Текст книги "Царь Мира"

Автор книги: Ильдар Абдульманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Мы потом осмотрим замок? – спросил Эдик.

Алина кивнула. Она повернулась к Эдику, обняла его за шею и положила голову на плечо.

– Это правда наша яхта?

– Да. Это твоя яхта. Видишь, на ней твое имя.

– Я хочу туда, скорее, – сказала Алина, рассмеялась, и этот серебристый смех был, пожалуй, самой лучшей наградой. Он уже забыл о том страшном, что было так недавно, ему казалось: теперь все кошмары кончились, и впереди только вот такие светлые счастливые минуты.

Шлюпка неслась вперед, и все крупнее становились золотые буквы «АЛИНА» на высоком белом борту. Клюкин, Сергунин и Мак-Гроу переглянулись. Думали они сейчас все об одном и том же. Алексея злила его беспомощность – никому ведь не пришло в голову проверить эту красавицу яхту хотя бы на наличие взрывчатки, проверить ее экипаж… Да что там проверять, если любой пограничный катер может за пять минут превратить это белоснежное чудо в обугленное решето. Но говорить сейчас об этом Эдику, предотвратить его появление на яхте было невозможно.

Мак-Гроу размышлял об уязвимости Царя и Царицы. На яхте их можно было бы уничтожить одним снарядом. Но будут ли они уничтожены? Или они бессмертны? И черт меня побери, говорил себе Мак-Гроу, я без колебаний пристрелил бы или взорвал бы этого Царька, но ее, Алину… Да видел ли я что-нибудь более прекрасное, чем эта женщина, всходящая на борт своей яхты? Нет – и не увижу.

Алина поднялась первой, оглянулась, удивленная тем, что никто за ней не следует. И сразу не поняла, в чем дело. Все мужчины на яхте и в шлюпке застыли в восхищении, и глаза их были устремлены на нее, Царицу, и случись что сейчас – каждый без колебаний отдал бы за нее жизнь. Это продолжалось лишь несколько секунд, потом снова все задвигались, заговорили, словно скрывая свое смущение и очарование внезапно явившейся им красотой.

– Добрый день, мэм, – сказал Хэммонд, улыбаясь. – Я капитан вашей яхты Брайан Хэммонд. Рад приветствовать вас на борту.

– Вы покажете мне яхту?

– Конечно, мэм.

* * *

– И в ней можно спуститься прямо на дно? – Алина взглянула сначала на Хэммонда, потом на Дарби, переводившего ее слова, и оба они улыбнулись.

– Прямо на дно, мэм, – подтвердил Хэммонд.

– Да, ваше величество, – подтвердил Мак-Гроу, потом тихо сказал Хэммонду: – Уж и не знаю, можно ли говорить ей «мэм». Вообще-то она – «ее величество».

Алина поняла и сразу перебила его:

– Нет-нет, мистер Хэммонд, можете называть меня «мэм» или просто Алина, а я буду звать вас «капитан». Я хочу спуститься в батисфере.

– Хорошо, мэм, мы отойдем немного подальше, там глубина подходящая.

– Эдик! – крикнула Алина Царю, стоявшему на верхнем мостике. – Иди сюда! Мы сейчас спустимся в батисфере.

Эдик быстро сошел вниз. Он смотрел на металлический шар, и что-то странное было в его взгляде. Это нельзя было назвать просто страхом – было такое чувство, словно он увидел мертвое доисторическое животное и представил себе, что оно может ожить.

– Ты и правда хочешь влезть в эту штуку? – спросил он, обняв Алину за плечи.

– Да. Это же так интересно – представляешь? Ты со мной?

– Нет, – быстро ответил он.

Алина взглянула на него – и тут же вспомнила. Все, что случилось с ними. Он не доверял никому, он боялся. Ей казалось, что все вокруг теперь друзья, все прекрасные люди, любящие их, но это было не так. Это ей лишь казалось. Вот что она прочла в его взгляде.

Алина ошибалась. Не предчувствие опасности, исходившее от окружающих, заставило Эдика отказаться: он просто испугался самой этой штуковины, этого пугающего металлического шара со стенами, могущими выдержать страшное давление океанских глубин. Эдик не мог понять причин проснувшегося в нем чувства, но ни за что на свете он не хотел бы влезть добровольно в эту замкнутую сферу.

