Текст книги "Царь Мира"

Автор книги: Ильдар Абдульманов

– Да не хочу я больше все это слышать! – взорвался Власов. – Сто лет одно и то же! Театр должен быть большой, иначе это не театр, а дешевый балаган! Вы поймите, мне нужно создать у актеров определенный настрой, иначе они не сыграют, они просто не смогут. Мне нужно все, что способствует созданию этого настроя.

– Да вы их просто загнали, голубчик, – возразил Батанов, вспомнив, что он все же директор и что никогда еще Власов не говорил с ним в таком требовательном тоне, – вы им даже не объяснили, чего вы, собственно, хотите. Может, они и без антуража сыграют – пока, на репетициях…

– Нет, не сыграют, – раздосадован но прервал его Власов, – этим нужно жить, чтобы сыграть как надо.

– Да я же не могу из-под земли достать в одночасье все, что вы просите. Тут такие спецэффекты нужны – мы же не Голливуде, у нас нет миллионов долларов на постановки. Надо иметь чувство реальности, Эдуард.

– Плевать на реальность, – вдруг спокойным, но зловещим каким-то тоном сказал Власов. – Мне все это нужно, любой ценой. Хотите, сдавайте все комнаты фирмачам, хотите – заложите весь театр, в долги влезайте, валяйтесь в ногах у спонсоров, но мы должны это сделать, иначе… – Он поднял руку, словно хотел махнуть ею в отчаянии, но потом ударил изо всех сил по барьеру ложи. – Ничего не будет иначе, – устало сказал он.

Последовала минутная пауза, никто не решался нарушить молчание, потом Власов сказал угрюмым голосом:

– Наверно, в чем-то вы правы. Но мы должны это сделать. Я прошу вас, сделайте все возможное и невозможное. А я действительно сейчас объясню актерам свой замысел – я как-то упустил это из виду.

Ни хрена себе, подумал Сергей, что же ты тогда хочешь? Он не узнавал своего друга. Его словно подменили. Даже лицо Власова, казалось, изменилось – вместо добродушного и терпеливого выражения на нем появилась какая-то ярость, лихорадка.

– Сейчас, – сказал Эдик, проводя ладонью по лбу. – Я сейчас приду, перерыв пять минут.

Он быстро прошел к выходу и попросил у вахтера сигарету.

– Да ты ж не курил никогда, Артемьич, – изумился тот.

– Ну вот, закурил, – отрывисто ответил Власов.

– Да ради Бога, вот только папиросы у меня.

– Ничего, все равно, – быстро сказал режиссер, – и спички дай.

Он закурил, отдал вахтеру спички и вышел на улицу.

– «Пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес», – продекламировал он. – Черт, надо же это придумать, фантазия…

Вечер был прохладным, но Власов этого не чувствовал. Все лицо и тело горело. Он подошел к колонне и с размаху ударил по ней сжатой в кулак рукой.

– Им не сыграть! – в отчаянии произнес он. Затянувшись несколько раз папиросой, он, как это ни странно, успокоился.

Надо смотреть правде в глаза. Никто не предоставит ему роскошного антуража, никто не даст ему другого театра и других актеров. Нужно обходиться тем, что есть. А у него есть Алина, и это уже немало. Нужно донести до актеров свой замысел, а потом заразить их своим настроем, передать свою энергию. Директор был прав: он слишком быстро погнал. Эти несколько дней он работал как одержимый, но не учел, что все другие, кроме разве что Алины, остались прежними. Отсюда их недоумение. Они не привыкли так работать, они живут в другом темпе, в другом измерении. Их нужно расшевелить, заставить. Но одной Алины на сцене было мало, хотя он дал ей и роль леди Макбет, и роль Гекаты. Она должна была почти все время быть на сцене, и весь спектакль держался бы на ней и на Макбете. Но на роль Макбета, кроме Медведева, назначить было некого, и Эдик понимал, что это может разрушить весь его замысел, «перекосить» спектакль.

