Текст книги "Амур широкий"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)
– Не видел его, но узнал любопытные вещи, хотя все охотники в Мэнгэне помалкивают. Боятся его. Раньше Американ ходил в тайгу, всегда привозил пушнину мешками. Где он ее брал? Торговал? Но чем? Говорят, у него никогда товара много не было. Теперь он не ходит в тайгу. Водкой торгует. Контрабандной водкой торгует. Где только он ее достает, откуда привозит? Учти, на пушнину меняет. Это уже по нашей торговле бьет.
Лошадь завели в утепленный сарай, дали корм.
Воротин с Максимом, оба холостяки, снимали угол в доме зажиточного малмыжца. За чаем Борис Павлович продолжал свой рассказ.
– Американ богат, друзей много. Поговаривают, будто он связан с хунхузами. А эти разбойники только возле границы крутятся. Тогда понятно, откуда водка у Американа. Но как он ее доставляет? На лодках, наверно. На пароходе не провезет. Санной дорогой тоже. Хитрый человек…
Максим слушал старшего, отхлебывая обжигающий чай. Он давно успокоился и теперь обдумывал свой следующий шаг.
– Мы, Максим, неудачно с тобой окопались, – продолжал Борис Павлович. – Надо было, несмотря на трудности с жильем, со складами, расположиться рядом с самыми крупными торговцами. Мэнгэн, конечно, не подходит, восемь – десять семей там живут. В Вознесенске – другое дело. Там и китаец торговец, и русские – Берсеневы, и другие. В Болони можно было поставить лавку дверь в дверь с У. Тогда, из-за любопытства хотя бы, заходили бы к нам. Торговать нам надо учиться. Слышал ведь, что говорили в Дальревкоме…
– Слышал, – сказал Максим. – Товара у нас маловато.
– Да, маловато. А пушнинку надо, на нее большая надежда. Потому торговать надо умеючи. А мы с ходу начали драться между собой. Интегралсоюз, Союзпушнина, Центросоюз. Черт знает что. Как мелкие купчишки, рвем друг у друга добычу, заманиваем охотников. Не годится так. Надо одну крепкую торговлю организовать, тогда и с частниками легче будет бороться. С Дальревкомом посоветоваться надо.
Борис Павлович отпил чаю, задумался.
– Как у тебя, чего не рассказываешь? – сказал он.
– Приезжал один, – ответил Максим, – озерский охотник.
– Такая новость, а ты молчишь! Прорвался-таки. Молодец! Наверно, не заезжал в Болонь, иначе его У на крючок зацепил бы. Кто он?
– Токто назвался.
– Токто! Как же, помню, его избрали председателем Совета. Неверующий такой. Привезли мы муки и крупы, раздаем, твердим, что даром, безвозмездно, мол, даем. Советская власть помогает. Не верит. Про долг говорил?
– Да. Твердил, долг верну. Вернул.
– Как? Привез за долг пушнину?
– Да, соболя.
Максим сам удивился, как это легко вырвалось у него, видно, где-то в мозгу крепко засела эта мысль забрать себе одного соболя.
– Вот чудак! Ты побеседовал с ним?
– Конечно.
– Знаю, как ты беседуешь, два слова не можешь сказать. А Токто к тому же по-русски плохо понимает.
– Беседовал, Борис Павлович, всю душу выложил. А он сердится, сует мне в руки соболя и твердит: «Долга, советская власть долга. Ленин долга».
Максим удачно изобразил Токто, но Борис Павлович не рассмеялся.
– Так и сказал? Ленину долг принес?
– Так и сказал.
– Эх, Максимка, не зря мы с тобой здесь сидим. Не зря! Если этот дальний озерский охотник несет свой долг Ленину – это хорошо!
– Чего хорошего – не должен, а несет.
– Мы ему вернем соболя, не в этом дело. Он знает, что советская власть и вождь народа Ленин крепко встали на ноги. Да, ты сообщил…
– Сказал. Когда сказал, что Ленин умер, тогда он и заявил, Ленину долг принес.
– Молодец Токто! Какой молодец! Значит, он, как и все мы, верит в бессмертие ленинских дел. Вот как! Хорошо, Максим. А соболя вернем, первым же охотником оттуда вернем.
