кончено.

– Вы, Дарья Федоровна, опасная женщина. Вы не умеете прощать.

– Не умею.

– Значит, он покончил с собой из-за жены, а не из-за любовницы, – протянул старший Волков с недоумением. – Так получается, Дашенька?

– Не получается.

– Но предсмертная записка…

– Да почему «предсмертная»! Да, мы так решили, я целый год считала, что он запутался во всей этой пошлости и в порыве отвращения… к себе, вообще к жизни, все проклял и умер, тем более что его мать умерла так же. А между тем в записке речь идет не о смерти, а о прощании.

– Смерть и есть прощание, – заметил драматург.

– Володя, у меня осталось такое же ощущение от последнего разговора с ним, как и у тебя: мы говорили о разном, он об одном, я о другом. То же и с Ниной по телефону.

– И вы на основании каких-то ощущений… – начал Загорайский, но Старый мальчик выпалил, словно выстрелил:

– Коробка с ядом в кабинете! (Загорайский осекся). Макс прислал с того света?

Все вновь со страхом уставились на серебряные стаканчики с двуглавыми орлами. Незабвенный тринадцатый год – и крысиная возня на чердаке. А ведь кто-то из них знает. Вот в чем ужас: кто-то знает все. Раздался слабый, но четкий, «профессорский» голос членкора:

– Прежде чем идти дальше, позвольте мне, как человеку со стороны, восстановить более или менее известный ход событий. Итак, гости собрались на дачу…

– Гости съезжались на дачу, – неожиданно для самой себя произнесла Дарья Федоровна вслух загадочную фразу.

– Простите?

– Кажется, у Пушкина, Лев Михайлович, есть рассказ или повесть с таким названием?

– К сожалению, только начало повести. Таким образом, мы съехались на дачу. Марина Павловна заводит речь о Пицунде, и кое-кто из присутствующих понимает истинное значение ее намеков.

– Я лично ничего такого не понял, – процедил Загорайский, на что старший Волков заметил назидательно:

– Муж всегда понимает последним, Виктор Андреевич. Такова логика любви.

Актриса с ученой дамой отозвались немедленно и разом:

– Любовь не поддается логике.

– Уж в этом вы спец.

– Да помолчите вы все! – воскликнула Дарья Федоровна. – Лев Михайлович, я прошу вас продолжать. Наверное, вы единственный из нас способны рассуждать бесстрастно.

– Попробую. Я говорил следователю, что в смерти Максима Максимовича кроется страшная тайна, что кто-то довел его до самоубийства. Сейчас дело принимает иной, даже более трагический оборот. Давайте разбираться. Итак, кто догадался о Пицунде?

– Например, я, – сказал Старый мальчик. – Марина Павловна постаралась.

– Кто еще? Лукаша?

– Ни-ни. Я в любовных шашнях ничего не смыслю, а на курортах только деньги зарабатываю.

– Значит, мы с братом, Лукаша и Загорайский глядим и не видим, слушаем и не слышим, какие события разворачиваются перед нами. Муж разоблачен, жена дает понять ему, что между ними все кончено; то же самое, по ее словам, делает и любовница. Он уходит в кабинет, где пишет отчаянную записку и имеет два интересных разговора, с соперником и женой. Пошлая, извините, мелодрама неожиданно кончается смертью. Через год жена заявляет (и, видимо, имеет на это право), что среди нас находится убийца Мещерского. Я пока выдвигаю грубую схему, не касаясь множества деталей, по-видимому, очень важных. Исходя из этой схемы, можно следовать двумя путями. Первый: искать лицо, заинтересованное (или виновное) в гибели хозяина по мотиву преступления, если таковое имело место. Путь психологический. Второй, так сказать, технический: восстановить картину происшествия и тем самым выяснить, кто имел возможность украсть мышьяк и подсыпать его в стакан покойного. Мы все, в том числе и жена, уверовали в самоубийство, как вдруг она находит в кабинете Максима Максимовича коробочку с ядом, так, Дарья Федоровна?

– Вчера впервые после того дня рождения я приехала в Опалиху для встречи с покупателями дачи. В кабинете на письменном столе, точно на том месте, что и год назад, я обнаружила коробку с белым порошком. В пишущую машинку вставлен лист бумаги с отпечатанным текстом: «Насчет драгоценностей можем договориться, тем более что их не хватает. Иначе – берегись!»

