Текст книги "Царь Мира"

Автор книги: Ильдар Абдульманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

– Валерий Дмитриевич, – обратился к Асканову начальник службы безопасности, – если вы и все остальные не против, то госкомиссия под вашим руководством сохранится. Но без вашей санкции ничего предприниматься не должно.

– Я не против, – сказал Асканов, понимая, что взваливает на себя огромную ответственность. Но уйти в сторону после случившегося было бы трусостью. Он считал себя отчасти виноватым в произошедшей трагедии.

– Все, что требуется от нас, будет сделано, – заверил Захаров. – Если нужно, звоните мне напрямую.

– То же самое, – сказал Куприянов. – Сергунина оставить с вами?

– Да, – кивнул Асканов.

– Я выделю вам человека, – решил Захаров. – Конечно, от действий Ващенко… но в конце концов мы теперь знаем, чего можно ожидать, хотя и ценой… потерь…

– Да. Специалист от вашего ведомства нужен, – согласился Асканов. – Я не снимаю с себя вины за все, что случилось. Авантюр больше не будет.

* * *

Ввиду поспешного отъезда двоим членам госкомиссии не пришлось стать свидетелями вечерних событий, взбудораживших Васильевск. Схватка у театра была скоротечной и тихой, за ней могли наблюдать лишь жители близлежащих домов. Не успел стать ее свидетелем и Мацевич. Когда он подошел к театру, все уже закончилось. Журналист мог видеть лишь поспешную ликвидацию следов сражения. Мацевич проклинал себя за нерасторопность, хотя он вовсе не бездельничал, а передавал по факсу в редакцию подробный репортаж о событиях в следственном изоляторе. Когда он справился с этим и наспех перекусил, было уже около шести. Мацевич устремился к театру, надеясь застать участников переговоров, но опоздал. Зато он в полной мере лицезрел другое событие, которое окрестил в своей статье «массовым психозом жителей Васильевска».

Мацевич всю жизнь что-то придумывал. Это было для него естественно. У него оказалось богатое воображение. Будучи еще подростком, учеником седьмого класса, он заинтриговал сверстников своим мнимым участием в мнимой организации, которую называл БСНЛ. Это расшифровывалось только для приближенных и означало «борьбу с несовершеннолетней любовью». Мацевич уверял, что это военизированная организация, следящая за моральным обликом молодежи и выносящая суровые приговоры наиболее распущенным особам. Часто на перемене он подходил к окну, делал таинственные знаки, с усмешкой утверждая, что общается таким образом с секретными агентами. Как ни странно, вся эта чушь действовала, создавая ему среди многих авторитет. Еще тогда он понял, что чудеса и тайны, шарлатанство, блеф и обман действуют на психику людей гораздо сильнее, чем правда. Поэтому, став журналистом, он с удовольствием принял предложение поработать в еженедельнике «Экспресс-Инфо», где от авторов вовсе не требовалось точного следования фактам, а нужна была именно способность придумывать – чем невероятней фантазия, тем лучше. Это было совершенно понятно: унылый, убогий атеизм, «здравый смысл» надоели гражданам, серьезность газет утомила их еще при коммунистах. И потому еженедельник стал расходиться, как горячие пирожки на базаре. Вот и сегодня Мацевич ожидал, что придется в очередной раз высасывать статью из пальца – или списывать ее с гостиничного потолка. Это как придется.

Но в этот вечер Мацевичу не пришлось напрягать свою фантазию. В половине седьмого немногочисленные представители городской интеллигенции обычно подтягивались к театру. Мацевич, попытавшись выяснить у хмурых милиционеров, что произошло, и нарвавшись на грубость и угрозы физического воздействия, уныло побрел к гостинице. Навстречу ему шли довольно нарядно одетые пары и семьи. Но что-то было в них странное. Мацевич остановился и замер на краю тротуара. Никто из проследовавших мимо даже не взглянул на него. Никто не произнес ни слова. Люди шли в театр с возбужденными, блестящими глазами, излишне быстрой, неестественной для культмероприятия походкой. И они не общались друг с другом, даже не смотрели на своих близких. Их глаза странно блестели и были устремлены вдаль, словно что-то привлекало и завораживало их взор.