Был еще один человек на яхте, в котором батисфера вызвала нестандартные чувства. Отличная тюрьма для электрического безумца, решившего подчинить себе мир, угрюмо подумал Мак-Гроу. Отсюда он не выберется, если ему не помогут. План возник у него мгновенно. Заманить Власова в этот шар, опустить его на дно и не дать возможности выбраться. Пусть гниет заживо, если, конечно, останется жив. Только нужно, чтобы он не мог общаться со своими сторонниками. И чтобы его не могли поднять обратно. Но ведь если умертвить его тело, телесную оболочку, как он говорит, то он не сможет разговаривать. Значит, нужно подложить… Хотя нет, взрывчатка, конечно, не годится. Дарби усмехнулся. Это было бы забавно. Интересно, если взорвать шар на глубине мили, выберется этот мутант на поверхность? Неизвестно. Но то, что он не сможет выйти из батисферы, – почти точно. Слишком много энергии надо, чтобы расплавить такую оболочку. Яд, подумал Дарби. Отравить Власова будет сложно. Хотя… И тут его осенило – он вспомнил кинокадры, показывавшие смертную казнь в США. Осужденного привязали к креслу, потом все вышли, камеру заполнили пары цианида. Сделано это было с помощью довольно простого устройства. Если внутри батисферы будет подобное устройство, способное впрыснуть ядовитые пары через какое-то время после начала спуска… Время можно задать таймером. А запустит механизм этой «газовой камеры» он сам, под предлогом осмотра батисферы. Прекрасно! Мак-Гроу уже думал о подводной лодке, но как добиться того, чтобы вместе с Царем не погубить десятки людей? Батисфера – отличная возможность, камера-одиночка. А наверху, чтобы воспрепятствовать подъему и задержать сторонников Царя, должен дежурить военный корабль. Найдется работа и для Дональда Уэллса, подумал Дарби. Вот и план. На первый взгляд – фантастический, но решающий все проблемы. Остается заказать и получить устройство – оно будет несложным и миниатюрным. А дальше надо будет выбрать подходящий момент.

– Ну, кто со мной? – крикнула Алина.

Хэммонд кашлянул, потом деликатно заметил:

– Простите, мэм, с этой штукой надо уметь обращаться. У нас есть специалист, его зовут Эндрю Хит. Эндрю, – позвал он.

Хит, чуть покрасневший от смущения, приблизился к ним.

– Лучше, если он спустится с вами.

– Хорошо, – сказала Алина.

Процедура подготовки оказалась довольно длительной. Хит привык все делать тщательно, обстоятельно, а Алина к тому же попросила, чтобы он подробно все объяснял. Самым внимательным слушателем оказался Мак-Гроу. Он убедился, что батисфера рассчитана на двоих человек, но в ней вполне можно спускаться и одному. В сущности, это просто шар на тросе.

– А на какую глубину можно погружаться? – спросил он.

– До километра, – ответил Хит. – Можно и больше, батисфера рассчитана на большее давление, но это безопасная глубина.

– А там есть окна? – спросила Алина.

– Да, миледи, там есть иллюминаторы из кварцевого стекла, толщиной в полдюйма.

– А она не оторвется от яхты?

– Что вы, миледи, здесь три троса, каждый из них имеет двенадцати кратный запас прочности. И к тому же погружение всегда делается только при спокойном море.

– А она может всплыть сама? – спросил Мак-Гроу.

– Нет, сэр, это невозможно. В батисфере есть запас кислорода на восемь часов для двоих человек, есть регенерационный аппарат, и даже если вдруг яхта внезапно взорвется или механизм подъема выйдет из строя, что практически невозможно, все равно будет время вытащить батисферу.

– Но она же уйдет на самое дно? – сказала Алина, широко раскрыв глаза и явно представив себе, как стальной шар медленно падает в пучину и его там раздавливает чудовищное давление.

– Нет, миледи, – усмехнулся Хит, – мы будем погружаться там, где предельная глубина не больше километра. Поверьте мне, гораздо опаснее нырять с аквалангом.

