Текст книги "Царственный паяц"

Автор книги: Игорь Северянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

муку. Сознательную. Этим Вы обессилите его, причините ему вред. Конечно, Вы не

покончите с собою: нельзя. Если Вам дана мука, не давайте ее сами другим.

Воздержитесь, молю Вас.

Что делает теперь Ася? Как он устроился? Воображаю, как и на него повлиял уход

Федора Федоровича.

Ваше желание быть сожженной одобряю вполне. И я хотел бы того же. Благодарю

Вас за честь, мне оказанную, и за доверие. На практике не знаю, как поступить. И

потом: почему я должен пережить Вас?

При состоянии моего здоровья это просто невозможно. Я – в полном одиночестве.

122

Не первый год. Одно расстроилось, другое не могло наладиться. Горчайшую нужду

переживаю. Ничего ниоткуда не имею. Нередко не ем. Живу каким-то чудом. И сам не

знаю – к а к. Люди черствы и скотоподобны. Не помогают даже богатые. Конечно же, я

ничего ровно не пишу: люди недостойны Искусства!.. Для себя?! Я давлю в себе

малейшее вдохновенье. Болезнь сердца: застарелый аппенди

цит, сердце изношенное. Одышка, головные боли, частые и жгучие. Фелисса

Мих<айловна> сидит сидьмя в Тойле – совсем тоже больная и мрачная: почки

хронически болят. И душа.

Что касается Вакха, ему 1-го авг<уста> исполнится 16 лет. Окончил шестиклассную

начальную школу, один класс ремесленного, а осенью 1937 г. поступил в

Госуд<арственное> техн<ическое> учил<ище> с пятилетним курсом. Этой весной

блестяще, – без экз<аменов>, – перешел во второй класс. А строгости там

невероятные, и многих среди года даже гонят прочь. Еще 4 года должен учиться, и

тогда будет мастером на заводе с окладом около 50 $ в месяц. Но, увы: уже просто нет

никакой возможности с осени, т. е. с 1 сент<ября>, ему дальше учиться. Очевидно,

останется на зиму в Тойле при голодающей матери. Ужасно, дорогая, что я хочу и не

могу им ничем помочь! Равно и себе самому. Придется, видимо, не сегодня-завтра уйти

из этой несправедливой, издевательской жизни. Немыслимо переносить муки свои и

близких. А Вакх – хороший, честный, добрый, способный, деликатный. Не дать ему

образование – нельзя жить. Он сказал, что никогда не оставил бы нас с Ф<елиссой>

М<ихайловной>, окончив школу. Болезненно переживает невозможность окончания

школы. Еще бы: пансион в Ревеле стоит ему ежемесячно 11 долларов! Откуда же мы

можем бесконечно доставать такую сумму?! Первый год содержало Минсис– терство>

нар<одного> просв<ещения>, но с весны прислало формальный отказ: за неименьем

средств. Простите за откровенности – невеселые и жуткие. Всегда помним и любим

Вас, а если не пишем, не хотим ныть. И омрачать Вас. Асю целуем, целую Ваши ручки,

Ф<елисса> М<ихайловна> шлет сочувствие, сама совсем умученная. Будьте добры и

благостны!

Всегда любящий Вас Игорь

Напишите о получении этого письма и пишите впредь, прошу. В Тойле буду около

17-20 июля.

1

20 декабря 1920 г.

Toila, 20. XII. 1920

Светлый Собрат!

С удовольствием исполняю Вашу просьбу – посылаю Библиографию. Надеюсь, буду

получать журнал. Если я до сих пор жив, то только благодаря чуткой Эстии: эстонский

издатель выпустил 3 книги моих стихов, эстонская интеллигенция ходит на мои вечера

(1-2 раза в год), крестьяне-эстонцы дают в кредит дрова, продукты. Русские, за редкими

исключениями, в стороне. А русские издатели (заграничные, т. к. в Эстии их вовсе нет)

совсем забыли о моем существовании, напоминать же им о себе я не считаю удобным.

Если бы Вы в случайном разговоре с Заксом, Ладыжниковым или кем-либо из

других дали им понять, что я еще жив, Вы оказали <бы> мне этим громадную пользу,

тем более что «дорожиться» бы я не стал, находясь в таком тяжелом положении.

Попросил бы издателя, в случае желания, приобрести у меня одну или несколько

книг, выслать известную сумму герм<анских> мар<ок> чеком в заказн<ом> письме,

выслать сейчас же по получении от меня Рукописи желаемого тома.

Я пишу Вам все это потому, что интуитивно чувствую в Вас Челове– ка. Других

123

лиц, к котор<ым> я мог бы обратиться в Берлине, у меня нет.