Что за черт, подумал журналист, они как будто обкурились. Ему не раз приходилось видеть людей в состоянии наркотического опьянения, и они выглядели примерно так же.

– Эй, подождите! – крикнул он непроизвольно, увидев знакомое лицо. Навстречу ему шел Клевцов.

После тех событий в театре он не поехал в Москву, а вернулся в гостиницу. Но спустя некоторое время ученый почувствовал странный непреодолимый позыв. Он вышел из гостиницы и, подобно лунатику, устремился к театру. Перед глазами его стояла афиша сегодняшнего спектакля: «Три сестры». Он не знал, зачем идет в театр, но не мог себя контролировать. И лишь когда Мацевич схватил его за локоть, он остановился.

– Это я, Мацевич, журналист, – сказал Михаил. – Помните, я был там, в тюрьме?

– Да-да, припоминаю, – сказал Клевцов.

– Что случилось? Вы можете объяснить мне, что здесь произошло?

– Сегодня спектакль, – с улыбкой сказал Клевцов. – Надо идти…

Он попытался вырвать рукав, но Миша не отпускал.

– Какой спектакль? Что здесь было?

– А, здесь… Сражались тут, – сказал Клевцов. И вдруг его словно отпустило. Он с изумлением воззрился на проходивших мимо театралов. – Глаза у них какие… – пробормотал он.

– У вас были такие же, – сказал Мацевич. – Что происходит? Куда все идут?

– «Три сестры», она там играет, – сказал Клевцов, и блаженная улыбка снова растянула его губы, хотя он и пытался сдержаться.

– Ну и что? – допытывался Мацевич. – Здесь же было черт знает что. Какой спектакль? Кто «она»? Вы не в себе, по-моему.

Он даже встряхнул ученого, вызвав искреннее возмущение того.

– Отпустите меня! – запальчиво потребовал Клевцов. – Я опаздываю. Ну-ка! – И он изо всех сил рванулся, высвободился из рук ошеломленного журналиста и быстро зашагал к театру. Поколебавшись несколько секунд, Мацевич направился за ним.

Если бы ему удалось пробиться к афише, висевшей у входа, он бы увидел, что «Три сестры» заменены в этот вечер спектаклем «Орфей спускается в ад». Батанов еще толком не знал, что же произошло, но твердо понял одно: на услуги Эдика и Алины больше рассчитывать не приходится. В «Орфее» Алина играла Кэрол, но это была не главная роль, Батанов заменил Воронину молоденькой актрисой. До конца сезона оставалось недели три, и он надеялся продержаться, а там уже найти нового режиссера. Отыскать равноценную замену Алине он даже и не надеялся. В конце концов, подумал он, свет клином на этой мадам не сошелся. События этого вечера, однако, показали, что и здесь он ошибается.

– Евгений Сергеевич!

Батанов вздрогнул: впервые в жизни вахтер без стука и разрешения ввалился в его кабинет. «Нажрался», – была первая мысль. Но спиртным не пахло.

– Ты что? – испуганно спросил он.

– Там спектакль заменили, зрители все спрашивают, будет Алина играть или нет.

– Не будет, – строго сказал Батанов. – И что это ты так… входишь?

– Извиняюсь, – сказал вахтер, – а как же без нее?

– Ну вот как, – пробормотал Батанов, – так вот как-нибудь придется…

– Понятно, – вздохнул старик и вышел явно удрученный. Но самое поразительное было то, что его настроение вдруг передалось и директору.

– А действительно, как же без нее? – спросил он себя, и вдруг эта легкомысленная замена Алины в спектакле как-то ударила его изнутри, он даже не знал, как описать свое чувство, – ну как будто он оттолкнул от себя голодную нищую старуху, а оказалось, что это его мать. Чувство было не совсем таким, оно было вообще ни с чем не сравнимым, но по силе не меньшим. Что ж я сделал-то? – спросил он себя. А что было делать?

