Текст книги "Амур широкий"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Школа нарушила стройность планировки нового Нярги. Хорхой был недоволен Каролиной Федоровной, это она настояла, чтобы школа стояла в стороне от улиц, потому что детям требуется площадка для игр. Школу поставили, как требовала учительница, а через некоторое время появился новый ряд срубов от школы вниз к ключу, где был расчищен участок под конюшню, где уже стучал молотками в кузнице Годо. Так появилась новая незапланированная улица.
– Ты виновата, нарушила наш генеральный план, – укорял Хорхой Каролину Федоровну.
– Это хорошо, Хорхой Дяпович, новая улица появилась, село будто выросло. А вы давайте мне рабочую силу, школу надо глиной обмазывать. Женщины нужны. Школа должна быть готова к середине августа.
– Будет, будет.
– Нам изготовили новые парты, привезти их надо из Троицкого. Краски нет…
– Все будет, Каролина Федоровна, слово даю! – Хорхой хитро подмигнул и добавил: – Кирка едет, отец на катере за ним выехал.
Каролина Федоровна вспыхнула.
– Правда? Он уже в Малмыже?
– Скоро здесь будет.
– Он в Нярги останется работать?
– Райисполком, Богдан заставят. Никуда не денется.
Каролина Федоровна перебирала в шкафу школьные принадлежности: карты, глобус, диаграммы, старые стенгазеты, портреты, коробки с образцами минералов, микроскоп. Как загорались глаза у ребят, когда она показывала коллекцию минералов и говорила, что амурская земля несказанно богата полезными ископаемыми. В недалеком будущем люди откроют подземные кладовые, и тогда на том месте, где найдут залежи, вырастет город такой же, как Комсомольск. Где это будет? Может быть, рядом, на Корейском мысу или около кирпичного завода…
– Каролина Федоровна, на горе, напротив Малмыжа, дыры есть, – подсказывали ребята. – Там давным-давно серебро, говорят, добывали. Речка называется Серебряная…
После уроков отчаянные ребята брали отцовские ружья, садились на лодки и выезжали на таежную сторону, где сейчас вырастает новое Нярги, бродили по тайге, по сопкам и привозили столько разных камней, что Каролина Федоровна не знала, куда их деть и где хранить. Дети мечтали о городе, дети мечтали об открытиях, и она была бесконечно счастлива, что ей удалось возбудить в них любопытство, развить мечту.
С микроскопом дети познакомились в третьем классе. Каролина Федоровна берегла это ценное пособие, хранила у себя в комнате. Когда она впервые в микроскоп показала ученикам каплю болотной воды с инфузориями, те были поражены увиденным. Потом они стали разглядывать под микроскопом все, что попадалось под руку. А маленький сын Ойты Федя нашел в голове соседки вошь, положил под микроскоп, взглянул и вскрикнул:
– Ой! Смотрите!
Мальчики и девочки, прильнув к микроскопу, отскакивали.
– У-у, противная какая!
Каролина Федоровна до этого дня днем занималась со своими учениками в школе, вечером – в ликбезе, потом читала молодежи книги, журналы, газеты, учила их играть на струнных инструментах. И ни разу она не заговаривала с женщинами и девушками о гигиене быта, потому что этим занимался Бурнакин, изредка приезжавший из Болони. Случай с микроскопом заставил Каролину Федоровну по-новому взглянуть на всю свою деятельность в стойбище. Вечером она показала всем женщинам, пришедшим на занятия, вошь под микроскопом. Матери так же, как и их дети, отскакивали от окуляра и спрашивали:
– Что это такое, Каролина? Страшно как.
– Вошь, обыкновенная вошь, – отвечала Каролина Федоровна.
Женщины еще и еще подходили к микроскопу и разглядывали насекомое, избавиться от которого они не могли всю жизнь. Каролина Федоровна весь вечер отвела разговору о чистоте, о бане, о стирке и смене белья.
