Текст книги "Царь Мира"

Автор книги: Ильдар Абдульманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

– Ну и насколько вероятно, что в тихий солнечный день молния ударяет в машину и еще поражает троих, стоявших рядом? – спросил Сергунин, поглядев на Клевцова.

– Я о таких случаях не знаю, – покачал головой тот.

– Я тоже, – сказал Щербинин, – Какая-то чертовщина все же есть во всем этом.

Больше в морге делать было нечего. Сергунин еще раз обвел взглядом четыре трупа, один из которых напоминал безобразную головешку, потом все вышли на улицу.

– Переполох будет в городе, – сказал майор Батищев.

– Вы говорите, что они из группировки Касьянова. Это была самостоятельная группировка? – спросил у него Сергунин.

– Да. Что-то вроде боевиков по найму. Всего их человек десять – двенадцать. Было. Они принимали заказы – припугнуть кого, звездюлей навешать. Ну и в южной части города под ними были киоски да мебельный цех.

– Получается, они кому-то перебежали дорогу?

– В городе есть хозяин, это Самарин, – усмехнулся майор – Конечно, он может кого угодно замочить. Да только на него они бы ни за что не прыгнули. Не самоубийцы же. Да он их сам использовал для мелких поручений, чтобы своих не засветить.

– Убийства висят на этих касьяновских?

– Не знаю, – откровенно признался майор. – Может быть, и есть. Но пока мы их всерьез не цепляли. Двое из них, правда, срок тянут, но там было хулиганство, драка. Стволы у них есть, но, в общем, они парни с головой, спортсмены бывшие. В основном обходятся без оружия.

– Почему они не хотят быть вместе с Самариным?

– Не знаю. Может, они и хотят, да он не хочет.

– Выгодней держать их на подхвате?

– Наверно.

– Можно через кого-нибудь узнать, что они делали на свалке в тот день? И были ли у них какие-нибудь задания? – спросил Сергунин.

– Попробуем, – неуверенно ответил Батищев.

Как и у большинства сотрудников органов внутренних дел, у него, конечно, были осведомители. Но воспользоваться их услугами майору на этот раз не удалось. Когда он вернулся в отделение, ему позвонили, и знакомый голос, не здороваясь, произнес: «Надо встретиться». – «Буду через полчаса», – ответил Батищев. К заранее условленному месту встречи он подъехал один, на своей машине. На заброшенной стройке его ждал Кабанов, руководивший службой безопасности местного коммерческого банка, а вернее – Самарина. Он протянул руку Батищеву и без предисловий сказал:

– На свалке был?

– Только что оттуда.

– Четыре трупа и сгоревшая машина? Так?

– Быстро узнали, – сказал Батищев, хотя давно убедился, что служба Кабанова работает часто эффективнее милиции. Он хотел было спросить, не выполняли ли касьяновцы задание Самарина, но вовремя сдержался. Из них двоих инициатива в разговоре должна была принадлежать Кабанову. Батищев для него был платным осведомителем, пусть и в милицейской форме. Но основную зарплату Батищев получал от Самарина.

– Что эксперт сказал? Он сам, кстати, будет теперь вместо Гершензона?

– Нет, он к нам временно – из Москвы вызвали по линии госкомиссии. Сказал, что сильные удары электрическими разрядами. Похоже на поражение молнией.

– А машина?

– Пока неизвестно. Взорвалась, но причину еще не установили.

– Комиссия будет раскручивать?

– Скорее всего.

– Есть вообще ясность, что той ночью произошло? – спросил Кабанов.

Этот вопрос поначалу интересовал Самарина чисто в информативном плане: он хозяин города, и он должен быть в курсе. Когда он узнал, что одним из погибших был Припадок, он попросил Кабанова навести справки. Его мало волновали спятивший мент и режиссер с сотрясением мозга. Но когда он узнал, что пострадала и Алина, Кабанову пришлось заняться этим вопросом всерьез. Теперь же, после гибели касьяновцев, в пору было объявлять чрезвычайное положение: то, что ребят убрали при выполнении задания, полученного от Ляшенко, то есть от Самарина, говорило о том, что некто посягнул на власть Купона (такова была кличка Самарина, полученная еще во времена «застоя», а почему – история умалчивает).