В конце концов, подумал он, чуть ли не у каждого возникают гениальные замыслы, но далеко не всякому удается осуществить их. Мало быть талантом – надо совпасть с требованиями эпохи. Вот что самое скверное – приходится приспосабливаться к миру. Некоторым кажется, что они изменяют мир по своему замыслу, но на самом деле все равно мир использует их для воплощения назревших в нем изменений. Тот, кто в самомнении своем идет против течения, быстро гибнет. Даже бессмертные боги Олимпа… впрочем, бессмертные многое могут себе позволить.

* * *

– Ну что скажешь, Сергей? – обернулся к Калинину Батанов. – Ты его видел? По-моему, он слегка сошел с ума. Дал мне план, от которого волосы дыбом встанут. Никаких искусственных декораций. Я должен завезти сюда какие-то булыжники весом по две-три тонны, деревья; на сцене у него огонь все время – да пожарники так взовьются, что… и главное, все это стоит денег бешеных, у нас их нет, а ему все до фени. Вынь да положь, пусть весь театр сгорит синим пламенем, но без огня на сцене нельзя. Да только опять-таки настоящего. И никому толком не объяснил, чего он хочет. Одна Алина глядит на него как на Бога… – Батанов смутился слегка, вспомнив об отношениях Алины и Сергея, – вот. Да в него будто бесы вселились.

Сергей молчал. Он вспоминал лицо Власова, когда тот смотрел на сцену: пылающее от внутреннего жара лицо с хищным профилем, как у Мейерхольда на портрете. Но откуда? У Эдика вообще-то лицо простоватое, нос совсем не орлиный, а это для профиля главное. Но почему тогда сравнение с Мейерхольдом сразу пришло в голову? Что случилось со спокойным, флегматичным человеком, который много лет был его другом, которого он прекрасно знал? Что-то должно было произойти из ряда вон выходящее, но ведь раньше и в критических ситуациях Эдик оставался самым спокойным и рассудительным из них.

Директор продолжал что-то жужжать над ухом, но Сергей его не слушал. Его вдруг обожгла догадка. Алина! А что еще могло так зажечь этого флегматика?

Давид спустился со сцены, подошел к Сергею, пожал руку, сел рядом.

– Что-то наш Эдик запылал вдруг, – весело сказал он, и Сергей понял, что не только у него именно такие огненные ассоциации.

– Он что-то говорил про аранжировку. Это что, не твоя музыка?

– В том-то и дело, что нет. Он сам решил ее написать, хотя нот не знает. Часа три с ним сидели, он мне напевал мелодии и подробно объяснял, как это все должно звучать. Все это было бы смешно, Сергей, – вдруг серьезным тоном добавил Давид, – но только музыка-то… музыка-то, что называется, от Бога. Настоящая музыка.

Сергей знал, что Давид талантливый композитор, и уж если он согласился так безропотно аранжировать мелодии, напетые полным дилетантом, значит, это действительно серьезно.

– Мне казалось, что музыкальный дар так внезапно не прорезывается, да и вообще любой дар…

– М-да, науке подобные случаи неизвестны. Ну ладно там в литературе, ну в живописи – Гоген там и прочее, – но музыка… да, обычно с детства. Что-то его вдруг ударило, а? Яблоко свалилось с дерева, да не простое. Но я не шучу, Сергей. Не знаю, что он задумал с пьесой, но по музыке что-то дьявольское.

Давид перегнулся через кресло Сергея и обратился к Батанову:

– Уж вы, Евгений Сергеевич, проникнитесь. Надо помочь юному дарованию. Музы вам скажут спасибо.

– Лучше бы они деньжат подкинули, ваши музы, – вздохнул Батанов.

Власов вернулся, прошел в ложу. Он был уже спокойнее. Глянул в зал, кивнул Сергею.

– Давид, на сегодня ты свободен, – сказал он. – Прошу тебя, договорись как-нибудь с камерным, ну нельзя без него.

– Хорошо, я попробую уговорить, – отозвался Каган. – Ну пока. Пойду еще поработаю.

Он вышел. Эдик опустился в кресло, потом сказал актерам:

– Я, наверно, не совсем правильно сделал. Я попробую вам объяснить суть своего замысла. Вы можете спуститься в зал, сесть. На сегодня хватит. Я сейчас расскажу, как я вижу будущий спектакль, а потом – несколько слов о сегодняшней репетиции и о предстоящих репетициях.