– Очень любопытно, – пробормотал Флягин.

– Очень, – подтвердил членкор. – Что вы по этому поводу можете сказать, Дарья Федоровна?

– Ничего. Никаких драгоценностей у меня никогда не было. Насколько мне известно, у Макса тоже.

– Тут фигурировали какие-то серьги…

– Да вот они, на мне! – закричала Ниночка. – Бирюза в серебре… вот, глядите!

– Я подарил Даше серьги, – решительно вмешался Старый мальчик, – в виде очень тонких золотых колец. Они целы?

– Так и лежат в спальне на комоде. Это все не то. «Насчет драгоценностей можем договориться, тем более что их не хватает». Можем договориться, потому что не хватает? Что значит «не хватает»? Бессмыслица. Я не понимаю текст. А ведь кто-то из нас понимает.

Идиотская шутка, – пробормотал старший Волков. – Розыгрыш.

– Так ведь нет же! Не розыгрыш. Макс дважды перед смертью употребил это слово: в разговоре со мной и с Володей. Драгоценности! Что вы об этом думаете, Лев Михайлович?

– Дело представляется все более фантастическим. Дарья Федоровна, ваш муж в тот день употребил это слово трижды. Да, да, и в разговоре со мной, когда мы мыли яблоки на кухне. Но тогда я не придал этому значения. Мы рассуждали о прелести жизни в деревне, он пожаловался, что ремонт будет стоить кучу денег, вдруг спросил: «Вы не интересуетесь драгоценностями?» Я ответил отрицательно, он сказал вскользь, что они с каждым годом растут в цене, и заговорил о садовом участке. Что все это значит? Допустим недопустимое: Максим Максимович был связан с какой-то бандой, спекулирующей драгоценностями. Он умирает, однако за ним остается должок, о чем предупреждают вдову, думая, что она в курсе. Но… коробочка с ядом. Вполне прозрачный намек на прошлый день рождения. Или кто-то из членов банды сидит тут, среди нас? Абсурд!

– Да уж! – возмутился ученый секретарь. – Значит, для ремонта дачи Максим Максимович хотел продать какие-то драгоценности?

– Ничего подобного у нас не было!

– Дарья, не скажи, – возразил Лукашка. – Покойник правда был везунчик, земля ему пухом. Несколько книг у него – настоящие драгоценности, поверь, в этом я кое-что понимаю.

– Наследство, – неожиданно высказался Старый мальчик. – Получил драгоценности от бабушки вместе с дачей.

– Это мысль! – воскликнул членкор. – Ведь не исключено, Дашенька?

– Не знаю. При мне она ни о чем таком не упоминала. Она жила на крошечную пенсию и почти до конца работала уборщицей на станции.

– Да ведь она могла продать хотя бы часы с пастушками! – закричал Флягин. – Видимо, старческий маразм.

– Да нет, не сказала бы. Правда, она иногда заговаривалась, но ведь ей было уже под девяносто и перенести гибель сына, исчезновение внука… а мать Макса отравилась.

– Мышьяком? – вскричала актриса.

– Не знаю. Бабушка, выйдя тогда через год из больницы, не смогла оставаться в Москве и приехала в Опалиху. Здесь, в этом самом кабинете, она и нашла труп невестки.

– О Господи! – ахнул кто-то.

– И все равно она сохранила ясность ума и память, как это ни удивительно. Мне кажется, потеряв всех, она тем более дорожила этим старым хламом и надеялась сохранить его для внука. Все тридцать лет надеялась. Но драгоценности… откуда? Не верю. Ведь не из князей же Мещерских они в самом деле! Средняя интеллигентная семья. И потом: зачем бы Максу это скрывать от меня?

– Он еще и не то от вас скрыл, Дашенька, – вставил старший Волков. – В его жизни готовился какой-то переворот. Помните? Тайна откроется в понедельник.

– Кто-то узнал про эту тайну и убил его, – прошептала она.

11

В наступившей паузе запела сизая птица в розовых кустах, не заглушив, однако, крысиную возню; их игры то затихали, то возобновлялись, образуя постоянный тревожный фон. Странный контраст сияющего, такого живого сада и «пира во время чумы».

