Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

«В юности одно время я постоянно ходила на кладбище…» – «В свой склеп», – пояснил Герман Петрович с усмешкой. Егор огляделся: в тенистом влажном сумраке, в зеленоватой сквозной древесной глубине ощущается тайна, беспорядочно теснятся стародавние кресты и памятники, несколько уцелевших каменных и железных сводов… один – совсем недалеко от храма – покореженный навес на витых столбах из кованого железа. Егор пробрался меж могилами к склепу, дверцы нет, поднялся по трем ступенькам, ржавое кружево, пыль и паутина тления, высохшие листья, птичий помет… нагнулся, смахнул рукой сор забвения, Захарiины – явственно проступили выбитые на центральной плите буквы. А прямо посередине возвышается маленькая ребристая колонна с летящим грязно-белым ангелом из мрамора. Ангел не смеется, нет, детское лицо его кротко и печально, а два крыла за спиной устремлены ввысь – оттого и кажется, будто он летит.

Она говорила: весна, деревья распускаются, и так тихо, так хорошо. Уже лето, деревья входят в полную силу, тихо, но нехорошо. Тревожно, странно, словно сбывшийся сон. Он постоял на ступеньках, силясь обрести реальность. Неподалеку белоголовый старичок поливал цветы за аккуратной оградкой. Егор попросил у него веник – «голик», как выразился старичок, – тщательно вымел, выскреб плиты жесткими березовыми прутьями, погребальный текст проступил в полном объеме: здесь, в подполе, покоилось пятеро Захарьиных, последний – «отрок Савелий» – похоронен в 1918 году. «Приiми, Господи, раба Твоего». Давно заброшенное место (таких тысячи тысяч на Руси); и какое все это – летящий ангел, отрок Савелий, старинный шрифт на плите – какое все это имеет отношение к зверскому убийству в Мыльном переулке?

Егор пошел отдавать голик, старичок спросил с интересом:

– Родственников нашли? Смотрю, прибираетесь.

Не родственников, а… – Егор замялся. – Знакомых. То есть их предков. Не слыхали о таких – Захарьины?

– Нет, не слыхал. На Троицком давно не хоронят, только по особому разрешению. Жену я пристроил, а мне уж на новом лежать, некому похлопотать будет.

– Тут, я вижу, генерал Ермолов.

– Тут, тут. Это его уже в советское время к церкви перенесли. Кампания патриотизма. Вы не находите, – старичок смотрел на Егора выцветшими от старости, но очень живыми глазами, – что никак покойникам не дают покоя? Только и слышишь: прах такого-то перенесли туда-то. Правда, домик его уцелел.

– Чей домик?

– Ермолова. А вообще, сносят и сносят. Да я бы вам мог назвать… например, братьев Киреевских – за что?

– Снесли братьев?

– Особнячок ихний. А Грановский уцелел. Он какой-то прогрессивный был, да?

– Западник. Скажите, пожалуйста, а с какого времени на Троицком не хоронят?

– Хоронят – по знакомству. А официально… в начале семидесятых уже не разрешали, точно. А насчет склепа… затрудняюсь сказать. По логике вещей, при социализме дворянские усыпальницы должны были быть упразднены.

– Значит, Захарьины не могли уже пользоваться своим склепом?

– Мне кажется, нет. Потому как и для покойников требовалось равенство. Вот вы говорите: предок ваших знакомых похоронен в восемнадцатом, так? Что ж, с восемнадцатого никто из них не умирал?

– Но может быть, они просто уехали из Орла?

– Может быть? – удивился старичок. – Так вы спросите у своих знакомых, что сталось с их родственниками.

– Не у кого спросить: мои знакомые убиты, – ляпнул Егор в задумчивости.

– Убиты? – повторил старичок как-то обреченно. – Властями?

– Частным лицом. Но убийца неизвестен.

– Господи Боже мой! – старичок близко придвинулся к Егору, их разделяла оградка. – И вы полагаете, что он спрятал убиенных в этом склепе?

– А вы полагаете, там что-то спрятано? – пробормотал Егор.

– Я ничего не полагаю! – Старичок огляделся с некоторой опаской. – Вы, простите, кто такой?

– Сторож.

– Кладбищенский сторож?

Нет, караулю институт. Да я не сумасшедший, не бойтесь.

– А я и не боюсь.

– Убиты моя невеста и ее мать – не здесь, в Москве. И я из Москвы.