Актеры расселись в партере, только Алина и балерины предпочли остаться на сцене.

– «Макбета» ставят реже, чем «Гамлета» или «Ромео и Джульетту». Здесь нет особой интриги, меньше драматических ходов, все кажется грубее и проще: честолюбец и властолюбец, подталкиваемый еще более честолюбивой женой, убивает всех соперников в борьбе за трон, потом свидетелей или возможных мстителей и в конце концов гибнет, что называется, по уши в крови. Симпатий эта фигура, в отличие от того же Гамлета или Лира, обычно не вызывает. Он не слишком колеблется, он способен убить спящего соперника, он идет на поводу у предсказывающих ему судьбу ведьм, в отличие, например, от Эдипа, бросившего вызов судьбе.

Все это так. Но мне кажется, что Макбет – один из самых лиричных героев Шекспира, как ни странно это звучит. Я вижу его человеком, открывшим внезапно для себя иной мир, божественный, горний мир. И этот мир я хочу показать не зловещим и мрачным, представленным уродливыми ведьмами, а прекрасным, как карнавал – кружение, танец, веселое действо, развлечение богов. Это не ведьмы, по сути дела, а богини судьбы. Они дразнят Макбета, его жену, манят их в свой мир, мир Олимпа, воплотившихся грез. Вот почему я хочу, чтобы они танцевали на сцене практически весь спектакль, наблюдая, но не вмешиваясь в действо.

Макбет стремится к власти. Но что есть власть? Интриги, политиканство, тяжелая возня, грязь, а главное – проституирование личности, необходимость подчинить себя реалиям бытия, потребностям толпы. Власть – это сублимация не воплотившейся мечты, ложный путь ее воплощения.

Макбет и его жена пытаются прорваться в горний мир, но разве может смертный дышать разреженным горным олимпийским воздухом? И их мечты выливаются в кровавую вакханалию – нет, это неправильное слово, просто в откровенную уголовщину. Танец ведьм, богинь – и тяжелая поступь Макбета, сказочный шутливый шабаш с ритуальным варевом – и трупы, несмываемая кровь при попытке повторить это на земле.

Почему я дал Алине и роль Гекаты, которая тоже будет участвовать в олимпийских плясках, и роль леди Макбет? Леди Макбет – это ее земная ипостась. Она не может ее выдержать, сходит с ума от лихорадочного желания отмыться от крови, выйти из приземленного состояния, воспарить, перейти в другое измерение.

А ведьмы играют. Они насылают духов, видения. И смертные боятся, у них нет ощущения Бога в себе, собственной божественности, и им нужно внешнее, наружное божество. И Макбет наивно спешит к веселящимся ведьмам, просит их предсказать будущее, верит их шуткам о Бирнамском лесе и убийце, не рожденном женщиной. Верит до такой степени, что проигрывает решающее сражение. Но в глубине души он уже проиграл его заранее, поняв, что ему не удалось вырваться, что, пытаясь сделать это, он, напротив, погряз в крови и подчинении бытию. Может быть, самое трудное – быть достойным дара богов.

Вот то, что нам нужно показать. Подумайте, осмыслите свои роли, поймите, что я от вас буду требовать. Давайте попробуем в последний раз эту же сцену.

Актеры вновь заняли те же позиции, но Сергей видел по лицу Медведева, что тот мучительно пытается одновременно и обдумать то, что ему сказали, и играть, и что для него оба этих действия – вещи несовместимые.

Макбет.

 
Чем заняты, ночные вы чертовки?
 

Все.

 
Нельзя назвать.
 

Макбет.

 
Откуда бы ни шли
Познанья ваши, я вас заклинаю
Тем, что творите вы, ответьте мне.
Пусть ваш ответ повалит колокольни,
Утопит в океане корабли,
Прибьет хлеба поднявшеюся бурей,
Деревья с корнем вывернет в лесах,
Обрушит крыши замков на владельцев,
Пускай перемешает семена
Всего, что существует во вселенной,
Ответьте все равно на мой вопрос!
 

Первая ведьма.

 
Так спрашивай.
 