– Тайна понедельника, – сказал членкор, взявший на себя по просьбе хозяйки бремя следователя. – Поговорим в связи с этим о мотивах преступления, то есть пройдем первый путь.

Как известно, в понедельник решалась судьба одного служебного кресла. Об этой тайне знали супруги Загорайские. Вот вам первый мотив. Его психологические корни: зависть. Не перебивайте меня, Виктор Андреевич, уповайте, что будут затронуты все. Если не ошибаюсь, Марина Павловна, вы посулили Мещерскому отпуск с понедельника, то есть намеревались устранить конкурента мужа с поля брани.

Второй мотив: любовь, ревность. Именно с понедельника Максим Максимович, по его словам, собирался «начать новую жизнь», раскрыть тайну или, попросту говоря, сменить семью. Тут замешано много участников: жена покойного, его любовница, его начальница, товарищ драматург и друг жены, принесший яд. Выражаясь романтически, клубок страстей, который, возможно, был разрублен одним смертельным ударом.

Не могу обойти и еще один мотивчик: патологической страсти к обладанию. Да, да, Лукаша, патология. Закоренелый холостяк готов войти в семейную клетку ради, например, «Аполлонов», украсть и, кто знает, может быть, убить.

И последние соучастники – мы с братом. С мотивами я затрудняюсь. Но при уме изощренном и тонком…

«Соучастники! – словно прозвенело в голове неожиданно остро и уместно. – Мы все соучастники. «Гости съезжались на дачу» – зачем он написал это… предупреждение? Да, я схожу с ума. Братья-то уж совсем ни при чем, мы их и не ждали…» Она прислушалась к словам членкора:

– …Каковой я считаю вас, Дарья Федоровна. Прошу!

– О чем?

– Найти мотив для нас с Евгением.

– Пожалуйста, – она приняла вызов. – Например, когда вы мыли яблоки, то узнали от Макса о драгоценностях гораздо больше, чем сказали сегодня нам. Вы сообщаете об этом Евгению Михайловичу, тот, под предлогом ремонта осматривая дом, похищает часть потаенного и подсыпает яд хозяину. Психологические корни: алчность. Довольны?

– Превосходно!

– Ладно, это не игра. Если вы с братом не спекулянты драгоценностями, вас можно исключить из числа подозреваемых: тайна понедельника возникла, когда Макс и не подозревал о вашем существовании.

– Хоть Лев Михайлович и обозвал меня патологическим типом, – заявил Лукашка, – и холостяком (Дарья, на заре туманной юности я ведь был женат, продержался почти год, подумай!), так вот, член-корреспондент не спекулянт. Ручаюсь. Строительный босс также. О Максе они ничего не знали и не слыхали до самого дня рождения, равно как и он о них. Я просто пообещал ему пошукать насчет ремонта среди своих клиентов.

– Цицероновская речь, – членкор усмехнулся. – Что ж, нас пока опустим, а если надо – вот мы, перед вами, всплывем. Значит, круг сужается до семи человек: Дарья Федоровна и зубной врач, супруги Загорайские, актриса с драматургом и Лукаша.

– Даша разыскивает убийцу своего мужа, – вмешался Старый мальчик. – Зачем вы ее включаете в этот круг?

– А вот зачем, – слабый профессорский голос незаметно затвердел. – Ревность – чувство сильное и зачастую неуправляемое, согласны? Например, она стремится выведать, кто из нас проник на дачу с ядом и отпечатал записку, то есть кто-то догадался и шантажирует ее, требуя своей части за молчание. Как там: «Насчет драгоценностей можем договориться, тем более что их не хватает. Иначе – берегись!» Я правильно запомнил? Натура смелая и страстная, она не затаивается, а идет напролом. Нравится вам такой вариант?

– Нет.

Мне тоже. И все-таки мы проверим всех. Итак, коснувшись мотивов, двинемся дальше и постараемся восстановить наиболее полную картину. Дарья Федоровна отдыхает в Крыму, Максим Максимович занимается докторской, да, Марина Павловна?

– Именно здесь, – зловеще подчеркнула Загорайская. Я смотрела сквозь пальцы (время отпускное, дачное), но он… все забросил, каждый день рвался сюда, в этот проклятый дом.

– Понятно. Ученый горел творческим огнем или… и даже вероятнее всего – другим. Ниночка, вы часто бывали здесь?