– Простыни и наволочки сейчас можно иметь, – заявили женщины. – Раньше материи мало было, а денег совсем не было. Теперь можно, деньги есть и материя есть. Ты, Каролина, учи нас, что надо делать, а то Бурнакин мужчина, как нам его слушаться? А ты женщина, ты сама стираешь…
Так у Каролины Федоровны появились новые заботы. А ученики ее приносили все новые и новые камни. Каролина Федоровна вытаскивала свои образцы, перебирала принесенные мальчишками камни и сравнивала их, похожие отбирала, откладывала в сторону, чтобы назавтра дать ответ вновь испеченному геологу.
– Это горный шпат. Это гранит, – объясняла она на следующий день, хотя не была уверена в правоте. Но что она могла поделать? Ребята ждали ответа, и их нельзя было оставлять в неведении. «Главное, развить мечту, больше фантазии», – успокаивала она себя.
Каролина Федоровна улыбнулась и вдруг вспомнила о Кирке, который должен вот-вот появиться в Нярги. Она переписывалась с Киркой, получала от него письма, где он сообщал о своей жизни, учебе, интересовался новостями. В прошлое лето, когда Кирка приезжал на каникулы, она ближе познакомилась с будущим фельдшером, узнала о его жизни. Застенчивый, немногословный, Кирка храбро рассказывал о своем прошлом, и Каролине Федоровне он казался человеком, смело бросающимся в ледяную воду. Нелегко было молодому человеку рассказывать девушке о том, как его, помимо воли, женили на Исоаке. Каролина Федоровна прониклась к нему уважением. Они изредка оставались в школе наедине, говорили о комсомольских или колхозных делах, но ни разу не заикнулись о чувствах. Между тем она стала терять покой, когда Кирка долго не появлялся, и радовалась, когда он возвращался в Нярги из поездки в соседние стойбища.
«Почему я радуюсь? – спрашивала она себя. – Почему так волнуюсь при встрече? Влюбилась? Нет. Просто нет других молодых людей, с кем бы можно было побеседовать о книгах, медицине, педагогике, искусстве. Ведь Кирка единственный образованный человек в Нярги. В этом все дело. Это не любовь. Уедет он заканчивать учебу, и я забуду его. Мне просто скучно».
Как ни старалась Каролина Федоровна убедить себя, что ничего особенного не происходит, ее все больше тянуло к Кирке. Перед его отъездом они провели вдвоем весь вечер, танцевали под граммофон. Уехав, Кирка первым написал сдержанное, но теплое письмо.
– Ты, доченька, случаем, не влюбилась ли в этого бледнолицего? – спросила Фекла Ивановна. – Все загорелые, медные, а он один бледный.
– Горожанин, много занимается, мама.
– Он ведь человек другой совсем народности. А ты могла бы и за русского выйти. Лучше бы было, роднее как-то…
Каролина Федоровна радовалась каждому письму Кирки, садилась тут же за ответ, писала день, второй, и ей казалось, что она сидит рядом и беседует с ним. А он прислал за зиму всего три письма и ни одной строчки не написал о своих чувствах. «Ты ему никто, – сказала себе Каролина Федоровна. – Возьми себя в руки, обуздай свое сердце». Но легко это сказать – на деле же так больно…
Поклонников у Каролины Федоровны было предостаточно. Летом наезжали в Нярги морячки с военных кораблей, зимой, по воскресным дням, бывали красноармейцы и командиры. Со всеми поклонниками учительница держалась ровно, ликому не давая предпочтения, беседовала, танцевала, пила чай и провожала с той же обворожительной улыбкой, с какой встречала.
– Какие парни, орлы, – вздыхала Фекла Ивановна. – В наше время таких парней не упустили бы.
– Хорошие ребята, – соглашалась дочь. – Веселые, остроумные.
– Так чего ты тогда с ними тырк-тырк – и за дверь?
– Они мне не женихи, друзья просто, зашли проведать. Ты, пожалуйста, не сватай меня за каждого, я сама себе выберу.
– Внуков мне скоро не дождаться, разведу кур. Вот собак бы только, окаянных, привязали, передушат, – ворчала Фекла Ивановна. – Корову надо б да поросенка…
На Фекле Ивановне лежали все домашние заботы, кроме того, она учила женщин стойбища печь пироги, шанежки, булочки и целый день была на ногах.