Эти горестные размышления прервала странная делегация, состоявшая из двоих мужчин и двух женщин, опять-таки без стука вошедших в его кабинет. Один из мужчин, Брыкин, заведовал отделом культуры в мэрии, второй был заслуженным ветераном всех последних войн и почетным гостем всех торжественных мероприятий, за что заслужил кличку Кащей Бессмертный. Одна из женщин была редактором местной газеты, вторая – женой мэрского работника.

– Евгений Сергеевич, что здесь происходит? – с гневными интонациями в голосе вступила жена Брыкина.

– Безобразие, – прошамкал ветеран.

– Никакого уважения к зрителям, – поддержала их редактриса.

Брыкин, осознавая, что в этой четверке он главный, предпочел говорить тихо и зловеще:

– Почему снят спектакль «Три сестры»?

– Там Воронина играет, ее некем заменить, – сокрушенно сказал Батанов. Его ничуть не волновало возмущение общественности, он был переполнен собственными чувствами скорби и раскаяния, осознанием непоправимой ошибки.

– Она что, вообще не будет играть? – Брыкин навалился на стол и возмущенно моргал маленькими глазками.

Батанов просто развел руками. Говорить ему не хотелось.

– Да это же безумие! – вскрикнула жена Брыкина. – Как это возможно?

И тут же внизу раздался громкий звон разбитого стекла, и директор вздрогнул – это могло быть только большое стекло в фойе, восстановление которого обошлось бы минимум в семьсот долларов. Батанов подошел к окну и открыл его.

– Что делаете?! – крикнул он, увидев, что толпа внизу подбадривает нескольких мужиков, колотивших штиблетами по второму стеклу (одно им уже покорилось).

– Вот он, директор! – крикнул краснорожий мужик, чьи удары были наиболее ожесточенны. – Где Алина?! Алику давай!

– А-ли-ну! А-ли-ну! – подхватила толпа.

Батанов что-то кричал, но его уже не слышали. Внезапно краснорожий снял ботинок и швырнул его в Батанова. Ботинок ударил в раму над его головой, он отшатнулся от окна – и вовремя! В следующие пять секунд в окно влетело не меньше двух десятков ботинок – мужских и женских, две сумочки, три комка засохшей глины, увесистый том Голсуорси, два футляра для очков, а довершил дело кусок бордюра, вдребезги разбивший стекло и победно воцарившийся на директорском столе. Батанов ринулся к двери – он даже не знал зачем: ему одновременно хотелось и спасти театр от вандализма, и объяснить этим бесноватым, что он душою с ними и глубоко скорбит по поводу отсутствия Алины. Как бы там ни было, когда он выскочил из фойе, на него набросились три истеричных дамочки, разорвали рубашку, а одна даже плюнула в лицо. Он в это время кричал, что не виноват и сам не знает, где Алина. Тут за него неожиданно вступились мужики, вспомнившие, что во время исторического похода на Москву Батанов был с ними и даже возглавлял шествие, а значит, был братом по духу и по несчастью. Впрочем, всем уже было не до него. У многих в толпе началась настоящая истерика, остальные, менее страстные, просто рыдали, сев на асфальт. Со стороны, в отдалении, за людьми со страхом и недоумением наблюдали милиционеры. Вмешиваться они не стали, и это было разумно: припадок продолжался еще с полчаса, потом зрители начали медленно расходиться. О спектакле не могло быть и речи – тем более что многие из актеров принимали участие во всей этой катавасии.

Среди милиционеров стоял и Мацевич. Рот у него был приоткрыт. Много он понасочинял на своем веку, но эта штука была посильнее всех его фантазий.

Через пятнадцать – двадцать минут омерзительного и странного зрелища массового сумасшествия, за которым со страхом наблюдали жители соседних домов, театралы начали приходить в себя. И, как эпилептики после припадка, они чувствовали, что с ними произошло нечто постыдное, унизительное, но не помнили, что же именно случилось. О том, чтобы пойти на другой спектакль или получить деньги за билеты, никто и не заикался. Да и о каком спектакле могла идти речь, если большинство актеров испытали то же самое, что и они, и им было не до игры?