Странный был замок, «купленный» Царем Мира у Аль-Махди. Не сам по себе – внешне он был похож на замок Макговерна, но внутри… Шейху казалось, что он завоевал этот замок, отобрал его у никчемного, равнодушного народа бывшей могучей империи. И подобно завоевателю, он поторопился переделать замок в соответствии с этим чувством и своим вкусом. Человек наблюдательный заметил бы, что чувство это ложное, а вкус отсутствует. Аль-Махди решил, что в этом замке должен царить Восток – будущее мира, по его мнению. И потому несколько комнат в замке, уже переделанных по его плану, представляли несколько стран Востока: Египет, Турцию, Индию, Японию, Китай. Все убранство этих помещений – мебель, украшения, облицовка стен – все, вплоть до мельчайших деталей – было привезено из той страны, которую представляла комната. Кто-то мог бы сказать, что это напоминает голливудские декорации – не страны здесь представлены, а обывательские представления об этих странах, что это лишь дешевая стилизация. Но, во-первых, вещи, собранные здесь, были куплены отнюдь не в туристских сувенирных лавках – это были подлинные и чрезвычайно дорогие произведения искусства, а во-вторых, комнаты выполняли свое назначение – они создавали у человека настроение. Быть может, для тонкого вкуса достаточно было бы небольшого эстампа с японскими иероглифами, чтобы вызвать богатейшие ассоциации, но у Аль-Махди было свое видение мира, ему мало было намеков на страну, ему хотелось подчеркнуть именно нашествие Востока на старую дряхлую Европу. Вот почему, наняв искусствоведов и дизайнеров, палец о палец не ударив, чтобы привнести что-то свое в убранство замка, он все же считал этот замок своим кровным детищем. И потому так взбесило его то, что это детище у него отобрали, да еще так небрежно и легко. Это не было то чувство, которое владело Макговерном, – в его замке каждая вещь несла ауру столетий культуры, славы поколений, красоты человеческого духа, созданных аристократией. Замок на Дансинг-Хилл, при всем несметном богатстве украшений, скорее напоминал помеченную дворнягой территорию, которую она отвоевала у породистого пса. Аль-Махди, как и Эдик, не понимал, не мог понять, что дом Макговерна создавался веками и воспроизвести такой дом нельзя ни за какие деньги.

И именно поэтому, если в замке Макговерна Эдик чувствовал бы себя весьма неуютно, не говоря уж об Алине, более тонкой натуре, то в замке Аль-Махди ему сразу понравилось – он тоже был своего рода завоевателем.

– Выбирай себе любые апартаменты, – сказал Эдик Алине, – после я выберу, затем остальные. Только пусть одна из комнат будет нашей, совместной, ладно?

– Хорошо, – сказала Алина. – Только я свою переделаю;

– Да ради Бога, можешь делать все, что угодно, – согласился Эдик.

Оба они чувствовали, что любые изменения в этом замке не будут осквернением. А дальше… Дальше их ждала неделя блаженного безделья, любви, забав, морских прогулок, общения, роскошных покупок – и может быть, это была единственная неделя счастья, отпущенная Царю и Царице.

Если бы они знали, сколько туч сгущается над их головами, что своими руками они разрушат это недолгое счастье… Может быть, тогда Алина не выговаривала бы Эдику за его глупую шутку: увидев однажды, как любимый кот Чико удирает от лохматой дворняги, Царь разгневался и снабдил кота эфэлом. Чико оказался на редкость догадливым. После того, как летающая молния убила двух собак, осмелившихся преследовать царского любимца, Чико «вышел на промысел». Он важно шагал по деревенской дороге с высоко поднятым хвостом и, завидев собаку, устремлялся к ней, провоцируя ее на атаку. Заканчивалось это для пса плачевно. И потому жители деревни, лишившись двух десятков своих любимцев, вынуждены были теперь по тревоге выбегать на улицу, отлавливать своих псов и затаскивать их в дом. Впрочем, собаки довольно быстро поняли, что к чему, и теперь они вообще не гонялись за кошками. Естественный ход вещей нарушался. Хуже было другое: живя у режиссера Власова, чья жена не любила кошек вообще, а сам Эдик забывал вовремя кормить кота, Чико обрел скверную привычку к воровству. Он забирался в чужие кухни, воровал там съестное и добился в этом деле немалых успехов. Оказавшись в Британии, в замке, где его готовы были кормить черной икрой, кот не утратил любви к сильным ощущениям. В этом он был схож с хозяином. Одного он не мог понять – почему теперь, стоит ему залезть в чей-то дом, хозяева с ужасом убегают от него, оставляя на столах дымящиеся тарелки с едой. Чико был сыт, но не отказывал себе в удовольствии прогуляться по столу и попробовать деревенские блюда. А Эдик даже не догадывался, что кот обеспечивал ему растущую враждебность окружающего населения. Но главная опасность исходила не из деревни. Что было Царю до всех этих мелких туч, когда рядом было его солнце, его Алина! Но был ли он для нее таким же солнцем? Увы…