– Пока все в тумане, – пожал плечами Батищев. – Арестовали Клюкина и Калинина, допрашивали, но толком ничего не ясно.

О версиях Ващенко майор Кабанову уже сообщал и повторяться не стал.

– А этот режиссер, Власов?… – как бы невзначай спросил Кабанов. Пока он не хотел говорить Батищеву, что гибель касьяновцев может быть связана с попыткой проучить режиссера.

– А что он? Ему досталось. В общем-то ни за что. По одной версии, Припадок искал зеркало, а его как раз нашел Власов и притащил в театр. А потом – я уже говорил тебе – оно оказалось у эксперта.

– Что за зеркало – тоже неясно? – спросил Кабанов. – Нет.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал Кабанов. Ничего нового от майора он не узнал, лишь убедился, что органы, несмотря на помощь Москвы, тоже в тупике. – Ладно, – сказал он, протягивая майору конверт. Тот кивком поблагодарил. – Если что новое обнаружится, сообщи. Мы попробуем по своим каналам тоже узнать что-нибудь.

Обмен информацией должен быть взаимовыгодным – это понимали и Самарин, и Батищев. Деньги деньгами, но человек Самарина должен был делать служебную карьеру и тем самым получать доступ к большему объему информации.

* * *

Эдик не умел молиться. Иногда, в минуты отчаяния, понимания беспросветности своего существования, он бормотал что-то вроде молитвы. Как ребенок, он обижался на судьбу, не даровавшую ему ни красивой внешности, ни физической силы, ни таланта, ни хитрости, ни стальной воли. Слезы подступали к его глазам, но и тогда он взывал не к Богу, а словно бы к своему отражению, к тому человеку, которым он мог бы стать, если бы раскрылся, полностью реализовал хотя бы отпущенный ему скудный потенциал. Может быть, это было своего рода предчувствием своей судьбы – ведь именно это идеализированное отражение теперь слилось с ним и преобразило его.

Но если со слабостями было покончено, перед ним стояла другая задача – совладать со своей силой, использовать новые возможности так, чтобы вознестись и не погибнуть, сохранить любовь и воплотить массу несбывшихся мечтаний. Многое теперь было ему подвластно, но все известные цели были стандартны: завоевание власти, богатства, славы. Все это казалось нужным, но вместе с тем было связано с какими-то обязанностями, изменением личности, приспособленчеством. Может, нужно было занимать какую-то должность, сопряженную с властью; затевать какое-то дело, чтобы заработать деньги и увеличивать их количество, наконец, ставить спектакли? Во всем этом была какая-то скучная обязательность, не было игры, а ему хотелось именно игры, легкости. «Олимпийское», пришло ему на ум слово. Да-да, именно это. Божественная легкость, аристократизм, непринужденность, мифы. Он хочет быть равным древнегреческим богам-олимпийцам, он хочет творить новые мифы. Дистанцироваться от всего, что «человеческое, слишком человеческое». Не быть президентом страны, банка, корпорации, не быть звездой шоу-бизнеса, не быть мрачным тираном, чей трон тем выше, чем больше под ним трупов.

Но как все это осуществить? Кем он должен стать? Как себя вести? Одно бесспорно – начать надо не с насилия, пусть этот эпизод на свалке забудется как кошмарный сон. Начать надо с чуда, ибо ничто так не увлекает и не зачаровывает людей, как чудо. И еще – слишком трудно будет ему, если рядом не будет друзей. Он уже думал о своей команде. Значит, ее надо создавать. Чудо – и команда. Это можно совместить, торжествующе усмехнулся Эдик. Теперь он знал, с чего начинать.

* * *

– Воронина Алина Ивановна, актриса драматического театра. Правильно?

Тон у Ващенко был слегка игривым, как, впрочем, у большинства мужчин, впервые увидевших Алину.

– Да, – сухо ответила она.

– Я надеюсь, что не задержу вас надолго, – несколько двусмысленно начал полковник и, почувствовав это, тут же добавил:– И что наша встреча будет, так сказать, взаимоприятной.

