Текст книги "Амур широкий"

Автор книги: Григорий Ходжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Какой огромный край – этот Дальний Восток! Амур – ширина! Тайга – где ее начало и конец? Сопки – бугрятся и бугрятся, куда ни взгляни. Все здесь необычно: и воздух, и вода, и земля, и деревья, и цветы. Все, все! Но главное – эти добрые, наивные, гордые и, кто его знает, еще какие – гольды-нанайцы. Ох! До чего здорово, что она вырвалась в командировку в этот необычный край, к этим незнакомым людям! Ничего, она уже немного познакомилась с ними, приживется. Теперь быстрее за усовершенствование языка! Она должна разговаривать без акцента, этого нетрудно добиться, потому что нанайский язык мягкий, плавный, куда труднее было с французским и английским. Молодец, Нинка! Молодец, что поступила в Восточный институт, что начала изучать мало кому известные маньчжурский и нанайский языки. Все брались за китайский, японский, хинди, бенгали, одним словом, за великие языки, за народы с многовековой культурой. А ты взялась за тунгусо-маньчжурский, и над тобой сколько подтрунивали родственники, друзья: мол, изучила два европейских языка, большая будущность ожидала ее, а она, дурочка, – за тунгусов. Ничего не дурочка! Французский, английский изучают миллионы людей, а тунгусо-маньчжурский – одиночки. Здесь ожидают открытия за открытиями! Надо обязательно восполнить пробел в знании антропологии, этнографии, языковеду без этих наук не обойтись.

– Вон видишь, маленький остров впереди, – перебил мысли Нины кормчий.

Нина увидела впереди скалистый островок, заросший деревьями.

– Запомни, называется Гиудэлгиэчэ. А это наше нанайское море, – продолжал кормчий, – озеро Болонь. Прямо переплывать опасно, ветер поднимется – и утонешь.

Озеро Болонь. Сколько рассказывал Богдан об этом озере! Красивое место, так и хочется заговорить стихами.

– Здесь летом живут озерские нанай, на зиму жир готовят. Рыбы тут много.

– Отец и мать Богдана тоже здесь живут?

– Они зимой живут на Харпи, летом тут. Теперь в Джуене должны быть.

– Правда, что озерские по-своему говорят?

– Маленько есть. Когда они все говорят, то будто весна наступает, гуси и утки будто кричат. Так кажется.

«Ой, как хорошо! Заговорят – и весна наступает. Надо же придумать такое сравнение».

Нина побывала в Найхине, Нярги, Болони и уже могла сделать самостоятельный вывод о различии найхинского и болонского говора, о котором велись жаркие споры в Ленинграде. Какой из них станет литературным языком? Нине кажется, что годятся тот и другой говоры, какой выберут – это дело самих студентов-нанайцев.

В Найхине в прошлом году организовали колхоз, председателем избрали Чубака Киле, уроженца Болони. И ничего, руководит, и все его понимают. Совсем неграмотный, а носит в кармане тетрадку, карандаш и записывает все колхозные дела, для этого придумал свою письменность, понятную ему одному. Он показывал свои записи Нине, прочитал без запинки, приводил даже цифры. Это было похоже на рисуночное письмо, каким пользовались древние племена.

– Наше туземное письмо, – похвастался Чубак.

– Не говорите этого слова! – не выдержала Нина.

Ох, как она ненавидела это слово «туземец»! В Ленинграде, в институте, давно искоренили его, а тут на каждом шагу она слышнла его вновь и вновь.

– Это оскорбительное слово, поняли?

– Так все говорят, – растерянно пробормотал Чубак. – Был туземный съезд, организовали туземный район…

– Было, но не должно сейчас быть! Вы себя называете нанай – человек земли. Красиво, хорошо. Так и должны вас называть – нанай. И никому не позволяйте себя унижать: мы, мол, выше вас, а вы ниже, потому вы туземцы.

Она и в Нярги услышала это слово от Пиапона, и опять ей пришлось ругаться.

– Правда, это унизительное слово? – переспросил Пиапон.

