Текст книги "Царь Мира"
Автор книги: Ильдар Абдульманов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Ильдар Абдульманов
Царь Мира
ПОСВЯЩАЕТСЯ ГАЛИНЕ К.
Часть первая
НОЧЬ ИНВЕРСИЙ
О звезды, не глядите в душу мне,
Такие вожделенья там на дне!
В. Шекспир
– Смотри, какой красавец!!! – Эдик поднял выкопанного червя, держа его двумя пальцами, и показал Илье. – Толстенький, прямо сам бы съел!
– Дай половинку, моего стянули с крючка, – отозвался Илья.
Они почти одновременно закинули удочки со свежей наживкой и с надеждой уставились на поплавки.
Солнце уже село. Сгущались сумерки. Остатки того, что удалось выловить из озера на рассвете, остывали в котелке. Водка была выпита, и рыбалка близилась к концу. Просто кто-то должен первым сказать: «Ну что, сматываем?» – но ни Илье, ни Эдику не хотелось произносить этих слов. Обоих ждало возвращение в налаженный, неизменный быт к изрядно наскучившим женам. Илья думал, что дочка, может быть, уже спит и, если жена в хорошем настроении, им удастся позаниматься любовью, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ребенка. Но если она встретит его с кислой или злой физиономией – дескать, ты отдыхаешь на рыбалке, а мне приходится заниматься стиркой и кухней, – тогда о любви придется забыть. Они женаты несколько лет, но все чаще Илья подумывал о том, чтобы найти себе утешение на стороне. Не то чтобы жена его не привлекала, но она к сексу относилась именно как к супружеской обязанности и не проявляла ни малейшего энтузиазма. Эдику лучше, с завистью подумал Илья, у него детей нет, да и работает в театре, а там нравы вольные. Впрочем, хотя жену он не любит, и это не секрет, для него, пожалуй, существует только Алина, да еще этот рыжий здоровенный кот. Илья покосился на огромное пушистое существо, свернувшееся в клубок на траве. Кот наелся рыбы до отвала и теперь дремал. Рыбалку он любил еще больше, чем хозяин.
– У тебя кот кастрированный? – спросил Илья. – А то мы взяли котенка, жена говорит, что надо кастрировать.
– Да, моя тоже настояла. Может, у баб тайная мечта – самцов холостить. Изуродовали животное, а зачем? Так что ты своего пожалей, он тебе будет благодарен.
– Ладно. Не хочу калечить зверя. Они помолчали еще минут пять.
– Слушай, мы с женой в пятницу были в театре, – сказал Илья. – Что с Алиной происходит? Или она каждый раз так выкладывается? Так же с ума сойти недолго. Ирина вообще была в шоке, она же у меня театралка. Говорит, что так нельзя играть.
– Да, там целая история, – после паузы ответил Эдик. – Она же играла как бы не свою роль.
– Как это?
– Вообще я не хотел ставить «Трех сестер». Ну… пришлось. Сначала она играла Ирину, потом Гаврилина возникла, за ней Цветкова. Сказали, что я все время отдаю Алине лучшие роли. Представляешь, эти дуры считают, что Ирина – это главная роль, а Маша – так, побоку.
– Так Алина актриса, а они… Послал бы их на хрен. Кстати, по-моему, это действительно то, что им нужно.
– Да, – усмехнулся Эдик. – Уж на что я вроде не отличаюсь особым аппетитом в этой области, но они ко мне так липнут – даже неудобно. Сейчас хоть Цветкова малость успокоилась, крутит любовь с Медведевым. А Гаврилина еще злее стала.
– М-да, нехватка витамина X. Ну и что? Ты поменял роли?
– Нуда, я поговорил с Алиной, она пожала плечами: «Мне все равно кого играть». Представляешь? В общем, она и стала играть Машу. И весь спектакль пополз к чертям. Медведев до тех пор нормально смотрелся в роли Вершинина, а как Алина взяла роль Маши, – все, финиш. Превратился в глупого резонера, а она же не свою любовь к нему играла, а нечто обобщенное, то есть она понимает, что это такой же недоумок, как остальные, только поболтливее, а все лучше ее мужа. Ну и отсюда такой надрыв. Безысходность. Ирина у этой Цветковой превратилась в истеричную дурочку… Короче, забила она всех. Да что там говорить! Кто там сыграет, кроме Алины?! У нее двойная безысходность – и от роли, и от жизни в этом театре.