Алина чуть пожала плечами в ответ на неологизм, но промолчала.

– Мне бы хотелось, чтобы вы подробно, ничего не упуская, рассказали о том, что произошло в тот вечер понедельника, и при каких обстоятельствах вы получили травму. Наш разговор будет записываться на магнитофон, в конце беседы вы получите возможность прослушать запись и подтвердить ее подлинность. Итак…

– В тот вечер у нас была репетиция. Я должна была зайти к Сергею, к Калинину – мы обычно встречались по понедельникам. Но из-за репетиции не смогла и сказала ему, что встретимся в театре. После репетиции он ждал меня в гримерной. Мы поговорили, и он ушел.

– О чем вы говорили?

– О наших отношениях. Я чувствовала необходимость на время расстаться, и он с этим согласился.

– Так вот взял и спокойно согласился?

– Он человек сдержанный. Если ему и было неприятно, он этого не выказывал. Во всяком случае, никаких скандалов и резких фраз не было. Он ушел.

– То есть не предложил проводить вас, хотя время было позднее, не спросил, уж извините за бестактность, не появился ли у вас кто-то другой?

– Кажется, спросил. Я сказала, что это не имеет значения.

– А если я задам тот же вопрос?

– Я могла бы ответить так же, но… хорошо, я отвечу прямо, все равно этого не скроешь, да и зачем… Это Эдуард Власов, наш режиссер.

– Вот так да, – проговорил полковник, – а Калинину вы об этом не сказали?

– Нет.

– Но он мог догадаться? Ведь тогда в театре, если я не ошибаюсь, вы остались втроем: Калинин, Власов и вы?

– Да. Не знаю, догадался ли он. Во всяком случае, никаких вопросов по этому поводу не задавал. Мы очень коротко поговорили, и он ушел.

Ващенко подумал, что эти слова «он ушел» Алина повторила, трижды, будто настаивая на этом. Это неспроста, она, по-видимому, пытается выгородить Калинина. Почему? Раскаяние? Любовь? Если у них была обычная ссора, она в запальчивости упомянула Власова, а может быть, и действительно с ним спуталась, а теперь чувствует свою вину за случившееся. Женщины часто проникаются страстью к тем, кто в порыве ревности избивает их, подумал Ващенко. С чего он это взял, объяснить бы он не смог.

– Хорошо. Итак, он ушел. Время вы не помните?

– Нет, не помню.

– Власов оставался в тот момент в театре?

– Да.

– Что было после того, как ушел Калинин?

– Я сидела в кресле, ждала Эдуарда. Кажется, немного задремала… а когда я открыла глаза, мне показалось, что в комнате кто-то есть. И я не знаю, как это случилось… то ли из-за отблесков фонарей на улице, то ли еще что-то, но мне показалось… даже скорее привиделось… будто какой-то призрак в комнате… Я вообще-то эмоциональная, и у меня такое бывает… в общем, я страшно напугалась, вскочила, попятилась и упала.

– И что же потом?

– Я потеряла сознание, очнулась уже в больнице.

– Как выглядел этот призрак? – несколько саркастично спросил Ващенко, предвкушая разоблачение лжесвидетельницы.

Алина пожала плечами:

– Ну… он будто бы светился… И был похож на человека… Но какое это имеет значение, это просто галлюцинация!

– Имеет значение, – внушительно сказал полковник. – У вас было окно разбито. Может быть, этот призрак выскочил в окно?

– Послушайте, я не понимаю вашего тона. Я вам все рассказала. Вы что, смеетесь надо мной?

– Ни в коем случае. Я должен выяснить все. Например, кто разбил окно.

– Не знаю, может быть, Эдик, когда прибежал… не помню, я была без сознания.

– Может быть, и Эдик. Но он прибежал не просто так, а когда услышал ваш крик. Что вы кричали?

– Не помню.

– А вот он помнит. Вы кричали: «Сережа, не надо!» Почему вы кричали именно это?

– Я не знаю, я испугалась, – раздраженно говорила Алина, – я не помню, что кричала. Но Сергея уже не было в комнате, это я помню.

– Видите, как получается: одно помните, другое нет. А то, что вы швырнули в него пудреницей, это вы помните?