С искрен<ним> уважен<ием>

Игорь Северянин

Estland, Eesti. Toila, Postkontor

Глубокоуважаемый collega!

Благодарю Вас за журнал и за предложение о книгах. В конце марта или в первых

числах апреля я буду в Берлине и тогда переговорю с г. Заксом. Только что вернулся из

Риги, где дал 2 концерта и подписал контракт на 11 концертов, между прочим, 3 в

Берлине. Надеюсь повидаться с Вами, чтобы лично поблагодарить. Имею 3 визы в

Голландию, на днях еду в Ревель хлопотать о германских транзитных. Для этого

необходимо, чтобы мне поспособствовали из Берлина. Но я там никого не знаю. Не

будете ли Вы добры заявить в Мин<истерство> ин<о– странных> д<ел>, что Вы меня

ждете. Извиняюсь за беспокойство, но Вы меня, надеюсь, оправдаете. Выезжаем из

Эстии в Двинск 15 марта.

Германия страшно задерживает обыкновенно присылку разрешения.

С подобной же просьбой я обращаюсь к редакции «Голоса России» и к г. Заксу. Что

касается присланного Вами листка, к сожал<ению>, ничего сообщить не могу нового,

т. к. живу 3 года в глуши.

С искр<енним> уваж<ением>

Игорь Васил<ьевич> Лотарев

Сообщаю на всякий случай сведения о себе и жене.

Игорь Вас<ильевич> Лотарев (Игорь Северянин), род<ился> 4 мая 1887 г. в

Петербурге. Русск<ий> под<данный>. Правосл<авный>.

Мария Васил<ьевна> Домбровская (Балькис Савская). Род. 20 ав– г<уста> 1895 г. в

Гродненской губ. Русск<ая> под<данная>. Право– сл<авная>.

Импресарио: Ханой Сролевич Лурье. Литовск<ий> под<данный>. Свед<ений> пока

о нем не имею. Проживает в Ковно и в Риге: все время разъезжает.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РЕДАКТОРУ «ПОСЛЕДНИХ ИЗВЕСТИЙ»

Дорогой Ростислав Степанович!

Крепко целуя Вас за Вашу сердечную телеграмму, прошу оттиснуть следующее:

Выражаю, как это в подобных случаях принято, признательность поэтам за

посвященные моему двадцатилетнему юбилею «приятельские» стихи, знакомым и

незнакомым – за письма и телеграммы, газетам – за так называемые «приветственные»

статьи... Но больше всех благодарен я – хотя это, может быть, и совсем не принято —

неизвестному мне лично мальчику, Вите из Ревеля, принявшему мой призыв в

новогоднем номере «Последних известий» – как это и следовало всем сделать всерьез

– и поэтому приславшему сто эстонских марок.

Я горжусь, что еще (или уже?) существуют такие мудрые русские мальчики; он же

может гордиться в свою очередь тем, что подарил русскому – своему – поэту день

творческой жизни!

Предлагаю всем эмигрантским газетам перепечатать мое письмо.

Ревель 6.11.1925 г.

с.

1

10

марта 1926 г.

Toila, Огго, Estonie

Светлый Собрат!

Я вижу, Вы узнали о печали поэта, – я вижу это из поступка Вашего – поступка

истого художника. Сердцем благодарю Вас за отвлечение на полтора месяца меня от

прозы, за дарование мне сорока пяти дней лирического сосредоточия. В наши дни —

124

это значительный срок, и я рад употребить его на создание значительных строф.

Любивший Вас всегда Игорь-Северянин

2

23

января 1939 г.

Poste Restante, Narva Yoesuu, Estonie

Светлый Сергей Васильевич!

По совету Дм<итрия> Ал<ександровича> Смирнова, сообщившего мне и Ваш

адрес, я пишу Вам, – простите за тревогу, – это письмо.

В 1918 г. я уехал с семьей из Петербурга в нашу Эстляндскую гу– б<ернию>,

превратившуюся через год в Эстонию. До 1934 г. я объездил 14 государств, везде читая

русским, везде кое-что зарабатывая. Конечно, очень скромно, но все же жить можно

было. А с 1934 г. – ничего: ни заработков, ни надежд на них, ни здоровья. Ехать не на

что, ехать некуда: везде ограничения, запреты, одичанье.