– Стоп, – вмешался Власов. – По-моему, вы устали. Это не то. Саша, ты ведешь себя как властелин, в тебе есть какая-то высокомерность – да это совсем не то! Здесь совершенно другая динамика. Макбет – это простой полководец, рядовой офицер. На него сваливается все это – новая судьба, новая роль. Он еще до конца не верит в это. Он приходит к ведьмам-богиням, чтобы еще раз удостовериться, что его не надули, что все это не отнимут и все не закончится крахом и стыдом. Он словно нищий, которого вдруг приняли за короля, и он боится, что обман вот-вот раскроется и его вышвырнут. Поэтому он с робостью начинает, а этот монолог – не грозные проклятия, а мольба. Он просит чуда, чтобы поверить. И ведьмы продолжают игру, они предъявляют ему призраков в шлемах, они пророчат бессмертие и непобедимость, хотя знают, что гибель его предопределена. И Макбет начинает убеждаться, что он действительно важная персона, что он приобщен к пиру богов, его судьбой занимаются высшие силы. Поэтому нарастает его уверенность, с ней самодовольство, и лишь тогда появляются нотки властности и высокомерия, но ни в коем случае не вначале. Вот так. Ну, хватит на сегодня.

Он наклонил голову, сжав губы, и все вдруг почувствовали, что будет сказано что-то еще, может быть, самое важное, что ему нелегко это сказать. Никто из актеров не двинулся, и тогда Власов произнес:

– Да, и вот еще что. На роль Макдуфа у нас пока никого нет. Я хотел пригласить кое-кого, но, пожалуй, это не нужно. Саша, Медведев, возьмешь ее себе.

– Ну вот, – удивленно протянул Медведев, – а Макбета кто будет играть?

– Я сам сыграю, – тихо, но внятно сказал Власов. Возникла пауза. Все прекрасно знали, что Власов ни разу не играл на сцене. Но он прервал молчание:

– Все. Теперь несколько слов о репетиции и о том, как будем репетировать в следующий раз.

* * *

Сергей вышел из зала и прошел в гримерную. Он знал, что Алина придет туда минут через пятнадцать, после того как режиссер подведет итоги репетиции.

Он зашел в тесную, захламленную, темную комнату, включил свет и сел напротив зеркала – наконец-то его поменяли, подумал он. Новое было длиннее и уже прежнего, но самым странным в нем, бросающимся в глаза, была асимметричная рамка. Она была сделана вроде бы из металла темно-вишневого цвета и с трех сторон ее ширина была одинаково небольшой, а левая длинная сторона была широкой, сантиметров десять, и покрыта странным узором. На две трети он состоял из значков, напоминающих буквы или иероглифы, а внизу был ряд прорезанных квадратиков с изображенными на них закорючками. Это похоже на клавиатуру счетной машинки, подумал Сергей, а вот буковки и значки мне совершенно незнакомы. Он прикоснулся к одному из квадратиков и удивленно отвел руку, потом прикоснулся вновь. Привычного и ожидаемого металлического холода он не ощутил. Рама была теплой, теплее даже, чем воздух в комнате, хотя на вид и на ощупь все же казалась металлической. Сергей даже приподнялся и заглянул за столик, подумав, что зеркало может нагреваться от батареи отопления, но батарея стояла у другой стены, да и к тому же была уже вторая половина июня и отопление давно отключили. Сергей обхватил ладонью край зеркала, потом попробовал приподнять его. Толщина зеркала не превышала сантиметра, а весило оно килограмма три-четыре. Сама отражающая поверхность была безупречно чистой, Сергею даже казалось, что его отражение ярче, чем должно быть при таком освещении.

* * *

– На сегодня все, все свободны, – сказал Власов, знаком показав Алине, чтобы она задержалась.

Актеры стали быстро собираться: время позднее, в этот день и в такое время никогда еще не репетировали, но вслух пока никто не ворчал, все понимали, что недовольных попросту лишат работы, а в городе актеру податься больше некуда. В труппе не было звезд, которые могли себе позволить капризы и пререкания с художественным руководителем и режиссером спектакля – тем более когда он в таком состоянии. Одни роптали про себя, что их лишили выходного, свободного вечера. Другим запала в душу короткая речь Власова, и они вдруг почувствовали, что в театре начинается что-то новое, настоящее и, может быть, то, о чем актер мечтает всю жизнь.