– Забот тебе мало, мамочка, – смеялась дочь. – Отдыхай. Корова нам сейчас ни к чему, молоко, творог мы в колхозе покупаем, хватает. А курочки не помешают…
Каролина Федоровна услышала шум мотора, выглянула в окно и увидела подходивший к селу колхозный катер. Она захлопнула дверь шкафа, повесила замок, еще раз выглянула в окно. Катер подошел к берегу, и несколько человек осторожно спустились по узкому, шаткому трапу. Среди них был и Кирка, он держал чемодан. На берегу его встречали мать, сестра, дяди и тети.
«Если бы он написал мне не три, а хотя бы четыре письма, я пошла бы его встречать», – подумала Каролина Федоровна.
Когда Кирка, окруженный толпой родственников, поднялся в новый отцовский дом, учительница вышла из пустого класса и побрела на берег. Весь измазанный мазутом, Калпе возился в машинном отделении. Выглянув в иллюминатор, он улыбнулся.
– Кирка вернулся, – сообщил он.
– Насовсем? – поинтересовалась Каролина Федоровна.
– Не говорит, – Калпе прислушался и сказал: – Из района кто-то едет.
Каролина Федоровна заметила юркий быстроходный катерок, мчавшийся со стороны Малмыжа.
– Может, Богдан едет, может, Глотов, – предположил Калпе. – Им своими глазами все надо видеть, потому ездят.
Катерок, изящно развернувшись, пристал возле колхозного катера. Из рубки вышел Павел Григорьевич Глотов.
– Калпе, здравствуй, – он взял за локоть моториста, встряхнул. – Ты, говорят, на катере днюешь и ночуешь.
– За сыном ездил, Кирка вернулся, – обрадованно проговорил Калпе.
– Знаю, слышал от Богдана. Каролина Федоровна, здравствуйте! Издалека увидел вашу школу, значит, к учебному году будет готова?
– Это зависит от Хорхоя Дяповича, – ответила учительница, – да от заведующего районо товарища Новикова, он парты обещал.
– Новиков в Хабаровске по важному делу, можете вот прочитать. – Глотов подал несколько экземпляров краевой газеты. – Читайте за Девятое и двенадцатое июля.
Каролина Федоровна пробежала глазами по заголовкам. Газета сообщала, что в Хабаровске устроена выставка быта нанайцев. Посетители с любопытством рассматривают берестяные юрты, оморочки, лодки; в одном из залов Дома Красной Армии выставлены красочные ковры, унты, торбаса, перчатки, праздничные и свадебные халаты. Из Нанайского района приехали передовики рыбной ловли и охоты, среди них стахановец Ченгси Бельды. Вечером в переполненном зрителями летнем театре был доклад о новой Конституции СССР…
– Что интересного? – спросил Калпе.
– Первую нанайскую выставку в Хабаровске устроили, – ответила Каролина Федоровна. – Как это хорошо! Павел Григорьевич, надо больше рассказывать об этом народе.
– Взгляните за двенадцатое число, – подсказал Глотов.
«Тихоокеанская звезда» на третьей полосе давала литературную страницу. Напечатала песни ульчей, нанайцев, нивхов, негидальцев, их поговорки, загадки, ульчскую и корейскую сказки. На четвертой полосе «Нанайцы в Хабаровске» продолжался рассказ о выставке и показе самодеятельным театром пьесы «Двоеженство».
– Переводил Новиков, – сказал Глотов. – Вот ваш заведующий где. Переводит, большое дело делает.
«Тематика выступлений нанайских артистов – прошлое и настоящее, – читала дальше учительница. – В ДКА они встретились с артистами Большого театра Москвы. В ответ москвичи показали несколько отрывков из спектаклей и сфотографировались все вместе…»
– Почаще бы такие выставки, встречи, – проговорила учительница, возвращая газеты Глотову.