– Может, товары какие…
– Нет, никак нельзя, соболя возвратим.
Максим облегченно вздохнул.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Пиапон знает Холгитона, кажется, всю жизнь, и только дважды видел его плачущим: когда хоронили его отца Баосу и старого Гангу. Плакал Холгитон тогда и сильно плакал.
Пиапон смотрел на слезу, сверкавшую при свете жирника в жиденькой бородке старика, а слеза та все расширялась, делалась круглее, потом внезапно разлетелась на все стороны. Пиапон понял, что он тоже плачет. Но почему плачет? Он никогда не видел Ленина, слышал о нем только от Павла Глотова. Боится возвращения старого? Да, если возвратятся белые и японцы, не избежать ему снова шомполов.
– Ты, Пиапон, скажи, как дальше будем жить? – который раз повторял Холгитон.
Как дальше жить? Откуда он может это знать, если только вернулся из тайги, только услышал о смерти Ленина. Пиапон никогда не задумывался над этим, потому что жил, как жили все охотники, добывал зверей, ловил рыбу. Добыл пушнины, заготовил впрок мяса и юколы – вот и живи дальше. Не было у охотников мечты о будущем. Если кто и мечтал, так о чем? Пожалуй, о богатстве только. Как Полокто. А думать и мечтать заставил Ленин, сказал, будете, охотники, лучше жить: не будет богатых, не будет торговцев, которые вас обманывают, получите хорошие ружья, капканы, сетки и невода, советская власть вам поможет. Тогда и направление мыслей охотников стало общим, поверили они Ленину и советской власти. А теперь Ленин умер, мечта охотников, словно подбитая птица, распласталась на земле.
– Ты скажи, Пиапон, зачем он умер? Только все на ноги начали становиться, а он умер…
Не тереби ты, старик, душу, она и так кровью обливается. Мечта Пиапона подрезана. А так ли, Пиапон? Советская власть ведь живет, ты председатель Совета тут, в Нярги. Ты жив. Рядом в Малмыже Воротин – советский торговец. Дальше есть исполком, там Ултумбу. А еще дальше где-то Глотов.
– Будем жить, дака, будем, – ответил Пиапон. – Когда умирают близкие, мы говорим: плачь, сильнее плачь, но думай, как дальше жить! Будем вместе думать, как дальше жить.
Ты верно говоришь, Пиапон, но больше себя успокаиваешь, чем старика. Ленин наверняка завещал людям, как жить дальше, а ты не знаешь. Почему не знаешь? Советскую власть надо укреплять, новую жизнь строить… Но как строить? Ты председатель Совета в Нярги, а ничего не делаешь. Чем ты лучше старшинки царского? Он ведь тоже был главным лицом в стойбище, тоже ничего не делал. Был бы жив Ленин, ты бы посоветовался с ним, а теперь с кем посоветуешься? Говоришь, он не умер, потому что оставил свои дела, мысли? Может, ты прав…
– Пиапон, белые не вернутся?
– У нас берданки есть, дака, воевать научились.
– Это верно, вы воевали. Я ведь тоже могу еще стрелять, если будут возвращаться, выйду встречать.
– Сыновья будут с тобой, мы все рядом будем, так ведь призывал Ленин.
– Всех бедных призывал, чтобы разом поднялись на богатых.
Верно, старик, он всех бедных призывал: русских, нанай, ульчей, корейцев – всех. Если бедные разных народов встанут на лыжи в одном отряде, тут без дружбы не обойтись. Без дружбы – нет силы. Выходит, Ленин призывал к дружбе всех народов. Да, в дружбе – сила!
– Чего это я, – сказал Холгитон, – плачу, что ли?
– Пьяный ты, – сказал Полокто, сидевший рядом.
– Ты молчи. Один я знаю, почему плачу. А ты молчи, ты думай о своем богатстве.
– А ты не считай мое богатство!
– Тьфу, твое богатство! Пиапон, я пойду домой.
Было уже поздно, когда разошлись гости. Пиапон лег на постель не раздеваясь. Голова была свежая, будто не выпивал весь вечер.
– Ты чего, отец Миры? – удивилась жена. – О чем так думаешь? Ваньку Зайцева жалеешь?