Кому теперь до поэзии?! На нее смотрят свысока, пренебрежительно; с иронией и

изумлением. И даже с негодованием. Кратко говоря, смысл отношения читателя и

слушателя таков: «Лентяи. Бездельники. Не умерли вовремя». Работать в русских

периодических изданиях нельзя: их мало, и везде «свои». Я же к тому же «гугенот»:

мне никогда никто не простит моей былой самостоятельности, моего эго-футуризма

юности. Не кубо-футуризма размалеванных физиономий и желтых кофт, а именно

«Ego», – то есть утверждения лигности, если она, конечно, не вовсе безлична... Я

живу чудом, Сергей Васильевич: случайными даяньями. Их все меньше и меньше. Они

прекращаются, ибо люди уходят, а человеки не признают. Я живу в глухой деревне, на

берегах обворожительной Россони, в маленькой, бедной избушке с женой и дочерью.

Мы все больные, умученные, уходящие. Помогите же нам, Вы, Большой искусствик,

«уйти» более или менее безболезненно. Невыносимо, свыше всяких сил обессиленных

– умирать без конца И не странно ли, не поразительно ли? – чем ужаснее жизнь, тем

больше жить хочется, тем больше цепляешься за жизнь, все во что-то несбыточное

веря и надеясь... без надежд! Читали ли Вы мои стихи, несколько лет назад

посвященные Вам? Если хотите, я с радостью вышлю их.

Издавна Ваш

Игорь-Северянин

3

до 4 июня 1939 г.

Poste Restante, Narva Yoesuu, Estonie

Светлый Сергей Васильевич!

Я благодарю Вас от всей души за присланные мне $ 35. Этот Ваш Дар явился для

меня существенной поддержкой. В моем домике над Россонью висит несколько

портретов обожествленных людей, мною боготворимых; среди них Н. А. Римский-

Корсаков работы Серова. Сделайте радость мне – пришлите свой с подписью. Вы

даровали мне три месяца жизни в природе: это такой большой срок по нашим

временам!

К Вам с чувством большой и взволнованной признательности

Игорь-Северянин

Poste Restante, Narva Yoesuu, Estonie

Мой дорогой Сергей Васильевич!

Радостно благодарю Вас за портрет Ваш с надписью. Посылаю Вам стихи, – для Вас

воспринятые, – которые давно уже хотел (и был обязан) Вам переслать. Они вошли в

книгу, изданную в Белграде в 1931 г.

Последняя книга моих стихов – «Очаровательные разочарованья», – к сожалению

моему, а возможно и других, не окончательно эпохой обездушенных, издателя не

125

находит, – и много лет лежит в письменном столе. По этой причине я не могу себе

разрешить, – вот уже три года, – запечатлевать вновь неудержимо возникаемое: я

слишком ценю и Поэзию, и свое имя.

С каждым новым днем я все ближе и неотвратимее приближаюсь к

предназначенной мне бездне и, отдавая себе в этом отчет, осиянный муками, готовлюсь

к гибели.

И вот мне хочется прежде, чем это совершится, еще раз от всего простого и

искреннего поэтова сердца воздать Вам, прославленному, славу и честь за дарованные

мне Вами три месяца жизни на этой Земле, такой мучительной, но и упояющей!...

Игорь-Северянин

ВСЕ ОНИ ГОВОРЯТ ОБ ОДНОМ...

Сергею Василъевигу Рахманинову

Соловьи монастырского сада,

Как и все на Земле соловьи,

Говорят, что одна есть отрада,

И что эта отрада – в любви...

И цветы монастырского луга С лаской, свойственной только цветам,

Говорят, что одна есть заслуга:

Прикоснуться к любимым устам...

Монастырского леса озера,

Переполненные голубым,

Говорят нет лазурнее взора,

Как у тех, кто влюблен и любим...

Тойла. 1927 г.

Игорь-Северянин

Toila, 12 сент. 1927 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич!

Я испытал действительную радость, получив Ваш «Норд»: через 11 лет Вы

вспомнили меня, – спасибо.

Из книжки Вашей узнал о смерти Юлии Владим<ировны>, такой всегда хрупкой,

так всегда мучившейся. Нежно жму руку Вашу. Но ведь Вы были давно подготовлены к

этому, не правда ли? Я тогда же видел ее обреченность. Бедная маленькая женщина,

девочка на вид.

В 1925 г. в Праге мы вспоминали Ю<лию> В<ладимировну> и Вас, гуляя по парку с

Евг<ением> Ник<олаевичем> Чириковым.

В каждом году – перемены. Сколько же их в одиннадц<ати> летах, к тому же таких,

как эти?

В 1921 г. умерла мама моя. В том же году я расстался, – наконец, – с М<арией>

В<асильевной>. И это было предначертано, как Вам, думается, известно. Теперь она

где-то в СССР.