– Как ты думаешь, поняли они что-нибудь? – спросил Власов, когда они с Алиной остались одни в зале.

– Наверно. По крайней мере, начали понимать, – ответила она, присев на край сцены.

Эдик перескочил через барьер ложи и уселся рядом с ней.

– Ты и вправду собираешься играть сам?

– Да, больше некому. Я не смогу передать Медведеву свои чувства, а он не потянет эту роль. Это ты сможешь сыграть богиню с Олимпа и одновременно земную грешницу. Но у меня нет Алины мужского пола. К сожалению.

– Но ведь ты никогда не играл. Сможешь?

– Да.

– А раньше ты не был таким самоуверенным.

– Это было раньше, теперь я другой.

– С чего бы это? – кокетливо спросила Алина, словно догадываясь, каким будет ответ. Голос ее чуть вздрагивал, как пламя свечи.

– Заколдовали, – сказал он, стараясь, чтобы тон был шутливым, но голос его был хрипловатым от волнения. – Ты знаешь. Это из-за тебя. – Он внезапно положил руку ей на шею, привлек к себе, прижался губами к ее уху и прошептал: – Ты настоящая колдунья.

Его губы скользнули по ее щеке. Алина не сопротивлялась. Он никогда не пытался за ней приударить, и она догадывалась, что причина не в том, что она ему не нравится, а в его робости, неуверенности в себе. Теперь это прошло, теперь все должно было стать иначе, он словно перешагнул некий барьер, и изменения в их отношениях были естественны. Она интуитивно понимала это, и поэтому заранее предупредила Сергея, хотя в момент их разговора это было лишь ее догадкой.

Власов начал медленно расстегивать ей блузку. Алина попыталась возразить: «Не здесь же». – «Нет, именно здесь», – сказал он…

Потом он прошел с ней почти до гримерной, остановил за несколько шагов от двери, приблизил свои губы к ее рту, но не поцеловал, а сказал:

– Тебе нужно с ним расстаться. Сегодня же. Сейчас. Ты мне нужна.

Она лишь молча кивнула.

Перед зеркалом лежал томик Шекспира, Сергей наугад открыл его и чуть вздрогнул, наткнувшись сразу на строки из «Макбета». Он пробормотал их вслух:

 
Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».
Так тихими шагами жизнь ползет
К последней недописанной странице.
Оказывается, что все «вчера»
Нам сзади освещали путь к могиле.
Конец, конец, огарок догорел!.. [4]4
  Шекспир В. Макбет. Акт 4, сц. 3.


[Закрыть]
 

Он закрыл книгу и вновь взглянул на свое отражение. Самое печальное, подумал он, что, скорее всего, я лет через двадцать вот так же посмотрю в зеркало и увижу все того же рядового провинциального журналиста, только постаревшего на двадцать лет. Неужели я останусь тем, кто я сейчас? Этого не хотелось бы, но изменений тоже не очень хочется, обычно они к худшему.

В глубине души он знал, что его удручает вовсе не внешность и не перспективы карьеры. Плохо было то, что он увидел в себе человека поникшего, упавшего духом. И он знал, что лучше всего это чувствуют женщины и что разговор с Алиной вряд ли будет приятным.

Он окончательно понял это по тому, как она вошла. Актриса, она всегда делала это по-разному – иногда старалась войти неслышно и закрыть ему глаза руками, иногда останавливалась у двери и ждала, пока он подойдет и обнимет ее, иногда врывалась стремительно и сама бросалась ему на шею. Но сейчас она вошла равнодушно, так, как входят к человеку, который тебе безразличен или просто для малозначащей деловой встречи.

Алина опустилась на стул, даже не подойдя к Сергею.

– Устала смертельно, – словно в оправдание сказала она.

– Что, тяжело быть и леди, и ведьмой? – саркастически спросил Сергей. И тут же понял, что его юмор неуместен. Теперь ее все будет во мне раздражать, вдруг осознал он. Так бывает, когда проходит страсть или любовь.

– Должен получиться хороший спектакль, – тихо сказала Алина.

– У Эдика прорезался талант?

