Текст книги "Царственный паяц"

Автор книги: Игорь Северянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

Хотелось только благодарить за эту “Божьей милостью” поэзию...»38.

37

Лит. газ. 1987. 13 мая.

38

Цит. по: Сочинения. Таллин, 1990. С. 12-13.

I

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ

МАТЕРИАЛЫ

моя поэзия

Исповедь Игоря Северянина для «Синего журнала»

– ервая моя книжка «К предстоящему выходу Порт-Артур-

ской эскадры» вышла в сентябре 1904 г., в год громов и молний. С тех пор я издал

35 брошюр со своими поэзами. И толь– . ко в этом году вышел большой сборник —

«Громокипящий

кубок».

Критика меня заметила только на 26-й брошюре, в которой шла «Хабанера И»

(«Вонзите штопор в упругость пробки...»). Это было в 1909 г. Меня принялись ругать, а

я смеялся и читал «Fleurs du mal»!.. В 1907 г. я познакомился с К. М. Фофановым, сразу

же восторженно меня приветствовавшим. Он посвятил мне около десяти

стихотворений, в которых пел меня. Я очень его люблю. Это – самый вдохновенный

русский поэт. Он и Мирра Лохвицкая. Даже все их недостатки очаровательны.

Впрочем, их не принято хвалить – Фофанова и Лохвицкую. В 1911 г. я провозгласил в

России эгофутуризм, издав свой прогремевший «Пролог». Вскоре нашлись

последователи, и в январе 1912 г. была нами организована «Академия эгопоэзии»,

после чего И. В. Игнатьев стал издавать газету « Петербургский> глашатай», около

которой и группируются ныне все эгофутуристы. В конце 1912 г. я выпустил «Эпилог»

и перестал быть эгофутуристом. Моя задача была выполнена, доктрина «Я – в

будущем» стала для меня нелепой. Конечно, я сочувствую всем эгофутуристам, но, к

сожалению, среди них много вег– ных, которые никогда не узнают способа перестать

быть эгофутуристами... Мешает им отчаянная бездарность и тупые трюки. Что же

касается «москвичей»-кубофутуристов и «казанцев»-неофутуристов – это сплошное

шарлатанство, и я о них даже и говорить не желаю! Равно я не признаю и футуризма

иностранного. Из современных русских по

этов выше всех ставлю Брюсова. Не выношу очень многих, в особенности Ратгауза

и Городецкого. «Акмеизм» возбуждает у меня хохот: какой же истинный поэт не

акмеист?!.

Ведь так можно и «соловьизм» изобрести! Смешит меня и «Цех поэтов», в котором

положительно коверкают начинающих. Вообще, этот «Цех» – выдумка никчемная. Я

называю его «обезьянизмом». Сухо, бездушно, посредственно в нем все. Да, не радует

меня наша молодая поэзия, и прав Брюсов, писавший как-то мне: «...работы много, а

работников нет». Теперь о критике:

СУВЕНИР КРИТИКЕ

Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка!

Какая глупая в России Критика:

Зло насмеялася над «Хабанерою»,

Блеснув вульгарно своей манерою,

В сатире жалящей искала лирики,

Своей бездарности спев панегирики,

21

И не расслышала (иль то политика?..)

Моей иронии глухая Критика.

Осталось звонкими, как солнце, нотами Смеяться автору над идиотами,

Да приговаривать: ах, посмотрите-ка,

Какая подлая в России Критика!

<1913>

У ПОЭТА

<Беседа с Игорем Северяниным>

Я нашел поэта в маленькой лекторской за эстрадой, где шел доклад о нем.

Игорь-Северянин – высокий, стройный, в черном сюртуке. Бритое лицо не русского

типа. Уверенные спокойные глаза хорошо связаны с сжатыми тонкими губами и

римским носом.

Мы беседуем.

– Я эгофутурист. Я был им провозглашен в ноябре 1911 г., когда появилось

издание моего пролога.

Слова льются четкие, отделенные друг от друга, точно при каждом из них

нажимается невидимая педаль.

– Моя доктрина известна. Эго значит – «я». Футурист – «будущий». Эгофутуристом

может быть каждый. Это очень просто. Но это

надо суметь, так как для этого нужен большой труд. Каждый человек, который

решил выдвинуться, должен упорно выдвигать себя, принося все в жертву этой цели.

С футуризмом я не имею ничего общего. Мое творчество пока единственное в

своем роде. Многие подражают мне, но эгофутурист я один.

Что касается Маринетти и итало-французского футуризма, то я не берусь ни судить

о нем, ни связывать себя с ним, так как это вне моей компетенции.