– А следы ведут на Троицкое кладбище?

Видите ли, накануне, перед смертью. Ада – Сонина мать, то есть невесты, – описывала эту церковь, склеп, липы.

– То есть она встречала тут убийцу?

Не знаю. Она в юности любила тут гулять.

– Гулять? Впрочем, вкусы бывают разные, – заметил старичок рассудительно, но чувствовалось, он захвачен. – Так что же случилось во время ее прогулок?

– Она нашла склеп Захарьиных.

И все? Стало быть, вы собираетесь вскрыть захоронение?

– Да нет же. Убитые похоронены честь по чести, в Москве.

– Но какое отношение имеет этот склеп к убийству?

– Наверное, никакого. Наверное, я зря приехал, – признался Егор устало.

– Вы ищете убийцу своей невесты – это благородно. Органы не управились?

– Управились. Расстреляли моего друга.

– Вы рассказываете кошмарные вещи… Кажется, в мои годы меня трудно удивить, и все равно каждый раз удивляюсь. Как же попался ваш друг?

– Он был на месте преступления и ощущал чье-то присутствие. А теперь, через год, кто-то преследует меня… Я понимаю, – добавил Егор поспешно, – что все это звучит неправдоподобно. Но это правда.

– Давайте-ка я осмотрю склеп. – Старичок отворил дверцу в ограде, вышел. – Позвольте вам заметить, что юная девица вряд ли будет прогуливаться в столь скорбном месте просто так, без причины. Значит, юность ее прошла в Орле?

– Нет! В том-то и дело. – Егор пропустил старичка под ржавый навес, сам остался на ступеньках. – В сущности, ей и гулять тут было некогда. Мы из одного дома, вся ее жизнь на глазах, она рано вышла замуж, муж об Орле не подозревает, над склепом посмеивался…

– Это он зря. Кто он такой?

– Психиатр.

– Вообще-то в вашей истории есть что-то такое… простите… болезненное. Не в вас – нет!.. а вообще. Посмотрите… если кто и трогал плиты, то давно, видите, никаких следов. Когда была юность Ады?

– Ну, лет двадцать назад.

– Тоже давно. Но если она скрыла Орел, то как вы нашли склеп?

– По ее косвенным намекам. Ей не верили, а она сказала: «Именно там мне хотелось бы лежать». Наутро – убита. Я приезжаю сюда – все правда, все детали совпадают.

И про ангела она говорила? – Старичок вынул из кармана тряпочку и осторожно протер фигурку – мраморное лицо словно засветилось. – Надо же, уцелел.

– Нет. Про ангела крикнула моя невеста – за секунды до смерти. Я сам слышал.

– Так ее убили в вашем присутствии?

– Почти. Она крикнула в окно: «Надо мною ангел смеется… убийца!» Мы с соседями вбежали к ним в квартиру: они обе зарублены топором.

– Невероятная история. Ангел-убийца – здесь подмена понятий, образ древний, потаенный. Но этот ангел не смеется, он печалится. Взгляните вон на ту плиту с выщербленными краями – выщерблины очень старые. Если ее поддеть ломом, например, откроется люк в усыпальницу. – Старичок внимательно смотрел на Егора. – Будете тревожить прах?

– Не буду.

– Правильно. Все это было так давно. И если она и виновата в чем-то, то сполна расплатилась.

– Она – да. А убийца?

– Смотрите-ка! – Старичок указал на что-то за склепом. – Кажется, написано: Захарьина… ну-ка, у вас глаза молодые.

Егор быстро обогнул ржавое сооружение, осевший, заброшенный (да нет, анютины глазки высажены чьей-то заботливой рукой) холмик в розовых кустах, простой железный крест, на поперечной планке надпись посеревшей «серебрянкой»: «Екатерина Николаевна Захарьина. 1882–1965 гг.».

– 65-й! – воскликнул Егор. – Двадцать лет назад!

– Вот видите, как все просто объяснилось, – проговорил старичок, впрочем, с сомнением. – В юности Ада приезжала на похороны своей родственницы, может быть, бабушки. И наше кладбище, а уж тем более фамильный склеп, навсегда поразило ее воображение.

– Похоже, что так, – сказал Егор медленно. – Одно непонятно: почему она все это скрывала?