– Уехать бы ей, – вздохнул Илья, – «в Москву, в Москву».
– Там сейчас не лучше, – сказал Эдик, поморщившись от обиды. Он вспомнил, что все-таки он режиссер местного театра, и то, что у Алины нет достойного окружения, – это отчасти и его вина. – Я встречался с ребятами знакомыми. Тоже склоки, тоже делят хрен знает что. Денег нет, в общем…
Он замолчал, Илья тоже не стал возобновлять разговора. И так все было ясно. Не от хорошей жизни Эдик идет на поводу у этих двух истеричек. Просто приходится жить и работать в существующих условиях, иначе станешь шизиком. Сам он уже прошел этап «бунтарства» и понял, что для преуспевания надо ломать натуру. Не хочешь – ищи отдушину, лучше вне работы. Так он и делал.
Эдик думал о другом. Разговор с Алиной, о котором он упомянул, на самом деле шел несколько иначе. Когда он предложил ей играть Машу, она действительно пожала плечами и действительно сказала, что ей все равно. А потом взглянула на Эдика каким-то насмешливым и жалостливым взглядом, который его обжег. Он смутился, неожиданно предложил ей выпить, хотя это больше нужно было ему самому.
– Ну давай выпьем, – также неожиданно согласилась Алина. Он налил по полстакана водки – больше ничего у него не было. Алина терпеть не могла водки, но все же не отказалась. Эдик закусил коркой хлеба, Алина задумчиво скатала из мякиша шарик, потом швырнула его в сторону.
– Ну как у вас с Серегой? – вдруг спросил Эдик. Вести с Алиной разговоры на темы, не касавшиеся театра, не получалось. Эдик чувствовал себя неловко, боялся насмешек и потому задавал дурацкие вопросы.
– Нормально, – сухо ответила она, – как у всех.
– Замуж не собираешься?
– За него?
– Ну да.
– Нет. А зачем?
– Да, действительно. – Он ждал, что Алина спросит у него, как живется ему с женой, и он бы тогда намекнул ей, что жена гораздо хуже Алины, и снова это прозвучало бы глупо и неуместно. Но она ничего не спросила, и он подумал, что ей это просто неинтересно. Тогда Эдик снова задал глупый вопрос: – А за кого ты бы вышла замуж?
– За кого? – Алина усмехнулась. – Не знаю. Таких не встречала. Наверно, как в сказке – за того, кто выполнит три желания.
– И какие?
Алина улыбнулась грустно – не Эдику, а словно про себя.
– Я хочу, чтобы у меня был свой дом – старинный замок на берегу моря, яхта, чтобы я могла путешествовать по всему миру. Чтобы был театр, где я могла бы нормально работать. Чтобы я любила мужа, а он был бы сильным, смелым, умным, знаменитым. Кажется, уже больше трех желаний? И еще я хотела бы родить ему сына и дочь – таких же умных и красивых… Да Господи, обычные мечты любой провинциальной бабы.
– Да, у многих это выражается в одном эквиваленте, денежном, – сказал Эдик. – Все это можно оценить в какие-то суммы.
– Не все, – сказала Алина. – Далеко не все.
Вот так и завершился этот разговор. Эдик тогда еще подумал, что ни одно из этих желаний тот же Серега не осуществит, однако он спит с Алиной, он, а не Эдик. И это бесило больше всего, хотя Сергей и был его другом, пожалуй самым близким.
Вечер был тихий, по небу спокойно проплывали редкие облака, и потому внезапная вспышка молнии, ударившей буквально в нескольких десятках метров от них, а за ней оглушительный гром заставили обоих вздрогнуть. Кот вскочил на ноги и приготовился удирать, но, увидев, что хозяин рядом, немного успокоился.
– Что за черт, – сказал Эдик, глядя вверх. – Гроза не гроза. Откуда это?
Илья лишь пожал плечами. Он смотрел не на небо, а на то место, куда попала молния. Там, в невысокой траве, что-то поблескивало.
– Я сейчас, – сказал Илья, положив удочку, надел ботинки – здесь отдыхали городские дикари и могли остаться разбитые бутылки – и пошел по сухой шелестящей траве.
