Текст книги "Только никому не говори. Сборник"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Антон Иванович Ворожейкин посмертно реабилитирован, его доброе имя восстановлено. Восстановлена, наконец, и справедливость: суд под председательством судьи Морковкиной А. А., согласно статье 102 УК РСФСР (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах), приговорил преступника к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение.

Наш. спец. корр. Евгений Гросс».

Иди и убей. Роман

Памяти моей мамы

 
Бархатно-черная…
Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,
Крылья узнаю твои, этот священный узор
 

Владимир Набоков

ЧАСТЬ I
НЕПОСТИЖИМОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

В Москве стоял туман, начинались ранние сумерки. Четвертый час. Нет, без десяти три. Саня шел к троллейбусной остановке, вышел на Калининский проспект, внезапно вспомнил: в общежитие звонила тетка (вахтерша утром передала), он срочно нужен. Достал из кармана плаща записную книжку, перелистал машинально… нет «Майи Васильевны». Почему он не переписал ее телефон из старой книжечки? Пропустил нечаянно. Полузабытые ощущения – неприязни и жалости одновременно – возникли в душе; поколебавшись, он направился к метро.

Тетя Май (так просила она себя называть), вдова крупного биолога Арефьева, приходилась двоюродной теткой его матери – родство для Сани почти эфемерное, условное, однако близких у старухи никого больше не осталось, он единственный наследник старого дома (бывшей дачи), доживающего свой век в Останкино. За шесть московских лет (пять курсов института, второй аспирантский год в институте Мировой литературы) они виделись всего несколько раз: последний раз – года три тому назад, наверное. Нехорошо, некрасиво, но ведь я звонил… пытался он оправдаться… да, звонил, зимой. А сейчас октябрь. Плащи, куртки, зонты, влажная духота подземного вагона, непременная давка перед эскалатором, плавный подъем, опять туман – причудливые клочья, висящие меж деревьями и кустами бульвара, киосками, лотками, на которых стройно и пышно белеют последние хризантемы. В жемчужно-сереющем воздухе, как в дыму, угадывается громада «триумфальной арки» ВДНХ, далее вонзается во мглу стрела телебашни.

Он пошел пешком, а когда уже сворачивал на теткину улицу с телефонной будкой на углу – Жасминовая, всплыло название, – мимо проскочила девушка в сиреневой куртке, молоденькая, почти девочка. В глаза бросилось лицо в капюшоне… гримаса боли… или страха. Странно. Отворил калитку, пересек двор, поднялся по ступенькам на крытое крылечко, протянул руку к звонку. Вдруг откуда-то сзади накатила звуковая волна, резко и стремительно – «тяжелый рок», не иначе, – вздрогнул, оглянулся и замер, забыв про звонок, забыв про все на свете.

В ближайшем к крыльцу окошке, забранном узорной стальной решеткой, в узкой щели между рамой и плотной портьерой, за колючими листами столетника ухмылялся кто-то… «Безумный!» – воскликнул Саня невольно, увидя высунутый язык, острый, пурпурный. Нет, мертвец! Мертвая женщина с черной полоской на шее.

Боже мой! Саня замер, замечая, собирая необычные детали – подсознательно; сознание подавлено страхом чрезвычайным, словно потусторонним. Схватился обеими руками за решетку, потряс… наконец слегка опомнился, принялся звонить, колотить в дверь. Никакого отклика. Бросился на улицу. Ни души! Сумбурное беснованье хард-рока и туман. В растерянности он побежал на звуки музыки (доносились они из дома наискосок через улицу), соображая, что бежать-то надо в противоположную сторону к метро… Как вдруг вдалеке уличного пролета в разорванных белесых клочьях увидел удаляющегося человека в форме, его спину. Милиционер завернул за угол и пропал.

Через какое-то время (минут пять, не больше, вспоминал он впоследствии, разгадывая непостижимую загадку, фантастическую) милиционера Саня настиг. Постовой Поливанов из местного отделения, выяснилось потом. Неизвестно, что понял он из сбивчивых Саниных объяснений, но реакция его была превосходной: без лишних слов милиционер круто развернулся – и они зашагали поспешно к теткиному дому.

Вот подошли к роковому окошку.