* * *

– А кто-то у нас боится лезть в этот шарик? – насмешливо пропела Алина, и Эдик вдруг покраснел.

– Я еще залезу, – буркнул он.

– Неужели? Ты мне обещаешь?

– Да.

– Обиделся?

– Нет.

Алина все же поняла, что почему-то вопрос о батисфере был для него болезненным. Она погладила Эдика по щеке, подошла к зеркалу, скинула платье. Долго смотрела на свое отражение, вспоминая волшебное зеркало, так сказочно изменившее их жизнь.

– Алиночка, скажи мне, – тихо произнес Эдик, не отрывая от нее глаз, – ты счастлива – вот сейчас, сегодня?

– Да, – сразу ответила она.

– Теперь все будет хорошо, – сказал Эдик, – постараемся ни с кем не ссориться и жить в свое удовольствие.

– Да. Только…

– Что?

– Мне так хотелось бы еще попробовать… сыграть.

– В театре?

– Да.

– Зачем, Алина? Зачем тебе это? Ведь мы можем… из нашей жизни устраивать спектакль, делать все, что захотим. Алина! – Он быстро подошел, обнял ее за плечи. Она откинула голову назад, улыбаясь ему. – Что нам эти выдуманные пьесы? Мы просто будем жить, путешествовать… Играть. Все, что ты захочешь.

– Я не знаю, как тебе объяснить. Понимаешь, ты остался словно бы режиссером, ты что-то ставишь, а я… Я актриса, Эдик.

– Все, что я делаю, – это для тебя, – сказал он мрачно. – Ты не помнишь разве, что было, когда ты играла в последний раз?

Вся эйфория, легкость, праздничное настроение вдруг схлынули, словно хмельной кураж, он почувствовал, что ей мало их мира, ей нужен внешний мир. И он, этот внешний мир, словно бесстыдная толпа зевак, вдруг вошел в их спальню и уставился на них в жажде зрелищ, самодовольный, уверенный, что они существуют для него, а не наоборот.

– Просто я тогда вышла из роли, – обиженно сказала Алина, и Эдик понял, что она не отступится от своего замысла. – Я хочу еще попробовать, Эдик, вдруг получится?

– А если нет? Если будет то же самое?

– Тогда я вернусь, и мы будем… Мы что-нибудь придумаем…

– Вернешься? Ты хочешь уехать домой? Без меня? После того, как нас там чуть не убили?! Ты забыла?

– Нет, мы вместе поедем, – неуверенно сказала она. – Но ведь ты не хочешь быть режиссером, мне придется работать с кем-то.

– И я не могу быть рядом?

– Почему?… Просто тебе будет скучно и… Я не знаю – ты, наверно, начнешь вмешиваться, – вдруг обиженно и даже возмущенно сказал она. – Я хочу сама, понимаешь?

Он все понял. Иллюзии, угар, мечты… Что толку биться, как мотылек о лампу, она светит одинаково для всех.

– Я думал, нам хватит друг друга. И больше никто не будет нужен.

– Ну не сердись. Я гадкая, капризная.

Эдик резко повернул Алину к себе, прижался к ее губам, стискивая в объятиях.