В том месте, куда ударила молния, трава почернела и обуглилась. На выжженном участке, как это ни странно, лежало зеркало в широкой асимметричной рамке. Илья приподнял его за угол, убедился, что оно не слишком тяжелое и можно нести его одному. Рамка была теплой, и он приписал это тому, что действительно сюда ударила молния.
Вернувшись на берег со своей находкой, он прислонил ее к себе зеркальной стороной наружу.
– Посмотри на свою гениальную физиономию, – сказал он Эдику. Потом положил зеркало.
– Это что, в него ударила молния? – спросил Эдик удивленно. – Вообще, рамка вроде бы металлическая.
– Да, в него, нам повезло. А то бы в нас попала, – сказал Илья. – Хотя это в своем роде романтично – погибнуть от молнии.
Чико – так звали кота – явно испугался незнакомого предмета. Шерсть его была взъерошена, уши прижаты, он нервно бил хвостом, прижавшись к ногам Эдика.
– Интересно, откуда оно здесь? – Эдик потрогал рамку. – Теплая. И форма какая-то необычная. Но на антиквариат не похоже. Надо Алине подарить, – добавил он, улыбаясь. – Она давно просила поменять зеркало в гримерной. Там маленькое и тусклое.
– Что, потащим с собой? – осведомился Илья.
– Ну да, все равно пустые идем. На безрыбье и зеркало – рыба.
– Ладно. Ну что, сматываем?
Эдик лишь пожал плечами: «А что еще делать?» – вытащил удочку, очистил крючок и стал наматывать леску на проволочные уголки у основания удилища. Илья последовал его примеру. Несколько минут спустя друзья брели по лугу к городу. Эдик нес удочки и пустые рюкзаки, Илья тащил зеркало, зажав его под мышкой здоровенной ручищей.
* * *
Домой Илья вернулся поздно. Они шли мимо театра, и там он расстался с Эдиком. Тот сказал, что занесет зеркало и даже, скорее всего, останется в театре. Илья вполне его понимал. Ему тоже не очень-то хотелось идти домой. Он предпочел бы отправиться на дачу и чем-нибудь заняться вместо предстоящего выяснения отношений с женой.
Но все прошло гораздо лучше, чем он ожидал. Жена уже легла и сделала вид, что спит, а пятилетняя дочка важно пыталась разогреть ему ужин. Полюбовавшись на ее усилия, Илья сказал, что не голоден и обойдется бутербродами с чаем. Поставив чайник на плиту, он усадил девочку к себе на колени и грозным басом сказал:
– Кто-то из нас уже должен спать.
– Это ты, – без колебаний заявила она.
– Возможно. Тогда мне завтра в детсад, а тебе на работу.
– Да, – весело согласилась девочка.
– Мой шкафчик – с утенком?
– Да, с утенком. А мой стол с компьютером?
– Да, слева от входа. Ты умеешь его включать?
– Нет.
– Тогда и не включай. Сэкономим на электричестве. Кстати, что в детсаду обычно на обед?
– Суп и котлета с кашей. Можешь не есть. Сэкономишь целую котлету.
– Хочешь, чтобы я стал худым, как ваша воспиталка?
– А у тебя не получится, тебе надо двести лет не есть.
– Начну с завтрашнего дня. А сейчас – пить чай.
– Сколько за тебя съесть бутербродов?
– Пять, – мрачным голосом сказал Илья.
– Ладно, я за тебя съем пять и за себя один. Всего шесть. Только ты сам сыр нарежь. Он скользкий.
– Да, это большое искусство – резать сыр, – задумчиво сказал Илья. – Так, чайник вскипел. Все-таки отнесу я кое-кого в постельку.
– Нет, – обиженно протянула девочка, но он уже подхватил ее на руки и направился в ее комнатку.
* * *
Расставшись с Ильей, Эдик прошел под небольшой портик, украшавший вход в театр, и увидел прижавшуюся к одной из колонн женскую фигуру. Он подошел ближе. Это была девушка лет шестнадцати – семнадцати, в испачканной и разорванной белой блузке и длинной черной юбке с глубоким боковым разрезом. Глаза ее были полузакрыты, но, услышав шаги Эдика, она открыла их, и Эдик сразу подумал, что девчонка ангельски хороша. Длинные распушенные волосы, высокая и очень полная грудь, тонкая талия и красивые ноги, стройность которых не скрывала юбка.