– Глядите! – велел Саня, указывая на щель между портьерой и рамой. Смутно белеет лицо… но что-то тут не то, не так!.. лицо оживилось, задрожали губы в улыбке, возникла костлявая рука, помахала зазывающе. Да это же тетка! Я что, с ума сошел?

– Где труп? – сдержанно уточнил постовой.

– Только что… – забормотал Саня, – сидела в кресле вот тут у окна! На шее полоска…

Лицо из окна исчезло, и тотчас распахнулась входная дверь. На пороге – Майя Васильевна в расстегнутом черном пальто… да, мертвая была в черном… а главное – на шее бархотка, черная тесьма с тремя стеклянными подвесками. Неужели он мог так обознаться?

– Саня! – воскликнула тетка, изумленно взглянув на милиционера. – Что ты… что случилось?

– Гражданка Арефьева? – заговорил тот. – Я правильно запомнил?

– Правильно, это моя тетя. Точнее, моей мамы. Но я только что…

– Громче! потребовала старуха. – Недослышу.

– Вот ваш родственник утверждает, что несколько минут назад в этом окне он видел женщину с признаками насильственной смерти.

– Тетя Май, необходимо обыскать дом, чтобы…

– Ты что, Сань, сдурел? – в нервные минуты, он уже замечал, с вдовы профессора слетал интеллигентский лоск. Однако, пропустив реплику мимо ушей, постовой продолжал настойчиво:

– Вы, очевидно, только что вернулись домой?

– С полчаса уже. Замерзла на кладбище. У моего покойного мужа, известного ученого, сегодня день рождения. И я каждый год… устала безумно, замерзла, присела на минутку в кресло…

– Тетя Май! – закричал Саня. – Да я звонил, стучал – как же вы не слышали?

– Разве? – удивилась тетка. – Ничего не слышала.

– Может, вы заснули? – спросил постовой.

– Кажется, нет. Впрочем, в моем возрасте… – Майя Васильевна улыбнулась – слабый отблеск девичьей кокетливой улыбки. – В декабре 72 стукнет. Но я отнюдь не в маразме, скажи, Саня?

– Это я. должно быть, в маразме.

– Ну что ж, – заключил постовой. – Извините за беспокойство.

– Какое беспокойство, что вы! Благодарю вас за заботу и такт.

Милиционер удалился, окинув на прощанье недоумевающим взглядом тетку с племянником; они прошли в дом – в узкий длинный полутемный коридор – свет падал из распахнутой двери на кухню и из теткиной комнаты, в окне которой ему померещился труп. Разделись в коридоре возле вешалки – отполированные оленьи рога – Майя Васильевна, продолжая безостановочный монолог, усадила Саню в кресло, свое любимое кресло с высокой спинкой (то самое!). Речь шла об установлении опекунства. Саня, как единственный родственник (не считая Елены – мама – но ведь она живет далеко), должен стать опекуном несчастной престарелой женщины, которая не в силах уже тащить на себе дом, сад, огород… Как бы в доказательство собственной немощи тетка, бодрая до этого и оживленная. буквально рухнула на плюшевый пуфик напротив Сани… Он вскочил, пересадил ее в кресло, уселся на низкий пуфик спиной к окну… Что происходит, черт возьми!

Их разделял круглый столик на одной ножке, покрытый кружевной вязаной скатертью. Тогда, он отчетливо помнит, тут лежала сумка (был виден край и ручка) и еще что-то, какой-то предмет… Да не настраивай ты себя на галлюцинации! Но он уже настроился: в наступившей паузе какие-то шорохи, почудилось, шаги и шепоты, почти неуловимые, распространяются по старому дому. Саня встал, выглянул в коридор: никого.

– Ты что? – раздался резкий голос тетки.

– Показалось, кто-то пришел, – он опять сел напротив нее.

– Вот-вот должны девочки с занятий… Да, ты же не знаешь! У меня новые жильцы. Впрочем, какие новые – второй год с сентября пошел. Нельзя сказать, что ты мне особо надоедал вниманием.

– Простите, тетя Май, виноват, да. А из прежних никого не осталось?

– Толик. Теперь его Анатолем величают. Уже от него-то мне не отвязаться до могилы, точно.

Да, колоритная личность. Якобы кончал в свое время философский… да вряд ли кончил. Однако в своем роде Диоген, постоянной службой не обременен, что называется, «на подхвате», за койку не платит, конечно, но зачем-то тетке нужен.