– Знаете что, – ответил на это старичок решительно, – дайте мне свой адрес. Попытаюсь что-нибудь раскопать про Захарьиных. Судя по всему, род богатый, именитый – не мог же он исчезнуть бесследно. Меня зовут Петр Васильевич.

Возвращаясь в Москву, ночью в поезде Егор вдруг проснулся, как от толчка, и не сразу сообразил, где он и что с ним. Интересный материал для психиатра – как работает подсознание. Разговор со старичком. Какой-то факт насторожил меня и сейчас всплыл во сне… надо немедленно уловить, покуда не заспалось, не перебилось сном еженощным. Домик Ермолова уцелел… нет, не то. Дальше, дословно: «…например, братьев Киреевских – за что?» – «Снесли братьев?» – «Особнячок ихний. А Грановский уцелел. Он какой-то прогрессивный был, да?» – «Западник».

В восьмом часу утра Егор появился в родном Мыльном переулке, вошел в парадный подъезд, поднялся на третий этаж, позвонил.

– Здравствуй, Рома.

* * *

Этим утром Егор имел три многозначительных, чреватых последствиями разговора: с Романом, психиатром и циркачом.

– Здравствуй, Рома.

– А, проходи. Кофе будешь?

– Ничего не надо. Тебе же на работу.

– Есть еще время.

– У меня нет. Рома, вспомни: в прошлом году перед гибелью Ады и Сони ты писал статью о братьях-славянофилах – о Киреевских?

– И о них тоже. Вообще о разрушенных мемориальных памятниках. Тебе интересно?

– Очень.

– Так у меня сохранился экземпляр журнала. Проходи, я сейчас…

– Некогда. Перед этим ты ездил в Орел?

– Конечно. Я ж тебе рассказывал, когда вернулся. Забыл?

– Забыл. Тут меня закрутило. Ада знала о твоей поездке?

– С какой стати!

– Может, в разговоре упомянул?

– По-моему, нет. А что?

– На Троицком кладбище был?

– Где Ермолов похоронен? Да. А откуда тебе про Троицкое…

–  Ясейчас оттуда.

– Ты? Что происходит?

– И на «дворянское гнездо» ходил?

– Ходил… А при чем тут Ада? Егор!

– Я нашел ее склеп.

– Какой склеп?.. А! – Роман, как всегда в минуту волнения (привычка балованного ребенка), схватил друга за руку. – Так она не врала?

– Нет.

– И ты его вскрыл?

– Это склеп, Ромочка, а не сейф, не путай.

– Доброе утро, Герман Петрович. Вы на работу?

– Меня машина ждет. А вы неважно выглядите, типичное нервное истощение. Бессонница мучает?

– Да. Но еще больше один и тот же сон.

– Сейчас мне некогда, советую…

– Герман Петрович, скажите, пожалуйста, у каких родственников скрывалась Ада перед вашей свадьбой?

– Понятия не имею. Ни с какими родственниками, кроме ее матери, я не общался.

– А вы не помните, они не ездили на похороны в Орел?

– Куда?

– Вы когда-нибудь слышали от жены про этот город?

– Никогда.

– Там находится склеп Захарьиных. Вы, кажется, не удивлены?

– Нет. В ходе нашей последней беседы, Георгий, я убедился, что у моей жены была тайна.

– Она не врала, я проверил. В какое время она жила у родственников?

– Апрель – май.

– Все сходится. Помните, она говорила: весна, деревья распускаются…

– Да, да, я не верил. Про какие похороны вы упомянули?

– Какая-то Екатерина Николаевна Захарьина, скончалась в 65-м году. Я видел могилу на кладбище.

– В том самом году. Надеюсь, вы не подозреваете Аду в убийстве ее родственницы?

– Екатерина Николаевна умерла в восемьдесят три года.

– Так. Что ж, по-вашему, делала моя жена в этом самом Орле? Догадываюсь, в каком направлении работают ваши мысли. Так вот: аборт делать было уже поздно, рожать рано.

– Она гуляла возле склепа.

– Оригинально. Но самое оригинальное, что она все это скрыла от меня.

– Со стороны мне трудно судить о ваших взаимоотношениях, Герман Петрович.

– Вы как будто на что-то намекаете.

– В какое время вас видел пенсионер на Петровском бульваре?

– Георгий, вы идете по ложному пути. Моя, так сказать, версия тщательно проработана следователем.

– У меня есть другая версия, Герман Петрович.