Мацевич был потрясен увиденным, но быстро пришел в себя. Срочно в гостиницу, и писать! Статья пойдет «на ура».

* * *

– Начнем с того, что тебя может подстрелить любой снайпер, – сказал Клюкин. – Эти штуки от пули не спасут. Сегодня они пока в шоке. Завтра опомнятся. Возьмут всех нас под колпак. Значит, нужна охраняемая резиденция, большая служба безопасности, ну, в общем, все, что имеют президенты. На то, чтобы это создать, нужна масса времени и средств. Собрать команду и не получить вместе с ней ни одного агента того же ФСБ – это вообще почти невозможно.

– Все это надо было заранее продумать, – сказал Калинин. – Сейчас придется действовать поспешно.

– Другого выхода нет, – нетерпеливо прервал его Эдик. – Надо делать то, что необходимо. Успеем – значит, успеем.

Эдик и трое друзей, составлявших будущую царскую свиту, сидели в маленькой квартирке Алины. Сама Алина готовила для них ужин.

– Сейчас нам надо составить список того, что мы завтра потребуем от правительства. – сказал Власов. – Первое – это резиденция.

– На повороте к Васильевску есть бывший санаторий ЦК, – сказал Клюкин. – Там отличные условия. Все пока еще сохранилось. Он практически автономный – своя котельная, подсобное хозяйство, высокий забор, шикарные комнаты. Мне кажется, это здание бы подошло – на первых порах, по крайней мере.

– Вообще-то я не собираюсь жить в России, – сказал Эдик. – Кстати, первое задание – это Илье – состоит в том, что нужно найти замок, настоящий старинный замок. На море.

– Я недавно видел по телевизору, такие замки есть в Шотландии, – сказал Илья. – Только они не пустуют. Как ты их собираешься получить?

– Это мои проблемы. Деньги на первое время мы потребуем от правительства, в качестве контрибуции. Нехрена было напускать на меня бронетехнику. Значит, так, кроме резиденции, нужны будут средства в здешнем банке и в Англии. Не знаешь, сколько может стоить замок?

– Понятия не имею, – сказал Илья.

– Ну ладно, узнаем у владельца, а деньги найдем. Еще нужно, чтобы остальные правительства узнали о нас от президента. Со всеми «художественными подробностями». Я не хочу каждому придурку доказывать, на что я способен. Слишком много энергии уходит на сжигание всяких БТРов, – хмуро сказал Эдик. – Итак, продолжаем список. Серега, пиши: «Известить другие страны о моей персоне и моих требованиях». Главное остается прежним – чтобы все и везде исполняли беспрекословно наши с Алиной желания…

* * *

– И вы говорите, что он хочет поселиться в Англии? – Угрюмый взгляд президента остановился на Асканове.

– Да. Мы должны известить все правительства других стран о его требованиях во избежание эксцессов.

– И вы предлагаете выполнить все, что он ни пожелает?

– Да, – твердо сказал Асканов. – Поймите, сейчас мы ему не можем противостоять, мы еще недостаточно его изучили…

– И уже потеряли десятки людей, – хмуро заметил президент, и Асканов понял, что его позиция принята.

– Да, как это ни прискорбно, – подтвердил он. – Я думаю, пусть он получит эти деньги и эту резиденцию, зато мы выиграем время. Пусть он сматывается в Англию, посмотрим, как смогут там разобраться с этой проблемой. А мы будем готовиться, изучать, копать под него. Не стоит пороть горячку. Есть еще некоторые факты, позволяющие утверждать, что эта женщина, которая сейчас с ним, Алина Воронина, тоже обладает способностями, которые могут быть весьма опасными – что-то вроде техники массового гипноза.

– Но это же позор… – начал было министр внутренних дел, но умолк под гневным взглядом президента.

Асканов устремился в атаку – он был опытным противником, уверенным в своей правоте.

– Гораздо больший позор – совершить еще какую-нибудь авантюру. Это не только подорвет репутацию президента, но может реально стоить ему жизни, – напомнил он.