– Сегодня у Анатоля великий день, – продолжала Майя Васильевна с иронией. – Приглашен на свадьбу к соседям, поросенка у них заколол. Надеюсь, до дому доползет.

– Свадьба в доме на той стороне? – поинтересовался Саша. Там магнитофон орет.

– Да, в восьмом. Я тут ни с кем особенно не общаюсь, те умерли, а те далече, как говорится. Так, раскланиваемся.

– А кто у вас еще живет?

– Две девочки – Настя и Юля. Студентки-медички. И молодая пара – Донцовы. Ей двадцать пять, ему тридцать. Владимир Николаевич, как теперь называют, бизнесмен, торгует компьютерами. Интересный мужчина, интеллигент. И она красотка, – добавила Майя Васильевна недоброжелательно. – Скоро съедут, квартиру покупают.

Значит, в доме, кроме хозяйки, живут три женщины. И одна из них, возможно… Стоп! Не фантазировать, сегодня уже ты сможешь убедиться.

– Вот что, Саня, – тетка опять прямо на глазах одряхлела. – Ты должен жить со мной, я тебя умоляю. Я боюсь.

– Чего? – Саня встрепенулся.

– Ты же видишь: здоровья нет и нет. Если уж меня можно принять за труп в кресле… – Майя Васильевна говорила в своем ироническом стиле, однако волнение, неподдельное, ощущалось в ее голосе – глубоком басе, – в серых «пепельных» глазах.

Обострившимся слухом (все чувства обострены) он уловил шум, шаги – не те крадущиеся, что мерещились ему в оцепененьи старого дома. Голоса. Веселые как будто – сливающийся молодой щебет.

– Кто-то пришел.

Старуха прислушалась, пожаловалась:

– Хуже стала слышать… Девочки, конечно, уже пять.

– А эти Донцовы? На работе еще?

– Положим, Любовь себя не затрудняет. Володя, конечно… Ах да, сегодня же пятница тринадцатое? Чреватое сочетание… впрочем, предрассудки. Так вот, у них там какой-то банкет, по случаю заключения крупной сделки, что ли.

– То есть когда я в первый раз приходил, вы были дома одна? – спросил Саня напряженно.

Тетка опустила глаза словно в изнеможении (ну не могла же она спрятать труп, в конце-то концов!), покачнулась вдруг, прижала руку к груди, приказала почему-то шепотом:

– Нитроглицерин. В сумке на комоде. Две таблетки.

Старомодный ридикюль из потертой темно-синей кожи… Кажется, не то. Определенно не то видел он на кружевной скатерти в тот момент…

– Так ты согласен? – спросила Майя Васильевна, проглотив таблетки.

– На что?

– Поселиться у меня. В кабинете Андрея Леонтьевича. Ах, сегодня на кладбище…

– А вы разве кабинет не сдаете? – перебил Саня.

– Вчера съехал. Володин сотрудник, из его фирмы. У него в доме проводился капитальный ремонт, и Володя порекомендовал мои, так сказать, апартаменты. Ну так как?

– Я согласен, – сказал Саня задумчиво.

– Слава Богу! – воскликнула Майя Васильевна вроде бы с облегчением. – Сегодня большой день, я загодя готовлюсь… – легко поднялась, вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой. – Девочки! Накрываем на стол! У меня, да! – женские голоса переливались в коридоре, потом на кухне, старушечий бас на минуту покрыл щебетанье: – Да, день рождения! 76, он был меня на четыре года старше…

Саня вскочил, заглянул под кровать, сам чувствовал себя смешным, нелепым… кружевное покрывало нигде не примято, гора подушек… В углу икона… Гардероб, дверца слегка приоткрыта, на ней висит что-то… кажется, халат. Внутри идеальный порядок. Ну не в комоде же спрятано мертвое тело?.. Кем спрятано? Я смешон!.. Все же выдвинул по очереди три больших ящика: стопки белья. Остановился посреди комнаты, вновь переживая то мгновенье…