С 28 янв<аря> 1918 г. я живу постоянно на берегу Финского залива. Мой адрес

неизменен: Eesti, Toila. Postkontor. Igor Severjanin.

Иногда выезжаю на Запад. За эти годы побывал трижды в Берлине, где жил от

месяца до трех, давая вечера.

Встречался там с Кусиковым, Пастернаком, Маяковским, Толстым, Шкловским,

Минским, Венгеровой и др.

Ездил в Финляндию, Латвию, Литву, Польшу (13 городов), Чехословакию. Везде

вечера, иногда очень шумные и многолюдные. К со– жал<ению>, расход больше

прихода, поездки обходятся очень дорого, почти ничего не остается. Поэтому вот уже

два года на месте. Эстий– ская природа очаровательна: головокружительный скалистый

126

берег М0Ря, лиственные деревья – Крым в миниатюре. Сосновые леса, 76 озер в них,

трудолюбиво и умело возделанные поля. Речки с форелями. Да, здесь прелестно. У

меня своя лодка («Ингрид»), я постоянно на воде,

ужу рыбу. В 1921 г. женился на эстонке. Ее зовут Фелиссой, ей 25 лет теперь, у нас

пятилетний мальчик – Вакх. Она пишет стихи и по-эс– т<онски> и по-русски,

целодневно читает, выискивая полные собрания каждого писателя. Она универсально

начитанна, у нее громадный вкус. Мы живем замкнуто, почти никого не видим, да и

некого видеть здесь: отбросы эмиграции и рыбаки, далекие от искусства. За эти годы

выпустил 13 книг. К сожал<ению>, в наст<оящее> время у меня нет ни одного

своб<одного> экз<емпляра>, но я пришлю Вам что-либо в ближайшие недели.

Теперь Вы сообщите мне все, касающееся Вас. Судя по вашей книге, Вы печальны

и утомлены, милый. Мы с женою воздаем должное стилистике Вашей книги.

Приветствуем Вас. Напишите поскорее. Еще раз благодарю за память. Я часто

вспоминал Вас.

Всегда Ваш Игорь

2

22

декабря 1927 г.

ТоПа, 22.XII. 1927 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич!

Не особенно давно я вернулся из поездки по Латвии: гастролировал семь дней

подряд в Риге, дал вечер в Двинске, по пути в Латвию – в Юрьеве. Успех всюду

прежний – залы переполнены. Пробыл в отсутствии двадцать шесть дней. Письмо ваше

ожидало меня дома, и мне было радостно его прочесть. И я рад, что Ю<лия>

В<ладимировна> жива, пусть отчуждена она от Вас, пусть не в Вашей жизни

оказалась, но ведь жива она, и это как-то бодрит: за эти годы столько смертей знаемых,

и каждая из них – отмирание частицы самого себя. М<ожет> б<ыть>, вскоре уже

нечему будет отмирать, и это будет смертью собственной: пожалуй, единственная

способность, свойственная живущему.

Смерть Ф<едора> К<узмича> – сильный удар для меня. Сбылись предчувствия.

Иначе, впрочем, и быть не могло: теория вероятности. Теория, страшная своей

непреложностью. Леденящая. Я написал четыре статьи, очень обширных: «Сологуб в

Эстляндии», «Эстл<яндские> триолеты Сол<огуба>», «Салон Сол<огуба>», и «Умер в

декабре». В последней я цитирую его стих: «В декабре я перестану жить». Это

воспринято было им 4.Х1.1913 г. кстати: Лесков («Обойденные») говорит: «Замечено,

что день 5.ХИ – день особенных несчастий». Сол<о– губ> умер 5.ХН. Вы видите? Когда

приедете ко мне, я покажу Вам ста

тьи: все вырезки у меня хранятся, конечно. А приедете Вы непременно: мы оба

хотим этого, а это повелительно. Знайте путь: ст<анция> Певе (пятая за Нарвой).

Известите заранее – пришлю лошадь. Поезд из СССР приезжает в 10.55 веч<ера>.

Мне отрадно, что Ваша спутница «интеллектуальна». Я могу тоже самое сказать о

своей. В наши дни, – как это ни странно, – это редкостно. Нам надо ценить милость,

нам ниспосланную. Беречь надо подруг.

Да, лирическое ни в чести, и мы, вероятно, последние. На вечера ходят, как в

кунсткамеру. Так надо думать: тиража книг нет. Аплодируют не содержанию, не

совершенной стилистике, – голосу: его пламени, его негодованию, его нежности

беспредельной, всему тому, чего сами не имеют, перед чем подсознательно трепещут,

чего боятся. Двуногое зверье...