Относительно же ваших московских кубофутуристов я скажу, что это шарлатаны и

совершенно бездарные люди.

Из всех моих подражателей наиболее приближается ко мне Дмитрий Крючков. Но

он все же не эгофутурист, а только модернист.

Из критиков, наиболее чутко улавливающих мое творчество, я назову интуитивного

критика «Очарованного странника» Виктора Хови– на.

Как читать мои стихи, спрашиваете вы, и под какую музыку?

Под музыку Скрябина.

Мои стихи под музыку Скрябина – здесь должен получиться удивительный

диссонанс.

Когда я выхожу на эстраду, я не знаю заранее, что я буду читать. Видите, у меня

здесь чья-то визитная карточка. Я только что нанес на нее ряд заглавий моих стихов.

Это мой репертуар, из которого я буду выбирать уже на эстраде...

В лекторскую ввалилась после оконченного доклада толпа поклонников.

Всё такой же спокойный, чеканящий слова, изысканный в медлительных движениях

и чуть надменный, Игорь-Северянин отошел к своим московским поклонникам.

<1914>

ДОЛЖНЫ ЛИ МОЛЧАТЬ поэты?

(Анкета «Журнала журналов»)

Нет, поэты не должны молчать в дни войны. Поэты никогда не должны молчать.

Лично для меня даже всемирная война – только тема. Но я невыразимо болен, я

свободы лишен, и вот – я «молчу»...

ЛВТОБИОГРЛФИЧЕСКЛЯ СИРЛвкл

Родился 4 мая 1887 г. в Петрограде.

Образование получил в Череповецком реальном училище.

22

Лучшее воспоминание: директор кн. Б. А. Тенишев, добрый, веселый, остроумный.

Дебютировал в ежемесячном журнале «Досуг и дело» (1905 г., № 2, 1-го февраля).

Издал 35 брошюр (2-24 стран<ицы>) – 1904-1912 г.

Мать: Наталия Степановна, рожд. Шеншина, дочь предводителя дворянства

Щигровского у<езда>, Курской губ<ернии>.

Отец: Василий Петрович, отставной штабс-капитан 1-го железно– д<орожного>

баталиона (ныне полка). Скончался 28-го мая 1904 г. в Ялте (44-х лет).

Любимые поэты: в детстве – гр. Ал. К. Толстой, затем – Мирра Лохвицкая, Фофанов,

Бодлэр.

Любимые композиторы: Амбруаз Тома, Пуччини, Чайковский, Римский-Корсаков.

Любимый художник: Врубель.

Очень много читал.

<1916>

РОДСТВЕННИКИ И <-чки>...

Отец матери: Степан Сергеевич Шеншин, пред<водитель> дв<о– рянства>

Щигровского у<езда> Курской губ<ернии>.

Мать матери: Ольга Кузьм<инична> Детерина.

Родственники: Дук, Нелидов, Клейнмихель, Карамзин, Переверзев.

Первый муж матери: ген<ерал>-л<ейтенант> Георгий Иванович Домонтовиг,

военный инженер.

Первая его жена: Павла Михайловна.

Его дети: От первой жены: Иван, студ<ент> Петерб<ургского> уни– в<ерситета>

(умер в юности).

От второй жены: Зоя, моя сестра по матери.

Братья Г. И. Домонтовича: Иван Иванович, гласный Петерб<ург– ской> Думы, и

Конст<антин> Ив<анович>, сенатор.

Сыновья Ивана Ивановича: Владим<ир> Ив<анович>, адвокат, и Александр

Иван<ович>, студ<ент> Петерб<ургского> университета (умер в юности).

Конст<антин> Иван<ович> был женат на Аделаиде Консканти– новне>

Муравинской. Ее сестра, Евгения Константиновна, по сцене Мравина, колор<атурное>

сопрано Мариинской оперы в СПб. Отец их: ген<ерал> Муравинский.

Ген<ерал>-лейт<енант> Михаил Алексеевич Домонтович двою– р<одный> брат тех

Домонтовичей, был женат на Александре Александровне. У них дочь: Александра

Михайловна, вышедшая замуж за пол– к<овника> (впоследствии ген<ерал>-м<айора>)

Коллонтай.

Аделаида Константиновна, овдовев, вышла вторично за флигель– адъютанта,

полковника лейб-гвардии Конного полка Николая Михайловича Каменева. Ее дети от

первого брака: студ<ент> Михаил и курсистка Александра.