Какое-то движение ощутилось за окном, возникла тень. Саня бросился к портьере: в узкой прорези (той самой!) виднелся на крылечке… ага, Толик. Теперь Анатоль. В кремовой рубашке и длинном черном галстуке (галстук-удавка!.. ну, ну, без паники!)… понятно, он же тут по соседству. Прилично, даже с оттенком некоего шарма, Анатоль был одет до пояса – брюки засаленные, широченные, спускались складками. На ногах немыслимые сапоги – опорки. Опустившийся господин неопределенных лет (лысоват, но с роскошной черной бородой, краснорож, глазки воспаленные – вспомнилось, но еще статен, высок, с мягкой молодой улыбкой). Анатоль достал из кармана брюк связку ключей, однако не спешил открывать дверь, а принялся озираться, медленно поворачивая голову… скользнул взглядом по портьере, глаза их встретились, Анатоль чуть не шарахнулся с верхней ступеньки, впрочем, справился, отомкнул дверь, заорал на весь дом:

– Есть кто-нибудь?

Из кухни донеслись восклицания.

– Там у Май… – начал было Анатоль, осекся, продолжал уже с другой интонацией: Маечка, мон ами, вы как тут? На могилку не пустили?

– А, уже хорош! – отозвалась тетка зловеще. – Что, набезобразничал? Выгнали?

– Мадам, обижаете! Я сам… вздремнуть… вздремнуть немножко. Знаете, что такое «тяжелый рок»?

– Не трогай пирожки! – взвизгнула хозяйка. – Сейчас за стол сядем. Ты туда или сюда?

– Навеки с вами. Но там у вас какая-то рожа… ой, пардон, вспомнил!.. Это ж наследник, племянник. Теперь вольется в нашу семейку?

– Не лезь не в свое…

– Эх, попадет парень, как кур в ощип.

Пятеро персонажей расположились за обеденным столом, выдвинутым на середину комнаты, в желто-оранжевом атласном уюте абажура. Пироги, пирожки, пирожные, золотистое яблочное варенье, индийский чай, бутылка изумрудного «бенедиктина»… «Экая роскошь! Где это, золото вы мое, оторвали?» – Анатоль. – «Продавщица из нашего винного посодействовала». – «Клавдюша, что ли?.. Ну, за раба Божьего Андрея…» Анатоль был неутомим и не так чтоб уж сильно пьян, девочки юны и прелестны (черненькая Юля, беленькая Настя), все время посмеивались (нарочито, надрывно – казалось Сане), хозяйка без малейших усилий вошла в роль снисходительной светской дамы.

– Вот, друзья, мой Саня. Александр Федорович Колесов. В двадцать семь лет уже аспирант, пишет диссертацию о творчестве Константина Леонтьева. Так, Саня?

– А разве уже можно? – осведомился Анатоль. – Монархистов уже разрешили? Скажите, пожалуйста! И ста лет не прошло…

– Будет жить у нас в кабинете.

– В кабинете не советую, – опять встрял Анатоль. – Там не-хо-ро-шо.

– Ты что болтаешь, а?

– В каком смысле нехорошо? – уточнил Саня.

– В неуловимом. Метафизическом. Эманации… не те.

– Что такое эманация? – спросила Юля, на что философ ответил непонятно и многозначительно:

– Истечение духа.

Хозяйка принялась рассказывать о сегодняшнем своем посещении кладбища, плавно перейдя затем на личность покойного, то есть как муж ее любил, какие подарки дарил: «С каждого симпозиума, с каждой конференции он привозил мне…» Следовал перечень и показ отдельных чудесных вещиц: бокал из дутого стекла с узорами, фарфоровая обезьянка, изящное распятие из меди… «А какие куколки! Испанские принцессы в полном наряде…» – «А где куколки? (Настя.) По-моему, они…» «Сейчас в чулане. временно. Если хотите, можно…» – «Да мы видели, Майя Васильевна!» (Юля.) – «Ну, как угодно. Или вот бархатка, – все взглянули на теткину шею, белую, в складках и морщинах, Саня – с некоторым содроганием (та шея – да, белая, высокая… но ведь без единого изъяна! вдруг вспомнилось отчетливо и резко – без единого, не считая черной…). – Стразы – видите подвески? Хрустальный алмаз. Искусственный, правда, но мне дорог как…»