– Н-нет. Может быть… не помню точно. – Алина прижала ладонь к лицу. – Я сказала вам главное: Калинин здесь ни при чем, он меня не бил и не толкал. Его не было в комнате, когда я упала. Он ни в чем не виноват. Вы должны его выпустить.

– Если бы все было так просто, Алина Ивановна. Так вот, Власов отчетливо слышал ваш крик, весьма определенный и недвусмысленный. Крик этот свидетельствовал о том, что Калинин вам угрожал. Теперь вы даете показания, имеющие цель выгородить его. Почему? Он запугивал вас? Поверьте, вам нечего бояться. Мы можем обеспечить надежную охрану…

– Да не боюсь я! – крикнула Алина. – Господи, какая чушь… Оставьте меня в покое, и моих друзей тоже! Ищите своих уголовников и упырей всяких!

– Хорошо, – пробормотал Ващенко, – мы вас, собственно, не задерживаем. И ваши друзья… мы тоже позаботимся…

Полковник вдруг почувствовал, что не контролирует себя. Ему хотелось… да-да, несомненно, ему хотелось встать на колени перед этой женщиной и просить у нее прощения. Он с огромным трудом сдержал себя, встал из-за стола, подошел к тумбочке, налил воды из графина и выпил залпом.

– Я пойду, – усталым голосом сказала Алина.

– Конечно, – обрадован но подхватил полковник. Как только Алина вышла, он сел на стул и схватился за телефонную трубку. Стоп, сказал он себе, что ты собираешься делать? Отдать распоряжение освободить Калинина и Клюкина? Это черт знает что. Нет, ты обязан это сделать, упрямо твердил ему внутренний голос.

– Товарищ полковник, там пришел Власов, просит его принять, – доложил, заглянув в дверь, дежурный. – И этой даме вы пропуск не отметили. Мы уж не стали ее задерживать, вот пропуск только оформить…

Ващенко быстро поставил закорючку на пропуск, не обратив внимания на явное нарушение дисциплины, чего он не преминул бы сделать в другой ситуации.

– Так что с этим Власовым?

– Какой Власов? Кто это?

– Режиссер. Он тоже потерпевший, вы его вызвали сегодня, но он пришел на час раньше.

– Да? Ладно, минут через десять пусть заходит.

Дежурный исчез, полковник бессильно опустился в кресло. Что за чертовщина, подумал он. Усталость, что ли? Но нельзя сказать, чтобы я перенапрягся, приходилось работать и побольше.

В коридоре послышался чей-то сдавленный крик и шум. Ващенко не обратил на это внимания, подумав, что утихомиривали какого-нибудь алкоголика. И тут же дверь распахнулась, и на пороге возник молодой человек лет двадцати семи, невысокий, рыхлый, с полным лицом и очень уверенным выражением этого лица.

– Вы кто такой? – спросил Ващенко.

– Эдуард Власов, режиссер местного театра.

– Я же сказал, минут через десять, – раздраженно буркнул полковник. Но этот упрек, очевидно, не был услышан, Власов подошел к столу, небрежно отодвинул стул, сел, заложил ногу за ногу и уставился на Ващенко насмешливым и изучающим взглядом.

Ну и наглые они тут, пронеслось в голове у Ващенко.

Эдик прекрасно знал, что пришел на час раньше назначенного времени, но это для него совершенно не имело значения.

* * *

Как и во многих провинциальных городах, в Васильевске была лишь одна приличная гостиница. Когда-то она считалась ведомственной, и в нее можно было поселиться лишь по заявкам городских оборонных предприятий. Впрочем, поскольку все структуры в городе были тем или иным образом на них завязаны, все приезжие в конце концов оказывались в этой гостинице, названной по традиции в честь городской речки – «Тальва».

Времена изменились, гостиница стала доступна всем, но теперь никому не приходило в голову бронировать в ней номера заранее. Она обычно пустовала: почти все предприятия практически не работали, и гостей в городе становилось все меньше.