– Ладно, пусть покуражится, – заключил президент снисходительным тоном. Самолюбие главы бывшей сверхдержавы было уязвлено, но этот тон – единственный контрвыпад, который он мог себе позволить. Право же, сейчас президент очень напоминал Кутузова, проигравшего сражение под Москвой, оставившего столицу на разграбление оккупантам, но силами историков ухитрившегося выдать это за проявление полководческого таланта.

* * *

Репортаж Комарова быстро разнесся по миру. Си-эн-эн показало его полностью. МИД России, выполняя приказ президента, известил подробно правительства всех стран, хотя средства массовой информации сделали это раньше. Если коллеги президента и почувствовали недоумение, то не выказывали это, политика приучила их к сдержанности. В конце концов, Власов никому не угрожал, не собирался захватывать ничьих территорий, не собирался диктовать политикам свои требования. А его мелкие капризы-желания можно было удовлетворять довольно безболезненно. Пока он больше интересовал средства массовой информации, для которых лето – «мертвый сезон», когда сгодится любая новость. И лишь один из политиков оказался исключением…

* * *

Его называли по-всякому – и «арабский тигр», и «исламский лев», и «бешеный пес Востока», и «царь пустыни». Он был диктатором крупной и богатой страны, переживавшей тяжелые времена. Сознавал ли он, что в смутное время здоровые силы в народе требуют жесткой руки, что у него особая миссия – помочь доверившимся ему людям выйти из кризиса, – этого никто не знал. Как и большинство диктаторов, он начинал с лозунга «Я для государства» и закончил негласным лозунгом «Государство для меня». Его личное состояние оценивалось десятками миллиардов долларов, а в его стране люди умирали от голода. Впрочем, это была довольно типичная картина. Он не лечил болезнь, а загонял ее внутрь жестокими мерами. И все же люди верили в него, а тех, кто не верил, заставляли хотя бы делать вид, что верят. Сила, даже слепая или неумная, казалась большинству лучше слабости. И в этом тоже была правда.

Абдулла Шараф, бывший полковник военно-воздушных сил, сумевший возглавить страну в результате военного переворота, считал себя сильным человеком, лидером, талантливым полководцем. Но когда он попытался диктовать свою волю сверхдержавам, то получил жестокий урок. Американцы, даже не удосужившись высадиться на его берег, превратили в руины десятки стратегических объектов. Шараф вынужден был признать свое поражение и терпеть унизительный мир. Он иногда почти физически ощущал себя человеком, вставшим на колени перед хозяином, чтобы избежать гибели от просвистевшего над головой меча. И теперь этот меч пускался в ход всякий раз, когда он пытался выпрямиться.

Униженный человек озлоблен. Ему хочется сорвать злость на том, кто слабее. Услышав сообщение российского президента о «Царе Мира», Шараф не смог сдержаться. Когда-то он учился в России, в военной академии, у него там остались русские друзья. Но все это было в прошлом. И теперь он ненавидел Россию, считая, что она предала его, вступив в сговор с американцами, продавшись им за крохи с барского стола. И поэтому он выступил с язвительным заявлением, осмеяв новоявленного «царя», его «царицу» и президента бывшей сверхдержавы, испугавшегося шута и шарлатана. В том, что Власов был именно таков, Шараф не сомневался. Он верил в реальную силу – в самолеты, пушки, автоматы, солдат – или в деньги. У Власова не было ни того, ни другого.

Шараф любил грубые армейские шутки. «У нас в стране такие «цари» выступают на площади в базарный день, – сказал он, – а что касается «царицы», то, когда я учился в Москве, покупал таких «цариц» за сотню-другую долларов».

Журналисты были в восторге от его изречений, это всегда придавало колорит их унылым репортажам с политической сцены. Слова Шарафа были мгновенно растиражированы и назойливо звучали с экранов телевизоров.