– Ты что здесь делаешь? – спросил Эдик. Вообще-то он не умел никогда «клеиться», но проходить мимо такой особы не хотелось.
– Ничего, стою, – насупившись, ответила она, – а вы кто?
– Я режиссер этого театра.
– Ой, правда? – Она улыбнулась, и он сразу понял по этой детской улыбке, что это, скорее всего, школьница. И тут же вспомнил, что в школах города шли выпускные вечера.
Девушка чуть качнулась по направлению к нему, не отпуская колонну, и стало понятно, что она немного пьяна.
– Что, вечеринка веселая была? – с улыбкой спросил он.
– Да-а. У нас выпускной был, потом пошли погулять, и эти придурки стали приставать…
– Какие? Ваши же ребята?
– Ну да. Придурки. – Она обиженно выпятила губу. – Вот блузку испачкали. Как я теперь домой явлюсь? Папа меня вырубит.
Она растягивала слова, и, если бы ей было лет тридцать, это было бы противно и раздражало бы, но она была так юна и прелестна, что даже опьянение красило ее. Чико подошел к ее ногам, потерся, и она улыбнулась, взглянув на кота, но не рискнула наклониться и погладить его.
– Это ваш кот? – спросила она.
– Да, его зовут Чико.
– Какой хороший. – Она взглянула на Эдика, словно вопрошая, что делать дальше, и предоставляя ему инициативу.
– Ну, хочешь, пошли туда, – предложил Эдик, кивнув на вход.
– А можно?
– Со мной можно, – гордо сказал он, почувствовав преимущество своего положения.
– Пойдемте, – тихо сказала она.
Эдик прошел к двери и позвонил. Минуты через две появился заспанный старик-вахтер и, заторопившись, стал открывать дверь. Чико вбежал первым – он вообще любил театр, где его все угощали.
– Привет, Михалыч, – весело и небрежно сказал Эдик, – я к себе пройду, а это моя знакомая, она со мной.
– А, давай, – сказал старик, даже не пытаясь скрыть изумления. Он хорошо знал Эдика. Тот не раз ночевал в театре, но чтобы появиться с девчонкой, да еще подвыпившей, – такого за ним не водилось.
На лестнице Эдик поддерживал ее под локоток, и она виновато улыбалась, когда, не справившись с непослушным телом, наваливалась на его плечо. Впрочем, Эдик ничуть не возражал против этого.
– У вас тут есть… ну, умыться? – спросила она, когда они шли по коридору к его кабинету.
– Есть. Вот здесь вот, – он показал на дверь женского туалета, – а вон та коричневая дверь – это мой кабинет. Ты потом иди туда, я приду.
Она кивнула, зашла в туалет, а Эдик прошел дальше, в гримерную, и вслед за ним шел кот. В гримерной Эдик поставил зеркало на стул, взял со стола старое, потускневшее и засунул его в щель между стеной и шкафом. Потом водрузил находку на стол и сел напротив, глядя на свое отражение. Действительно, странное зеркало, подумал он. Ну и ладно, Алина любит оригинальные веши. Он взглянул на свое отражение. Всего двадцать пять, а выглядит он на все тридцать, если не больше. Припухшее лицо, начинают отвисать щеки, а в глазах какое-то неуверенное, не мужское выражение. Он вспомнил о девушке, быстро вышел в коридор и прошел в свой кабинет. Ее там не было. Он достал из сломанного холодильника початую бутылку водки, взял стакан и так же быстро вернулся в гримерную. Налив полстакана, он с отвращением выпил залпом теплую водку и снова сел напротив зеркала. Мало, подумал он, хотя водка еще не успела подействовать. Он выпил еще полстакана, его передернуло, и он отставил бутылку. Его вдруг охватила злоба – в общем-то без явной причины, но давно назревающая. Жизнь шла не так, как хотелось. Он постоянно ощущал свою профессиональную ущербность. Он мог поставить неплохой, хорошо сработанный «в классическом варианте» спектакль, но он был из тех, кто звезд с неба не хватает, и если ни разу его не упрекнули в этом, то только потому, что все вокруг были такими же, средними, сероватыми личностями. И только Алина… Живой укор. Она чертовски талантлива. И она вынуждена прозябать в этом театре, с этим режиссером. Чайка в клетке. Как он хотел поставите «Чайку» с Алиной! Но труппа была против. Вернее, ее женская часть. Они тихо ненавидели Алину и сразу поняли, что в этой пьесе она будет примой и благодаря ее таланту, и из-за самой пьесы. Эдику пришлось пойти на компромисс и ставить «Три сестры», где явно выделявшейся одной женской роли не было. Он сдался, и воспоминание об этом разозлило. Но потом они заставили тебя дать Алине роль Маши вместо Ирины, злобно напомнил он самому себе, и ты снова пошел у них на поводу. А она… Как она сыграла Машу на первом же спектакле!