– Ах нет, что вы!

– Ваши серьги…

– Один раз, всего только раз.

– Профессиональная память дает сбой! – фыркнула Загорайская. – А Максим Максимович по телефону упомянул, что она в «последний раз» забыла серьги. Значит, был еще и первый… раз, еще раз, еще много-много раз – цыганские романсы.

– Ну да, два раза… я забыла… я так люблю природу, ну и любопытно: старинный дом. Знаете, он сказал: «Я принял на себя проклятие».

– Проклятие, – повторил членкор. – То есть измену, прелюбодеяние?

– Но, но… выбирайте выражения! – зеленые глаза актрисы блеснули русалочьей усмешечкой. – И не колыхайте классических трагедий. Все гораздо проще.

– Бывает простота хуже воровства. И Максим Максимович, судя по всему, был не такой уж простак, да и вас никакой Пицундой не запугаешь. Зачем вы явились сюда сегодня, догадываясь, что вдове все про все известно?

– Я… – актриса запнулась, но тотчас нашлась: – Попросить у Даши прощения.

– Простите, что-то непохоже. Одним словом: для меня неясны ваши отношения с покойным, и я должен сказать…

– Я боюсь! – вдруг заявила Ниночка. – Я зря приехала, я боюсь находиться в этом доме. И Макс боялся, честное слово!.. То есть не боялся… Он жутко нервничал.

– Он нервничал с «Пиковой дамы», – объяснила Загорайская. – Не все, как видите, могут жить двойной жизнью. У некоторых есть совесть.

– И вы и ваша совесть…

– Проклятие! – воскликнул драматург, и все уставились на него. – Он сказал «проклятие»… проклятый дом. Просто поразительно, что мать и сын погибли в одной комнате.

Членкор спросил:

– А Ольга Николаевна – бабушка или прабабушка, так, Дашенька?.. – сообщала какие-нибудь подробности о смерти невестки?

– Бабушка? Нет. Очевидно, не могла об этом говорить.

– Я думаю! Ладно, пошли дальше. В пятницу, за день до смерти, Максим Максимович намекает актрисе по телефону на какую-то тайну, которой он живет с весны (то есть с «Пиковой дамы»), тайну, которая вызывает в нем и страх и счастье и которая откроется в понедельник. Я правильно запомнил, Марина Павловна?

– Правильно.

– И вы решаетесь действовать по евангельскому принципу: пусть все тайное станет явным. Однако мотивы ваши отнюдь не христианские. Что лежит в их основе: опасение за кресло мужа или подавленные чувства к своему подчиненному?

Загорайская молчала горестно, муж отрубил:

– Требую оградить нас от клеветы!

– Вы пытаетесь сохранить лицо, и я вам сочувствую… если вы не убийца, конечно. Я ведь проглотил «спекулянта». Посему ставлю условие: или каждый терпит любую клевету до конца или разойдемся. Не хотите? Вы все захвачены? Я тоже. Аморалка – словцо вульгарное, но всеобъемлющее – может послужить, как вам известно, Виктор Андреевич, серьезным препятствием для перспективной карьеры. Да, любопытно было бы ознакомиться с той неоконченной характеристикой… впрочем, уверен, в высшей степени положительной. Ведь так, Марина Павловна?

– Он был настоящий талант, и я…

– Вот-вот! Я склоняюсь к тому, что вами двигало чувство любви.

– Оригинальный вывод, – заметил Флягин.

– Владимир Петрович, вы же драматург, инженер, так сказать, человеческих душ. Женщина до сих пор хранит никому не нужную казенную бумажку, в которой как могла выразила свои чувства, – это очевидно. Итак, в порыве любви Марина Павловна одним махом – изящный, но опасный ход – разводит Максима Максимовича и с женой и с любовницей. Он идет в кабинет и пишет роковую записку. Кардинальный вопрос: прощание – смерть или прощание – уход?

– Уход, – ответила Дарья Федоровна – «Я ухожу, – сказал он Володе, – прямо сейчас». Это в его духе. Я знаю его самолюбие и стремление во всем идти до конца. Он решил расстаться со мной первым.

– Нет, после того как вы с ним уже расстались.

– И он пришел в бешенство, я почувствовала. Он никогда не написал бы такую безобразную записку, он бы раскаялся, прощаясь с жизнью.