Пиапон отвернулся от нее. Молодой была Дярикта и не отличалась умом, теперь совсем поглупела. Надо же выдумать такое – жалеть Ваньку Зайцева!
Прежние мысли не возвращались. Пиапон лежал с открытыми глазами и не заметил, как провалился в сон. Проснулся утром после женщин, те уже хлопотали возле печи, готовили новое угощение. Пиапон сел на постели и закурил. Через стол стояла кровать Богдана. Пиапон взглянул туда – Богдан лежал с открытыми глазами, закинув за голову руки. Рядом с ним приткнулся Иванка.
– Богдан, ты слышал? – спросил Пиапон.
– Слышал, дед, – ответил Богдан. – Я не спал, все слышал. Наверно, все люди на земле плакали в тот день, а мы не знали. Как так…
Богдан замолчал. Дярикта вполголоса переговаривалась с дочерью, стучала ножом.
– Сколько так будет продолжаться, что мы все новости узнаем последними? – продолжал Богдан. – А старик не прав. Новая власть уже крепко встала на ноги там, в Москве. Ты ведь знаешь, что такое Москва?
– Там Ленин жил.
– Да, там Ленин жил, это главный город советской власти. Отец Нипо не прав, у Ленина много было помощников, друзей, они продолжат его дело. Представь себе, живет человек с большой семьей. Начал он строить большой дом, заложил основание и вдруг умер. Неужели ты думаешь, этот начатый дом бросят? А человек оставил на бумаге изображение дома. Хорошее изображение, все это видят. Будут достраивать дом! Так я думаю. Весь вечер думал.
Пиапон не проронил ни слова, его мысли совпадали с мыслями племянника. У Богдана голова умная, сначала хорошо подумает, потом выскажет, все ясно и понятно. Не зря старики уговаривают его стать родовым судьей.
Не выкурил Пиапон трубку, как ввалились первые гости. Разговор оборвался. Вошла Агоака, сестра Пиапона. Шаркнула ногой об ногу, будто снег стряхивала с олочей. Подсела к печи.
– Ты, Агоака, как ночная птица, – сказала Дярикта. – Всю ночь, видно, на ногах, у тебя уже все сварено, только гостей дожидается еда.
– Гости, – фыркнула Агоака. – Когда они были? Теперь люди живут в деревянных домах, у них очаги большие, полы деревянные, чонко [2]2
Чонко – отверстие на крыше фанзы (дымоход).
[Закрыть]нет…
– Тетя, ты свое чонко травой давно заткнула, – засмеялась Хэсиктэкэ.
– Заткнула, что из этого? Холодно, потому заткнула. Что, из-за этого к нам нельзя приходить в гости? Проходишь мимо и нельзя заглянуть? Что, наша грязь пристанет к вам?
– Это к кому пристанет грязь? – вступилась Дярикта.
– Началось! – расхохоталась Хэсиктэкэ. – Папа, слушай, ты ведь давно не слышал, как тетя с мамой состязаются. Вот языки! Как листья тальника на ветру. Ха-ха!
Пиапон, Богдан и гости рассмеялись. Кто не знал в Нярги Дярикту и Агоаку! А они уже не слышали ничего, словно токующие тетерева.
– Я говорю, наша грязь к вам пристанет, – тараторила Агоака, – мы в фанзе живем, пол глиняный…
– Настели досок, кто за руки держит…
– Потому не заходит никто…
– Заходить не будут, если ты трубку не подаешь…
Пиапон рассмеялся и спросил:
– Мать Гудюкэн ты в гости зовешь?
– Как я посмею звать в гости, когда мимо проходят…
– Что у тебя? Талу нарезала?
– Талу из осетрины нарезала, пельмени на морозе…
– С этого и начала бы!
Агоака удовлетворенно сплюнула на золу перед дверцей печи.
– Ты всех зовешь?
– Сказала, да не знаю, придут ли.
– Будешь звать, как сейчас, кто придет? Надо ласково.
– Она хитростью берет, – сказала Дярикта.
– У тебя научилась, а то у кого же!
Дярикта зло сверкнула глазами, прикусила язык.
Агоака опять сплюнула. Теперь уже с негодованием. Она не могла простить Дярикте позора, который та навлекла на Пиапона, когда зайчонка [3]3
Зайчонок – так нанайцы называют внебрачного ребенка.