Абдулле Шарафу не повезло – начальник его охраны был весьма честолюбивым человеком и в глубине души не раз задавал себе вопрос: почему, если Шараф смог стать диктатором, он, такой же офицер, а может быть, и получше, не сумеет заменить его при случае? И он ждал этого случая. Иначе он бы проанализировал ситуацию и события вокруг Власова и принял бы меры предосторожности. У Абдуллы Шарафа были надежные убежища, включая глубокий бункер, который можно разрушить разве что прямым попаданием ядерного заряда. У него были заготовлены пути для отступления – он мог исчезнуть, оставаясь состоятельным человеком. Но воспользоваться ни тем, ни другим ему и в голову не пришло. А начальник охраны намеренно не обратил внимания на возможности новоявленного Царя Мира. Если этот фокусник действительно что-то предпримет и даже сможет убить диктатора, то это был бы идеальный вариант для охранника – он должен защитить от террористов и маньяков, но от небесных сил никто не спасет. Эфэлы появились вечером, когда Шараф в своей резиденции праздновал свадьбу одного из сыновей. Эфэлов было только два. Но ни тройное кольцо гвардейцев личной охраны, ни барражирующие вертолеты и истребители, ни собаки и агенты в штатском – ничто не помогло Шарафу. А то, что его многократно показывали по телевидению, сослужило ему плохую службу. Зрительный образ диктатора был ярким и четким. Летающие молнии не ошиблись. Охрана успела поднять тревогу, заметив их появление, один из телохранителей даже пытался открытьогонь, но было уже бесполезно что-либо делать. Шараф в окружении близких сидел за огромным столом, полным яств. Он готовился произнести небольшую речь, собираясь заклеймить врагов и пожелать счастья молодым. Зал ослепила вспышка, и тяжелое тело диктатора рухнуло на пол вместе со стулом. Тут же послышались выстрелы охранников, но попасть в стремительно перемещавшихся эфэлов было практически невозможно, да это уже и не могло помочь Шарафу. Еще несколько сильных разрядов ударили по уже мертвому диктатору, белоснежный его наряд обуглился, почернел. Эфэлы исчезли. Все это продолжалось не дольше десяти секунд.

* * *

– Ляшенко сказал мне, что вы хотели встретиться лично со мной. Причина? – Самарин разговаривал несколько свысока – ментов он все же недолюбливал, а майор Батищев был в его глазах вдвойне презираемой личностью: ментом и стукачом. Это был нужный человек, и все же Самарин считал, что за пользу он платит деньги, но вовсе не должен демонстрировать дружелюбие.

– Он хотел, чтобы я сам ответил на вопросы, связанные с происшествием около театра. А я хотел сообщить вам нечто иное.

– Начнем с иного. Говорите.

– Речь идет о вашем сыне, Владимире.

– Опять что-нибудь натворил?

– Да. Неприятности, – сказал Батищев, потирая щеку.

– Ну что там? – недовольно спросил Самарин.

– С девушкой одной вышла неприятная история…

– Да не тяни! – рявкнул Самарин. – Давай по существу.

– Они учатся в одном институте, он ее пригласил к себе. Или заманил обманом, как ее мать говорит. Ну и что-то там произошло между ними. Поссорились, не поняли друг друга. В общем, он ее будто бы изнасиловал. Она, придя домой, сначала лекарств наглоталась, потом выбросилась из окна. Четвертый этаж, жива осталась, откачали, но тяжелые травмы и… в общем, сдвиг по фазе… то ли от таблеток, то ли от удара. Она сейчас в больнице, мать написала заявление.

– Кретин! Я же его предупреждал! Баб ему мало! Ляшенко! – Телохранитель вышел из соседней комнаты. – Отправь кого-нибудь за этим придурком.

– За Володей? – быстро «догадался» Ляшенко – на самом деле он слышал весь разговор и знал уже, в чем дело.

– Да. Чтоб здесь был немедленно.

Ляшенко вышел, и Самарин обратился к Батищеву:

– Дело возбудили?

– Пока нет. Можно замять.

– Старухе, следователю, тебе?… Платить? – быстро и раздраженно спросил Самарин.