– Жизнь налаживается, Каролина Федоровна, – ответил секретарь райкома. – Нанайский театр будем всячески поддерживать, руководителя просим в Хабаровске. Одаренный народ, это я заметил тогда еще, когда здесь учительствовал…
Каролина Федоровна не раз слышала рассказы старых няргинцев об учителе Павле Глотове, прозванном Кунгасом из-за того, что он ездил на тяжелой неуклюжей лодке. Слышала, как русский учитель заступался за своих учеников, когда малмыжский поп притеснял ребятишек; слышала, как много лет спустя вернулся в Нярги русский учитель командиром партизанского отряда, собрал лыжников-нанайцев и пошел с ними уничтожать отряд полковника Вица в Де-Кастри.
– Это было давно, с тех пор народ неузнаваемо переменился, – продолжал Глотов. – А через несколько лет и подавно…
– Конечно, теперь столько грамотных людей вырастает, – усмехнулся Калпе, вытирая масляные руки ветошью. – Пойдем, Павел, ты голодный, наверно. Пиапона увидишь. А Хорхоя нет, он на кирпичный завод поехал…
– Каролина Федоровна, вместе будем проводить беседу о новой Конституции, – произнес Павел Григорьевич. – Не возражаете?
«Будто так и нужны вам помощники», – подумала учительница.
Глотов и Калпе поднялись на пригорок, скрылись за первым домом. Учительница мысленно представила, как они подходят к конторе, как встречает их Пиапон, смущенно улыбаясь, не зная, подать просто руку или обнять Глотова как давнего друга. Потом секретарь райкома здоровается с остальными, шутит, смеется. Пиапон начинает рассказывать о колхозных делах, жалуется, что плохо с кирпичом, пиломатериалами, что не хватает шарниров, гвоздей и если интегралсоюз будет так и дальше снабжать их, то многие дома останутся недостроенными.
Каролина Федоровна улыбнулась, представив хитрое, печальное лицо Пиапона; она-то знала, что дома не останутся незаселенными, потому что вместо шарниров тот же Калпе употребил толстые куски кожи, и двери вполне нормально открываются и закрываются. Другое дело, что интегралсоюз плохо снабжает продовольствием и в магазине нечего купить, кроме муки, крупы и сахара. Раньше охотники удовлетворялись этим, а теперь требуют сливочного масла, колбас, консервов, конфет и печенья – изменилась жизнь, пришел достаток, изменились и требования охотников.
Каролина Федоровна развернула оставленную ей газету, и от первых же сообщений повеяло тревогой: фашизм в Германии, воинственные высказывания Гитлера, нарушение границ на Дальнем Востоке японцами. Особо яркие сообщения следовало подчеркнуть, чтобы не сегодня, так завтра рассказать о них колхозникам.
На разговор о новой Конституции няргинцы и их помощники – плотники собрались в школе. Каролина Федоровна устроилась позади всех, за широкими мужскими спинами. Глотов не стал ее отыскивать и начал рассказывать о первой Советской Конституции, разработанной Лениным и принятой в 1918 году, потом перешел к разъяснению особо важных, касающихся няргинцев, статей новой Конституции.
«Все это знают они, понимают, – ревниво подумала Каролина. – Я разъясняла им эти статьи».
Павел Григорьевич будто услышал ее. – Товарищи, знаю я, что все это уже известно вам, – сказал Глотов, – вам разъясняли все статьи новой Конституции, но я все же повторю, потому что каждое слово в тексте Конституции – это подтверждение нашей победы. Это и наша гордость и наше счастье. Никто из вас еще не отдыхал в домах отдыха, не лечился в санаториях, поэтому я затрудняюсь привести факты…
– Холгитону живот распороли, – сказал кто-то.