– Да. При царизме власти вас называли еще инородцами, это также оскорбительно.

– Мы не знали, Нина. Теперь больше не разрешим нас обзывать, – пообещал Пиапон.

Лодка переплыла озеро в узком месте. Подул попутный северный ветерок, и лодка под парусом со звонкой песней заскользила с волны на волну. Проплывали мысы, заливы, галечные берега стояли с берестяными хомаранами. В Джуен приехали в сумерках. Нину провели к родителям Богдана.

«Здесь жилища земляночного типа, – отметила она, окидывая взором стойбище. – Рубленых домов еще нет».

В большой землянке, куда привели Нину, жили Пота и Идари, их женатый сын Дэбену с детьми, Токто с Кэкэчэ, Гида с двумя женами и детьми. Сплошные нары тянулись вдоль стен, где были проложены каны, по которым шел дым и обогревал дом.

Перед Ниной стоял среднего роста крепко сбитый охотник, упругий и прямой, хотя виски его припорошил уже первый иней. Он назвал себя и выжидательно смотрел на гостью.

– А ваша жена здесь? – спросила Нина, оглядывая женщин, стоявших возле холодного очага. Вышла Идари. «Красивая», – подумала Нина. Не знала она, какой красивой была Идари в молодости, когда сбежала с Потой из родного стойбища. Толстые косы ее тогда доставали до пят.

– Вы Идари? – сказала Нина и перешла на нанайский язык: – Твой сын Богдан наказал мне: мою мать обязательно обними.

Нина обняла окаменевшую Идари.

– Ты откуда? – тихо спросила Идари. – Из Ленинграда? Как там наш Богдан? Здоров?

– Здоров.

– А ты кто ему?

– Друг, товарищ.

– Хорошо, девушка, спасибо.

Нина ожидала слез, объятий, как в Нярги, и очень удивилась выдержке Идари, если не сказать, холодности ее; Пота тоже не выказывал радости, он посадил гостью на нары, позвал мужчин. Возле Нины сели Токто, Гида и брат Богдана Дэбену.

«Что же они так? – думала Нина. – В Нярги дяди, тети рыдали, а отец с матерью даже не обрадовались».

– Богдан письмо прислал, – сказала она.

– Здесь некому читать, – сказал Токто, – читай ты.

Нина прочитала письмо, перевела на нанайский язык. Она ожидала, что попросят вновь перечитать, но никто не просил. Только самая красивая и молодая из женщин смотрела на Нину невидящим взглядом, будто уснула с открытыми глазами.

– Жив, здоров, ну и хорошо, – сказал Токто. – Хотел учиться – выучился. Вон какое длинное письмо написал. Молодец, Богдан!

– Упрямец, – то ли похвалил сына, то ли осудил его Пота.

Перед Ниной поставили столик и еду. Постелили ей постель рядом с Идари. Несмотря на усталость, она не могла уснуть. Все ей казалось необычным в этом жилище: глубоко вырытая землянка, глиняный пол, холодный очаг, сплошные нары и сами хозяева землянки. Почему они так холодно отнеслись к письму Богдана?

– Ты устала, девушка, усни, не думай, – услышала она шепот Идари. – Усни, девушка.

«Вот еще, – подумала Нина, – успокаивает вроде. Что же Богдан рассказывал про родителей? Живут на Харпи, летом в Джуене. И все? Да, все. А про Пиапона? Что добрый, честный, справедливый, умный. Выходит, что больше про Пиапона рассказывал. Но сколько интересного и любопытного он рассказывал о дедушке Баосе! Неужели он дедушку любил больше матери и отца? Странно…»

Утром Нина проснулась позже всех. Прислушалась – тишина. Открыла глаза – нары пустые, все постели убраны. В окно бьет солнце. Нина оделась, вышла на улицу и зажмурилась от яркого света.

– Встала? – услышала она голос Идари. – Подойди сюда, умывайся, а я полью тебе на руки.

– Нет, я, пожалуй, на берег пойду, там умоюсь.

– На берегу тоже хорошо, только камни острые.