Все члены госкомиссии, как и журналисты, решившие не возвращаться несолоно хлебавши в столицу, а постараться выжать еще какую-нибудь информацию, поселились в «Тальве». И Дмитрий Комаров из «Момента истины», оказавшийся с Мацевичем в соседних номерах, неожиданно для себя обнаружил поздно вечером одну из странных особенностей гостиницы. В прихожих были установлены стенные шкафы, но стены за ними не были сложены из кирпича. По сути дела, номера тут разделялись тонкой деревянной перегородкой, служившей и задней стенкой шкафов. Комната была отделена от прихожей плотной дверью, но если эта дверь оставалась открытой, то в соседнем номере были прекрасно слышны все звуки. И потому перед сном Дмитрию Комарову, безо всяких технических ухищрений и даже не покидая кровати, удалось услышать разговор Мацевича по телефону с редактором.

– Алло? Привет. Это Миша Мацевич. Слушай, статья в норме, здесь расхватали газету только так. Я почему задержался – мне тут удалось подкатиться к начальнику СИЗО, ну не совсем начальнику… СИ-ЗО, следственный изолятор. Ну да. Там сидят эти друзья, арестованные. В общем, дал я ему… ага… он обещал с этим журналистом устроить свиданьице. С ментом не могу, говорит, он может заложить или сам не захочет, а с этим Калининым попробую… Завтра. Ага. Подожди, я сейчас дверь прикрою, а то тут стенки картонные в прихожей.

Дмитрий услышал стук двери и дальше уже не смог разобрать ни слова, хотя не утерпел и, выйдя в прихожую, открыл стенной шкаф и приложил ухо к стене. Однако больше ничего не услышал.

* * *

Если бы на следующее утро корреспондент газеты «Экспресс-Инфо» Михаил Мацевич догадался перед тем, как выйти из фойе, заглянуть в буфет, теперь называвшийся баром, он бы получил массу информации. Дело в том, что в баре за кружкой пива сидели члены госкомиссии – подполковник Сергунин и доктор физико-математических наук Клевцов. Но Мацевич спешил в следственный изолятор и не стал задерживаться.

В отличие от своего коллеги Дмитрий Комаров из «Момента истины» не любил суеты. Давать взятки начальникам СИЗО он не мог – денег на подобные «представительские расходы» у него не имелось. Приходилось брать откровенностью. Поэтому он подошел к сидящим и представился. Услышав название издания, Сергунин после секундной паузы предложил Дмитрию сесть.

– Я знаю редактора, – пояснил он Клевцову, – он туфту не будет печатать. Без прессы нам все равно не обойтись, но, по крайней мере, это не «желтая» газета. Что ж, придется следовать букве Закона о печати. Но вы все равно на всякий случай диктофон-то не включайте…

Сергунин быстро сообщил Дмитрию известные комиссии факты, и тот с изумлением констатировал, что Мацевич и Барятина не так уж сильно врали, как это могло показаться на первый взгляд. Когда же Сергунин рассказал о том, что произошло на свалке, а Клевцов поделился впечатлениями от поездки на поезде, Дмитрий начал усиленно потирать подбородок. Он понял, что эти два человека, чья серьезность и профессионализм не вызывали сомнений, весьма озадачены ходом событий.

– Асканов в курсе? – спросил он.

– Пока нет. Он вчера уехал в Москву и вернется вечером, – ответил Сергунин. – А мы, как видишь, нарушаем трудовую дисциплину. – Он мрачно усмехнулся и сделал большой глоток из кружки. – Почему-то нам обоим показалось, что мы в чем-то поступаем неправильно, – тихо и с расстановкой сказал Клевцов, именно так он вел научные дискуссии с коллегами. – Мы изучаем последствия, но не можем понять причины.

– Но ведь есть индукция и дедукция, – улыбнулся Дмитрий.

– В том-то и дело, что дедукция не позволяет нам предсказать события и опередить их, и у нас обоих есть предчувствие, что последуют новые трагедии, – пояснил Клевцов. – То, что произошло в театре и в поезде, не так страшно, но это напоминало массовый психоз, а он весьма опасен. А то, что случилось на свалке, говорит о том, что угроза осталась. Ващенко арестовал главных участников событий, Привалов лежит в морге, а мы получили еще четыре трупа.