Эдик вспомнил, как при ее словах: «У лукоморья дуб зеленый…» – в зале наступило мертвенное молчание, потом раздались женские всхлипы. Кто и как объяснит, почему из всей труппы зал выбрал ее, откуда эта колдовская сила? Ведь он, режиссер прекрасно знает актерские штучки, позволяющие тянуть одеяло на себя, перебивая партнеров. Но с Алиной было не то Пронзительное ощущение истины, глубины, внутренней силы. Остальные на ее фоне выглядели ремесленниками. Да кто они такие, чтобы строить козни против нее! Ничтожества! Но хуже всего, что он сам как бы заодно с ними, хотя и любит Алину.
Ему стало жалко себя. Он вжался в кресло и зажмурился. Он «плыл» Тело казалось невесомым, оно парило в пространстве, вращаясь во всех направлениях. Ему нравилось это ощущение. В памяти почему-то всплыли строки:
Полмира спит, природа замерла,
И сновиденья искушают спящих.
Зашевелились силы колдовства
И прославляют бледную Гекату.
Откуда это? Из «Макбета», кажется. Черт возьми. Шекспир – вот кого надо ставить. К дьяволу этих анемичных чеховских героев, слишком «местных» персонажей Островского, безликих современников с их тусклым языком. Шекспир! Кровь, плоть, страсть, поэзия. И неизмеримая мощь. Я должен поставить «Макбета», сказал он себе. И тут же заработала привычная рефлексия. Эта уверенность – от водки, подумал он. Она пройдет, когда он протрезвеет, и останется только отвратительное похмелье.
Эдик криво усмехнулся, не раскрывая глаз. Опять! Опять эта дурацкая неуверенность! Он сжал в руке стакан, открыл глаза. Зеркало стояло перед ним. Но что-то было странно. Что-то происходило из ряда вон выходящее. Эдик взглянул в зеркало и вздрогнул. Там застыло его отражение. Это был он. Он усмехался, и глаза его были зажмурены. Эдик наклонил голову влево. Отражение не отреагировало. Оно продолжало усмехаться с закрытыми глазами.
– У-ух, – изумленно выдохнул Эдик.
И ужас, словно волна, захлестнул его с головой. Стало холодно, и дрожь охватила все тело. Только сейчас он услышал негромкое гудение. Ему показалось, что оно исходило от зеркала. И вдруг словно огненное мерцающее облако отделилось от него и начало приближаться к Эдику. Он попытался встать, но не смог. Снова зажмурился, крепко-крепко сжав веки. Перед глазами поплыли цветные змейки, голова закружилась. Но когда Эдик вновь открыл глаза, все уже было нормально. Гудение прекратилось. В зеркале было его отражение, настоящееотражение. Он покачал головой влево-вправо и убедился, что оно делает то же самое.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал он. – Водка дурная!
Злоба снова охватила его, и он с размаху швырнул стакан в зеркало. Стакан разбился вдребезги. Эдик привстал, уже сожалея, – ведь он хотел подарить это зеркало Алине. На зеркале, однако, не осталось ни малейшей царапины. Эдик погладил рукой поверхность стекла – она оставалась безупречно гладкой. «Хорошая вещь», – пробормотал он, чувствуя, что язык слегка заплетается. И тут же вспомнил о девушке. Он встал, прошел к двери, оглянулся, пошатнувшись, увидел, что в бутылке еще остается граммов сто, вернулся и забрал ее с собой.
На этот раз он застал девушку в кабинете. Она сидела на диване, подперев голову рукой, опиравшейся на валик. Когда Эдик вошел, девушка открыла на секунду глаза, потом вновь прикрыла. Он подошел, присел рядом вполоборота, положил руку на спинку дивана:
– Как тебя зовут хоть?
– Катя.