– Это больничное лечение, – усмехнулся секретарь райкома. – Вот если бы после больницы его послали отдохнуть в санаторий, это и было бы как раз по статье Конституции. Повсюду теперь оформляются документы на получение пособий по многодетности. Есть еще у меня примеры. Конституцию мы только обсуждаем, а многие молодые люди уже воспользовались своим правом на образование. Няргинец Богдан Потавич учился в Ленинграде, теперь работает председателем райисполкома. Сегодня вернулся Кирка, будет работать фельдшером. Иван Заксор – по ликвидации неграмотности. А еще сколько ваших детей учатся в Хабаровске, Николаевске, и вы все учитесь в ликбезе. Перейдем теперь к более деликатным вопросам – о равноправии женщин, о равноправии граждан СССР…
«Ну, теперь держитесь, Павел Григорьевич», – подумала Каролина Федоровна.
Тут же поднялся Оненка и сказал по-нанайски:
– Мы слышали это, много говорили. Мы предлагаем, не надо много прав давать женщинам, а то они на шею нам сядут, совсем плохо мужчинам будет. Надо им половину мужских прав дать. Так мы думаем…
– Оненка, я тебя помню, помню и твою жену, – ответил Глотов. – Сейчас она многодетная мать, работает в колхозе. Почему ты хочешь ущемления ее прав?
– Плохо, когда женщина верховодит.
– Чем плохо?
– Сядет, как клещ, сосет кровь…
– Это я сосу твою кровь?! – закричала жена Оненка, а вслед за ней поднялись самые бойкие женщины.
– Кровососы сами! Рожаем мы, с коровами возимся мы. На огородах не хотите работать – мы…
Глотов поднял руку, кое-как успокоил разошедшихся женщин.
– Вот вам ответ, Оненка, – сказал он. – Когда я тут жил, ни разу не слышал такого женского протеста. Да они и не осмеливались голос подать. Теперь колхоз, они сами трудятся, сами деньги получают и не так зависимы от вас, как было раньше. Нет, женщины не ниже мужчин и равноправие они получат. Мы будем выдвигать их на руководящие посты.
– Чего зря спорить, – высказался Пиапон. – В нашей школе второй уже человек учителем работает, и обе – женщины. Мы у них учимся, потому что они умнее нас.
Каролина Федоровна почувствовала, как разгорелись щеки, и пригнулась ниже. Она не заметила подсевшего к ней Кирку.
– Здравствуй, Кара, – прошептал Кирка. – Хвалят тебя.
– Здравствуй, Кирка, – Каролина взглянула на молодого фельдшера и застыдилась еще пуще.
– А как ты думаешь о равноправии граждан СССР независимо от национальности, расы, вероисповедания? – продолжал Глотов, обращаясь к Оненка. – Ты был до Октябрьской революции равноправным, например, с русскими? Почему Александр Салов, Феофан Ворошилин считали себя выше?
– Они богатые были, торговцы они были.
– Воротин, как думаешь, ставит себя выше? Он ведь торговец тоже.
– Он советский торговец.
– Так. Прежние торговцы ставили тебя ниже потому, что богатыми были, а Воротин не ставит, потому что живет в советское время…
– Кирка, ты в Нярги остаешься работать? – спросила Каролина.
– Не знаю, не решил еще.
Секретарь райкома продолжал беседу, отвечал на вопросы, своими вопросами пытался вызвать активность слушателей, предлагал высказаться по отдельным статьям, спрашивал, есть ли у кого дополнения к новой Конституции. Нет, дополнений не было, обсуждаемый закон по всем статьям подходил охотникам, Конституция оберегала их честь, совесть и давала такие права, о которых они и не смели мечтать в прошлом. Дополнений пока не было.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Молодые руководители района не забывали своей студенческой традиции, вместе отмечали праздники, по вечерам собирались у Богдана побеседовать, поделиться новостями. Правда, собраться им всем удавалось теперь редко, потому что кто-нибудь обязательно находился в командировке.
В этот вечер бывшие ленинградцы наконец собрались все вместе. Гэнгиэ с Идари приготовили пельмени из осетрины.
– Люда, это варвары, – возмущался Михаил. – Смотри, на что они переводят осетрину. На пельмени! Пельмени надо готовить из менее ценной рыбы, а осетрину – только на талу. Верно говорю?
– Миша, в чужой монастырь не лезь со своим уставом, – засмеялась Людмила Константиновна.