– Но если это насильственная смерть, а не несчастный случай, – рассудительно сказал Комаров, – то должны же остаться какие-то следы.

– Да, – сказал Сергунин, глядя на него. – Там был еще один человек, судя по следам. Но это следы его ног, а не следы борьбы. А чтобы справиться с четырьмя тренированными ребятами, мало быть суперменом.

– Речь может идти о каком-то новом оружии? – спросил Дмитрий.

– Похоже на то.

– Но ведь Ващенко из ФСБ, там должны знать о такого рода вещах. Приборы секретные, оружие… Может, он что-то скрывает?

– Не похоже. Он сам в недоумении. Если бы нужно было что-то скрыть, он бы вел себя иначе, – сказал Сергунин.

– А вы тоже участвовали в допросах Калинина и Клюкина?

– В том-то и дело, что только Калинина. Я слушал запись допроса Клюкина. Голову даю на отсечение, что он что-то знает, но не хочет говорить. И не потому, что он замазан причины другие. Не смог Ващенко… С самого начала говорить с человеком как с подозреваемым – это не дело.

– Но вы можете поговорить с Клюкиным сами? – предположил Комаров.

– Ну, понимаешь, руководит расследованием Ващенко, и действовать через его голову неудобно, да и не получится, меня без его разрешения и в СИЗО не пропустят, скорее всего. Он, по-моему, позаботился, чтобы без его ведома никто с задержанными не говорил.

– Да? – усмехнулся Комаров. – Так ведь у некоторых есть универсальные отмычки.

И он пересказал подслушанный ночью разговор. Сергунин постучал пальцами по столику, потом порывисто встал.

– Я сейчас, – бросил он.

Спустя минуту подполковник вернулся и сообщил, что Мацевича в номере нет, его ключ на вахте и что, скорее всего, журналист направился в изолятор.

– Попробуем перехватить его там. Может, удастся под этим предлогом и встретиться с Клюкиным, а не удастся, так хвост прижмем кое-кому. Ващенко очень хочет побороться с коррупцией, пусть поборется, а этому Мацевичу он бы с удовольствием глотку перегрыз. Пошли.

* * *

– Похоже, что вам не терпится дать показания, – сказал Ващенко, маскируя свое раздражение сарказмом.

– В общем-то в этом уже нет необходимости, – спокойно ответил Эдик. – Алина вам все рассказала. Надо освободить ребят, они не виноваты.

– Да это уж мы сами как-нибудь решим, – ядовитым тоном произнес полковник, избавившись наконец от наваждения, вызванного визитом Алины.

– Поторопитесь, полковник. Вы ведь полковник, кажется? А то вы забыли представиться, – насмешливо сказал Эдик.

Ах вон ты как, подумал Ващенко. Эх, встретил бы я тебя лет семь назад в своем кабинете на Лубянке, уж и поползал бы ты на коленках, диссида хренова! Распустились!

– Полковник ФСБ Ващенко, – внушительно сказал он. – И не вам меня торопить, Власов. Ваше дело – отвечать на мои вопросы. И постарайтесь отвечать правдиво, это в ваших, интересах.

– Да? – удивленно протянул Эдик, доводя полковника этим тоном почти до бешенства. – Вы и мне хотите дело пришить?

– Послушайте, Власов, не стройте из себя авторитета. Не получится. И запомните: мы здесь дела не шьем, а возбуждаем. И вы говорите не с театральным вахтером, а с полковником госбезопасности. Понятно?

– То-то вы такой возбужденный, – развязно хмыкнул Эдик и потянулся. – Ну и о чем вы меня хотели спросить, господин вахтер… то есть полковник?

– Для начала я обязан предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний, – сдерживая себя изо всех сил, сказал Ващенко. Мысленно он уже поклялся сбить спесь с этого наглеца. – И разговор наш будет записываться на пленку. – Ващенко включил магнитофон и сел поудобнее. – Итак, расскажите мне, господин Власов Эдуард Артемьевич, что произошло в тот вечер понедельника, когда закончилась репетиция?

– Какое это имеет значение? – вздохнул Эдик.

– Все – и подробно, – с расстановкой повторил Ващенко, но его обычные приемчики явно не срабатывали.