[Закрыть]Миры пыталась выдать за сына ее замужней старшей сестры Хэсиктэкэ. Прошло больше восьми лет, вон Иванка какой уже, по грудь почти Богдану, а обида за любимого брата не проходит. А вместе с обидой и злость.
– Ради талы из осетрины в какой грязный дом не пойдешь, – сказал Пиапон, натягивая на ноги торбаса. – Богдан, ты разве не хочешь немного грязи из большого дома вынести?
– Дед, пить не хочу, – поморщился Богдан.
– Боится, – сказала Агоака, – думает, оженю его. Нет невесты, не бойся.
– Ты чего такая злая, тетя? – спросил Богдан.
– Рада, что не идешь в гости.
– Печенку осетровую оставила?
– Оставишь, когда рядом эти коршуны – Кирка да Хорхой.
– Не злись, иду.
Когда Богдан пришел в большой дом, там в сборе были все дети Баосы, зятья, внуки – полный дом.
Хорхой с Киркой посадили его за свой столик.
– В тайге ты совсем оброс, – сказал Хорхой, оглядев Богдана, – скоро косички вновь заплетешь.
В Нярги Богдан один был без косичек; когда он возвратился из Николаевска без кос, няргинцы подняли его на смех: «Что за голова у тебя, Богдан, точно обгорелая кочка. Ха-ха!» – «Богдан, за тебя ни одна девушка не выйдет замуж. Где твоя мужская красота!»
Только Пиапон да несколько юношей сочувствовали Богдану. Они хотели быть похожими на него, но боялись насмешек. Богдан предлагал им отрезать косы, обещал подстричь по-русски, по-городскому. Велик был соблазн, но юноши все же устояли. Сидят перед Богданом, красуются косичками. Хорхой завидовал расческе Богдана, все тетки пытались выманить у него ножницы и чего только не предлагали взамен.
– Нет, Хорхой, косичек у меня не будет. Поеду в Малмыж, там есть мастер, умеет стричь.
– Тебе хорошо, ты из города вернулся без кос.
– Какая разница, в городе отрезать или в Нярги?
– Совсем другое дело из города вернуться…
Гудюкэн, дочь Агоаки, подала чашку мелко нарезанной осетрины. Агоака поднесла Богдану водки в фарфоровой чашечке с ноготок.
– Пей. Что за нанай ты? Какой ты охотник? Косу отрезал, от водки морщишься, от женщин отворачиваешься. Пей.
Богдан усмехнулся, обмочил верхнюю губу в водке, вернул Агоаке. Та тоже помочила губы и вернула Богдану. Тот выпил.
– Если бы ты не выпил, я тебе подала бы, как подают русские, в кружке, и заставила бы выпить.
За соседним столиком засмеялись.
– Такая наша сестра, – сказал Дяпа. – Вредная.
– Большой дом на ней держится, – поддержал его Холгитон.
– Какой большой дом? Нет давно большого дома, мы с отцом Миры ушли отсюда, и не стало большого дома, – сказал Полокто.
Богдан расправлялся с талой, когда услышал рядом спор братьев. Говорил сперва Полокто.
– Удачная зима. Разве не так?
– Для нас удачная, – ответил Калпе. – Весной голодали, осенью хорошо зажили. Другие с охоты пустые вернулись.
– Я тоже мало добыл.
– Зато ты раньше всех вернулся и сено продаешь русским. Хорошо заработал.
– Мое сено лишнее, а у малмыжских нет сена, потому хорошие деньги дают.
– Ты всегда путаешь мое и наше. Сено косили все вместе.
– Я позвал вас, если бы не позвал, не заготовили бы.
– Все равно, сено косили, теперь деньги поровну!
– Отец Ойты, у русских совсем нет сена? – спросил Пиапон.
– Мало, коровы, лошади голодают, луга-то…
– Много продал? Есть еще сено?
– Зачем тебе? Продавать хочешь?
– Это мое дело! Есть сено?
– Есть! Есть! – закричал Калпе.
– Немного есть, а что? Ты скажи, зачем? Твоей лошади хватит, моим тоже.
– Дай одну лошадь с санями, за сеном поеду.