– В которой мне отводится главная роль?

– Да.

– Морг, привет. У меня к тебе несколько вопросов.

– На репетицию опаздываю.

– Я тебя до метро провожу. Когда именно Ада убила твоего ребенка?

– Но, но… шуточки!

– Прости. Я только повторил тебя. Так когда же?

– Ты мне действуешь на нервы.

– Пожалуйста!

– В феврале. Сразу как с Германом познакомилась.

– А не позже – в апреле или мае?

– Мне ль не знать!

– Чем ты ее так напугал, что она скрывалась в Орле?

– В каком Орле? – Клоун резко остановился. – Ты что-то раскопал?

– Не стал копать. Но склеп Захарьиных нашел.

– Тебе по ночам кошмары не снятся, Егорушка?

– А тебе, Васенька? Так чем ты ее запугал?

– Натурально, смертоубийством, – Морг засмеялся. – Молодой был, горячий.

– А про Орел знал?

– Кабы знал – убил бы! – Морг захохотал. – Ты считаешь меня графом Монте-Кристо? Даже лестно, отомстить через девятнадцать лет. И рад бы тебе услужить – так ведь у меня алиби. Стопроцентное! Ты же и подтвердишь.

– Не подтвержу. Потому что алиби у тебя. Морг, нету.

– И ты не решился трогать захоронение, – заключила Серафима Ивановна, выслушав целый рассказ о событиях последних двух суток.

– Зачем? Жертву замуровывают в склеп только в романах ужасов. А Ада любила там гулять, ей было там хорошо. Тут что-то другое.

– Другое? Я этих романов не читала, – заметила старуха, – но что касается ужасов, то у нас…

– Да, да, все запуталось, перепуталось безнадежно. Меня поразило, что накануне убийства Рома ездил в Орел. Что за совпадение!

– А как он туда попал?

– Самым естественным образом: командировка от редакции. Пробыл три дня. Он мне рассказывал тогда же, как вернулся. Я запомнил что-то о братьях-славянофилах.

– Он был на Троицком?

– Был.

– Видел склеп с ангелом?

– Нет. Очень удивился, когда узнал от меня, что это не выдумка.

– А вдруг он упомянул при Аде об Орле и тем самым вызвал ее на воспоминания?

– Утверждает, что не говорил. Они с Аленой собираются пожениться.

– Я знаю, – Серафима Ивановна помолчала. – Странная пара.

– А циркачка с Германом – не странная? У меня голова кругом идет.

– У меня тоже. Надо идти от голоса, Егор. Женский голос – вот главная загадка. Если б ты мог вспомнить!

– Не могу, боюсь. Не угрозы, не опасности, а… сам не знаю чего. Бессознательный, инстинктивный какой-то страх. И Герман Петрович не смог вспомнить.

– Может, не захотел? Если звонила его сообщница… нет, – перебила сама себя старуха. – Тогда б он тебе вообще об этом не рассказал. Ну, давай рассуждать логически. Он говорит, что звонили из нашего дома – раз. Голос молодой – два. Только три женщины у нас…

– Их голоса не вызывают во мне ни малейшего волнения. Зато стоит вспомнить этот ночной полушепот…

– Ты был соответственно настроен, Егор.

– Наверное. Этот голос вызывает ассоциации ужасные… нет, не то слово… чудесные, сверхъестественные. А вот факты. Эта женщина звонила Аде, потом во время помолвки, продолжая прерванный разговор про ангела. «Догадалась?» Вы представляете? Она преследовала Аду, Антон чувствовал чье-то присутствие на месте преступления. Я – какое-то движение в нише. И теперь она занялась мною: лента, сумка… иду на работу – мерещится чей-то упорный взгляд. И наконец – мне предлагают умереть.

– Повтори дословно.

– «Если б ты знал, как мне тяжело», – сказала она. Я спросил: «Кто это?» – «Не узнаешь? Не можешь решиться?» – «На что решиться?» – «Умереть. Ведь Антон умер».

– Боже мой, – прошептала Серафима Ивановна, – Сонечку и Аду убила сумасшедшая.

– Не знаю я никаких сумасшедших! – закричал Егор. – А голос мне знаком, знаком!

– Но ведь она засмеялась, когда ты спросил, кто убил Соню. Засмеялась!