– Ну вот, познакомились. Меня Эдуард, Эдик. Она попыталась улыбнуться.
– Ну как? – спросил он.
– Немного мутит, – жалобно сказала она.
Эдик поднялся, налил в стакан оставшуюся водку, вспомнил, что у него есть шипучий аспирин, и, достав его из ящика стола, бросил таблетку в стакан. Потом снова сел рядом с девушкой, уже поближе, чувствуя ее разгоряченное тело. Таблетка растворилась, и он протянул ей стакан:
– Выпей, тебе будет легче.
– А что это?
– Тут аспирин и еще… немного водки…
– Ой, только не водку!
– Да она просто входит в рецепт, – усмехнулся он. – Пей, это вещь проверенная. Только залпом, а то очень горько. И не нюхай, пей сразу.
Девушка послушно взяла стакан, поднесла к губам, но не смогла одолеть содержимого одним глотком. Закашлялась. Эдик наклонился над ней, обхватил за шею, другой рукой взялся за стакан и заставил девушку поднести его к губам.
– Выпей, – настойчиво сказал он.
Она сделала еще глоток, сморщилась.
– Гадость какая, – с трудом проговорила она.
– Нормально, – сказал Эдик, встал и поставил стакан на стол. Потом взглянул на девушку.
Она прикрывала ладонью лицо, но, почувствовав его взгляд, отняла ладонь. Теперь он смотрел прямо ей в глаза, уже не стараясь скрыть ни своих желаний, ни намерений. Она приоткрыла рот, пытаясь что-то сказать, но Эдик решительно шагнул к дивану, обнял ее обеими руками, прижал крепко к себе и поцеловал в полуоткрытые губы. Девушка все же попыталась отстраниться.
– Зачем?… – слабым голосом произнесла она, безуспешно пытаясь оттолкнуть Эдика.
– Все будет нормально, – сказал он и вновь прижался к ее губам. Теперь она ответила на его поцелуй, и Эдик, высвободив руку, коснулся ее груди. Наслаждение было таким острым, что он едва не закричал от упоительного ощущения.
– Ну не надо, – пыталась проговорить девушка, пока он раздевал ее горячими руками. – Ты как они… зачем ты… а-аа!..
Обнаженное тело было так прекрасно, что Эдик застыл на несколько секунд, глядя на него.
– У тебя был кто? – спросил он, порывисто дыша и срывая с себя ненужную одежду.
– Не-ет, – тихо сказала девушка, выгибаясь всем телом, и, запрокинув голову, вдруг протянула руки навстречу ему.
* * *
В понедельник вечером Сергей Калинин сидел, как обычно, дома и ждал прихода Алины. Готовить он не умел и не любил, поэтому накупил всяких вкусных вещей – то, что любила она, а к ним и бутылку вина, хотя сам предпочел бы водку. Но при Алине он обычно не стремился захмелеть от спиртного: вполне достаточно было ее присутствия.
Он взглянул на часы. Обычно Алина приходила часов в девять. Однако было уже четверть десятого. Позвонить ей он не мог – у нее дома не было телефона, а в театр звонить не имело смысла – в понедельник там, как правило, выходной. Если б она не могла прийти, то позвонила бы. И как только он подумал об этом, раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.
– Сережа?
– Да. Привет, Алина.
– Привет. Слушай, я сегодня не смогу прийти. У нас репетиция.
– Ну вот. Как это не сможешь? Сегодня же понедельник, какая к черту репетиция? – Калинин был так раздражен, что хотел уже бросить трубку, но сдержался: терять вечер было неохота. – Алина, в чем дело? Если просто не хочешь, так и скажи.
– Дело не в этом. Просто мы сейчас очень заняты. Мы готовим новый спектакль, и Эдик хочет сделать его как можно быстрее.
– Ты мне ничего об этом не говорила. Да и Эдика я видел недавно, он даже не упоминал о премьерах.
– Мы только во вторник начали репетиции. Он как-то неожиданно загорелся. Ты знаешь, кажется, это что-то стоящее.
– И что же именно?
– Он хочет поставить «Макбета». Ну и очень вдохновенно об этом говорит.
– Алина, что-то ты привираешь, по-моему. Чтобы нашего милого толстячка вдруг озарило – такого сроду не бывало. И в нашей провинции ставить Шекспира, да еще «Макбета» – это же вообще смех. Может, у него крыша поехала?