– Не даст он лошадь, – сказал Холгитон.
– Дам, вот возьму и дам! – закричал Полокто. – Возьми лошадь и сено возьми.
Пиапон поднялся, стал одеваться.
– Куда, ага? Погости еще.
– Вернусь, куда денусь. Богдан, Хорхой, Кирка, поехали со мной, – сказал Пиапон и вышел из дому.
Вскоре четыре подводы выехали из Нярги. Поздно вечером Пиапон с молодыми возчиками вернулся домой с пустыми санями.
– Где сено? – спросил поджидавший его Полокто.
– В Малмыже, – распрягая лошадь, ответил Пиапон. – У русских сена нет, коровы молока не дают, а русские дети без молока не могут жить.
– Сам знаю. Даром, что ли, отдал? Митрофану?
– Ему и другим, кто нуждался больше.
– Ты ограбил меня! Так тебе советская власть советует? Родного брата грабить советует?
– Советует…
– Тогда это не моя власть! Не хочу такой власти!
– Советует помогать нуждающимся, советует жить в братстве, – продолжал спокойно Пиапон.
– Тебе русские братья роднее, чем я, родной брат!
– Ленин так говорил, понял? В дружбе всем жить, помогать друг другу.
Полокто плакал пьяными слезами, проклинал Пиапона, злых духов просил наслать на него неизлечимые болезни. Старики слушали и качали головами, нельзя так, соромбори – грех!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Кто вспомнит о морозах, когда ласково греет солнце? Кто вспомнит о голоде, когда живот распирает от обильной пищи? Нет, никто не вспомнит – это знает Пиапон. Когда в амбаре навалом лежит пища, все домашние одеты и обуты, жизнь всем кажется счастливой и беззаботной. Спросишь любого, как он прожил жизнь, не задумываясь, ответит: «Хорошо». Лишь тот, кто всю жизнь хворал и из-за этого не видел солнца, не слышал песни воды и ветра, ответит, что плохо! Что про такого скажешь? Вздохнешь сочувственно, подумаешь: «Бедный человек. Судьба». Но стоит этому хворому встать на ноги, походить по тайге, поплавать по Амуру, и как бы бедно он ни прожил другую половину жизни, в последний свой день он скажет: «Хорошо жил», потому что он начисто забыл первую – плохую половину жизни.
«Живем сегодняшним днем, – думал всегда Пиапон. – Хорошо сегодня, значит, и жизнь хороша. Прошлое не хотим вспоминать, о будущем не хотим думать. Теперь другие времена, надо по-другому жить».
Но жизнь протекала, как и прежде, то убыстряясь, то замедляясь: убыстрялась она, когда одно событие за другим катилось, словно снежный ком с горы, и охватывало не то что одно стойбище, а несколько сел или даже весь Амур; за этим вновь наступал спад, и жизнь опять замирала. Старики тихо умирали, дети с криком рождались – все нормально, все правильно. Обыкновенная жизнь. Так и должно быть.
Но Пиапон не соглашался с такой размеренностью жизни. Что делать, как подталкивать ее? Какие придумывать новшества?
«Новая жизнь», – говорил он, и редко кто, кроме Богдана, понимал его. «Живем, и хорошо», – отвечали ему.
Верно, в Нярги теперь жили терпимо, не очень сытно, но и не голодно. Зима, последовавшая за той, в которую умер Ленин, была малоурожайна на зверье, охотники мало добыли пушнины, но голодать не голодали.
Приезжали из исполкома начальники, расспрашивали о жизни, о рыбной ловле, охоте, говорили много о новой власти, но никаких перемен их приезд не вносил в жизнь охотников. Раза два приезжал Ултумбу, сообщил, что в Хабаровске организован Комитет народов Севера, который будет решать все житейские вопросы северных народностей.
– Где-то далеко организовываете всякие комитеты, – сказал Пиапон, – а что толку? Ничего не делается тут, на месте.
– Как ничего? – удивился Ултумбу.
– Новая жизнь, а что нового?