– Серафима Ивановна, – взмолился Егор, – давайте о чем-нибудь другом, что-то мне нехорошо. – И добавил после паузы. – Сегодня я объявил Герману Петровичу и Моргу, что у меня есть основания подозревать их в убийстве.

– И как они это восприняли?

– Клоун посмеялся, психиатр заявил, что готов принять меня без очереди, на дому.

– Все это не так забавно, как кажется, Егор. Ты раскрылся – и теперь должен ожидать всего.

* * *

На другой день, после дежурства во дворце правосудия, Егор с часок погулял по утреннему центру, наблюдая, как целеустремленные граждане спешат к своим местам под солнцем. Кишела будничная жизнь, в которой дворянский склеп, черный крест, летящий ангел и раздробленный череп кажутся немыслимыми. Потом он спустился в метро, уже полупустой электрический вагон помчал его сквозь подземную тьму (худое, сумрачное… «сумеречное» лицо – его собственное отражение в окне, черном зеркале, напротив). Обширная площадь со скульптурной группой борцов против царизма, стеклянный вестибюль, оживленный коридор. Егор потолкался среди газетчиков и жалобщиков, наконец ему указали на упитанного человечка неопределенного возраста, задумчиво стоявшего с дымящейся сигаретой возле урны.

– Здравствуйте. Вы – Евгений Гросс?

– Здравствуйте. Он самый.

– Вы не могли бы уделить мне немного времени?

– По какому вопросу?

– Убийство в Мыльном переулке.

Гросс вздрогнул и уронил сигарету в урну.

– Ага! – и тотчас закурил новую. – Узнаю, видел на суде. Вы – жених.

– Да.

– Сочувствую.

– Благодарю. Вас удивило мое появление?

– Не очень. Не вы первый – не вы, может быть, и последний.

– А что, к вам уже обращались по поводу прошлогодних событий?

– Обращались.

– Простите, кто?

– Некто.

– То есть вас попросили соблюдать тайну?

– Приятно беседовать с умным человеком.

– Взаимно. И все же вы позволите задать несколько наводящих вопросов?

– Валяйте.

– К вам приходила женщина? Или мужчина?

– Мужчина.

– Из тех, кто, как я, выступал свидетелем на суде?

– Из тех.

– Этот мужчина приходил недавно?

– На днях.

– И интересовался вашим последним разговором с Антоном Ворожейкиным?

– Интересовался.

– Краткость – сестра таланта, Евгений…

– Ильич. Я стараюсь.

– Евгений Ильич, если вы сейчас постараетесь и назовете имя этого человека, разговор наш станет образцом содержательности и законченности.

Гросс улыбнулся снисходительно.

– Потому что, – настойчиво продолжал Егор, – это имя, возможно, наведет нас на след убийцы.

Гросс перестал улыбаться, заметив меланхолично:

– Убийца уже в мирах иных.

– У меня другое мнение. А этот таинственный человек объяснил вам, почему через год интересуется подробностями преступления?

– Объяснил – и вполне удовлетворительно.

– Что ж, тогда поговорим о вашем творчестве? После опубликования очерка «Черный крест» в этом мире стали происходить интересные события.

– О моем творчестве – с удовольствием. Всегда. Но не сейчас. На выходе в шесть.

Евгений Гросс имел вкус к жизни, и уже около семи они сидели в полутемном, мрачно-уютном подвальчике, о существовании которого Егор до сих пор не подозревал.

– Итак. С кем пью пиво?

– Георгий Николаевич Елизаров. Сторож.

– Фигуральный оборот? – уточнил Гросс. – То есть вы стоите на страже закона?

– Я работаю сторожем.

– Понятно. Вы – диссидент.

О Господи!.. Просто работаю сторожем. Евгений Ильич, ваша аналогия с «Преступлением и наказанием»…

– Чисто внешняя, – перебил Гросс. – Я подчеркнул. Некоторые детали совпадают. Процентщица – гадалка. Лизавета – Соня: убиты как свидетельницы. Топором. Украденная драгоценность в мешочке. Даже фигурировали невинные маляры, делавшие ремонт. Как у Достоевского.

– И камень, под которым, может быть, окровавленная одежда лежит, – процедил Егор.

– Ваш Антоша одежду замыл. Я не ошибся, сказав «ваш»? Он был вашим другом?

– Да.