– Господи, да ты со своим скептицизмом все разъедаешь. Как кислота.
Калинин с удивлением услышал в ее голосе искреннее раздражение: кажется, ей не понравилась его ирония. Странно, к Эдику она сама относилась весьма иронично.
– В общем, Сергей, все равно…
– Что «все равно»?
– Я не приду. Хочешь, приходи в театр, сам все посмотришь. Правда, еще смотреть не на что. Но нам надо поговорить.
– О чем? О новом спектакле?
Как ни пытался Сергей унять иронию в голосе, это ему не удалось.
– Не только, вообще. Это касается наших отношений.
– Я не знаю, Алина, может, приду. А о чем ты хотела поговорить? По телефону нельзя?
– Лучше увидеться.
– Хорошо, я постараюсь.
– Ну ладно, я побежала, у нас перерыв кончился. Я из кабинета Эдика звоню. Пока.
Сергей положил трубку и задумался. Потом повторил медленно: «Это касается наших отношений». Ему вдруг стало не по себе. Его вполне устраивали их отношения, хотя об их прочности не стоило говорить. Он знал Алину и прекрасно понимал, что все это временно.
Они вместе учились в школе: Алина, он и трое его друзей – Эдик, Алексей и Илья. И все четверо были в нее влюблены. Потом она уехала поступать в театральное училище, Эдик подался за ней и выучился, как ни странно, на режиссера, хотя приятели весьма скептично относились к способностям этого увальня. Но он любил Алину – наверно, это было более серьезное чувство, чем у троих его друзей. Алексей работал в угрозыске и был теперь примерным семьянином и отцом двух пацанов, Илья тоже был женат, обитал в каком-то НИИ, но – для души – пытался писать картины и пьесы. И то и другое получалось довольно сносно для их городка, и одну из его пьес Эдик даже поставил в театре. Впрочем, особого успеха она не имела. Сергей насмешливо сказал тогда, что неважную пьесу может спасти талантливый режиссер, а плохого режиссера иногда спасает отличный текст, но симбиоз двух посредственностей неплодотворен. Сам Сергей стал журналистом и работал в местной газете. Он оставался холостяком.
Вечер понедельника – это было их время, его и Алины. У обоих выходной день, и, как правило, они проводили его вместе. Так продолжалось уже несколько месяцев, почти год, и теперь это стало привычкой, но отказаться от нее Сергею было бы мучительно трудно. И теперь, почувствовав в словах или даже в интонациях Алины угрозу каких-то перемен, да еще осознав необходимость выходить из теплой квартиры, тащиться в театр, терять драгоценные свободные часы, Сергей разозлился. Он понимал, что вечер уже испорчен и что без веских оснований Алина не стала бы этого делать. Что-то произошло. С минуту колебался: может быть, плюнуть на все, обидеться, завалиться на диван, втайне ожидая, что она все же придет? Но профессиональная привычка выведывать и торопить события взяла верх.
Вечер был прохладным. Сергей накинул ветровку, вышел на лестничную площадку, запер дверь. И, как уже много раз, опять подумал о стереотипности всех своих действий. Рутина разъедала душу, но не было сил, а главное, и особого желания вырваться. Да и как? Денег хватало лишь на бытовые нужды, даже к отпуску не удавалось скопить мало-мальски приличную сумму. И он знал, что не может позволить себе такую женщину, как Алина. Это просто удача, везение. Около нее постоянно увивались нувориши с самыми заманчивыми предложениями, и Сергей понимал, что ее гордости вряд ли хватит надолго. В конце концов она его не любит, и рано или поздно найдется некто, чье богатство прямо пропорционально душевным и физическим достоинствам.
Вахтер в театре знал Сергея и пропустил его, царственно махнув ладонью.
* * *
Зал был пуст, только директор театра Евгений Сергеевич Батанов сидел в партере в третьем ряду. Сергей подсел к нему, они пожали друг другу руки, и Сергей шепотом спросил: «А где Эдик?» Батанов кивнул в сторону ложи, прилегавшей к сцене, и Сергей увидел в ней Власова. Тот сидел вполоборота к нему, уставившись на сцену. То, что увидел там Сергей, немало изумило его. Три балерины стояли рядышком, чуть поодаль от них в длинном черном платье, с гордо вскинутой головой – Алина, у противоположного края сцены, уперевшись в пол бутафорским мечом и ссутулившись, застыл Медведев, один из ведущих актеров театра. Неподалеку от него, в глубине сцены, стояло пианино, и за ним сидел Давид Каган, лучший, а вернее, единственный городской композитор.