– Да, да, еще с интегралсоюзовским! – подхватил Саша.
– Началось, никогда серьезно не поговоришь с ними, – пожаловалась Гэнгиэ Идари.
– Хорошо это, – улыбнулась Идари, – смотрю на них на всех, не налюбуюсь, такие все необыкновенные, то ли дети нанай, то ли откуда-то со стороны приехавшие. Такие красивые, умные. Большие дянгианы, а шутят, смеются, как дети.
– Они еще успеют обюрократиться, – засмеялся Богдан. – Пока молоды, пусть веселятся. Люда, ты талы хочешь?
– Хочу.
– Так, так. Раз хочу, в другой раз не хочу, – прищурился Яков. – Это о чем говорит? Михаил, спорю на то же, на что поспорил ты однажды в Ленинграде, – на любимую рубашку с галстуком.
– Ты о чем, Яша? – удивился Саша.
– О том. Если через полгода не появится наследник у Михаила, отдаю ему рубашку с галстуком.
– Ох, какой догадливый… – начал было Михаил, но Саша не дал ему договорить, обнял его за шею.
– Веселые люди, без водки пьяные, – смеялась Идари.
– Хватит вам, задушите его, ребенок без отца останется, – толкая в бок Сашу и Якова, говорила Людмила. – Оставьте его, я выдам другую тайну. Гэнгиэ с Богданом тоже ждут второго, на этот раз – дочь.
– Эх, Богдан, по этому поводу выпить бы неплохо, – проговорил Михаил.
– В этом доме пьют только по праздникам, – ответил Богдан.
– Ну вот, бюрократ налицо! – радостно подпрыгнул на стуле Яков.
– Чего обижаешь их, водки жалко? – прошептала Идари на ухо сыну.
Богдан громко засмеялся.
– Мама, они кого угодно уговорят, но только не меня. Размягчили они твое сердце? Это они могут. Ну-ка, хватит, комедианты, пельмени остыли.
– В Ленинграде он был не таким, – сказал Саша. – А тут? Власть развращает личность…
Яков с Людмилой и Гэнгиэ с Богданом смеялись, а Идари никак не могла взять в толк, над чем и почему они смеются, когда двое за столом обижены. Она тихо поднялась и пошла за перегородку за водкой, которую приготовила для Поты. Принесла она бутылку, поставила на стол и сказала при общем удивленном молчании:
– Из-за водки не ссорьтесь, дети, не стоит она этого.
– Никто не ссорится, – пробормотала Гэнгиэ.
– Не маленькая, вижу. Михаил и Саша…
Теперь уже засмеялись все враз. Богдан обнял мать, но ничего не мог проговорить из-за душившего его смеха.
– Артисты они… ха-ха-ха…
– Бессовестные, выклянчили…
Михаил раскупорил бутылку, разлил в принесенные хозяйкой стаканы.
– Ладно, нарушили закон моего дома, – сказал Богдан, – но если вы нарушите наш уговор и будете пить где-нибудь в стойбище с колхозниками…
– С родственниками…
– Дайте закончить! Нарушите уговор, не ждите снисхождения, на бюро райкома сразу вызовем.
– Сын, зачем ты так? – сказала Идари. – Зачем пугаешь? После этого разве водка полезет в горло?
– Вот именно.
– Это им-то? Погляди, как еще выпьют.
– А ты не гляди им в рот, водка вкус потеряет.
Опять раздался дружный хохот.
– За заступницу нашу! – прокричал Саша.
После водки набросились на пельмени, на салат из огурцов. Разговор за столом стал еще оживленнее. После пельменей пили традиционный чай.
Богдан хитро поглядывал на развеселившегося Сашу, вспомнив рассказ джонкинского председателя колхоза.