– Эх, Пиапон, давай я тебе объясню. Сначала у нас была организована Дальневосточная республика. Эта республика в 1922 году приняла программу помощи северным народам. Там сказано: помогать продуктами, одеждой, защищать от торговцев. Это что, разве не новое? Это в двадцать втором-то году, когда война только закончилась! В следующем году Дальревком принял решение, где тоже сказано – помогать, помогать охотникам. А ты? Эх, Пиапон, советская власть с самого начала, как только родилась, начала нам помогать. Только все делается не так быстро, как нам хотелось бы. Кроме заботы о нас у советской власти по горло других дел. Ох, как много, Пиапон, если бы ты знал! Жизнь налаживается. Потерпи, Пиапон, работы тебе скоро будет вдоволь, об охоте забудешь – вот как будешь занят.
– Без охоты нанай не проживет, Ултумбу. Какие бы ни были дела – охотиться буду.
– Некогда будет.
– Найду время.
Пиапон охотился всю зиму. Как же ему без охоты, на что жить? Председательская зарплата слишком мала. Когда возвратился из тайги, в стойбище его встретили советские торговцы. Много их было, один у другого отнимали пушнину. Все они были советскими торговцами, один из Дальторга, другой из Центросоюза, третий из Союзпушнины. Поехал Пиапон в Малмыж, сдал пушнину Воротину, спросил:
– Почему столько торговцев? Одна советская власть, а торговцы разные?
– Путаница есть, но думаю, что скоро разберемся, – ответил Воротин.
Орава новых торговцев оживила жизнь стойбища, некоторым старикам напомнила прошлое, когда так же спорили, отбирали друг у друга пушнину китайские и маньчжурские торговцы. Но в отличие от тех новые торговцы не продавали водки, они только словами, обещаниями, товарами и ценами заманивали охотников. Разъехались говорливые торговцы, и опять замерло стойбище, но ненадолго.
В большую семью Заксоров пришла беда – погиб Дяпа. Ставил он капканы на колонков, уходил из дому рано утром, возвращался после полудня. В конце марта однажды он не пришел в свое время. Домашние решили, что он поджидает ночи, чтобы возвратиться по насту. Но и ночью не пришел. Калпе, Хорхой, Богдан пошли на поиски и привезли истерзанное тело Дяпы. Его задавил медведь.
Братья Дяпы, племянники вытащили из амбаров берданки, охотничью одежду и в ту же ночь пошли на поиски медведя. В полдень они расправились со своим врагом, располосовали ножами на куски мясо, разбросали в разные стороны, кости дробили топорами. Собаки впервые в жизни объелись медвежатины так, что еле доползли до дому.
Похоронили Дяпу возле отца и матери. Жена Дяпы, Исоака, ходила на могилу, жгла костер. Хорхой с сестренкой Дяйбой иногда ходили ей помогать.
После похорон брата Пиапон задумался над судьбой Исоаки. Как ей быть? Исоака, по закону, могла вернуться к родителям, но они давно умерли. Могла Исоака, конечно, жить с сыном Хорхоем, нянчить внучат. Но захочет ли она? По старым законам, она должна перейти к Калпе, стать его женой. Это называется сирагори – продолжить.
Если не захочет Калпе продолжить Дяпу, ее могут взять Полокто или Пиапон. Старшим братьям закон не запрещает забрать ее в жены. Если же братья по каким-то причинам не могут продолжить Дяпу, Исоака может стать женой любого племянника мужа. На это имеют право сыновья Полокто: Ойта и Гара и сын Калпе – Кирка. Правда, Кирка моложе даже сына Исоаки Хорхоя, но разве раньше не бывали шестидесятилетние старухи женами восемнадцатилетних? Бывали, и сколько угодно.
Разобрал Пиапон все эти варианты, но решать положено не ему, Исоака сама должна сделать выбор, а дело братьев и племянников Дяпы – принять или отвергнуть. Пиапон размышлял над судьбой Исоаки потому, что был председателем Совета стойбища, он чувствовал свою ответственность за ее судьбу.
Исоака продолжала жить в большом доме, вела свое хозяйство с невесткой и с дочерью. Прошел апрель, наступил май. Женщины готовили на зиму черемшу. Однажды, вернувшись из тайги, Исоака зашла к Пиапону.
– Аха, уже терпеть не можешь, замуж, наверно? – встретила ее Дярикта.
Исоака смутилась и сказала:
– Зачем так, мать Миры?