– Когда вы освободите моих друзей? – устало спросил Эдик.

– Здесь я задаю вопросы, – напомнил Ващенко, – и вы должны на них отвечать. И если вы с Ворониной так тщательно выгораживаете Калинина, то учтите, что в таком случае ваши предыдущие показания об услышанном вами крике и прочее вызывают сомнения и повлекут за собой дополнительные вопросы.

– Ну я же говорю, и мне дело пришьет, – усмехнулся Эдик. – Послушайте моего совета, полковник, не пытайтесь досконально разобраться во всей этой истории. Не получится. Правды вы не узнаете, а если узнаете, не поверите, а если поверите, то можете спятить. Это разойдется со всеми вашими привычными представлениями.

– Вы, видимо, считаете, что здесь что-то вроде театра и можно сидеть и балагурить. Так вот, Власов, вы ошибаетесь, и не надо устраивать балаган. Или вы будете четко и прямо отвечать на мои вопросы…

– Или – что? – резко спросил Эдик, глядя в глаза полковнику. Взгляд его так разительно изменился, что Ващенко почувствовал себя неуютно. У него вдруг появилось чувство, что все, что он делает, – неправильно, неадекватно происходящему, и сидящий напротив него свидетель прекрасно это знает. Более того, знают это и Клюкин, и Калинин, и отсюда их спокойствие, отсутствие страха. Но этот Власов пошел еще дальше: он вел себя нагло и развязно, а это следовало пресечь.

– Или, – сказал полковник зловещим тоном, наклоняясь вперед и сверля глазами Эдика, – вы в качестве подозреваемого перекочуете из этого удобного креслица на неудобные нары, да еще с такими соседями, от которых вам тошно станет.

– Так я и думал, – пробормотал Эдик, – что от вас еще ждать, жандармы х…вы.

– А вот это ты зря сказал, парень. – Ващенко нажал на кнопку, вызывая дежурного, и откинулся в кресле.

Прошло секунд тридцать. Эдик сидел спокойно, задумавшись о чем-то. Полковник снова нажал на кнопку.

– Если вы хлопочете по поводу ментов, то они не явятся, – вдруг сказал Эдик. – Они заняты. Знаете чем?

Он улыбнулся и показал пальцем вверх. Полковник невольно поднял голову. Над ним, у самого потолка, парил в воздухе светящийся треугольник, или скорее что-то вроде острия огненной стрелы, поскольку одна сторона треугольника была закругленной и вогнутой.

– Вот и они так же сидят и смотрят на эти штуки, – сказал Эдик. – Придется и вам заняться тем же самым. Только не шевелитесь, не двигайтесь, он, – Эдик снова показал пальцем на странный предмет, – этого не любит.

С этими словами Власов поднялся со стула и спокойно направился к двери.

– А ну-ка стой! – рявкнул выведенный из себя Ващенко. – Я кому сказал!

Он резко поднялся, и тут же ослепительная вспышка перед глазами и резкий электрический удар, сотрясший все тело, заставили его рухнуть обратно в кресло. Власов вышел не оглядываясь. Полковник протянул было руку к телефону, но новая вспышка озарила стол, и ладонь его дернулась от ощущения, словно он коснулся оголенного провода. Сглотнув слюну, Ващенко осторожно поднял глаза к потолку. Проклятый треугольник продолжал парить над ним, чуть слышно потрескивая.

* * *

Начальник СИЗО не одобрил бы несанкционированного свидания одного из своих подопечных с журналистом. Но его заместитель Бакланов оказался более современным человеком, и несколько купюр Мацевича сыграли свою роль.

– Десять минут, – предупредил Бакланов Мацевича, и журналист с Калининым сели друг против друга, разделенные толстым стеклом. Переговоры велись по телефону.

– Я журналист из «Экспресс-Инфо», – сказал Мацевич. – После того, как вас арестовали, комиссия не дает хода информации. Я подозреваю, что они там дружно шьют дело, и не в вашу пользу. Наша газета была бы заинтересована в том, чтобы напечатать ваши показания. У вас есть возможность писать в камере?

– Да, – сказал Калинин.