– Но ваш Антоша не годится в Раскольниковы. Сама по себе кража – мотив вульгарный, в нем отсутствует тот психологический элемент, загадка, феномен, которые делают преступление произведением искусства… в своем роде, конечно. Словом, данный случай на роман не тянет. Так, на очерк. Хотите пари на ящик пива?

– Да я не собираюсь ничего писать!

– Тогда зачем вы собираете материал? Сторожа-интеллигенты все пишут.

– Егор с любопытством вгляделся в поблескивающие в полутьме глазки.

– Вы считаете нормальным заработать на гибели близких?

– Ах да, вы жених. Забыл. И что вы хотите?

– В показаниях Антона, приведенных в очерке, есть неясный момент. Как я понял, вы с ним разговаривали лично?

– И до, и после вынесения приговора. Знали б вы, чего мне стоило этого добиться! Использовал все связи, надеялся расколоть убийцу, выслушать исповедь.

– Исповеди не было?

– Не было.

– И какое он на вас произвел впечатление?

– Какое может произвести впечатление садист?

– Вы заметили в нем патологические черты?

– А вы видели труп своей невесты?

– Евгений Ильич, отвлекитесь от официальной версии. Вот перед вами человек. Вы знаете, что его ожидает скорая смерть. Как он вел себя? Что говорил?

– Знаете, – после некоторого раздумья сказал Гросс, – если отвлечься от пошлого мотива преступления – карточный должок… пожалуй, я готов признать, что ваш Антоша – личность незаурядная.

– В чем это выражалось?

– В упрямстве. До самого конца не сломался, не признал себя виновным, что при таких уликах нелепо, безрассудно… но нельзя отказать в своеобразном мужестве.

– Вы же писали: слабый, жалкий человечек.

– Я создавал тип. Привлекательные черты исключаются. Пресса должна воспитывать.

– На лжи? Вам не приходила мысль о судебной ошибке?

– У вас есть новые данные? – быстро спросил Гросс.

– Есть кое-что.

– За кордоном, – сообщил журналист, – я б вас накачивал пивом, выкачивая сенсацию. А у нас наоборот.

– Евгений Ильич, вы не могли бы повторить то, что вам рассказывал Антон?

– Я все могу, я профессионал. Но – все изложено в очерке. – Он помолчал. – Разве что одна деталь… слишком сюрреалистическая для газетного жанра.

– Натуральное привидение?

– Оно самое. У вашего друга это был какой-то пункт.

– Вы можете описать подробно его ощущение?

– Сказано же: я профессионал. Дословно: где-то в глубине мелькнуло, пролетело что-то голубое. Ну, как вам нравится?

– Тихий ангел пролетел, – шепотом сказал Егор, а Гросс подхватил жизнерадостно:

– Там чертик прошмыгнул. С топориком.

– Где в глубине – вы спрашивали?

– Спрашивал. Он не знает – был занят: стирал свои отпечатки с топора. Что-то якобы зацепилось боковым зрением.

– Евгений Ильич, вы помните, что крикнула в окно Соня Неручева?

– Только давайте без мистики. У девочки случился психический срыв, а мы здравые люди и пьем пиво. Я предупреждал – еще до приговора: придумайте правдоподобную версию. Еще лучше – покаяние. Со слезой, с надрывом. Отказался. – Гросс осушил полкружки. – Впрочем, не спасло бы. Зверское убийство. Вышка обеспечена.

– Обеспечена, – повторил Егор. – А убийца на свободе.

– Голубой ангел, – проворчал Гросс. – Что, у вас тоже пунктик?

– Мания преследования, думаете? Так глядите же: кто-то к вам ведь приходил и расспрашивал. История никак не кончится.

– Жуткая история. Жут-ка-я.

– Так кто же, Евгений Ильич? Отец или клоун?

– Он вне подозрений.

– Ошибаетесь. Я могу разбить их алиби вдребезги.

– Так разбейте.

– Этого мало. Я ищу… точнее, жду твердых доказательств.

– Кто ж вам их даст?

– Тот, кто меня преследует.

– Кто?

– Маленькая женщина с пронзительным голосом, мне знакомая.

– Тяжелый случай, – пробормотал Гросс. – Давайте лучше выпьем.

– Евгений Ильич, что вам сказал Антон на прощанье?

– «Передайте Катерине, что я умираю за кого-то другого».

– Вы передали?

– Передал.

– И после этого написали свой очерк?

– А почему я должен был ему верить?