Брат отца моего, Михаил, инженер-технолог, директор фабрик Шейлера в Лодзи и

Коншина в Серпухове, женат на Екатерине Николаевне Илъвовской. Их сыновья: Борис,

Николай, Владимир, – все сту– д<енты> Московск<ого> унив<ерситета>.

Их дочери: Елисавета («кузина Лиля»), по мужу Якульская Вера, по мужу

Писарева; Лилия, по мужу кн. Ухтомская.

Мамины сестры: 1) Елисавета Степановна была замужем за Василием

Васильевичем Соловым, предс<едателем> совета инженеров путей сообщения и моим

крестным отцом. У него был незаконный (узаконенный впоследствии) сын Василий,

мой друг детства, композитор, автор оперы «Шурка», сын портнихи, женатый на

«Ариадниной мамочке» Александре Алексеевне. Вторично Салов-отец был женат на

Прасковье Александровне Ваксель (ковенской помещице).

2)Александра Степановна была замужем за инжен<ером> путей сообщ<ения>

23

Иваном Ивановичем Ходоровским. У них было шестеро детей. Сыновья: Сергей,

Владимир и Константин – все инженеры путей сообщения. Дочери: Зинаида (по мужу

Романова), Вера (по мужу Смоленская), Лидия ( по мужу Кожухова).

Мамины братья: Николай, Михаил и Иосаф. Николай – гусар, женатый на тете

Поле. Михаил убит в молодости на охоте. У Иосафа были две дочери: Лидия, по мужу

Колосова, вторично – Матренинская (оба мужа – инжен<еры> путей сообщения);

София, вторая дочь, была замужем за Яковом Павлов<ичем> Коссаговским.

У мамы были еще два двоюродных брата: Николай Львович Марков (1-й) и

Анатолий Снегирев. Оба инженеры путей сообщения. Первый был предс<едателем>

правления путей Юго-Восточн<ых> же– л<езных> дорог.

У отца была сестра Елисавета Петровна Журова, жена моск<овско– го> купца.

Старший сын – Сергей – мировой судья в Москве. Младший – Виктор, окончил

юридич<еский> факультет Моск<овского> университетах Баритон, под псевдонимом

«Vittorio Andoga». Был режиссером La Skala в Милане. Женат на одесситке Наталии

Фесенко (по сцене Аида Мартелла).

Отец отца – Петр, купец Владим<ирской> губ<ернии>. Мать отца – Пелагея

Леонтьевна.

ОБРАЗЦОВЫЕ ОСНОВЫ

1

Мне не было еще девяти лет, когда, живя в Петербурге, я стал писать стихи.

Отлично помню первое свое стихотворение, включенное мною как курьез в

приготовленный для полного собрания сочинений – восьмой – том детских и

юношеских моих произведений – «Ручьи в лилиях»:

ЗВЕЗДА И ДЕВА

Вот и звезда золотая Вышла на небо сиять.

Звездочка верно не знает,

Что ей недолго блистать.

Так же и девица красна:

Выйдет на волю гулять.

Вдруг молодец подъезжает —

И воли ее не видать.

Стихотворение хотя и бездарное на мой взгляд, – я подчеркиваю на мой, так как на

иной оно может и теперь показаться далеко не таковым: увы, я слишком хорошо изучил

вкусы и компетенцию в искусстве рядового читателя, – однако написано с соблюдением

всех «лучших» традиций поэтического произведения: здесь вы найдете и

высокопоэтические слова, как, например, «звезда» и «дева», да еще «красна», и размер

«общепринятый и гармоничный»... для слуха обывателя, и такие «гладкие», – не

пропустите, пожалуйста, уважаемый корректор, буквы «л», – рифмы, как «сиять» —

«блистать» – «гулять» – «видать» и, – что самое главное, – конечно, в этом

«образцовом» произведении имеется столь излюбленное классическими поэтами

сопоставление, в данном случае в виде «звезды» и «девы», т. е. дева поступает, как

звезда... Все вышеперечисленные «достоин

ства» разобранного стихотворения дают право критику, выражающему вкусы

обывателя, причислить его – стихотворение, а не обывателя, а если угодно, и обывателя

– к разряду классических... произведений, на мой же взгляд – идиотств...

Подобные этим стихи я писал, к сожалению, достаточно долго, восхваляя в них

«солнце золотое», «синие моря» и «чарующие грезы», и происходило это главным

образом оттого, что я зачитывался образцовыми поэтами, не умея их читат ь...