– Ты можешь смеяться, но это похоже на правду. Именно прорезался. Я его сама таким не видела.

– И что теперь?

– Что… именно?

– Я имею в виду наши отношения. Ты о них вроде бы хотела говорить.

– Да. Давай пока не будем встречаться, – порывисто сказала она.

– Пока?

– Ну, Сергей, сейчас нужно работать… и вообще…

– Ладно, понял. Один вопрос можно? У тебя кто-то появился?

– Ну какое это имеет значение?

Сергей усмехнулся, поняв вдруг, как стандартен их разговор. Каждый говорит то, что положено говорить в таких случаях. Теперь он должен или уйти оскорбленно, или заверить ее: «Что бы ни случилось…» Ни того, ни другого ему не хотелось. Он пытался придумать какой-то нестандартный ход, но осознание того, что он лишается самого лучшего и главного в своей жизни, мешало ему.

– Ну ладно, – сказал он. – Тогда я пойду. Провожать тебя не надо?

– Нет. Спасибо.

Он пожал плечами в ответ на это беспомощное «спасибо».

– Вообще это окончательное решение? – все же спросил Сергей.

– Думаю, что да.

Это «думаю» могло означать какие-то варианты в будущем, и вдруг он почувствовал вспыхнувшую ненависть к ней, безжалостно отвергавшей его, и к себе, все еще пытающемуся выпросить на прощанье маленькую надежду.

– Ну, раз так… – Больше он уже не мог ничего произнести, все звучало бы слишком глупо, и он стиснул зубы, чтобы заставить себя замолчать.

* * *

После репетиции актеры расходились небольшими группами. Некоторые, уже оказавшись на улице, возмущались тем, что Власов отнял у них выходной, заставил в считанные дни разучить новые роли, вообще затеял нечто невообразимое, беспрецедентное, а значит – угрожающее привычному налаженному существованию, хотя и полунищему, но не требующему дополнительных усилий.

Медведев и Цветкова шли вместе – он провожал ее домой, где ее ждал довольно старый, но любящий супруг. Она предпочла бы пойти к любовнику, но Медведев тоже был обременен семьей. По понедельникам, впрочем, они встречались у него, пока его жена была на работе. Так что Эдик, сам того не зная, «сломал кайф» не только Сергею.

– Ну и что ты обо все этом думаешь? – спросила Цветкова, самим раздраженным тоном подсказывая желаемый ответ.

– О чем?

– О новом замысле нашего новорожденного гения?

– Трудно сказать.

Медведев старался быть невозмутимым, хотя это скорее было амплуа, а где-то в глубине души он оставался немалым паникером.

– Трудно? Ты что, не понимаешь, что происходит?! – Цветкова привычно повысила тон. Она любила и на сцене играть роль «по нарастающей», даже когда сценарий требовал обратного.

– Ну… Возникла у человека идея, он пытается ее воплотить.

– Да ты слепой, что ли, Саша? Идея! Просто эта, извини за выражение, шлюшка его охомутала и заставила все это затеять. С «Тремя сестрами» нам удалось чего-то добиться, так она начала свои выкрутасы на сцене, чтобы нас сбить. А теперь и вовсе решила отыграться, власть свою показать над этим недотепой.

– В «Трех сестрах» она Машу сыграла, как никто.

– Вот именно – никто так играть не будет! Она и играла эту… леди Макбет вместо Маши. А теперь хочет все прибрать к рукам. Ты что, собираешься им потворствовать?! У тебя же только что роль отобрали! Ты заслуженный артист, а Эдик – это же бездарность, он вообще на сцену не выходил! И все молчат. А зачем он это сделал? Да чтоб ее еще ярче выделить, дабы никто не затмил. Эдик в роли Макбета – я тащусь! Нам всем в лицо плюют, а мы утираемся!

При всей своей сварливости Цветкова была неглупой женщиной и прекрасно знала, на что надо давить, чтобы переманить Медведева на свою сторону. Он призадумался. Действительно, у него отняли роль, да еще при всех, а это унизительно. И теперь играть ее будет дилетант. Да, Алина играла просто потрясающе, но тем самым она отодвинула всех, в том числе и его, на второй план. Пусть даже это из области конфликта моцартов и сальери, но, если он, Медведев, не Моцарт и сам это прекрасно сознает, почему он должен вставать на сторону своих противников? Из благородства? Но его на хлеб не намажешь.