Саня уже не слушал, он осознал внезапно абсурдность происходящего – скромного празднества на месте преступления. Нет, не приведение с пурпурным язычком померещилось ему в сумраке… нет, невозможно! А вдруг? Тогда в доме сейчас находится мертвая. За те пять минут ее бы не успели вынести. Точнее, вынести и спрятать. Машины поблизости не было, точно! Нет, я ненормальный. И все же завтра надо позвонить в отделение Поливанову: может, за это время в окрестностях обнаружится тело? Почему, однако, я не смею заговорить на тему единственную, которая сейчас меня волнует? Потому что я им не доверяю, дошло до Сани. Прежде всего – тетке. И обаятельному Анатолию. И щебечущим девицам. Не доверяю и боюсь показаться смешным. Нет. я должен сначала убедиться… каким образом?.. убедиться, что я в здравом уме и твердой памяти? Психическая раздвоенность (ведь своими глазами – и не может быть!), усиленная ощущением смутным и сложным… что-то вроде: разорвать заговор зла. Звучит высокопарно, но верно.

Между тем оранжевый вечер под абажуром неспешно переходил в ночь. Женщины собирали со стола, Анатоль вроде подремывал, развалившись на стуле.

– Вы, наверное, пойдете продолжать? – прервал Саня дрему.

– Что продолжать?.. А! Это мое дело, правда?

– Правда.

– Или вы держите меня за алкаша?

– Ну что вы. Ведь праздник.

– Праздник-то праздник. Ежели б не рок этот… Ну, сидим и смотрим, как юность дергается. А дьявол дергает за нервы. Ни тебе задушевной беседы… попросту ни черта не слышно, честно.

– Скажите, Анатолий… как дальше?

– Иваныч. Для вас Анатоль. Привык… с легкой руки Викентия Павловича.

– Это кто такой?

– Жил в кабинете. Насмешливый господин. «Философ Анатоль с православной бородой».

– Ему тоже казалось, что в кабинете «нехорошо»?

– У него и спросите. Испугались? – Анатоль засмеялся и будто враз опьянел.

– Испугался. Почему нехорошо?

– Возможно, когда-нибудь я вам скажу. Да, скажу! – добавил решительно. – Но поживите сначала, войдите в атмосферу. Вы производите впечатление человека тонкой душевной организации, эмоционального. Шутка сказать – Леонтьев, – Анатоль подмигнул. – А я пойду, как вы подметили, продолжать… или вздремнуть? Хорошо бы совместить, а?

Анатоль исчез, посмеиваясь. Саня поднялся, постоял, вышел в коридор, где шептались философ с Юлей, гневный шепот девушки: «Я сама видела!».. Замолчали, проводили его взглядом, он прошел на кухню: там мыли посуду.

– Тетя Май, кабинет открыт?

– Я, знаешь, люблю порядок. Чтоб никто не болтался где неположено… – тетка взглянула на Настю и умолкла.

– Однако в вашей комнате нет замка.

– Правильно. Упущение. Ты и займешься. А сейчас погоди, здесь приберем и…

– Майя Васильевна, – перебила Настя, – я закончу, тут делать нечего.

– Ну что ж…

Хозяйка удалилась, Саня заговорил тихо:

– Настя, вы были сегодня дома… где-нибудь около четырех?

– Что?

– Я вас видел, мы столкнулись на углу, где автомат. Вы бежали…

– Вы меня с кем-то…

– Вы бежали, – повторил он умоляюще (да что они все – действительно в заговоре, что ли!). – В сиреневой куртке, так? С капюшоном. На глазах у вас были слезы.

– Не желаю с вами разговаривать! – отрезала Настя.

– Это не банальное любопытство, поверьте… – начал он шепотом; властный голос тетки заставил вздрогнуть.

– Ну, с посудой кончено?

– Конечно, – пробормотала Настя, швырнула полотенце на стол и ушла.

– Видишь, какой народец? – пожаловалась тетка. – За ними глаз да глаз. Первое условие, я заранее предупреждаю: никого не водить. Ну, ты понимаешь… Мой дом – мой мир, благопристойный и устоявшийся. В общежитии можете устраивать хоть «афинские ночи», но не у меня. Вообще, моя мечта, тебе доверю: после смерти организовать здесь музей Андрея Леонтьевича.

– После чьей смерти? – машинально уточнил Саня.

– Да, я странно выразилась, но ты меня понял, конечно: после моей. Ты и займешься. Что ты на меня так смотришь?