Возле летнего очага хлопотали Идари и красавица Гэнгиэ.

– Пойдем вместе на берег, – сказала Гэнгиэ и подхватила коромысло с ведрами.

Нина взяла полотенце, мыло, зубную щетку и порошок. Когда она все это разложила на корме лодки, Гэнгиэ спросила:

– Тебя как зовут?

– Нина. А тебя?

– Гэнгиэ. Я вторая жена Гиды, сына Токто.

– Вторая жена? Такая красивая и согласилась?

– Будто меня спрашивали. Ты расскажи, как Богдан живет. Ты с ним часто видишься?

– Часто. Каждый день.

– Каждый день? А ты не жена его?

– Да что вы? – Нина расхохоталась весело и непринужденно.

– Чего смеешься? Что, он плохой? Что, нельзя за него замуж?

– Хороший он, очень хороший, но он никогда не объяснялся мне в любви и не говорил о женитьбе.

Нина стала чистить зубы.

– Так все в городе зубы чистят?

– Да.

– А мыло у тебя какое пахучее, я отсюда чую его запах. И ты всегда моешься таким мылом? Как я тебе завидую… Ладно, побегу, мать Богдана ждет. Она хорошая, а ты, я видела, рассердилась на нее.

– Ничего не рассердилась.

– Рассердилась. Богдан ушел от нее мальчиком, дед забрал его за то, что она сбежала из дома с Потой. Он долго искал их, хотел убить и смыть позор. Когда Богдану лет десять было, он забрал его. С того времени Богдан все время жил в Нярги, даже стал Заксором, хотя его отец Киле.

– Вот как, а он никогда не рассказывал об этом.

– Он не расскажет, стыдно ведь. Отец с матерью, как только он уехал в город, все время просят шамана, чтобы он узнал, жив Богдан или нет. Отец моего мужа тоже любил Богдана, все время вспоминает. Да разве можно его не любить? Ты быстрее мойся, кушать тебе пора. Наши мужчины сети проверили, улов привезли, поели и опять уехали максунов острогой колоть, а ты только встаешь. Что, в городе все так долго спят?

– Нет, Гэнгиэ, я одна такая засоня, – засмеялась Нина.

Гэнгиэ тоже засмеялась, подняла ведра и пошла к землянке. Когда Нина пришла вслед за ней, Идари, не говоря ни слова, обняла ее, поцеловала в щеки, и, заглянув в глаза, опять поцеловала.

– Ты обиделась вчера, я знаю, – сказала она. – Не надо. Я просто растерялась, а растерянность твою не должны другие видеть, надо ее скрывать. Вот мы все и скрывали. Прочитай еще письмо, а?

Нина присела на чурбан и стала читать поданное письмо. Идари уже не стеснялась ее, тихо плакала.

– Такой он упрямый, весь в деда, – сказала она.

– Он очень вежливый, спокойный, – сказала Нина, словно оправдывая Богдана.

– Хоть бы краешком глаза взглянуть на него… «Как же это мы забыли его сфотографировать? – вдруг подумала Нина. – Надо же так, забыли. Как хорошо было бы теперь показать матери, каков ее сын в городском костюме, в очках…»

– Встретитесь, потерпите еще…

Идари вытерла краешком головного платка глаза и стала подавать еду. Когда Нина наелась, Идари стала расспрашивать о сыне точно так же, как расспрашивали в Нярги. До полудня продолжалась беседа между ними, Идари сама много рассказывала о себе и муже, о Токто, Гиде и его двух женах. Нина все записывала в заветный блокнот.

После полудня вернулись рыболовы, привезли много рыбы. Женщины наточили ножи, разожгли огонь под большими коглами; наступил их черед разделывать рыбу, готовить жир на зиму. Нина находилась рядом, записывала свои наблюдения, расспрашивала, как готовят рыбий жир, юколу. Ее оторвал от этого занятия Пота, позвал в землянку. Он попросил рассказать о Богдане, и Нине пришлось повторить рассказ для мужчин. Потом Токто начал рассказывать, как организовали колхоз озерские нанай.