– Ну и что ты предлагаешь? Он же режиссер.

– Ну и что? Тоже мне – пуп земли, – сказала Цветкова уже спокойнее: ее стратегическая цель – переманить Медведева – была достигнута. – Они и Батанова напугали. Или она и с ним переспать успела? В общем, мы завтра должны собраться вместе – все, кто не хочет молчать и хочет нормально работать, – и идем сначала к Батанову. А если потребуется, то и выше.

– Сейчас не те времена, райкомов нет.

– Не надо! Какие бы ни были времена, таких наглецов надо осаживать, иначе вообще на шею сядут, спасу не будет. Не хочешь – оставайся в стороне. Дождешься, что тебя на улицу выставят.

– Да я как все. Мне тоже как-то это… не понравилось.

– Вот и правильно. – В награду Цветкова прижалась грудью к его локтю, кокетливо улыбнулась, и Медведев понял, что надо остановиться и поцеловать подругу и союзника.

* * *

Оставив Алину около гримерной, Эдик прошел в туалет – в другой конец коридора. Он снял часы, положил их на полочку. Было уже почти половина двенадцатого. Здорово я их задержал, скоро начнут возникать, подумал он. Лицо горело, и он открыл кран и подождал, пока пойдет холодная, почти ледяная вода. Ждать пришлось минуты три, но зато он с наслаждением умылся, потом снял рубашку и стал обтирать разгоряченное тело. Он подумал, что ему лишь двадцать пять, а уже появляется брюшко. Надо от него избавиться – ведь он занимался спортом, когда учился в столице. Раньше эта ленивая мысль проскользнула бы в голове и, не встретив особого сочувствия, ушла бы до следующего раза. Но теперь он твердо знал, что в ближайшие выходные обязательно примет меры: сходит на корт, потренируется у стенки, а потом найдет партнера. Впрочем, зачем искать – он предложит Алине играть с ним. Она давно хотела научиться большому теннису. Он даже решил, что подарит ей всю экипировку. Мысль о жене заставила его поморщиться. Но теперь он решит и эту проблему. Слава Богу, что у них нет детей. Он не решался их завести, она боялась тоже – из-за его неуверенности в будущем. Теперь он твердо был намерен покончить с этим унылым браком, не приносящим радости ни одному из супругов.

Он снял с гвоздика рубашку и остановился, держа ее в руке. Взглянул на себя в зеркало. Он долго ждал какого-то переломного момента в своей жизни, но почему-то считал, что это будет связано с критическими обстоятельствами: несчастным случаем, стихийным бедствием, войной, – где-то в глубине души он жаждал, чтобы хоть что-нибудь произошло и выбило его из наезженной жизненной колеи. И вот этот момент наступил, но произошло другое, более важное: он изменился сам, изнутри. И теперь мог изменить мир вокруг себя. Услышав какой-то сдавленный крик в коридоре, он высунул голову за дверь. Сначала было тихо, и он подумал, что, может быть, кричали на улице, но вдруг отчаянный пронзительный голос Алины словно пронесся по всему коридору и ворвался ему в уши:

– Сережа! Нет! Не надо! – услышал он внятно и четко. Эдик выскочил в коридор, услышал какой-то глухой звук, потом звон стекла и помчался к гримерной, сжав в кулаке рубашку.

Он влетел в комнатку, толкнув дверь плечом. Та легко подалась, и Эдик едва не упал. Ему сразу бросилось в глаза разбитое окно, а когда он повернулся, то увидел лежавшую на полу Алину. Он подошел к ней, встал на колени и хотел приподнять ее голову. Когда он коснулся ее затылка, рука стала влажной. Кровь…

– Алина… – прошептал Эдик. Надо было бежать в кабинет директора и звонить в «Скорую», и он заставил себя подняться с колен. В это время на улице послышался шум автомобиля, и, судя по скрипу тормозов, машина остановилась прямо под окном. Эдик быстро подошел к разбитому окну – под его ногами что-то хрустнуло – и выглянул на улицу. Прямо под ним стоял вышедший из машины милиционер, второй дергал входную дверь. Увидев Эдика, милиционер крикнул:

– Стоять и не двигаться!