Значительно ранее этого времени меня стали усиленно водить в образцовую

Мариинскую оперу, где Шаляпин был тогда просто басом казенной сцены, выступал в

24

«Рогнеде» и «Игоре», и об его участии еще никого не оповещали жирным шрифтом. Из

других артистов выступали тогда Стравинский, Славина, Долина, Куза, чета Фигнеров,

Карякин, Бзуль, Фриде, Яковлев, Чернов и др.

Благодаря чтению и слушанию всего этого образцового, в особенности же

благодаря оперной музыке, произведшей на меня сразу же громадное впечатление и

зачаровавшей ребенка, мое творчество стало развиваться на двух основных принципах:

классическая банальность и мелодическая музыкальность... От первого я стал

излечиваться в 1909-1910 гг., от второго же не могу, кажется, избавиться и теперь:

слишком до сей поры, несмотря на всю ее сценическую «вампучность», люблю я оперу,

будь то старая итальянская Доницетти или Беллини, или же последние завоевания

Игоря Стравинского и Сергея Прокофьева, моих громоимянных соотечественников...

Да, я люблю композиторов самых различных: и неврастеническую музыку

Чайковского, и изысканнейшую эпичность Римского-Корсакова, и божественную

торжественность Вагнера, и поэтическую грацию Амбруаза Тома, и волнистость

Леонкавалло, и нервное кружево Мас– снэ, и жуткий фатализм Пуччини, и

бриллиантовую веселость Россини, и глубокую сложность Мейербера, и – сколько

могло бы быть этих «и»!

Бывая постоянно в Мариинском театре, в Большом зале консерватории у Церетели

и Дракулли, в Малом (Суворинском) театре у Гвиди, в Народном доме и в

Музыкальной драме, слушая каждую оперу по несколько раз, я в конце концов достиг

такого совершенства, что, не раскрывая программы, легко узнавал исполнителей по

голосам. В особенности часто, почти ежедневно, посещал я оперу в сезоны 1905—1907

гг. При мне делали себе имена такие величины, как Л. Я. Лип– ковская и М. Н.

Кузнецова-Масснэ (тогда еще Бенуа), явила свой изумительный промельк Монска,

выступали Джемма Беллинчиони, Ливия Берленди, Мария Гай, Мария Гальвани,

Олимпия Боронат, Зигрид Арнольдсон, Баттистини, Руффо, Ансельми, Наварини,

допевали Земб-

рих и Кавальери. Однако Собинова слышал я не менее сорока раз. Удивительно ли,

что стихи мои стали музыкальными, и сам я читаю речитативом, тем более, что с

детских лет я читал уже нараспев, и стихи мои всегда были склонны к мелодии?

2

С 1896 г. до весны 1903 г. я провел преимущественно в Новгородской губ<ернии>,

живя в усадьбе Сайвола, расположенной в 30 верстах от г. Череповца, затем уехал с

отцом в Порт-Дальний на Квантуне, вернулся с востока 31 дек<абря>1903 г. в

Петербург и начал посылать по различным редакциям свои опыты, откуда они, в

большинстве случаев, возвращались мне регулярно. Отказы свои редакторы

мотивировали то «недостатком места», то советовали обратиться в другой журнал,

находя их «для себя неподходящими», чаще всего возвращали вовсе без объяснения

причины. Вл. Г. Короленко нашел «Завет» «изысканным и вычурным», Светлов

(«Нива») возвратил «Весенний день...» Продолжалось это приблизительно до 1910 г.,

когда я прекратил свои рассылы окончательно, убедившись в невозможности попасть

без протекции куда-либо в серьезный журнал, доведенный до бешенства

существовавшими обычаями, редакционной «кружковщиной» и «кумовством». За эти

годы мне «посчастливилось» напечататься только в немногих изданиях. Одна «добрая

знакомая» моей «доброй знакомой», бывшая «доброй знакомой» редактора солдатского

журнала «Досуг и дело», Передала ему (ген<ералу> Зыкову) мое стихотворение

«Гйбель “Рюрика”», которое и было помещено 1 февраля 1905 г. во втором номере

(февральском) этого журнала под моей фамилией Игорь Лотарев. Однако гонорара мне

не дали и даже не прислали книжки с моим стихотворением. В те годы печатался я еще

в «Колокольчиках» (псевдонимы: Игла, граф Евграф, Д’Аксанграф), «Газетчике», «За

25

жизнь – жизнь» (г. Бобров, Воронежской гу(?<ернии>), «Сибирских отголосках»

(Томск) и др. и – везде бесплатно. В то же время я стал издавать свои стихи отдельными

брошюрами, рассылая их по редакциям – «для отзыва». Но отзывов не было... Одна из

этих книжонок попалась как-то на глаза Н. Лухмановой, бывшей в то время на театре

военных действий с Японией. 200 экз<емпляров> «Подвига “Новика”» я послал для

чтения раненым солдатам. Лухманова поблагодарила юного автора посредством

«Петербургской газеты», чем доставила ему большое удовлетворение... В 1908 г.