– Старуха полусумасшедшая, она на учете состоит. Девка у нее красивая… была. Но тоже с придурью. В общем, можно добиться полного отказа от возбуждения. Он ее насильно в квартиру не затаскивал. Наличие алкоголя в крови – у нее. Да, собственно, скорее всего, он и не насиловал ее. Так что замять можно. А о старухе позаботятся – сбагрят ее в психушку, это не проблема. Она живет в коммуналке, и уже сейчас соседи готовы написать заявление, чтобы ее убрали, они ее боятся.

– Сколько?

– Штук пять баксов – для полного успокоения.

– Ладно. Заметано. Сделаешь все? Чтобы старуху изолировали, девку угомонили? Евгений тебе поможет. – Самарин имел в виду своего адвоката.

– Сделаю.

– Штуку сверху получишь. А с этим болваном я сам поговорю. Что от него требуется?

– Если будут допрашивать, надо говорить, что все было мирно. Потом она распсиховалась.

– Ладно, Володька сейчас подойдет, сам ему расскажешь, как и что. Теперь давай об этом пришельце. Ты своими глазами все видел?

– Я видел, как он расправился с полковником Ващенко. Ну, не он сам, а эти молнии. Видел горящий БТР, машину, трупы. Картина была эффектная.

– Он сам управляет этими молниями?

– Вот это пока трудно сказать. Он отрицает это, говорит о космических силах и прочее. Но факты скорее указывают на то, что он может управлять этими молниями.

– И чего он хочет?

– Пока неясно. Госкомиссия уехала, ничего определенного не сказала. Я слышал, Власов уже встречался с президентом, изложил свои требования. Вроде бы собирается уезжать отсюда. Но пока так, налегке. Хочет поселиться за границей. Но это пока слухи, которые до меня дошли.

– Он вообще кто? Женат? – Самарина не интересовали желания Власова, его интересовала Алина. После того, как нанятых Ляшенко людей обнаружили мертвыми, Самарин поначалу испугался – вдруг за этим Власовым стоят очень мощные силы, а он, Самарин, по неведению на них наехал? Но это было очень маловероятно. Никакой информации об этом не имелось. Как утверждал Ляшенко, никто не обнаружит, что громил наняли на деньги Самарина. Все было чисто. Но тогда оставалось предположить, что этот тип действительно наделен сверхъестественными способностями. Можно ли их использовать? – мелькнуло в голове у Самарина, но связываться со всем этим ему не хотелось.

– Он женат. Детей нет. Но сейчас он жену фактически бросил. Спутался с актрисой, они живут у нее. Алина Воронина.

– Угу. Понятно.

В комнату вошел Ляшенко. С ним был Владимир. Самарин мог бы гордиться сыном – высокий, сильный, красивый малый. Но было в его лице что-то неприятное: то ли явная склонность к жестокости, то ли к подлости. Рот у него точно как мой, подумал Самарин. А если бы он обратился к психологам, они бы ему поведали, что именно рот, а вовсе не глаза – зеркало души.

– Вот, встретил по дороге, – сказал Ляшенко. Он, кстати, симпатизировал сыну Самарина и часто защищал его от отцовского гнева. Скорее всего, потому, что чувствовал, что этот тип может пойти дальше отца.

– Что там было с девкой? – с ходу спросил Самарин. – В тюрьму захотел, придурок?

Он увидел, как мгновенно изменилось лицо сына. Расслабленно-наглое выражение сменилось готовностью дать отпор. Глаза сузились, рот сжался. Но он заставил себя сдержаться, и уже по одному этому Самарин-старший понял, что сыну нужна помощь. Иначе он бы непременно огрызнулся. Ишь, какой расчетливый стал, подумал Самарин. Раньше сразу бы в бутылку полез. Он не знал, радоваться ли ему, что сын все больше становится похожим на отца.

– Да я не знал, что она психопатка, – сказал сын примирительным тоном.

На самом деле все было не так. Многие не назвали бы Светлану нормальной – хотя бы потому, что в свои двадцать лет она оставалась невинной и искренне верила в рыцарей без страха и упрека, принцев, чистоту отношений и вечную любовь. Жизнь в коммуналке с вечно пьяными соседями и полусумасшедшей матерью весьма способствует романтическому погружению в мир иллюзий.