Входная дверь открылась, на улицу вышел вахтер вместе со вторым милиционером и, запрокинув голову, увидел Власова.

– Это вы, Эдуард Артемьевич? – хрипло крикнул он. – Что там случилось? – Он повернулся к милиционеру и сказал: – Это режиссер наш, они репетировали.

– Что у вас произошло?! – крикнул милиционер.

– Нужно срочно «скорую», здесь Алина, она… Скорее вызовите «скорую»!

– Проще съездить, чем звонить, – сказал один из милиционеров, – давайте вы оба наверх, посмотрите, что случилось, а я съезжу за врачами.

Полминуты спустя в комнатку вошел молодой милиционер.

– Что с ней? – спросил он Эдика.

Тот развел руками. Милиционер выглянул в окно, крикнул вслед отъезжающему напарнику:

– Саша, здесь что-то серьезное. Давай за «скорой», вызови опергруппу и скажи, что эксперт понадобится.

Обернувшись к вахтеру и Эдику, милиционер строго сказал:

– Ничего не трогать.

Он подошел к Алине, внимательно осмотрел ее, не притрагиваясь, поднялся, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Черепно-мозговая травма, нужно ждать врачей. Ее нельзя трогать. – Он повернулся к Власову, спросил: – Вы можете объяснить, что здесь произошло?

– Когда закончилась репетиция, она пошла в гримерную, то есть сюда. Я проводил ее почти до дверей. Ее там ждал знакомый. Сам я пошел в туалет. Услышал крик, ее крик. Я подбежал, открыл дверь и увидел… вот это все.

– А куда делся ее знакомый? – несколько иронично спросил милиционер.

– Ушел, должно быть.

– Через окно? Тогда он, наверно, лилипут. Вы видели, как он уходил? – обратился милиционер к вахтеру.

– Нет. Но он мог пройти мимо моей комнаты, я чай пил и не смотрел в окошко. Но не слышал я – чайник у меня закипал, шумел.

Через разбитое стекло в принципе при известной ловкости мог пробраться и человек нормального телосложения, и тогда он попал бы на довольно широкий карниз второго этажа и мог спрыгнуть вниз, на улицу. Но Эдик не стал ничего этого излагать милиционеру, прекрасно зная, что люди терпеть не могут, когда другие суются в то, что относится к их компетенции.

– Кто этот знакомый? Вы его видели?

– Да, он был в зале, потом ушел. Я думаю, сюда, он всегда ждал ее здесь.

– Так кто он?

– Калинин. Сергей, – сглотнув слюну, с усилием произнес Эдик, хотя все равно пришлось бы это сказать. Калинина видели все.

– Журналист?

– Да.

Приезд «скорой» избавил Власова на время от расспросов. Врач распорядился немедленно госпитализировать пострадавшую и милиционер попросил лишь действовать осторожнее, чтобы не «задеть следы».

– У каждого свои проблемы, – хмыкнул врач и сказал санитару и пришедшему на помощь шоферу: – Подождите, надо очень осторожно.

Он помог им уложить Алину на носилки, придерживая ее голову. Когда они уже выходили, в дверях появился Алексей Клюкин – он дежурил в эту ночь, и с ним еще один оперативник.

– Товарищ капитан, – обратился к нему милиционер, – пострадавшая – актриса театра, ее зовут Алина. Ее обнаружил режиссер, вот он…

– Да знаю я его, – оборвал Клюкин, – подожди, Руслан. Мужики, что с ней? – обратился он к врачам.

Носилки уже вынесли, врач задержался и с порога, пожав плечами, ответил:

– Черепно-мозговая травма, довольно тяжелая, судя по первому впечатлению. Она жива, но без сознания. Сейчас отвезем в реанимацию, а там видно будет. Извините, нам надо спешить.

– Никого к ней не пускать без моего разрешения, – распорядился Клюкин. – Утром я пришлю охрану – сейчас просто некого с ней отправлять. Попросите приглядеть, чтобы никто к ней не зашел.

– Да, если она выживет, – сказал врач.