промелькнули первые заметки о брошюрках. Было их немного, и критика в них стала

меня слегка поругивать. Но когда в 1909 г. Ив. Наживин свез мою брошюрку

«Интуитивные краски» в Ясную Поляну и прочитал ее Льву Толстому, разразившемуся

потоком возмущения по поводу явно иронической «Хабанеры II», об этом

мгновенно всех оповестили московские газетчики во главе с С. Яблоновским, после

чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу

известным на всю страну!.. С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно

комментировалась критикой на все лады, и с легкой руки Толстого, хвалившего

жалкого Ратга– уза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому не было лень.

Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров

усиленно приглашали принять в них – в вечерах, а может быть и в благотворителях,

– участие...

Я поместил свои стихи более чем в сорока журналах и газетах и приблизительно

столько же раз выступал в Университете, в женском Медиц<инском> институте, на

Высших женских курсах у бестужевок, в Психоневрол<огическом> инсти<туте>, в

Лесной гимназии, в театре «Комедия», в залах: Городской думы, Тенишевском,

Екатерининском, фон Дервиза, Петровского уч<илища>, Благородного собрания,

Заславского, общества «Труд и культура», в «Кружке друзей театра», в зале лечебницы

доктора Камераза, в Соляном городке, в «Бродячей собаке», в конференц-зале

Академии художеств, в «Алтаре» (Москва) и др. и др.

В 1913 г. вышел в свет первый том моих стихов «Громокипящий кубок»,

снабженный предисловием Сологуба, в московском издательстве «Г^иф», и в этом же

году я совершил совместно с Сологубом и Чеботаревской первое турнэ по России,

начатое в Минске и законченное в Кутаиси.

1924 Озеро ЎJijaste

ИГОРЬ-СЕВЕРЯНИН БЕСЕДУЕТ С ИГОРЕМ ЛОТАРЕВЫМ О СВОЕМ 35-

ЛЕТНЕМ ЮБИЛЕЕ

Нарва-Йыезу. Начало улицы Свободы. Маленький домик. Из окон продолговатого

кабинета-столовой видна зимняя Нарова. Окон – три, и через них открывается

влекущий ландшафт: широкая зальденная река, луга, рощи, дальние крыши Вейкюла.

Низкий, ослепительно-белый потолок делает всю комнату похожей на уютную каюту.

Комната Одержана в апельсиново-бежево-шоколадных тонах. Два удобных

дивана, маленький письменный стол, полка с книгамии, несколько стульев вокруг

большого стола посередине, лонг-шэз у жарко натопленной палевой печки. На стенах

– портреты Мирры Лохвицкой, Бунина, Римского-Корсакова, Рахманинова, Рериха; в

углу – бронзовый бюст хозяина, работы молодого эстонского скульптора Альфреда

Каска. Игорь Северянин сидит в лонг-шэзе, смотрит неотрываемо на Нарову и много

курит.

Я говорю ему:

–Итак, уже 35 лет, как вы печатаетесь.

– Этими словами вы подчеркиваете мой возраст, – смеясь отвечает он. – Пять лет

назад я справлял 30-летие. Сегодня я постарел на пять лет. Почему не принято

справлять пятилетнего юбилея? Воображаю, с какой помпою и восторгом моя

26

петербургская молодежь тогда приветствовала бы меня! За такой юбилей я отдал бы с

радостью все последующие 30 лет жизни! Тогда меня боготворили, буквально носили

на руках, избрали королем поэтов, сами нарасхват покупали мои книги. Тогда мне не

приходилось – дико вымолвить – рассылать их по квартирам почти и вовсе не

знакомых людей, предлагать их и навязывать.

Голос поэта резко повышается. На лице его – презрение, гнев и боль.

– Вы теперь что-нибудь пишете? – спрашиваю я, стараясь переменить тему.

Почти ничего: слишком ценю Поэзию и свое имя, чтобы позволить новым стихам

залеживаться в письменном столе. Только начинающие молокососы могут разрешить

себе такую «роскошь». Издателей на настоящие стихи теперь нет. Нет на них и

читателя. Я теперь пишу стихи, не записывая их, и потом навсегда забываю.

–И Вам не обидно?

– Обидно должны быть не мне, а русским людям, которые своим равнодушием

довели поэта до такого трагического положения.