– Просто, совсем просто, – начал он. – Когда пришла советская власть, она нам привезла даром муки и крупы. Голодали мы, большая вода стояла. Мы подумали – хорошая власть, но не верили ей: уж очень необычно она начала с нами дело вести. Это-то и насторожило нас. Ты понимаешь меня? Успеваешь записывать? Потом советская власть разогнала старых торговцев и сказала нам: «Долги ваши хитростью появились, больше их нет. Некому платить, мы вьннали торговцев-кровопийцев». Вот когда, девушка, наши поверили новой власти! А когда нам сказали, что надо в колхоз объединяться, мы все согласились, даже собак собрали воедино. Правда, они как голодали, так и голодают, кто их летом станет кормить, пусть себе сами корм достают. Вот они и бегают везде. Колхозники тоже везде живут, рыбачат. Почему не в одном месте? А где этот колхоз? Я председатель, а я не знаю, что делать. Рыбу ловить? Так мы всю жизнь и без колхоза себе ловили рыбу. Понимаешь? Теперь говорят, будете ловить рыбу и сдавать в Болонь на рыбозавод. Но пока в такой день везешь туда рыбу, она сгниет трижды. Говорят, осенью колхозом кету ловить надо и на базу сдавать. Это другое дело, кету можно ловить, можно сдавать. Вот тогда колхоз будет. Зимой все будем в тайге, колхозом будем охотиться. Где будет большое стойбище? В Хурэчэне, наверно. Деревянные дома почему не строим? Нам в своих домах неплохо. Зачем нам деревянные? Их долго строить, гвозди, доски, стекла требуются. Хлопотливое дело. Лошадей почему не держим? У нас собаки сильные, хорошие, в десять раз лучше лошади. На мясо, что ли, кормить лошадей? Так у нас лоси кругом бегают. Это амурские нанай совсем разбаловались возле русских, каждый хочет походить на них, вот и покупают лошадей, строят деревянные дома. Один купил лошадь, другой думает, а я что, хуже его, – тоже покупает. Сосед построил деревянный дом, другому завидно, и тот тоже начинает строить. А нам не надо за русскими гнаться, у нас все свое есть…

Нина с удивлением слушала рассуждения Токто; сколько она беседовала с рыбаками, председателями колхозов и сельских Советов, – ни один не рассуждал так оригинально, как Токто.

«Правильно говорил Богдан, – подумала она. – Здесь, в каких-нибудь тридцати километрах от Амура, другая жизнь, другие мысли».

– Вы, Пота, тоже так думаете? – спросила Нина.

– Нет, не совсем так, – ответил Пота.

– Так он же не озерский, – засмеялся Токто. – Он из Нярги, амурский, потому ему все, что делают амурские, – ближе.

– Ты тоже амурский, – возразил Пота. – Я думаю, что нам тоже надо тянуться за русскими. Ничего плохого нет в деревянных домах, разве что чище в них, грязи меньше.

Токто опять возразил, и разгорелся спор. Нина с интересом следила за спором, записывала высказываемые мысли.

«Здесь не тронутое цивилизацией племя, сказал бы наш профессор, – думала Нина. – А что, если тут пожить год? Сколько наблюдений, сколько нового можно вынести отсюда? Ниночка, подумай, не торопись! Написать в институт? Нет, можно вернуться в Хабаровск и через краевые организации все уточнить. Там помогут…»

Спор мужчин оборвала Идари, она сообщила, что Поту зовет приезжий незнакомый человек. Пота вышел: его ждал худощавый длиннолицый русский.

– Котов Иван Павлович, из Хабаровска, – отрекомендовался приезжий. – Собираю я студентов для Хабаровска и Ленинграда.

– У нас из Ленинграда девушка есть, – сказал Пота и, не выдержав, добавил: – В Ленинграде сын мой учится.

– Вот как, это здорово! Значит, вы мне поможете, а то ведь беда, не отпускают детей, ни за что не отпускают. Где ленинградка?