Я жду Вашего отклика: я буду знать, что письмо это Вами прочтено, – в пустоту

говорить тяжко. Хотя бы кратко скажите о получении. Тогда вышлю Вам свою поэму

«Роса оранжевого часа», тогда напишу Вам подробнее.

127

Так Вы понимаете «отшельничество» мое? Так Вы ему сочувствуете? Тем ближе

Вы мне.

«...И вновь о солнечном томится Крыме С ума сводящая меня мечта!»

К счастью, моя Тойла – Крым в миниатюре: море, нависшие отвесные скалы над

ним, леса. И в них – 76 озер. А на них – я в своей «Ингрид».

Любящий Вас Игорь

3

10 марта 1928 г.

ТоПа, 10.III.1928 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич!

«Драмы» очищают, углубляют, возносят, проясняют смутное и – я «не боюсь

смелости» сказать – обожествляют. Не забудьте, что в «драме» всегда страдание, оно

в ней обязательно, на нем основана она, – и что пленительнее него? В каждой драме

есть частица счастья: вновь получить или сохранить теряемое. Сколько «драм»

испытал я, но они – этапы в Божественное: я благодарю их. Я жму Вашу руку, ясно и

прямо смотрю в глаза Ваши.

Пятого марта я вернулся из Польши – этим объясняется несвоевременный мой ответ

на Ваше письмо. Поездка длилась полтора месяца

и утомила меня и жену. Я дал три вечера в Варшаве, прочел в Польском

Литер<атурном> о<бществе> доклад об эстонской поэзии, дал один вечер в Вильно и

выехал в Латвию, в Двинск, к одному местному поэту (русскому), человеку

обязательнейшему, усиленно меня звавшему к себе. Попутно, погостив у него четыре

дня, я выступил на ученическом закрытом вечере, прочитав «детворе» (от 14 до 18 лет)

десятка два новейших стихов о лесах и озерах эстийских. В Варшаве мы пробыли

ровно три недели, гостя у одного весьма популярного в Польше адвоката – поэта,

переводчика «Евгения Онегина» (целиком, конечно). В Вильно оставались девять дней.

Заезжали еще на два дня в Ревель, где был объявлен мой очередной вечер, на день в

Юрьев к милому поэту Правдину – лектору университета – и на день на курорт под

Юрьевом – Эльва – навестить угасающую в чахотке (лилии алой...) очаровательную

жену видного эстонского лирика, с которым нас связывают, – вот уже десять лет, —

дружеские отношения.

Было радостно вернуться к своим осолнечным в марте снегам под настом, и

легкокрылые – такие женственные – метели вот уже несколько дней, сменяя одна

другую, слепят наши глаза своими южными прикосновениями, лаская лица

мягковьюжными пушистыми руками. Но весна неотвратима, – это так ясно

чувствуется, и в миги затишья дали так бирюзовы, воздух так весел и прозрачен.

Сиреневый снег сумерек призрачен и предвешне тенист.

Благодарю Вас за стихи Ваши: счастье, м<ожет> б<ыть>, не в горах... Мы здесь

теряем представление о «нежности изабеллы» и не видим «ореховых садов». Нежность

парного молока, шорохи сосен – вот удел наш. Во всем надо находить очарование, —

ибо оно повсюду. Жить же не очаровываясь (хотя бы иллюзиями) поэт не может,

человеку не рекомендуется.

Фелисса Михайловна Вашей жене (Вы не сообщаете ее имени-отчества) и Вам, как

и я, шлет свой искренний привет.

Дружески Ваш, Вас любящий Игорь

4

2 сентября 1940 г.

2.1Х.1940 г.

Дорогой мне Георгий Аркадьевич!

Ваше письмо, сердечное и дружеское, меня искренне обрадовало: спасибо Вам за

128

него. Оба экземпляра я получил. Сообщаю Вам свой адрес с 1 апр<еля> 1939 г. Из

ТоПа уехал 7.Ш.1935 г.

И я очень рад, что мы с Вами теперь граждане одной страны. Я знал давно, что так

будет, я верил в это твердо. И я рад, что произошло это при моей жизни: я мог и не

дождаться: ранней весной я перенес воспаление левого легкого в трудной форме. И до

сих пор я не совсем здоров: постоянные хрипы в груди, ослабленная сердечная

деятельность, усталость после небольшой работы. Капиталистический строй чуть

совсем не убил во мне поэта: последние годы я почти ничего не создал, ибо стихов

никто не читал. На поэтов здесь (и вообще в Европе) смотрели как на шутов и

бездельников, обрекая их на унижение и голод. Давным-давно нужно было вернуться

домой, тем более что я никогда врагом народа не был, да и не мог быть, так как я сам

бедный поэт, пролетарий, и в моих стихах Вы найдете много строк протеста,

возмущения и ненависти к законам и обычаям старой и выжившей из ума Европы.