–Однако же они любят и чтут Пушкина, Лермонтова...

– О, нет, они никого не любят, не ценят и не знают. Им сказали, что надо чтить, и

они слушаются. Они больше интересуются изменами Натальи Николаевны, дурным

характером Лермонтова и нецензурными эпиграммами двух гениев. Я как-то писал

выдающемуся польскому поэту Казимиру Вежинскому: «Русская общественность

одною рукою воскрешает Пушкина, а другою умерщвляет меня, Игоря Северянина».

Ибо равнодушие в данном случае равняется умерщвлению.

– Но у вас так много поклонников, вы получаете, вероятно, столько писем и

телеграмм...

– Если бы каждый поклонник давал мне всего-навсего по 10 центов в год, – но,

понимаете, обязательно каждый, – я чувствовал бы себя совершенно обеспеченным

человеком, мог бы вдохновенно писать и, пожалуй, бесплатно раздавать неимущим

свои книги. Но таких поклонников или я не знаю, или их вовсе нет. Судя по количеству

поздравлений, я не заработал бы больше кроны, – с неподражаемой язвительностью

отчеканил поэт.

– Вы довольны статьями и фотографиями, помещенными в газетах в связи с

Вашим юбилеем?

– В особенности фотографиями. Некоторые из них бесподобны и являются, по-

видимому, воистину юбилейными. На некоторых из них я снят с женой, с которой

расстался вот уже пять лет. Представляете, как было приятно мне и моей новой

подруге, женщине самоотверженной и заслуживающей глубочайшего уважения,

лишний раз взглянуть на такую карточку, да еще в газете, да еще в юбилейные дни!

– Еще один вопрос, – сказал я, поднимаясь, – и, извините, несколько, может

быть, нескромный. Вы изволили заметить, что больше почти не пишете стихов. На

какие же средства вы существуете? Даже на самую скромную жизнь, какую, например,

как я имел возможность убедиться, вы ведете, ведь все же нужны деньги. Итак, на

какие же средства?

– На средства Святого Духа, – бесстрастно произнес Игорь Северянин.

II

ПИСЬМА

о

о

30 декабря 1907 г.

Сердечно поздравляю Вас, глубокоуважаемый Константин Михайлович, Лидию

Константиновну, Ольгу Константиновну и Константина Константиновича, желаю Вам

всего, всего хорошего. Давно мы уже с Иваном Александровичем собираемся Вас

27

навестить, но я почти безвыходно сижу дома, хандрю и в угнетенном состоянии.

Вскоре, Бог даст, однако, соберемся.

ХН.30.1907.СП6.

2

12

апреля 1908 г.

Передайте от меня, пожалуйста, пожелания всего наилучшего Лидии

Констант<иновне>, Борису и Констант<ину> Константиновичу. Если Ольга

Конст<тантиновна> у Вас, – сердечный привет.

Иг.-С.

<НА ЛИЦЕВОЙ СТОРОНЕ ОТКРЫТКИ>

Христос Воскресе, дорогой Поэт!

Игорь Северянин Привезу «Злату» 14-го апр<еля>.

3

28

мая 1908 г.

Дорогой Константин Михайлович!

Все на этих днях собирался у Вас побывать, но чувствовал себя отвратительно. Буду

у Вас в первых числах июня. Сердечный привет

мой Конст<антину> Конст<антиновичу>. Не забывайте меня и навестите.

Крепко Вас целую, дорогой мой. Всегда Ваш Игорь-Северянин. Мыза

«Ивановка»

28-го мая 1908 г.

4

23

октября 1908 г.

Глубокоуважаемый, дорогой мой Константин Михайлович!

Сегодня около 6-7 час<ов> веч<ера> я был у Вас, но, к крайнему моему сожалению,

не мог дозвониться; очевидно, никого не было дома. Надеюсь повидаться с Вами в

первых числах ноября. Передайте привет Тат<ьяне> Мих<айловне> и Конст<антину>

Конст<антинови– чу>.

Приобрел № 3 «Тени и тайны»; «Вы не видали этой пары...» – меня очаровало.

Обрадуйте меня весточкой о себе. Леонид Николаевич все еще болен. Обнимаю Вас

крепко.

Ваш всегда Игорь Северянин

18

ноября 1908 г.

Глубокоуважаемый и дорогой друг мой Константин Михайлович!

В четверг, 20-го, я собираюсь и, если буду жив, буду обязательно у Вас часам к 6-ти

вечера. Это первая годовщина нашего знакомства! Это – Великий для меня день!