Пиапон, выслушав Исоаку, вечером собрал в большом доме всех братьев и племянников. Давно не собирались они на такой совет!
Братья сели в кружок на том месте, где сидели они, когда был жив отец. Рядом с ними новая охотничья поросль: Ойта, Гара, Кирка. Богдана не было в стойбище, он уехал на Харпи погостить у родителей. На этом совете он мог присутствовать только наблюдателем, жениться на Исоаке он не имел права, так как был племянником Дяпы с женской стороны.
Братья курили трубки и молчали. Притихли молодые охотники. Возле очага замерли женщины большого дома. Среди них Исоака. Далда нервно курила свою длинную трубку. Волновались и жены Полокто – Майда и Гэйе – вдруг их сумасбродный муж приведет в дом Исоаку! Еще больше тревожились жены Ойты и Гары, они были молоды и не хотели ни с кем делить своих мужей. Одна Дярикта была спокойна.
– Исоака, иди к нам, – сказала она. – Ты хорошая, я ведь знаю, будешь мне сестрой. Хочешь, я сейчас отцу Миры скажу?
– Тебя послушается, жди, – усмехнулась Агоака.
– Не надо, они сами решают, – сказала Исоака. Молчание мужчин прервал Полокто.
– В старое время такое дело решал бы я, – сказал он. – Но теперь другие законы. Ты, отец Миры, председатель Совета, начинай разговор.
– Начать можно, – ответил Пиапон. – Может, отца Нипо позовем, легче будет нам говорить?
– Когда на совет большого дома посторонних звали? – спросил Полокто.
– Это советский совет, – возразил Калпе. Позвали Холгитона. Старик сел в кругу братьев.
– Собрались, чтобы поговорить об Исоаке, – сказал Пиапон. – Она остается с нами, с Заксорами.
– Куда ей деваться? Она ваш человек, – сказал Холгитон. – Кто ее продолжит?
Полокто усмехнулся.
– Мне третью жену? Кормить надо…
– Кто тебя насилует? – сказал Холгитон. – Твоя воля.
Калпе опустил голову, он обо всем переговорил с Далдой, и жена наотрез отказалась от Исоаки и даже пригрозила, что уйдет к родителям, если он возьмет вторую жену. Но Калпе беспокоило сейчас не это, он больше думал о неустроенности сына, о том, что все еще не может собрать денег на тори. Кирке пора жениться. А тут еще придет Исоака с дочерью…
– Не могу, – сказал Калпе и откашлялся.
– Ты обязан был, – нахмурился Холгитон. – Ты младше отца Хорхоя. Кто же теперь ее возьмет? Отцу Миры, я думаю, нельзя, он председатель Совета. А, может, можно? – Холгитон взглянул на Пиапона.
– Кто его знает, – ответил Пиапон. – Ултумбу надо спросить или в Хабаровске.
– Это долго, надо сейчас решать. Молодая женщина давно без мужа живет. Молодые, головы поднимите.
Холгитон взял в руки совет большого дома и упивался этой маленькой властью.
– Ойта!
– Жена у меня…
– Какой мужчина думает о жене, когда другую предлагают? Под женой живешь. Гара, ты что скажешь? Берешь женщину?
– Жена у меня…
– Твой отец с двумя женами живет и ничего! Он уже пожилой, а ты молодой. От женщины, которую тебе даром дают, без тори дают, отказываешься! А-я-я, какие молодые охотники пошли! Повтори, берешь?
– Не могу…
– Как не могу? Спать с женщиной уже не можешь? Бессердечный человек ты! Все вы, Заксоры, бессердечные люди оказались! – Холгитон совсем разошелся. – Ваша женщина осталась одна, без мужа, без кормильца, а вы ее из дома, как собаку, выгоняете.
Исоака тихо всхлипнула. Дярикта погладила ее по спине, что-то прошептала.
– Молодая она еще, и вам ее не жалко? Я всегда думал про вас хорошо, всем говорил, смотрите, какие Заксоры, берите с них пример. Теперь вижу – зря говорил. В старое время так не поступали. Закон сирагори – самый хороший закон, человеколюбивый закон. Он говорит, не бросайте, люди, женщину с детьми, кормите ее, выращивайте детей. Хороший закон, и такой закон советская власть обязательно поддержит. Кирка, ты что думаешь?