Когда Самарин стал ухаживать за ней, преподнеся для начала огромный букет, она даже растерялась. Все, казалось, соответствовало ее мечтам, подруги ей завидовали, она ездила с Владимиром на красивой «тойоте», и многие даже поговаривали о грядущей свадьбе. Но реальность была другой. Самарину она не нравилась, это была девушка не в его вкусе. И он бы не стал заниматься этой игрой, если бы ей не предшествовала другая игра. Расписывая пульку в подвыпившей компании, Самарин со смехом согласился, когда в качестве ставки была принята Светлана: проигравший должен был соблазнить ее. Все знали, что она неприступна, что ее полусумасшедшая и безумно любящая дочку мать стережет ее от мерзавцев-мужчин. Когда-то жертвой одного такого мерзавца, то есть вполне нормального стандартного мужчины, стала она сама. Тоже была романтичной девицей, работавшей в библиотеке. Дочь пришлось растить одной, библиотеку бросить и наняться уборщицей, работать в четырех местах, получая в три раза больше денег. Но жизни не было, она просвистела мимо, как дальняя электричка. Оставалась надежда на счастье дочери. И старуха сама хотела выбрать для нее настоящего спутника жизни. Пусть не сказочного принца – не такой уж она была сумасшедшей, – но не пройдоху и не пьяницу. Излишне говорить, что, увидев, как Самарин подвез ее дочь, и узнав его – а она знала чуть ли не всех в городе, – старуха ужаснулась, закатила скандал и потребовала немедленно с ним расстаться. Ее доводы оказались убедительными.

Объяснение состоялось в квартире Самарина, куда он пригласил Светлану, намереваясь наконец выиграть спор. Ему удалось уговорить ее выпить бокал вина, но на большее она не соглашалась. Самарин озверел – не от выпитого, а от сознания, что добыча ускользает и выигрыш не светит. Криков Светланы не услышали – голова ее была придавлена подушкой. Сопротивление сломили несколько сильных ударов. Полузадушенную, почти без сознания, девушку Самарин взял не без удовольствия. Ему такой вид секса понравился. Впрочем, зверь сидит в каждом нормальном мужчине, просто не все в этом признаются и большинству удается его усмирить.

Придя домой, Светлана выпила все таблетки, выписанные матери, страдающей неврастенией, а потом в полной прострации шагнула с подоконника вниз. Вот такая была история. Конечно, если бы Самарин знал, что этим кончится, он бы не стал с девчонкой связываться. Но теперь надо было выкручиваться, и вот почему он в этот вечер сам ехал к отцу. Нужны были деньги. Всем нужны были деньги. А Самарин-старший хоть и не скупился, но обычно выделял сыну средства на что-то конкретное. И следил, чтобы они расходовались по предназначению. Этим он надеялся уберечь Володю от неприятностей. Не уберег.

– Из-за этой психопатки ты можешь схлопотать лет пять – семь без проблем. А что с тобой будет в тюрьме, сам знаешь.

– Ладно, отец, – примирительно сказал Владимир, – ну лажанулся, с кем не бывает? Ты, говорят, за актрисочкой приударил и тоже облом-с?

– Ты в мои дела не лезь, – злобно сказал Самарин, – я тебе не ровесник.

– Ну, понятно, но клубнички тоже хочется, – насмешливо продолжал Владимир.

– Заткнись! – рявкнул Самарин-старший, и сын с удивлением понял, что отец по-настоящему задет его замечанием.

Сам он слышал от Ляшенко намеки на то, что папе перебежал дорогу режиссеришка, который теперь оказался чуть ли не пришельцем. Студенты живо обсуждали происшедшее, но по привычке воспринимали все с юмором. Поэтому и Самарин-младший не видел особой проблемы в том, чтобы убрать с пути этого Власова. А все эти молнии – так, фокусы. Если обмозговать, то можно найти средства защиты. Убивать Владимиру еще не приходилось, но в драках он участвовал и знал, что человек – существо довольно хрупкое и уязвимое.