Заранее поднимаю бокал и пью за Ваше бессмертие. Обнимаю, крепко, целую. Пуни и

вино приедут со мною. Ваш душою Игорь-Северянин

6

23

декабря 1908 г.

Дорогой Константин Михайлович!

Сегодня вечером мы с одной синьориной отправляемся на Иматру, где проведем

первый и второй день. По возвращении навещу Вас для

соображений относительно места встречи Нового года. Мне кажется все же лучшее

место – Пудость. Желаю Вам здравствовать. П. А. и К. К. шлют привет.

Вам кланялся на днях Ив<ан> Алекс<андрович>. Обнимаю крепко. Ваш весь И.-С.

7

4 января 1909 г.

Приветствую поэта! Болен. 1909 г. Игорь

8

28

27 марта 1909 г.

Дорогого КМ и КК поздравляю со светлым праздником и от всей души желаю

счастья!

Игорь

<НА ЛИЦЕВОЙ СТОРОНЕ ОТКРЫТКИ>

Христос Воскресе!

9

15

апреля 1909 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Константин Михайлович!

У меня форменный бронхит, и я сижу дома. Собирался все эти дни доставить Вам

книгу, но не могу. Поэтому не будете ли Вы так добры навестить нас вместе с КК в это

воскресенье к часу дня. Мама очень хочет познакомиться с ним, а я всегда рад его

видеть и люблю. Приедет и Леонид Никол<аевич>, которому я уже написал сейчас.

Приезжайте, дорогой, непременно. В воскресенье был на «Миньоне», видел там

Измайлова, Вам кланявшегося.

Итак, до 19-го. Любящий Вас всегда всею душою Игорь.

1909,18.IX <ыс!>

Дорогой Вы мой, единственный Константин Михайлович!

12дней, как я в «Ивановке», как удалился из города сизой мглы! Мы с Петром

Андр<еевичем> собрались так скоропалительно, что я положительно не мог к Вам

заехать проститься. Сделайте нам Пасху в Троицу: приезжайте к нам, ласковый. Будут

Леонид Николаевич, Уваров и друг<ие>. Все они едут с поездом 11.40.

Приветствуем Конст<антина> Конст<антиновича> и надеемся, он приедет с Вами.

Пишу много, много.

Живите, Король! Бессмертно Ваш Игорь.

11

18 мая 1909 г.

Мыза «Ивановка»

18.У.1909

Сердечно приветствуем дорогого Константина Михайловича и поздравляем с днем

рожденья. Жалеем, что день 18-го мая проведем без нашего славного поэта.

Предполагаем быть 21-го. Вчера был Афанасьев, проведший здесь весь день. Ждали и

Вас, но Вам очевидно, что-то помешало.

Игорь-Северянин

12

16

июля 1909 г.

Мыза «Ивановка»

16-го июля, 1909 г.

Дорогой мой Константин Михайлович!

Так давно мы не виделись, так неудержимо хочется быть с Вами. Вчера у меня был

Л<еонид> Н<иколаевич> и обещал непременно приехать в эту субботу с поездом в

3.10. Я просил его приехать вместе с вами; мы решили сделать так: к 2 часам дня в

субботу, 18-го июля, Вы будьте добры приехать на Можайскую к Леон<иду>

Никол<аевичу>, а оттуда вместе с ним в 3.10 или 4.45 – к нам в Пудость. Оба эти поезда

будут мною встречены.

Дорогой мой! Приезжайте непременно, не обращайте внимания на

затруднительность добраться ко мне; если у Вас не случится на дорогу, я думаю,

Л<еонид> Н<иколаевич> с удовольствием купит Вам билет, а там мы рассчитаемся с

ним. Погостите недельку-другую на июльском воздухе, погуляйте версту-иную по

пестрой зелени. Я написал здесь больше 50-ти вещей. Л<еонид> Н<иколаевич> тоже

29

много воспел здешнего. Живем мы теперь во дворце Павла; приехала мама с

прислугой. Комнат много (17), и мы можем удобно устроиться; мы же пока занимаем

две комнаты. Получили ли книжку?

Перевожу Бодлэра (при помощи maman); есть уже 8 сонетов из него. Вообще здесь

хорошо, а с Вами лучше!...

Жду, если Вы меня любите!

Бессмертно Ваш Игорь

Привет К. К. (милому Коте!).

13

20 июля 1909 г.

Дорогой мой Константин Михайлович!

Благодарю за приглашение, но не мог им воспользоваться; вчера только получил

Ваше письмо. Очень сожалел, что Вы не приехали. Был Леон<ид> Ник<олаевич>,

затем Гаврилов-Лебедев, который представился мне с месяц тому назад. Собирайтесь

ко мне! Привет Конст<антину> Конст<антиновичу>.