– Ведь это что получается! – воскликнул Лукашка. – Убитый подыграл убийце?

– Не уверен, – возразил Флягин. – Даш, он обозвал себя подонком и признался, что жить без тебя не может.

– Без меня? – лицо ее вспыхнуло. – Или без твоей Нины?

– Без тебя – и ты это прекрасно знаешь.

– И он знал, что предательства я не прощу.

– Он же сказал перед смертью, что предательства нет.

– В том-то дело! Оно есть. Ведь есть, Нина? Есть. Все раскрылось, врать не имело смысла, он это знал. Он говорил о другом предательстве, неужели вы не понимаете? Он вообще говорил о другом. Володь, повтори, как он упомянул про драгоценности.

– Ну, я спросил: «Вы спутались на «Пиковой даме»? Он вдруг будто очнулся и воскликнул: «Пиковая дама»! Все к черту! Нет, я должен добиться с драгоценностями».

– Добиться драгоценностей?

– Нет, «добиться с драгоценностями». Я отметил машинально, что, видимо в возбуждении, он употребил странный оборот.

– Тут все странно. Должен чего-то добиться, когда знал, что вот-вот умрет. Если уж его так волновали какие-то бриллианты, он упомянул бы о них в предсмертной записке. Нет, он не собирался умирать. Его мучило что-то другое, помимо «любовных шашней», по удачному выражению Лукаши. Лев Михайлович, вы правы: разыгрывалась пошлая мелодрама, но за ней скрывалось что-то еще. Тайна исчезла вместе с ним, через год всплыла, кто-то из нас ее знает.

– Ваши соображения звучат убедительно, – согласился членкор, – и если не отменяют совсем, то сильно колеблют версию о самоубийстве. Только хочу заметить: «шашни» и «пошлость» – слова, не определяющие, Дашенька, ваших отношений с мужем. По-моему, все гораздо серьезнее и глубже… ну, это в скобках. И каков вывод? С мотивами явный перебор: психологически Максима Максимовича могли убить все (даже мы с братом, как вы остроумно заметили). Теперь давайте пройдем второй путь: кто из нас имел, так сказать, физическую возможность подсыпать яд в стаканчик погибшего. Александр Иванович, как специалист, скажите, какая доза мышьяка требуется для отравления взрослого мужчины?

– Я не специалист. – Старого мальчика и вообще-то было трудно назвать «душою общества», а сегодня он замкнулся напрочь.

– Я всего лишь имел в виду, что вы медик. Стало быть, не знаете?

– Знаю. Минимум тридцать миллиграммов на один килограмм живого веса. Для Макса требовалось не меньше 2,15 грамма.

– Видите, как вы все славно рассчитали. А говорите – не специалист!

– Рассчитал. После убийства.

– Вы знаете, что произошло убийство?

– Я верю Даше.

– Во всем?

– Во всем.

– Вам известно, в какое время Максим Максимович был отравлен?

– Примерно с половины второго до половины третьего.

– Вы и это рассчитали?

– Это данные экспертизы.

– Но если яд обнаружен в стаканчике, можно предположить, что Максим Максимович принял его с последней порцией наливки?

– В остатке последней порции яд слабой концентрации, сильно разбавлен. Выходит, принят раньше. Володя слышал три удара – часы в кабинете. Макс умер в 15.07.

– Ладно, будем исходить из этих данных. Дарья Федоровна, во сколько мы сели за стол и появился ваш друг с мышьяком?

– В двенадцать.

– И почти сразу же коробочка была унесена Максимом Максимовичем. Надо установить, кто за полтора часа – с двенадцати до полвторого – заходил в дом, то есть мог взять яд. Кажется, я первый. Мы с хозяином мыли яблоки. Лукаша, откуда ты взял коробочку?

– С кухонного стола. Она вроде за миской с огурцами стояла, я не сразу нашел. Еще там хлеб лежал, салфетки, посуда… В общем, весь стол был заставлен.

– Совершенно верно. Я на эту коробочку внимания не обратил.

– Хоть бы и обратили, – вставила Дарья Федоровна. – Стол вплотную придвинут к умывальнику. Вы не смогли бы на глазах у Макса открыть коробку, взять яд и стереть отпечатки.

– М-мда, рискованно, пожалуй.