* * *

В глубоких сумерках Егор был уже дома на своем диване. События развиваются с катастрофической быстротой, кто-то отчаянно, судорожно (ритм судорог: пауза – вспышка) спешит к цели. К какой цели? Убийца, надо думать, достиг ее, подставив под расстрел невиновного. Так кому же нужна эта круговерть? Кто затеял игру? Свидетельница, молчавшая год? Вряд ли. Сообщница, не вынесшая тяжести преступления? «Эта женщина безумна, – с грустью думал Егор. – Она засмеялась, когда я ее спросил о Соне, – ужасный смех! Она меня как будто ненавидит – и все-таки ведет игру. Если Герман держит ее в своей лечебнице, то как она сбегает оттуда… Ну позвони! – умолял он незнамо кого. – Позвони, ведьма ты или ангел, назови имя!» Он уже приходил к Евгению Гроссу и расспрашивал, и просил молчать о своем визите. Журналист не принадлежит к разряду людей, неспособных нарушить слово. Гросс – способен. Хотя бы в обмен на мою информацию (он был заинтригован – и очень). Так что же его сдержало? Почему он не «заложил» человека, в сущности, ему постороннего? Очевидно, ему дали или пообещали дать нечто большее, чем могу предложить ему я. Ну и, разумеется, Гросс уверен, что к нему приходил не преступник: с уголовщиной такой тертый орешек связываться не станет. «Он вне подозрений», – сказал Гросс. Как бы не так! Своими намеками и прямым обвинением («У меня другая версия, Герман Петрович», «Потому что алиби у тебя. Морг, нету») я встревожил убийцу. Значит, он существует – до сих пор я сомневался? все-таки сомневался в Антоне? ни разу не взглянул ему в лицо на суде! – он существует, мы встречаемся во дворе, на лестнице, в Мыльном переулке, здороваемся, беседуем – и я ничего не чувствую. То есть чувствую, конечно, – помни о смерти, но не догадываюсь, от кого исходит опасность.

Я пытаюсь удержаться, так сказать, на реальной почве. Но что, если к Гроссу действительно приходил человек «вне подозрений»? Ну просто кому-то из «наших» («из свидетелей, выступавших на суде») неймется, любопытство, сомнение: вдруг судебная ошибка? Остается мистика, сюрреализм. Ангел-убийца. Голубой, смеющийся, летящий… натуральный призрак (пунктик) Антона. Это женщина. Она не побоялась снять с трупа влажную от теплой, еще живой крови алую ленту и принести ее на кладбище. Стоп! Сумасшедший дом, камера, склеп – и я безнадежно бьюсь головой о серые гладкие стены.

Серафима Ивановна права: в этой истории мы не понимаем главного. Хладнокровно, осмотрительно, не торопясь, пойдем сначала. Непорочный ангел (этот жуткий образ меня преследует) в белых одеждах, некоторым женщинам удивительно идет больничный наряд милосердия (Алена – сестра милосердия, все-таки странное прозвище для невесты). Она убила моего ребенка. Это мерзость, это они придумали с матерью. Зачем Ада ездила в Орел? Скрыться от Морга или избавиться от ребенка? И что значит в наше время «избавиться от ребенка»? Не в склеп же его замуровывать – сдать в энергичные руки государства (о чем мечтали еще классики марксизма). Допустим, насчет сроков она Моргу соврала или сама ошиблась и родила в Орле. И вот через девятнадцать лет звонит ребенок-мститель… Тьфу, какая ерунда! Во-первых, звонили из нашего дома, во-вторых, голос мне знаком. Стало быть. Орел отпадает? Но почему она его скрывала? Заколдованный, проклятый круг (Катерина: «Будьте вы все прокляты!»).

Известно одно: на следующий день после звонков той женщины Ада и Соня убиты.

Весь этот год мне снится один и тот же сон: я сижу возле мертвого тела в прихожей, вокруг кровь и пахнет лавандой. Но не это ужасает меня во сне (и наяву), а чувство отчужденности к моей любимой. И в этом чувстве – будто бы самая последняя, самая страшная тайна. Умом я понимаю, что все это, должно быть, наложилось позднее, когда я услышал, что в ней действительно была тайна греха, и, узнав ее, я узнаю все. Мне представляется слипшийся от крови клубок, из которого я вытягиваю отдельные нити, а клубок еще больше запутывается. Нити – версии Морга и психиатра, загадка женского голоса, Троицкого кладбища, посещение его Ромой перед убийством…

Кто-то негромко постучался с черного хода. Он вскочил, бросился на кухню, включил на ходу свет, толкнул рукой дверь, едва не сбив с ног… из тьмы выступила циркачка, сказав с досадой:

– Как вы меня напугали. Можно войти?