– Всю ночь… – прошептал он сквозь поцелуи, – всю эту ночь ты будешь моей… пусть не всю жизнь… эту ночь… любовь моя… Алина…

* * *

– Я знаю, что она актриса вроде бы неплохая и все такое. Могу сказать честно, что про вас я тоже знаю и не хочу, чтобы меня убило молнией. Вы можете заставить нас… Конечно, я хотел бы посмотреть ее в роли, порепетировать с ней, но ведь она будет играть независимо от моего мнения? И в этом случае моя роль…

Эдик, опустив глаза к полу, слушал нервную и развязную речь Извицкого. Это был неплохой режиссер, сохранивший свой театр в смутное время. Эдик узнавал в этой речи столь знакомые ему интонации интеллигентского «протеста на коленях». Уступив уже в главном, режиссер пытался создать видимость несогласия, принуждения, позировал, изображая мученика. Все они такие, подумал Эдик, и я был таким еще недавно.

– Вы не все поняли, Михаил Ефимович, – прервал он Извицкого. – Да, Алина будет играть независимо от вашего мнения, но я не хочу, чтобы она играла долго. Это строго между нами. Я хочу, чтобы вы создали у нее впечатление, что она не годится для театра – опять-таки независимо от того, как она станет играть и что вы в действительности будете о ней думать.

– Вы были против ее решения вернуться в театр? – спросил Извицкий.

– Да. Я хочу, чтобы… Я не хочу, чтобы она была актрисой. Но она сама должна отказаться от этого замысла. Вовсе не надо говорить ей прямо, что она неудавшаяся, плохая актриса, – тем более что это не соответствует истине. Просто постарайтесь вести себя так, чтобы она подумала… чтобы она пришла к этому мнению. Вот и вся моя просьба. В общем, наши желания совпадают – вы ведь не хотите, чтобы это долго продолжалось, вы просто уступаете, можно сказать, силовому нажиму. Так что чем быстрее Алина бросит сцену, тем лучше для нас обоих.

– Хорошо, – сказал Извицкий. – Я дам ей две роли. Я могу ввести ее в «Чайку»…

– О черт, – сказал Эдик.

– Что?

– Она знает эту роль, мечтала о ней. Ладно, дайте ей возможность сыграть.

– Хорошо, ну а потом у нас в плане – премьера, а у меня как раз нет подходящей актрисы…

Он еще что-то бормотал, Эдик быстро кивал, нетерпеливо ожидая конца неприятного для него разговора, – ведь Алина была его актрисой, ему небеса подарили это чудо, но так ли, правильно ли распорядился он этим даром? Кто знает…

* * *

Алина уехала – и словно солнце погасло над замком на Дансинг-Хилл. Яхта уныло стояла на приколе, ожидая хозяйку. А Царь бродил по аллеям или сидел в гостиной, будто ожидая, что вот-вот раздастся серебристый смех, и она, его Царица, вновь войдет в эти двери. Возвращаться в свою спальню Эдик не хотел. Он чувствовал какую-то детскую обиду на Алину. Слезы подступали к глазам. Ведь ему казалось, что теперь он навсегда завоевал эту женщину, и это было главным достижением его жизни. Но на поверку выходит, что он занимает в ее жизни не самое значительное место.

Эдик вышел из замка. Дарби, сидевший в гостиной, вопросительно посмотрел на него – нужно ли сопровождать? – но Эдик жестом показал ему, что в этом нет необходимости. Ему было так тоскливо, что даже общество эфэла его раздражало. Он вспомнил, как в первый раз сблизился с Алиной – в театре, на сцене, после репетиции. Но не она была у него первой после изменения. Первой была та молодая прелестная девушка, только что окончившая школу, немного подвыпившая… Сколько свежести и гибкости было в ее теле, какая опьяняющая страсть… Разве с ней было хуже, чем с Алиной? Просто обладание примой было более престижным… а может быть… А может быть, к чертям эту капризную женщину и сделать Царицей девчонку, которая будет боготворить его? Эдик вдруг подумал, что не помнит даже имени той, что отдалась ему тогда в его кабинете и после ушла торопливо, не сказав ни слова. И с тех пор он не видел ее.

Эдик быстро шагал по тропинке к морю. Он уже слышал его шум, и, когда вышел на скалистый берег, море предстало во всем великолепии. Эдик смотрел на море с высоты пятидесяти футов, но оно восхищало и пугало своим природным, натуральным величием, своею мощью. И он, Царь Мира, чувствовал себя жалким и фальшивым на фоне этого странного моря, не боящегося однообразия своих просторов, равномерности прибоя, равнодушия, бесстрастности – всего того, что в человеке считалось бы унылым проявлением некрасивости, а в море было прекрасным, неповторимым, величавым.