– Лева, не отпирайся, – наставительно заметил старший Волков. – За те полчаса, что ты был знаком с покойным, ты успел возненавидеть его до такой степени, что заманил на кухню и отравил. Это очевидно. Прошу только помнить, товарищи: ни я, ни мой брат на учете в психдиспансере не состоим.

– Евгений, не смешно. Если не преступление, то какая-то тайна во всем этом кроется: откуда через год всплыла коробочка с ядом?

– Вот я пойду сейчас и посмотрю, действительно существует в кабинете коробочка или это плод воображения вдовы, потрясенной…

– Там она, Евгений Михайлович, – Лукашка зажмурился. Прям посередине стола. Я своими глазами…

Но старший Волков не дослушал.

– Дашенька, а вы нас не разыгрываете? Вы не сами ее сюда привезли?

– Я на учете также не состою.

Скоро все встанем. Чем-то таким, знаете, замогильным тянет, противоестественным от нашей игры, чем-то…

– Какая игра, Евгений! Речь, возможно, идет о преступлении, очень смелом, очень подлом и очень удавшемся. Итак, номер второй – Лукаша.

– А что Лукаша? Ничего не скрывал, отпечатков не стирал…

Только воровал.

– Обменял! Товарищи, есть же у вас здравый смысл! Ну хорошо, я отравил старого доброго друга за «Аполлонов». Но я же своего «Ангела» оставил – такую улику. Да что Дарья, неграмотная, что ли? Не знает, какие книги у нее есть, а каких нет?

– Дурачком-то не прикидывайтесь! – вставил Загорайский. – Не знаю ценности этих «Аполлонов» и никогда декадансом не интересовался. Но отлично помню, как у вас глазки заблестели, когда вы коробочку с ядом увидели. А что вы заявили, когда Максим Максимович ушел яблоки мыть? Что он еще крепко пожалеет, да поздно будет. А?

– Ну вы, Сальери доморощенный…

– Уголовный тип! Наверняка на учете состоит, не видите, что ли? Другую коробку на дачу подбросить и записку идиотскую отстучать – вполне в его духе. Да я больше никого из нас в этой роли не представляю, а его – просто вижу. Драгоценности – это книги, сам признался. Шантажирует Дарью Федоровну. Жених!

Однако Лукашку не так-то легко было сбить с панталыку.

– Если б я на дачу проник, я бы тогда Брюсова своего забрал и папку с докторской назад положил. Что, не так?

– Нет, Лукаша, ты бы этого не сделал, – возразил членкор задумчиво. – Ты не сумасшедший, а человек весьма смышленый и рассудил бы так: а если Дарья Федоровна уже была на даче и видела в столе Брюсова? Потом она вдруг замечает пропажу. Кто владелец «Огненного ангела»? Ты!

– Да где б я взял яд? Это только Старый мальчик…

– Какой мальчик? – удивился членкор.

– Какой, какой… перед вами сидит, медик наш. Все до миллиграмма рассчитал, и рука не дрогнула. Это его Макс Старым мальчиком прозвал… больно уж они любили друг друга. Взаимно!

– К медику мы еще вернемся. Думаешь, сумел перевести разговор? Учти: ты остаешься под подозрением. Дальше. Яд уже перенесен в кабинет. Кто следующий заходил в дом? Если мне не изменяет память, Загорайские и ты, Евгений.

– Понесла ж меня туда нелегкая! К сожалению, я ходил отдельно, сам по себе. Супруги сразу направились в кабинет, а я прихожую осмотрел, столовую…

– В кабинет заходил?

– И заходил, и коробочку на столе видел, и яд мог достать, и отпечатки стереть. Объясни мне только – зачем?

– Евгений Михайлович, вы ведь крупный специалист в своем деле? вмешалась Дарья Федоровна.

– Кое-что смыслю.

– К вопросу о наследстве Макса… если бабушка что-то скрыла от меня… – Она вдруг запнулась, задумавшись: «Бабушка скрыла… бабушка!» – это слово вызвало какое-то неясное подспудное беспокойство… кто-то что-то сказал… что-то осело в подсознании и не вспоминается… Дарья Федоровна очнулась – гости пристально смотрели на нее – и продолжала. – Так вот, в связи с наследством. Евгений Михайлович, как вы думаете, в доме может быть тайник?