Он пожал плечами. Действительно, что-то странное было в ней… не в словах, нет. А в чем? Тетка ставила чашки и блюдечки в шкаф. Движения привычные, ловкие. Пугавшая его бархотка снята; стеганый халат на ней (висевший на дверце гардероба), длинный, с крученым пояском с кисточками, на ногах тапочки, отделанные мехом. Элегантная пожилая дама в своем благопристойном мире. Откуда же идет это странное ощущение – опасности? тревоги? – какова его природа? Мне просто тяжело смотреть на тетю Май. Тяжело, жутко.

* * *

Кабинет – самая большая комната в доме. С книгами по стенам – в основном труды по биологии, он рассматривал, придя сюда в первый раз, залюбовавшись бабочками (огромный фолиант), прекраснейшие Божьи созданья. С коричневым дерматиновым диваном, над ним фотографический портрет – прозрачные пронизывающие глаза – ученого. С массивным с тяжелыми тумбами столом. Почему «нехорошо»? О таком жилье можно только мечтать, тем более (подумалось с удовлетворением) есть отдельный выход – застекленные высокие дверцы со стальными решетками ведут прямо в сад.

– К великому сожалению, – констатировала тетка, – приходилось сюда пускать жильцов. Пенсия моя… впрочем, ты в курсе. Но я всегда требовала: ничего тут не переставлять, не нарушать. Ничего. Спать будешь на диване, вот возьми белье.

– Тетя Май, а можно ключ от двери, то есть от решеток? И фонарик, пожалуйста. Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать. Мне еще поработать надо.

– Хорошо. Особо не засиживайся. Тебе завтра рано в институт?

– Езжу по вторникам и пятницам.

Выключив верхний свет, он сел за столешницу, обитую зеленым сукном, в зыбко-розовый круг настольной лампы (и лампа, и зеленое поле, и его руки отражаются в туманной темени за дверной решеткой). Достал из сумки авторучку и лист бумаги… рассеянно засмотрелся на мраморный прибор: чертенята с рожками, копытцами и чернильницами застыли в подобострастных позах – что за странная аллегория?

Вдруг все заслонило давешнее лицо, лишенное красок. Губы бледные, белые, лишь пурпурный язычок выделяется так страшно, так… Необходимо покончить с трусливой раздвоенностью! Поразмышляем. Саня встряхнулся и принялся чертить план.

Допустим, он виделмертвую женщину с удавкой на шее (видел, видел!). Тогда за время его отсутствия тело можно было вынести в сад, спрятать в сарае, например (сейчас осмотрю), или в доме. Исключаются: теткина комната, кухня, туалет и ванная. Остаются: комната Донцовых (заперта, он походя подергал ручку), комнаты студенток и Анатолия. И чулан. Ключ от чулана всегда у тети Май – как-то она упоминала – там хранятся соленья-варенья и разнообразное старье. Тетка любит порядок, да, однако ее комната запирается лишь на крючок изнутри. Этим мог воспользоваться убийца… а если самоубийство? Тьфу ты, труп сам не спрячется! А если не добили и ушли? Язык начинал синеть – отвратительная подробность. Но я помню, все помню! Перед собой-то нечего прикидываться. Вот дилемма: плюнуть на все и завтра уехать в общежитие или… Никакой дилеммы – не успокоюсь, пока не разберусь. И у меня есть зацепки. Что скрывает Настя? Зачем врет тетя Май? Не забыть слова Анатоля: «Вы как тут? На могилку не пустили?» То есть хозяйка почему-то вернулась с кладбища раньше, чем предполагала (чем предполагал Анатоль)? Что видели (или слышали) женщины? Кто-то их запугал?

Саня вышел на маленькую открытую веранду, посмотрел на часы – без десяти одиннадцать – спустился в сад. Октябрьская густая с расплывающимися туманными космами тьма. Дикий гам от дома номер восемь звучал пронзительнее, всепобеждающе: свадьба явно переместилась на улицу, соревновались магнитофон и гармошка. Прыгающее пятно фонарика в слабой вспышке запечатлевает древесный ствол, притаившийся куст, пожухлую траву, вскопанные под зиму грядки… Он обошел весь сад, огород – никаких подозрительных следов… Мощный амбарный замок… неудача!.. нет, замок не заперт на ключ, а просто висит, дужкой придерживая петли. Обширное внутреннее пространство сарая заполнено вековым хламом и бесчисленными штабелями дров – старые ненужные уже запасы. Земляной пол плотно утрамбован, чье-то лежбище (не иначе – философа) на грубо сколоченных досках, покрытых тряпьем… как будто никаких свежих следов, впрочем, в замшелой рухляди труп спрятать несложно. В конце концов (удивился, осветив фонариком часы, ощущение времени потеряно) сарай был тщательно обыскан – безрезультатно. А в ушах назойливо и визгливо продолжали звенеть голоса в незамысловатом нагловатом ритме.