Какой я Царь, подумалось Эдику, подлинные властелины – это море, небо, космос. Они вечны, несуетны… Кто-то назовет их неживыми, но что есть жизнь? Суетливая борьба за существование? Им она не нужна. Может быть, только они и живут по-настоящему, а мы лишь мечемся.

Эдик повернулся, но идти назад по той же тропинке не хотелось. Быстро пройдя вдоль берега, он увидел старую заросшую тропу и пошел по ней. Тропа свернула в сторону от замка, он заколебался было, но возвращаться не захотелось – он словно боялся дважды пройти по одной и той же дороге. Эдик шел очень быстро, но прошло минут семь, прежде чем тропинка вывела его на довольно широкую просеку. Выход на нее почти зарос, ему пришлось пробираться, раздвигая ветви и кустарники, но он видел просвет и шел к нему. Сама просека отделялась от леса канавой, Эдик ее не заметил, провалился в нее одной ногой и упал. И тут же, не успев подняться, услышал мерный звук. Он не успел понять, что это, потому что внезапно блеснула вспышка, ослепив его, потом послышался шум, как от падения тяжелого тела. Эдик инстинктивно отшатнулся, снова падая в канаву, услышал непонятный хрип и женский крик, поднялся и выбрался на просеку. В трех метрах от него лицом вниз лежала девушка. Легкая белая блузка, брюки, длинные волнистые рыжие волосы, тонкая шея и очень тонкие запястья – Эдик мельком заметил это, а потом перевел взгляд на что-то странное и испугавшее его. Он не сразу понял, что это, но, приглядевшись, определил, что это лежавшая на земле лошадь. Эфэл спустился ниже и следил за девушкой. Она слабо застонала, переворачиваясь на бок, Эдик остановил эфэла и, подойдя, стал на колено, протягивая девушке руку. Она вздрогнула, сказала что-то, потом попыталась быстро подняться, но тут же охнула и снова опустилась на землю.

– Вы ушиблись? С-сломали что-то? – растерянно спросил Эдик по-русски, она тоже что-то спросила, кажется – кто он такой.

Эдик улыбнулся, положил ладонь на грудь и сказал:

– Эдуард. My name is Эдуард.

Его познания в английском были довольно скудными.

– I help you, – сказал он, – сейчас, я позову кого-нибудь. Хотя нет, вы можете идти? You can go?

Девушка опять попыталась подняться, что-то сказала, Эдик подошел ближе, обхватил ее за талию, она закинула руку на его плечо. Он сделал несколько шагов. Рыжеволосая прихрамывала, что-то виновато лепетала, но идти могла.

– Сейчас, – сказал Эдик, – we shall go to home, my home, yes? [7]7
  Мы отправимся домой, ко мне домой – поняли? (англ.)


[Закрыть]

Она кивнула. Эдик толком не знал, куда идти, но вспомнил о эфэле и задал ему «режим сопровождения» к замку, совершенно упустив из виду, что при этом лишается оперативной защиты. Но, право же, трудно сохранять бдительность, если вас обнимает за шею прелестная хрупкая ручка, а под вашей рукой горячая тонкая гибкая талия, и вы можете как бы невзначай, как бы оберегая спутницу от падения, касаться, может быть, самого чудесного в мире – девичьей груди.

Через полчаса они уже вышли к замку. Эдик, не сдерживаясь более, обнял девушку, прижимая ее к себе, вспоминая ту, около театра – они так были схожи, – и потом уже позвонил в ворота. Дарби вышел им навстречу. Даже он, профессионал, не мог остаться невозмутимым. Странное, опасное для него, способное выдать его выражение, сочетание ненависти и восхищения, промелькнуло на его лице, и только девушка заметила это, и, будь она поопытней, насторожилась бы. Но ей было всего шестнадцать лет, и она еще не умела разбираться в людях.