«Ученые стали, да? Шибко грамотные, да? – возмущался председатель колхоза. – Приехал он, встретили его, как настоящего нанай, а он что? Не настоящий оказался. Радовались, вот грамотный! До чего грамотный – книгу сам написал, районную газету выпускает. Очень радовались. Хвалили, говорили, пиши про нас, про колхоз. Пригласил его поесть. На стол что? Наша нанайская еда, вкусная еда. Уха из сазана да хлеб из магазина. Ест он, похваливает. Смотрю, маленький кусочек рыбы оставил да с ложку ущицы. Спрашиваю: что, не лезет этот кусочек рыбы? Отвечает, лезет, да по-культурному на дне надо кусочек оставлять. Для собаки, что ли? Нет, так, говорит, положено. Может, тебе добавки долить, тогда все съешь? Отказался от добавки и закурил. Тут жена чай горячий подает с сахаром, с желтым коровьим маслом. Говорю, ешь, потом покуришь. Нельзя, отвечает, надо подождать немного, чтобы в желудке пища улеглась. Сидит, курит. Я, хотя не курю, тоже не притрагиваюсь к чаю. Он спрашивает меня о том о сем, сам рассказывает. Чай совсем остыл. Плюнул я да без чая пошел в контору. Второй раз подогретый чай – разве чай? Умники дурацкие! Заучились совсем!»
Богдан еще никому не рассказывал об этом, чтобы не смущать Сашу, не давать в руки Михаила с Яковом лишнего повода для насмешек. Своими студенческими товарищами Богдан был доволен, работали они с огоньком, с выдумкой, не жалея себя. Была их заслуга и в том, что район в прошлом году по всем показателям вышел на первое место в крае и завоевал переходящее Красное знамя. Нынче район удерживал первенство, хотя из-за большого строительсгва во всех селах несколько снизился улов рыбы. Но Богдан не беспокоился, он знал, подойдет в сентябре кета, и колхозы наверстают упущенное. Уже надо начинать подготовку к осенней путине. Через день-два все опять разъедутся по району, будут тормошить председателей колхозов, заведующих ловом, бригадиров, чтобы готовили невода, лодки, будут требовать от моторно-рыболовецкой станции дели, веревок, сплавных сетей.
– Что-то сегодня жалоб не слышно, – сказал Богдан, – выпили и позабыли отчитаться и пожаловаться.
– Выпили, называется! – поднял пустой стакан Саша. – Вот в Хабаровске нас угощали командиры Красной Армии, это было здорово. Пей сколько хочешь…
– Хватит хвастаться, – перебил его Яков. – Расскажи толком.
Саша поставил стакан, посерьезнел сразу, на лбу забугрились волнами крупные морщины.
– Жаловаться не хотел я, ребята, – начал он, – но придется. Назначен я редактором районной газеты, хочу писать статьи, очерки, задумал новую книжку, а что делаю? Заседаю в Найхине в комиссии по новому алфавиту. Комиссия работает уже много времени, работа трудная, научная. Потом меня командируют в Хабаровск с нанайской выставкой. Вы в краевой газете уже читали сообщения. В газете все коротко, а на деле нам, переводчикам и экскурсоводам, передыху не давали. Новиков еще распустил слух, что я писатель, тогда совсем житья мне не стало. Хорошее дело – выставка, но нужно посылать переводчиками менее загруженных людей, например учителей. Такое мое предложение.
– Хорошо, что Саша поделился своими мыслями, – сразу заговорил Яков – Все мы выполняем кроме основной работы разные поручения. Чего об этом говорить? Обязаны – и все. Комсомольские дела в районе, сами знаете, неплохие. Но мы должны выращивать новых комсомольцев, пионерами обязаны заниматься. У нас два пионерских лагеря: районный и колхозный, много там занимаются спортом. На районной олимпиаде некоторые показали хорошие результаты: Гонго Бельды гранату здорово метал, прыгал хорошо. Получили приглашение на краевую олимпиаду. Обрадовались ребята, готовятся к ней. Мы пошлем спортсменов и небольшой коллектив художественной самодеятельности, самых лучших ребят и девочек. Саша и артисты нанайского театра встречались с московскими артистами, мы не будем, конечно, удостоены такой чести, но все же…
– Ты, как всегда, не можешь без подвоха, – усмехнулся Богдан.