– Попробуйте еще раз, – сказал Власов незнакомым Сергею резким и пронзительным голосом. – Входит Макбет.
Каган повернулся к клавиатуре, и зазвучал негромкий вальс. Медведев выпрямился, вложил меч в ножны и тяжелой поступью прошел на середину сцены.
Макбет.
Чем заняты, ночные вы чертовки?
Все.
Нельзя назвать.
Макбет.
Откуда бы ни шли
Познанья ваши, я вас заклинаю
Тем, что творите вы, ответьте мне.
Пусть ваш ответ повалит колокольни,
Утопит в океане корабли,
Прибьет хлеба поднявшеюся бурей,
Деревья с корнем вывернет в лесах,
Обрушит крыши замков на владельцев,
Пускай перемешает семена
Всего, что существует во вселенной,
Ответьте все равно на мой вопрос!
Первая ведьма.
Так спрашивай.
Вторая ведьма.
Задай вопрос.
Третья ведьма.
Ответим.
Первая ведьма.
Ты хочешь знать ответ из наших уст
Или от высших духов?
Макбет.
Пусть предстанут.
Первая ведьма.
Кровь свиньи, три дня назад
Съевшей девять поросят,
И повешенного пот
На огонь костра стечет.
Все.
Каган ударил по басовым клавишам, изображая, видимо, гром, а затем снова заиграл вальс, но уже быстрей, и Сергей вдруг сжал подлокотники кресла. Странная это была музыка. Красивая и нежная мелодия вдруг то искажалась какими-то бесовскими интонациями, то замедлялась и делалась зловещей, то вдруг звучала на октаву выше и становилась похожей на детский смех. Три балерины, они же ведьмы, кружились в танце, а Алина свободно вальсировала по всей сцене, соблазнительно выгибаясь перед тяжеловесным Макбетом – Медведевым.
– Стоп, стоп! – раздраженно прервал Власов и повернулся в зал. – Евгений Сергеевич, так невозможно. Мне нужно проводить все репетиции при полном антураже, – все должно быть, как я изложил в плане постановки.
– Помилуйте, Эдуард Васильевич. – Батанов даже поднялся с кресла, словно нерадивый ученик, распекаемый учителем. – Я еще даже не успел толком прочесть весь план постановки, но это же немыслимо. Мы пригласили девушек из балетного училища, Давида Самойловича…
– Да к черту! – вдруг оборвал его Власов. – Нельзя на этом раздолбанном пианино играть, да и вообще нельзя эту музыку играть на пианино! Давид, я же говорил тебе! Нужен оркестр, камерный, струнный, нужны электроорган и челеста, [2]2
Челеста – похожий на пианино музыкальный инструмент, который отличался нежным звуком, напоминающим звон колокольчиков. (Примеч. ред.)
[Закрыть]мы же говорили с тобой, Давид! Я в гробу видал пианино и фортепьяно, мне нужно глиссандо, [3]3
Глиссандо – плавный переход от одного звука к другому. (Примеч. ред.)
[Закрыть]ты сам же это прекрасно понимаешь, надо струнные и деревянные духовые, нужно, чтобы звучало это соприкосновение земли и космоса, а оно в этой трагедии сильнее, чем в других!
– Я понимаю, – спокойно отозвался Давид, пожимая плечами и с улыбкой глядя на Сергея, словно обращаясь к нему за поддержкой. – У меня аранжировано для камерного оркестра, челесты, электрооргана, но ты же сам понимаешь, что людей надо пригласить, дать им аванс, им надо разучить партии – да ты сам пойми, я чуть ли не сутками работал, чтобы сделать аранжировку, а быстро хорошо не бывает…
– В самом деле, Эдуард, – вмешался Батанов, почувствовав, что не он один в недоумении, – куда ты гонишь? Актеры текста не выучили, и толком ничего не понять, что ты здесь понаписал! – Батанов потряс листочками, испещренными записями. – Это просто немыслимо, у нас денег нет, да и не разрешит никто, пойми, мы не в Большом театре…