Саня вернулся к веранде. Сбоку, слева, из окна девочек виден свет. Обогнул угол дома, взглянул через тюлевую занавеску. Не спят обе. Юля сидит на кровати, Настя стоит посередине комнаты, говорит что-то. Вот улыбнулась язвительной улыбочкой – и Юля ответила тем же, прищурившись.

Двинулся дальше вдоль стены. В окне Донцовых света нет, пируют по случаю удачной сделки. Обогнул дом. В темном оконце ванной блеснула собственная тень. Крыльцо, окошко с портьерой. Заглянул в прорезь, отпрянул, вновь приблизился: старуха молится на коленях, бьет поклоны, лицо в профиль, слезы, страдание… Никогда не замечал в тете Май и признака религиозности. А что я знаю о ней? Икону помню в восточном углу. Смоленская Божия Матерь. Стало стыдно подсматривать.

Анатоль, должно быть, видит десятый сон… Легко проверить: свадьба действительно переместилась на улицу под фонарь. Подошел к штакетнику, всмотрелся. Вон и философ. Эк его! Уже и вправду хорош, с багровым воспаленным лицом, пошатываясь. хлопает в ладони.

Даже в кабинете бились праздничные отзвуки, но глуше, отдаленнее – и вот явственно послышался протяжный скрип. Отчего-то заныло сердце, выглянул в коридор: дверь в чулан приоткрыта и падает оттуда на половицы жидкий электрический свет. С бьющимся сердцем на цыпочках подошел: тетка стоит за порогом спиной. «Тетя Май!» Не слышит. Дотронулся рукой до ее плеча. Она вся затряслась, обернулась, какую-то секунду смотрела бессмысленно, словно не узнавая… «Тетя Май, что случилось?» – «Мои куколки, – пробормотала хрипло, – испанские, мне они нужны». – «Что, украдены?» – ее ужас вдруг передался ему. – «Вот они», – указала рукой на полку: две прелестные принцессы. каждая величиной с ладонь, не больше, златоволосые, с коронами, в бархатных нарядах, розовом и голубом. И тут он увидел третью, в белом, на полу. Поднял, отдал тетке и бегло осмотрел чулан: как и везде, ничего подозрительного. Бутылки, банки, мешки, матрас, велосипед, подвешанный к потолку… а за ширмой?.. шелковая, в райских цветах и птицах, дырявая, заглянул: все тот же хлам, тело спрятать негде. «Тетя Май, – сказал ласково, – пойдемте спать, уже первый час». Цепкими пальцами старуха схватила куколок, от входной двери раздалось скрежетанье замка. Анатоль? Нет, должно быть. Донцовы. Пара остановилась у двери в чулан, лиц не видно в коридорном полумраке (идеальные мужские брюки и лаковые туфли, длинный подол из бледно-зеленого бархата и ножки в замшевых туфельках). Мужской голос произнес любезно: «Проводите инвентаризацию, Майя Васильевна?» – «Вот именно. Показываю племяннику его наследство», – ответствовала тетка совершенно нормально, несколько иронически. – «Увлекательнейшее занятие», – подхватил мужчина в тон, и пара удалилась.

Они вышли из чулана – в дверях «девичьей» стояла Юля и наблюдала внимательно – хозяйка заперла дверь – Юля скрылась. «Замок надежен? – поинтересовался Саня шутливо. – А то ведь наследство…» – «Надежен. Ключ всегда со мной». – «Вы его и на кладбище брали?» – «Брала, – ответила тетка. – В том-то и дело».

На этом ночь ужасов окончилась; уже засыпая на диване, он будто бы видел, как кабинет озарился странным свеченьем – не от мира сего. Так подумалось. И он заснул.

Свеченье шло от снега, первого, пушистого. Утро. Ветви окутаны белейшими пеленами, земля, трава, дорожки – «великолепными коврами»… Женщина меж яблонями в короткой лисьей шубке – чудесны черные меха, темно-пепельные волосы в сложной пышной прическе на белоснежном фоне – нагнулась, зачерпнула снегу, поднесла к лицу… Саня вышел на веранду, сказал громко:

– Вы – Любовь?