Я не ответил Вам сразу оттого, что ездил в Таллин по делам, побывал в полпредстве

и там справился о возможности поездки в Москву, дабы там получить живую работу и

повидать Вас и некоторых других своих друзей. Этот вопрос, однако, пока остается

открытым, но мне обещали вскоре меня известить.

Положение мое здесь из рук вон плохо: нет ни работы, ни средств к жизни, ни

здоровья. Терзают долги и бессонные ночи. М<ожет> б<ыть>, Вам легче собраться

сначала навестить меня и мою верную спутницу? Приезжайте, дорогой: квартирка у

нас небольшая, но очень милая, и для Вас местечко найдется.

Простите, что задержал ответ, – причину я объяснил. Вы же ответьте, по

возможности, сразу.

Примите наши приветы вам обоим.

Крепко жму Вашу руку. Всегда помню и люблю.

Игорь Северянин

Очень рад буду иметь Ваши новые книги.

5

12

сентября 1940 г.

Усть-Нарова, 12 сент. 1940 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич!

3сент<ября> послал Вам большое письмо, а сегодня лишь несколько строк и два

стихотв<орения>: м<ожет> б<ыть>, отдадите их куда-

либо, напр<имер> в «Огонек» или др<угой> журн<ал>, – этот гонорар меня весьма

поддержал бы.

Мне здесь сообщили, что в «Литературной газете» (от 1 сент<яб– ря>, кажется)

были помещены мои стихи, переданные в августе лично одним знакомым, который

заходил ко мне. Не сумеете ли Вы достать этот № и мне выслать, кстати, разузнать о

гонораре. Буду Вам чрезвычайно обязан. Ежедневно жду ответа Вашего на свое письмо

от ЗЛХ и обещанных книг. Спешу отправить это письмо. Сердечный привет, добрые

пожелания, надежда скоро увидеться. Ответ из Москвы еще не получен.

Всегда Ваш Игорь

Р. Б. В Таллине и Нарве Лит<ературная> газ<ета> продается, но в очень

ограниченном количестве экземпляров, так что сразу же бывает вся распродана.

Вы себе и представить не можете, мой милый Георгий Аркадьевич, как мне

хотелось бы повидаться с Вами. Немудрено: ведь столько лет мы не виделись, не

перекликались, ничего не знаем друг о друге, между тем как жизни уже заканчиваются

и так мало дней впереди...

И все-таки я полон энергии, вдохновения, желания работать на пользу Родины -

самой умной, мирной и порядочной из стран мира!

129

Иг.

Генрих Виснапу (очень известный эст<онский> поэт) просит Вашего разрешения на

перевод Ваших стихов.

6

9

октября 1940 г. <09.10.40>

Дорогой мне Георгий Аркадьевич!

27сент<ября> переехали до весны в Пайде (б. Вейсенштейн): Верочка получила в

здешней школе место препод<авателя> русского языка. Oria окончила университет в

Дерпте, ее специальность – русский и французский. Городок расположен в центре

страны. Климат сырой: вокруг болота. Для здоровья моего (да и ее тоже) это, конечно,

гибельно. Но что делать! Отсюда до Усть-Нарвы более 200 килсомет– ров>, от Таллина

около 100. Мне и Вере было так больно покидать наш милый уголок в прелестной

местности у моря и двух рек... К счастью, мы оставили квартирку за собою, и, когда вы

через два месяца приедете к нам, я сначала приму Вас у себя в Усть-Нарве, а потом уже

мы поедем сюда к Верочке.

Ваше письмо я получил только сегодня, а книгу еще 2 окт<ября>. Я так и думал,

что Вы одновременно написали мне, и поэтому медлил с ответом на книгу. А книга

произвела на меня большое и из ряда вон выходящее впечатление: я два часа просидел

в туманный день у распахнутой форточки и... не заметил, пока не стал сильно кашлять!

Книга глубокая, интересная и предельно легкая. Вы – чудесный мастер и

проникновенный большой поэт. Поэт вдохновенный, умный, блистательный. Я горжусь

Вами. Верочка очарована «Барханами»! В особенности меня пленили отрывки из

«Пиротехника» (все!), а некоторые строфы гениальны: «...Это – Жизнь! Бы-ти-е!», «...A

вечер весенний сиренев»... А какая лепка эпохи «Ушедшее в камень»! Непревзойденно.