Холгитон так внезапно выкрикнул имя юноши, что все вздрогнули. Кирка, сидевший с опущенной головой, ожидавший каждую минуту этого вопроса, даже подскочил. Он покраснел, уши зардели спелой рябиной.
– Ты остался в этом доме один мужчина. Так будь настоящим мужчиной, будь храбрым охотником, поддержи честь Заксоров.
Кирка молчал.
– Твой дед сейчас смотрит на тебя, он где-то тут. Он теперь только на тебя надеется. Тебе даром дают женщину, без тори дают. Возьми, не отпускай ее из дома Заксоров.
Юноша молчал. Калпе смотрел на сына и тоже молчал. Далда замерла возле очага.
– Она ваш человек, нельзя отпускать. За нее деньги уплачены…
Пиапон помнил, что за Исоаку никто ничего не платил, отец договорился с ее отцом, они обменялись дочерями. Когда Идари сбежала с Потой, отец сильно переживал, чуть не поссорился с отцом Исоаки. Потом они помирились, отец Исоаки наотрез отказался от тори и не взял ни денег, ни соболей.
Полокто тоже помнил все, он слушал Холгитона, и его нисколько не возмущало поведение старика, он был, наоборот, доволен, что старик обошел его – зачем ему пожилая Исоака, когда он собирается купить себе молодую жену?
Калпе с раздражением слушал Холгитона, несколько раз собирался оборвать его красноречие, сказать, что он передумал и берет в жены Исоаку. Но Исоаку уже предлагали его сыну, удобно ли отбирать жену у сына? Потому Калпе молчал, хотя ему было очень стыдно.
– Бери, Кирка, женщину, – сказал Холгитон тоном, не терпящим возражения. – Бери и живи с ней. Ты сердечный человек, ты не выгонишь из дому женщину. Дяйба скоро выйдет замуж, и ты вдвоем с женой заживешь. Ты ее полюбишь, она хорошая, добрая женщина, я ее с люльки знаю. А если захочешь жениться на другой, она не станет противиться, ты приведешь молодую жену. Чем плохо? Эх, когда я был молодой, почему мне не выпало такое счастье? А ты, Кирка, счастлив, без денег жену нашел.
Кирка молчал. Когда на нарах поставили столики, он лег на свое место и не поднимал больше головы. Подали на столик еду, водку.
– Оженили твоего сына, – сказал Холгитон Калпе. – Если собрал на тори, теперь можешь пропить.
А Пиапон добавил:
– Я думал, ты продолжишь, а ты отказался вдруг. Я бы продолжил, Исоака хорошая женщина.
– Тебе нельзя, ты председатель, может, что не так, кто знает, – возразил Холгитон.
– Сыновья мои продолжили бы, – сказал Полокто, – да жены у них хуже медведиц. Если бы привели они Исоаку, каждый день ссорились бы, дом весь перевернули бы.
– У тебя и так хватает ссор, – усмехнулся Холгитон.
– Верно. Но это я ссорюсь с женами, а что будет, когда дети еще начнут? Плохо будет.
Возвратился Хорхой, во время совета он отсиживался в доме Полокто. Узнав решение совета, он подошел к Кирке, лег и прошептал:
– Кирка, как мне теперь тебя звать, а?
Кирка размахнулся, ударил невпопад, но угодил в ухо Хорхоя.
– Охо! Ты уже бьешь меня, – засмеялся Хорхой. Кирка вскочил и выбежал на улицу.
– Чего это он? – удивился Холгитон. – Оженили его, радоваться должен, а он что?
Старик еще ничего не знал о любви своей дочери Мимы и Кирки. Влюбленные встретились. Всю ночь они провели вдвоем на конце острова, откуда когда-то, оттолкнув лодку, сбежали такие же влюбленные Идари и Пота. Мима с Киркой тоже думали о побеге, но куда теперь им бежать, где спрятаться?
– Никуда не сбежишь, – горестно шептал Кирка. – Кругом теперь одна новая власть.
– Раньше будто власти не было, – возражала Мима.
Раньше с этого места отчалила лодка Поты, он увозил украденную Идари, а теперь Мима уговаривала Кирку сбежать…