Крепко целую Вас. Ваш Игорь.

14

9 августа 1909 г.

Мыза «Ивановка»

9-го августа, 1909 г.

Мой король!

Дорогой и глубокоуважаемый Константин Михайлович!

Дождался августа, а Вас не дождался!..

Глубоко жалко. Однако время еще есть – мы останемся здесь до первого сентября.

Провожу время чудесно, жмурясь от крепкого все еще солнца и от упоительных строк

ваших сборников и книг Мирры Святой. Теперь у меня уже 3 книги Ея, – и скоро я буду,

кажется, знать наизусть все. Боже! Что это за восторг!

Клянусь – это высочайшее наслаждение моей жизни! Я сейчас, написав это,

взглянул на Ея портрет, стоящий на столе, и... Она просветлела. Это могло быть, я верю

в это!... Ваш портрет всегда рядом с Ней.

Какая прелесть Ваши «Монологи», когда вдумаешься, сблизишься, сольешься с

ними. Это – глубочайшая сплошная мысль. Да, теперь таких поэтов нет больше,

убежден – нет!... Как я люблю вас, мои дорогие венценосцы!

Сам я много пишу, очень много, и – на мой взгляд – хорошо. А я кое-что понимаю

в поэзии, если люблю Лохвицкую и Фофанова!! Хочу читать Вам, болезненно хочу и,

вероятно, скоро не вытерплю и буду у Вас, хотя поездка в холерный Петербург мне

мало улыбается. Читали ли Вы отзыв о моих «Лазоревых далях» в «Новом слове»?

Недобросовестен Измайлов, и он раскается, уверяю Вас.

Теперь несколько слов о Кокорине, который, я думаю, уже побывал у Вас. Это -

крестьянин, штукатур по профессии, пожилой человек и безусловный поэт. Мне горько

слушать его песни, песни сильнее песен Кольцова, и сознавать, и видеть, как гибнут

русские таланты. Он велик, этот Кокорин, но Вы понимаете, чуткий мой!... Я терпеть

не могу ничего специфически русского в поэзии, но справедливость заставляет меня

сознаться, что он очень талантлив, очень. Кроме того, он прекрасный старик. Петр

Гаврилович (кстати сказать, интересный талант!) одного со мной мнения о Кокорине.

Я очень полюбил Петра Гавриловича – милейший. Напишите мне Ваше мнение о

Мих<аиле> Иван<овиче>, если только он был у Вас, напишите вообще мне о себе и о

чем хотите – каждая Ваша буква боготворима мной.

Кончаю письмо: уже половина первого, а в час будет Леонид Николаевич.

Тороплюсь встретить. Передайте мой привет Конст<антину> Конст<антиновичу>.

30

Обнимаю Вас, счастливый этим.

Бессмертно Ваш

Игорь-Северянин

Ст. Пудость, Балтийской ж. д. Мыза «Ивановка», охотничий дворец Павла I.

15

22 августа 1909 г.

Мыза «Ивановка»

22-го авг. 1909 г.

Поздравляю Великого Собрата с новосельем!

Соберусь сам только в сентябре.

Игорь-Северянин Охотничий дворец Павла 1-го.

20.XI.1909 г.

Глубокоуважаемый и горячо любимый Константин Михайлович!

Известные Вам обстоятельства воспрепятствовали мне провести день второй

годовщины нашего знакомства вместе с Вами. Правда, я очень скорблю об этом, но

нахожу в себе утешение в воспоминании дня нашей встречи, в переживаниях отжитого.

Я буду сегодня читать Вас, всегда благоговейно боготворимого мною, я буду

сегодня думать о Вас и верить в Ваше бессмертие.

Вспомните и Вы меня, вспомните и нашего дорогого Ивана Александровича, всего

Вашего.

Ваш неизменно и вечно

Игорь-Северянин

<НА ЛИЦЕВОЙ СТОРОНЕ ОТКРЫТКИ>

С нетерпением ожидаю сдачи в набор «После Голгофы». Типография ждет.

17

17

апреля 1910 г.

Христос Воскресе, Константин Михайлович!

18

29

мая 1910 г.

Мой дорогой Константин Михайлович!

Сердечно приветствую Вас и с нетерпением жду того дня, когда мы соберемся

наконец в Пудость, Мариенбург и Гатчину. Сообщите, когда Вам это будет удобнее, – и

мы тогда с наслаждением приедем к Вам – я и Леон<ид> Ник<олаевич>. Поскорей бы!