Еще мне нравятся «Пять лет», «Ода унив<ерситету?>», «Александрия», «Бетховен»,

«Державин» и др. и др. При встрече отмечу еще много. На портрете Вы выглядите

великолепно: светлый, возмужалый, свой, милый... Спасибо Вам за книжку, спасибо

самое восторженное! Своих Вам прислать сейчас, к сожал<ению>, не смогу: их у меня

вообще нет, а переводы с эст<онского> остались дома. Около 20 окт<ября> надеюсь

там побывать на денек-другой: тогда вышлю две книжки Раннита и одну Виснапу.

(Кстати, передам ему Ваши слова относительно переводов. М<ожет> б<ыть>, Вы

пошлете ему свою книгу? Его адрес: Эст<он– ская> ССР, Tallinn. Nцmme. Orava, 4-10,

Henrik Visnapuu.) Вы меня, дорогой друг, просто тронули своими заботами и

вниманием. Я обязательно сделаю так, как Вы советуете: я и сам подумал об этом.

В скором времени я напишу Сталину, ибо знаю, что он воистину гениальный

человек. И пошлю ему некоторые новые стихи. Что же касается credo моего, посылаю

Вам стихи, написанные еще в октябре 1939 г. Из них Вы узнаете мои мысли и думы.

Кроме того, посылаю Вам два стих<отворения>, написанные этим летом. Все три

стих<отво– рения> были помещены в нарвской газете «Советская деревня» и, кроме

того, взяты у меня спецкором «Правды» П. Л. Лидовым и В. Л. Теминым, когда 11

авг<уста> они посетили меня в Усть-Нарове и долго беседовали со мною, сделав более

десяти снимков с меня дома и на реке. Когда я узнал впоследствии от знакомых, что все

3 стих<отворе– ния> были помещены в «Литгазете», я подумал, что их туда передал

Лидов. Но вот Вы пишете, что их там не было. Возможно, знакомые спутали с

«Сов<етской> дер<евней>». Относительно денег – как я МОгУ принять их от Вас, когда

не знаю сроков получек своих? Во всяком случае, не нахожу слов благодарить Вас,

верного своего друга. Посылаю Вам и четвертое стихотворение – «Старый Лондон».

Думается, его следовало бы поместить именно теперь, иначе оно устареет. Впро– чем’

поступайте как найдете нужным, стихи оставьте себе на память и Мне не возвращайте.

Я почти три года ничего не писал вовсе, и только это лето, когда бойцы и

130

краснофлотцы освободили нас, реакционных мертвецов, оказалось для меня

плодотворным, и я написал целый ряд стихов, ожив и воспрянув духом.

Вера Борисовна и я шлем наши самые сердечные приветы Нине (отчество?..) и Вам.

Мы благодарим Вас, помним и любим.

Я жду от Вас, Георгий Аркадьевич, скорого ответа на это письмо.

А к Новому году и Вас самого.

Ра1с1е, 9.Х.1940

Ваш Игорь

Р. Б. Пожалуйста, не осудите меня за плохие, водянистые чернила: в этом городе

трудно что-либо достать. Поэтому и рукописи получились не в моем стиле. И еще один

вопрос: видели ли Вы своими глазами № 46 «Литгазеты» от 1 сент<ября>? Или Вам

кто-либо говорил о ней? Люди так настойчиво меня уверяли, что читали именно в

«Лит<ера– турной> газ<ете>» мои стихи. И вдобавок прибавляли, что статья обо мне

была там помещена!..

И. С.

7

5 декабря 1940 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич, как Ваше здоровье и отчего Вы давно ничего о себе

не пишете? Я послал Вам 10 окт<ября> заказное большое письмо и вложил в него 4

новых стих<отворения>, а 12-го переслал зак<азной> банд<еролью> книгу переводов с

эстонского, как Вы просили. Около 20 окт<ября> я серьезно заболел: сердечная ангина.

Это – следствие весеннего воспаления легких, т. к. температура более месяца была

тогда 38-39. Болезнь, чрезвычайно мучительная, продержала меня около месяца в

постели. Перемежающиеся боли в левой руке и колики в области сердца, «шумная»

одышка, мгновенная утомляемость, невозможность сгибаться. Теперь несколько лучше,

но все же глухие боли в сердце. Собственно я не лечусь, только капли принимаю: здесь

нет ни подход<ящих> врачей, ни средств на них. Все это очень скучно и отражается на

психике, не давая работать. Стремлюсь всей душой быть полезным родине, и меня все

это тяготит. Хотелось бы повидаться с Вами. Дайте отклик. Привет жене и Вам от Веры

Бо– рис<овны>.