– Но главное в комсомольской работе сейчас, – продолжал Яков, – это овладение военным делом. В Испании война. Молодые просятся в армию, каждый день приходят в райком, в военкомат…
Идари вглядывалась в лица говоривших и удивлялась перемене, которая так незаметно для нее произошла за столом, где только что шумели, шутили и хохотали. Как они теперь серьезны, эти молодые дянгианы.
– Вы праздники справляете, идут у вас дела в гору, – Михаил затянулся, выпустил дым через нос и продолжал задумчиво: – Ездите вы по району, все замечаете. А заметили, как оскудели продовольствием и товарами магазины в селах, стойбищах? Дело не только в том, что товаров мало, спрос стал большой. В одном магазине появились балалайки, мандолины. Вы бы видели, как ринулись молодые люди за ними! Нарасхват разобрали. Малыши притащились за балалайками, а их уже нет. Плачут. Матери их насели на меня, подавай им сухофрукты! Понравился компот из сухофруктов. А где я достану их? Плохо со снабжением, интегральная кооперация отжила свое, не может больше удовлетворять спрос рыбаков. Надо другую, более сильную, концентрированную кооперацию. Об этом и в крае говорят… К полуночи, переговорив о делах, с шутками, со смехом гости разошлись по домам.
– Какие люди, – уже в который раз повторяла Идари. – Какие люди, не подумаешь, что дянгианы, веселые, хорошие.
– Мама, хорошо бы тебе все время с ними рядом жить, а? – подхватил Богдан.
– Нет, сынок, не смогу я здесь жить, да и отец тоже не захочет. Мы привыкли к своему Джуену.
– А Владилен привык к тебе, – проговорила Гэнгиэ.
– Верно, привык. Сердце вы разрываете мое: там, в Джуене, тоже внуки и внучки, здесь – вы. Так и придется жить: в Джуене – думать о вас, здесь – думать о джуенских.
Утром, поспешно позавтракав, Гэнгиэ с Богданом собрались на работу.
– Как хорошо, что мама здесь, – говорил Богдан по дороге, – тебе меньше забот, завтрак не готовить, Владилена не водить в детсад.
– Я будто отдыхаю, – вздохнула Гэнгиэ. – Скоро кончится этот отдых.
На работе ее поджидала незнакомая нанайка.
– Приехала я из Дады, – сказала посетительница. – Зовут меня Зина, фамилия Бельды. Это правда, что многодетным женщинам какие-то деньги будут выдавать?
– Правда, – ответила Гэнгиэ. – Бумаги оформляют загс и сельсовет.
– А у нас никто не верит. За что платить? За то, что с мужем спала да детей наплодила?
– Это говорят те люди, которые детей не выращивали, не знают, как трудно приходится матерям. Не надо слушать глупых людей.
– Сами многодетные так говорят.
– Они просто себя не уважают.
– Может, так. А еще скажи, это верно, если муж побьет жену и случится при этом выкидыш, то судят мужа?
– Да, судят. Этот указ защищает нас, женщин. Судят и врачей, которые по просьбе беременной сделают ей аборт.
Женщина замолчала, задумалась. Гэнгиэ, глядя на нее, прикидывала, сколько еще по району осталось многодетных матерей, не оформивших документы на получение пособий по многодетности.
– У меня шестеро детей, – наконец проговорила Зина Бельды. – Носила седьмого, упала, и выкидыш случился.
«Муж виноват, – догадалась Гэнгиэ, – да детей жалеет».
– В сельсовете сказали, на шестерых детей денег не дают. Это верно?
– Верно. Вот если бы родился седьмой, сразу после родов оформили бы бумаги и ты получала пособие.
– Откуда было знать…
– Надо было осторожнее…
– Будешь с ним осторожнее! – вдруг выкрикнула женщина и тут же спохватилась, замолчала.
– Так что будем делать с ним?
– Не надо его трогать, – тихо ответила Зина. – Жили столько, проживем еще. Терпеть – это наша доля. Ты не объясняй, мол, по новым законам не так надо. Нового мужа мне не найти уже.
Женщина поднялась и вышла.