– Да, конечно.

Они прошли в его комнату, Марина села в кресло у стола, он на диван. В красновато-тусклом свете ночника она вдруг показалась девочкой – маленькой, изящной, в голубых джинсах и мужской рубашке в голубую клетку (ее обычная одежда). Егор с жадностью вглядывался в некрасивое, но прелестное лицо.

– Жизнь артиста, – сказала она, – просто убийственна. Вы меня понимаете?

– Не… совсем. Морга что-то убивает?

– Почему Морга? – Она удивилась. Я говорю о себе. Я постоянно должна быть в форме. Вот мне хочется кофе…

– Кофе нет, – вставил Егор. – Если чаю?

– Я к примеру. Все равно не смогу себе позволить на ночь, у меня кошмарный сон.

– И давно у вас кошмары?

– Сколько себя помню. Впрочем, – испуг мелькнул в темных глазах, – я, конечно, преувеличиваю, по женской привычке. Просто заурядная бессонница.

– У меня тоже.

– Я знаю. Всегда ваше окно светится. Вы у нас бывали в цирке?

– В детстве.

– Осенью повезем в Швецию новую программу. Любимчики уже отобраны.

– А вы?

– Мы под вопросом.

Пауза; он напряженно ждал (не о бессоннице пришла она поговорить в одиннадцать ночи!); Марина продолжала светским тоном:

– А вы так и не нашли владелицу той лаковой сумочки, помните, вы меня спрашивали?

– Не нашел. – Егор говорил медленно, стараясь уловить неуловимый взгляд. – Сумка висела на крюке в нише между вторым и третьим этажами. Там может поместиться разве что дюк Фердинанд или маленькая женщина вроде вас.

– Где? – прошептала Марина; темный испуг уже вовсю полыхал в ее глазах.

– В нише.

– Как странно вы говорите.

– Со мной случались и более странные вещи. Хотите я вам доверю тайну? Морг не знает.

– Что? – выдохнула она.

– В тот день, как найти сумочку, я был на кладбище. Представьте себе, на могиле Сони оказалась ее алая лента. Хотите взглянуть?

– Я, пожалуй, пойду, – заявила Марина вдруг.

– Нет, давайте поговорим, пожалуйста, надоело одиночество. Расскажите о своей работе. Вы выступаете в группе?

– Нас трое.

– И репетируете всегда втроем?

– Как правило.

– А могли бы вы. например, отлучиться с репетиции незаметно?

– Куда отлучиться?

– В дом номер семь по Мыльному переулку.

– Хотите, я вам дам совет? – холодно отозвалась Марина. – Бросьте вы это дело.

– Какое дело? Убийство?

– Убийство? – переспросила она. – Я совсем не имела в виду… да, вы одержимы. Это опасно, поверьте мне.

– Вам? Или Герману Петровичу?

– Великолепный человек. Сильный и умный.

– Имеет власть над душами, правда? – подхватил Егор. – Во всяком случае, Ада предпочла его вашему мужу.

– Жуткая история. – Марина передернула плечами, словно вздрогнула.

– Юношескую любовь вы называете жуткой?

– Я говорю про убийство.

– Ну, у вас ведь алиби.

– К счастью. Мне не пришлось давать показания и видеть этого несчастного вурдалака.

– Вурдалак, – повторил Егор задумчиво. – Оборотень. Выходит из могилы попить кровушки… – Он потер рукой лоб. – Однако вы своеобразно выражаетесь.

– Антон и есть оборотень. Никогда бы на него не подумала.

– А на кого бы вы подумали?

– Из вас троих на эту роль больше всего подходите вы.

– А вы действительно своеобразная женщина. («Она выбрала нападение-лучший способ защиты»). Во мне чувствуется садист?

– Нет. Но страсть, безрассудство от вас просто волнами исходят, заражают.

– Опять повторяете слова психиатра?

– Ничего подобного! Вспоминаю. Вы были, как теперь говорят, лидером. Придумывали игры и играли в них главные роли.

– Я давно уже не способен ничего придумать.