Еще через несколько минут она плакала, сидя за столом в гостиной, а хозяин, телохранитель и дворецкий сбились с ног в попытках угодить гостье и спутали свои роли. Дарби слушал ее бессвязный рассказ о каком-то пострадавшем Форсе и, поняв наконец, что это лошадь, пытался успокоить девушку. Дворецкий объяснил охране, что произошло, и все порывался послать кого-нибудь посмотреть, что там случилось с лошадью, а Эдик, роняя бокалы и путаясь в этикетках бутылок, искал какое-нибудь вино, подходящее для юного создания.

Девушку звали Джин Ферндейл, она оказалась дочерью фермера, жившего в близлежащей деревушке. Форс был ее любимой лошадкой, купленной отцом к шестнадцатилетию дочери. Она сама выбирала его, и, когда вернувшийся охранник сказал, что лошадь убита, Джин снова заплакала, и снова засуетились мужчины, пытаясь ее успокоить.

– Дарби, скажи ей, что я подарю ей любую лошадь, какую она захочет, ладно?

Мак-Гроу кивнул и принялся объяснять Джин, с кем ее свела судьба. Девушка закивала, когда услышала его имя, конечно, она знала, кто поселился в замке, но потом, осознав, что это и есть Царь, уставилась на Эдика дивными своими глазами, и были в них и детское восхищение, и испуг, и ожидание чуда, но Царь вспомнил взгляд девушки, когда она говорила о своем Форсе, и за те чувства, которых удостоился обычный жеребец, он, может быть, отдал бы все свое могущество.

– Дарби, попроси, чтобы Джин осталась у нас, и пошли кого-нибудь предупредить ее родителей, – сказал Эдик, положив руку на плечо телохранителя, и тот вынужден был взять себя в руки, чтобы снова не выдать себя.

Поначалу и сам Дарби не смог бы объяснить, почему, будучи профессионалом, он не смог скрыть своих чувств, но позже, когда он вышел наконец из гостиной, понял, в чем дело, просто Джин была дьявольски похожа на его жену Энн, убитую эфэлом. Потому и бормотал бедняга Максвелл, он же Мак-Гроу: «Этот ублюдок хочет отнять и ее, отнять у меня», – не сознавая очевидного факта, что Джин вовсе не принадлежала ему. Но разве можно объяснить что-то с позиций рассудка человеку, близкому к безумию от вновь нахлынувшего на него осознания непоправимой потери, от того, что снова, сам того не зная, Эдик Власов вмешался в его жизнь и лишил его возможности ожить, почувствовать себя человеком, мужчиной? И теперь, угрюмо понял Дарби, только смерть этого ублюдка поможет Максвеллу вернуться к жизни.

* * *

Джин Ферндейл еще ни разу не видела такой роскоши, как в той спальне, где ее разместили. Но ее восторгов хватило минут на пять, потом она вспомнила, чем заплатила за все это великолепие, вспомнила предсмертный храп Форса и его великолепное тело, распростертое в грязи на просеке, и заплакала, присев на краешек огромного кресла.

Когда Эдик вошел, она продолжала всхлипывать и посмотрела на него невидящими глазами. Он открыл мини-бар, достал два бокала и, плеснув в них виски, подошел к ней.

– Please, drink, – сказал он, улыбаясь и вкладывая в ее ручку бокал.

Они выпили вместе, Джин поморщилась, но Эдик опять принес наполовину наполненные бокалы. Она хотела отказаться, но он улыбался и настойчиво, разжимая ее тонкие пальчики одной рукой, другой вкладывал в них бокал. Много ли нужно было шестнадцатилетней девчонке, ни разу не пробовавшей крепких напитков? Через пять минут комната поплыла перед ее глазами, а Царь стоял перед ней на коленях, положив одну руку на ручку кресла, а вторую на бедро Джин. И эта рука была горячей и живой, пальцы ее потихоньку сжимались, скользили, подбираясь к лону, и Джин часто дышала и улыбалась, не зная, что ей делать. Эдик вдруг вспомнил ту школьницу из Васильевска, как он жадно тогда ее раздевал, почти насиловал. Сейчас ему хотелось другого. И он не знал, как объяснить Джин, что она должна делать, не приглашать же Дарби в переводчики.

– Джин, – сказал он и расстегнул верхнюю пуговицу на своей рубашке, – please, do it… you… I want… – Он снова застегнул пуговицу, ласково взял ее руку, приблизил к вороту рубашки и повторил: – Please, do it.