Она обернулась, он с внезапной жадностью всмотрелся в бледное страстное лицо со сверкающими глазами. Вот откуда ощущение страстности: зрачки вспыхивают то зеленым, то синим, яркие узкие губы изогнулись в улыбке.

– А вы наследник?

Они разом беспричинно рассмеялись, и впервые со вчерашнего дня душа отвлеклась… от смерти к жизни. Она поднялась на веранду со словами:

– Как хорошо, да? Снегом пахнет.

– Сегодня 14 – Покров, – отвечал он рассеянно, глаз не сводя с чудесного лица.

– Вы теперь с нами будете жить?

– Тетя Май просит.

– Ну да. старость. А мне, наверное, будет жаль уезжать. Мы с мужем провинциалы, так по квартирам и скитались. И вот впервые – сад в Москве.

– Вы из одного города?

– Нет, вместе учились, я на первом курсе, он на пятом. Я тоже, знаете, физик.

– О!

– Ничего страшного! – она опять засмеялась, радостно, самозабвенно. – Ничего не помню! Идите в дом, замерзнете.

– Да ну, пустяки, даже жарко.

Правда жарко: жар потаенный, внутренний, восхитительный.

– Нет, пойдемте. И я озябла, отвыкла от мороза.

Вошли в кабинет, она плотнее запахнула шубку (видно, озябла), темно-красные брючки на ней, короткие меховые сапожки… высокая, статная – прелестнее женщины, показалось, не встречал он. Села на диван, откинулась в уголок и принялась вышитым носовым платочком вытирать мокрые от снега пальцы. Он встал напротив, боясь: сейчас уйдет.

– А вы скоро переезжаете?

– Вчера в ресторане Вика говорил (приятель мужа, это в его доме квартира): вроде скоро. Всякие сложности: сдается как бы в аренду их фирме. Вот и сегодня Володя поедет хлопотать… В общем, это мужские проблемы.

– Вика жил в этом кабинете?

– Да.

– Анатоль сказал: здесь «нехорошо».

– В каком смысле?

– В метафизическом, он сказал.

– Анатолию везде нехорошо.

– Как так?

– Пьет. И вообще, ему верить… – протянула она небрежно, отвела глаза (сверкающие, как драгоценности), взглянула на заснеженный сад за окном: хлопья падали медленно, кружась. – Как вы думаете, снег насовсем?

– Вряд ли. Первый.

– Надоела грязь.

Он, мгновенно уловив перемену в ней, продолжал, тем не менее, с упорством:

– А вы… что-нибудь такое чувствовали?

– Какое?

– Ну… необычное.

– Да, – сказала она нехотя после паузы.

– Что? Что именно?

– Кто-то ходит по саду.

– Кто?

– В темноте, я видела из окна. Должно быть, Анатоль с похмелья, – она улыбнулась, но что-то такое – тревогу или страх – он в ней почувствовал, несомненно.

– Когда вы это видели?

– Летом как-то. И на днях. Кто-то крадется между яблонями. Я встала за снотворным, не спалось.

– А в последний раз когда именно?

– Послушайте, Саня, – сказала она доверчиво, – у меня такое впечатление, что вы меня допрашиваете.

Он не колебался ни минуты.

– Да. Вчера в окне тети Май я видел убитую женщину.

И сразу понял, что она ему поверила.

– Господи Боже мой! Кем убитую?

– Если б я знал.

– И… что же вы? Где она?

– Исчезла. Честное слово, это не бред. Хотите мне помочь?

– Да, разумеется! Но чем?

– Для начала опишите мне домашний распорядок… по возможности каждого, здесь живущего.

– Если примерно… Майя Васильевна обычно дома. По хозяйству. сад, огород. Ну, если сходит в магазин, тут рядом. Или на пятачок к метро. И то не каждый день. Анатоль непредсказуем – по соседям промышляет, вообще-то нарасхват, на все руки, так сказать. Настя с Юлей… вы познакомились?.. студентки, возвращаются к пяти. Володя, как правило, в седьмом, в семь, если нет срочных дел. Я пока дома сижу – временно, жду, когда для меня купят компьютер, буду работать у мужа. Все.