Ваш Игорь

<НА ПОЛЯХ ОТКРЫТКИ ПРИПИСАНО:>

Отвечайте на мой адрес (после 20-го буду дома): ЭССР, Ыагуа– ^еБии, УаЬас1и$е, 3.

8

20 декабря 1940 г.

Paide, 20 дек. 1940 г.

Дорогой Георгий Аркадьевич,

7 дек<абря> послал Вам открытку, а на другой день в школе у Веры Борисовны

прекратились на 10 дней занятия (грипп), и мы в тот же день уехали, конечно, в Усть-

Нарову, где так всегда очаровательно и бодряще. 16 дек<абря>, перед отъездом, я

получил пересланные отсюда два томика Байрона, а 17 дек<абря> уже здесь и Ваше

письмо. Благодарю Вас за все. Здоровье мое, к сожал<ению>, совсем испорчено, и это

меня омрачает и тяготит. Для меня легче отвечать и писать по пунктам. Простите.

1)Какую работу может мне предоставить Союз эст<онских> писателей^ Думаю —

никакой. На единовр<еменную> субсидию надежд нет: у них мало средств, да и нет

мотивов. Попробую, однако.

2) Книги все распроданы. Постараюсь найти две-три. Трудно.

3)Из примечаний к «Шильонскому узнику» выяснилось, что Вы побывали в

Швейцарии. В котором году это было? Я ехал через Швейцарию (Белград – Загреб -

Любляна – Инсбрук – Базель – Париж) в 1931 г. в конце января. Отчего не заехали в

131

Тойлу, как обещали?..

4)163 разных типа катрена – это восхитительно! Спасибо за работу и за выяснение.

5)Ваши указания дельны и дружественны. Самое интересное – это то, что

решительно все задевали давно и меня, но вот не исправил почему-то раньше. Теперь

все исправлено. Ознакомлю Вас.

6)Жаль, что в Союз советских писателей послал через Союз эс– т<онских>

писат<елей> в прежней редакции (10 дек<абря>).

7)Очень просим Вас приехать в Усть-Нарву между 1-8 января. Я хотел бы

повидаться с Вами, дорогой и верный друг. Здоровье мое побуждает просить Вас. У нас

есть один свободный диван в моей рабочей комнате. Чисто, светло, тепло.

8)Мы уезжаем в Усть-Нарву (на новог<одние> каникулы) 30 декабря. Пишите на

этот адрес (Ыат-16е$ии. УаЬас1и$е, 3. ЭССР).

СПРИПИСКА НА ПОЛЯХ:>

Мне очень хотелось бы иметь какую-либо книгу о М<аяковском>, где, вероятно,

есть строки и обо мне: интересно, как пишут обо мне (в каком тоне, и много ли

истины? О Маяковском, я наслышан, имеется целая литература.

9) Сообщаю Вам, на всякий случай, перечень книг моих, вышедших в зарубежьи:

Кн. 7 – «Миррелия». 1916-1917

Кн. 9 – «Соловей». 1918

Кн. 11 – «Вервена». 1918-1919

т/ ю х/

ют

стихи

Кн. 12 – «Менестрель». 1919

Кн. 14 – «Фея Ею1е». 1920

Кн. 21 – «Классич<еские> розы». 1922-1930

Кн. 22 – «Адриатика». 1930-1931 Кн. 16 – «Роса оранжевого часа». 1923 Кн. 17 -

«Падучая стремнина». 1922 Кн. 18 – «Колокола собора чувств». 1923 Кн. 24 – «Рояль

Леандра». 1925

поэмы

и

романы

Кн. 23 – «Медальоны». (Сонеты – характеристики поэтов, писателей, композиторов.

Всего 100.)

Рукописи:

Кн. 8 – «Литавры солнца». 1922-1930

Кн. 10 – «Настройка лиры». 1896-1930 стихи

Кн. 25 – «Очаровательн<ые> разочарования» 1931-1940

► стихи

Кн. 19 – «Солнечный дикарь». (Утопич<еская> эпопея.) 1924 Кн. 20 -

«Плимутрок». (Пьесы и рассказы в ямбах.)

Кн. 27 – «Теория версификации» (стилистика поэтики). 56 стра– н<иц>

Кн. 28 – «Уснувшие весны». (Критика. Мемуары. Скитания.) Книги 13, 15, 26, 29,

30, 31 – переводы с эстонского (все вышли в свет).

10) Получили ли Вы в свое время «Росу оранжевого часа»?