Она кивнула, понимая, что он хочет, но не была уверена, что это будет правильно с ее стороны. Но он был Царь, он мог и приказать, и Джин была в его власти, хотя женское чутье подсказывало, что ее власть над ним могла быть не меньшей. Пьяно улыбнувшись, она стала расстегивать пуговицы его рубашки, прикасаясь к его разгоряченному телу холодными тонкими пальчиками, и у него голова кружилась то ли от этих прикосновений, то ли от виски. Она расстегнула пуговицы до пояса, он подался вперед, кивая ей и улыбаясь, и тогда ее ладони скользнули по его плечам, снимая рубашку.

Джин не была девственницей, ей уже доводилось иметь дело с парнями. Но в эту минуту все было иначе, и она понимала, что от ее поведения зависит ее судьба, хотя и не знала, к чему стремится, что хочет от нее этот странный человек…

Он выпрямился, поднявшись с колена, и положил руку на пояс. Она посмотрела на него снизу вверх и увидела, что он продолжает улыбаться, но на лице его так явно читалось возбуждение, что Джин стало страшно. Ей казалось, что он сейчас набросится на нее, как тот тип после танцулек, – он вызвался проводить ее и, едва они зашли в темный подлесок, повалил на землю и молча овладел Джин, не сказав ни слова ни до, ни после этого.

Джин еще не приходилось самой раздевать мужчин. Она стала расстегивать брюки Эдику, остановилась – она вдруг подумала, что он собирается заняться с ней «французской любовью», и усмехнулась про себя. Когда она спустила его брюки, Эдик вдруг схватил Джин за волосы и прижал к себе, потом отпустил ее и снова хрипло сказал по-английски:

– Yes, do it… so… yes…

Она сняла с него трусы, ожидая, что он сейчас повторит свой жест… Но он шагнул назад, тяжело дыша, и громко сказал:

– Now you, you. – И жестами показал ей, что она должна раздеться сама. Эдику очень хотелось, чтобы эта девчонка сама отдалась ему, как бы желая этого больше, чем он. Это была иллюзия, конечно. Не будь он владельцем этой роскоши, она бы, скорее всего, рассмеялась ему в лицо, но он продолжал ставить этот спектакль, словно надеясь, что истинная страсть родится в игре.

Бюстгальтера на Джин не было, и, когда она скинула блузку, он увидел ее маленькие груди, белевшие на фоне смуглого загорелого тела. Джин разделась полностью, они с полминуты стояли друг против друга и просто смотрели. Потом Эдик подошел к кровати, лег на спину и позвал ее по имени. Она подошла, позволила взять себя за руку. Эдик потянул ее к себе, заставляя сесть на себя верхом. Она даже усмехнулась, вспомнив, как легко вспрыгивала на лошадь. А когда она приняла его и закрыла глаза, то и ощущения были схожи с ездой верхом. Только к концу, когда движения стали стремительными, он вдруг поднялся, схватил ее за плечи, прижал к себе, повалил ее на бок и потом оказался сверху – и это напомнило ей падение с Форса на полном скаку, когда она вжалась в землю, ожидая, что огромное тяжелое тело рухнет и погребет ее под собой.

* * *

Премьер-министр Великобритании был не редким гостем в Букингемском дворце, резиденции ее величества. Его спутник, глава контрразведки вице-адмирал Чарльз Олдбрайт, появлялся здесь лишь несколько раз за все время службы. Что же касается сопровождавшего их третьего гостя, то он был здесь впервые, и – неслыханное дело – он был незваным гостем. Впрочем, это его нисколько не смущало. Скорее ему удалось смутить королеву Великобритании. Она видела эфэла впервые в жизни, и ей стоило больших усилий сохранить внешнюю невозмутимость, когда это существо пролетело мимо гвардейцев охраны и зависло в метре над головами высокопоставленных лиц.

– Надеюсь, он не сможет никому передать наш разговор? – спросила королева после обмена приветствиями. Этот вопрос ее гости уже задавали себе, но Олдбрайт после консультаций пришел к мнению, что это крайне маловероятно. Нелишне сказать, что он в общем-то ошибался: эфэлы могли фиксировать и передавать информацию, но Власов еще не освоил в совершенстве управление этими существами.