Как и Клюкин, он пока сидел в камере один. Это было большой льготой, но Ващенко уже намекнул, что при неправильном поведении на допросах его могут перевести в общую камеру, «а вы сами понимаете, что это значит для человека, ни разу не побывавшего в заключении».

– Предложение такое: вы пишете статью обо всем, что знаете, мы ее печатаем. Пятьсот баксов ваши.

– Щедро, – усмехнулся Калинин.

– Это больше, чем ваша зарплата, а в вашей газетенке вам столько не заплатят, не говоря уж о том, что вообще не напечатают.

Мацевич был прав. Калинин вспомнил редактора газеты Панфилову, социально озабоченную женщину лет пятидесяти, бывшую учительницу, выдвинувшуюся на демократических митингах благодаря надрывному пафосу речей, и хорошо представил себе, что она скажет, если Калинин попытается написать все так, как оно было на самом деле.

«Вы в своем уме, голубчик мой? Город в тяжелом положении, безработица, растет преступность, нищета, а вы его потчуете этой мистикой, достойной лишь «желтой» прессы?! Нет уж, голубчик, пока я здесь редактор, газета была и останется рупором общественности и будет защищать интересы простых граждан».

– Ну так что? – прервал Мацевич его размышления. – Прибавим еще сотню и по рукам?

И тут в Сергее взял верх «комплекс Коробочки». Ему еще никогда не платили таких денег за публикацию, и «новое и небывалое» породило опасение: как бы чего не вышло. И так все кувырком.

– Нет, – сказал он.

– Ну а что ты хочешь? Твои условия? – Мацевич перешел на «ты», думая, что парень просто артачится, торгуется.

– Ничего я не хочу. И в вашей газете печататься не хочу.

– Поставим псевдоним – хотя не хотелось бы этого делать… Давай так. Если решишься, настрочи и передай через Бакланова. Я жду до завтрашнего вечера. Учти, потом выходные кончатся, к тебе хрен кого пустят. А эти госкомиссары могут и сгноить на нарах ни за х… собачий.

И опять он был прав. Сергей заколебался: а вдруг это единственная возможность? Ведь сейчас он никому не нужен, у него никого нет. Алина ушла, и для нее даже лучше, что он как бы исчез. Клюкин сам за решеткой. Илья вряд ли полезет в свару. Эдик избавился от соперника. И Калинин вдруг четко осознал, что, если он отсюда не выйдет и загремит в какую-нибудь колонию на энное количество лет, ни одна собака о нем не вспомнит. Денег на хорошего адвоката у него нет.

– Ладно, – пробормотал он, – я подумаю, что-нибудь… постараюсь.

– Сюда нельзя, – раздался вдруг голос дежурящего в комнате милиционера. – Вы куда, гражданин?

– Подполковник МВД Сергунин, – прозвучало в ответ. – Член государственной комиссии по расследованию чрезвычайных происшествий.

Сергунин рассчитал правильно. Провинция осталась провинцией. Его удостоверение и нахрап сделали свое дело. Он оказался в комнате свиданий вместе с Клевцовым и Комаровым, застигнув Мацевича «на месте преступления».

– Здравствуйте, – с издевкой сказал Сергунин.

И тут же в комнату вошел побагровевший Бакланов.

– В чем дело? Вы кто? – попытался рявкнуть он на Сергунина, но тот уже держал в вытянутой руке удостоверение.

– Кто разрешил подследственному свидание? – жестко спросил он, и майор Бакланов сник. Деваться было некуда. Мацевича он провел сам. И вывести Калинина тоже сам распорядился.

– Я, – сказал он, опустив глаза.

– Ваши документы, гражданин, – обратился Сергунин к Мацевичу.

Тот достал журналистское удостоверение.

– Ну и как же вы сюда проникли, Михаил Иосифович? – спросил его Сергунин.

Тот, впрочем, не очень-то смутился:

– Попросил товарища, он и разрешил. Гласность дарована конституцией, а ваша комиссия что-то не спешит делиться информацией. Это вынуждает нас действовать окольными путями.

– И во сколько же вам обошелся окольный путь? – поинтересовался Сергунин.