Знакомился он с Ниной галантно, по-старомодному и до смешного неуклюже, но окружающие впервые видели, как целует мужчина женщине руку, и были удивлены.

– Не мог я встретиться с вами в Хабаровске, потому что мотаюсь по Амуру уже два месяца, – сказал Котов. – Как хорошо в глухом стойбище встретить ленинградку. Счастье это! Да еще аспирантку, будущее светило науки…

Пота пригласил гостя в землянку, где на нарах уже стоял столик с едой.

– Товарищ Пота, вы уж помогите мне, хоть своей властью нажмите на них, – просил Котов. – Я собираю студентов для хабаровских педагогического и медицинского техникумов, а также ленинградского Института народов Севера. Знаете, сколько молодых людей требуется? Много, товарищ председатель, очень много. А родители не отпускают, твердят: уйдут в город – не вернутся, русскими сделаются, не захотят по-старому жить. В этом они отчасти правы. После курсов, техникумов, ни один не захочет по-старому жить. Вас-то я не уговариваю, вы сами понимаете. Да, Нина Андреевна, у товарища Поты сын в Ленинграде учится, знаете?

– Да, мы знакомы уже несколько лет, он мой учитель, – ответила Нина.

– Как учитель?

– Он нас обучает нанайскому языку. Хороший человек. Иван Павлович, вы сказали, что студентов здесь хотите при помощи власти набрать. Это надо понять – насильно?

– Не совсем так, но припугнуть не мешает.

– Да вы что, серьезно? Для советской власти стараетесь и ею же стращать будете?

– Уже стращал, как вы выражаетесь. Все у меня было. Голубушка, пойдите, хоть одного человека уговорите и сами поймете, какая это унизительная работа. И зачем только я согласился? Вот послушайте, как я представлял свою работу. Прихожу к охотнику, говорю, сына отпусти учиться, станет он грамотным человеком, станет учителем или фельдшером, будешь гордиться. Ты не беспокойся, тебе не придется ни копейки платить, он будет учиться на полном государственном обеспечении, его будут бесплатно кормить, одевать. Охотник, конечно, рад, он все сделает для родной власти. Если сын не хочет идти учиться, он его сам погонит. Вот так я думал. А на деле? Молодые хотят учиться, а отец с матерью не отпускают. Многие бегут от родителей, а те вслед им проклятья шлют. В прошлом году одну девушку отец насильно отдал за старого богатого охотника. Она нынче сбежала, я сам посадил ее на пароход, отправил в Хабаровск.

– Как сбежала? – спросила Нина.

– Просто не хотела со старым жить, все время думала, как бы сбежать от него. Услышала, что я вербую студентов, пришла тайком, поплакала, я отказался ее брать, но она заявила, что сегодня же повесится и пусть советская власть отвечает, если не хочет ей помочь. Это я, следовательно, должен отвечать. Махнул я рукой, согласился. Пришла она на пароход, я ее посадил, объяснил, как разыскать техникум. На следующий день муж узнал о ее побеге, и началось! Фу, вспоминать не хочется.

– Откуда она? – спросил Пота.

– Из Джари, зовут Оненка Анна.

– Храбрая! – ответила Нина. – Настоящая героиня.

– В некоторых местах, когда я выбиваюсь из сил, председатель сельсовета идет уговаривать. И уговаривает, конечно, на свой манер, идет к родителям с водкой. Честное слово! Старый прием, а срабатывает и в новое время.

– Не забывайте про любовь нанай к детям, – сказала Нина.

– Знаю, не забываю. Так вот, с водкой уже уговаривали. А в других местах идут к родителям с подарком, несут самое драгоценное для них – порох и патроны. Грешен, сам участвовал в этом. А что поделаешь?..

– Правильно, хорошо, – сказал Токто.

Котов даже не взглянул на него, он был бледен и расстроен. Нина чувствовала, как измотался этот уже немолодой человек, как изнервничался, и решила пойти вместе с ним по Джуену вербовать студентов.

Вечером, когда вернулись рыбаки, Пота с Котовым и Ниной пошли к Пачи Гейкеру, с ним жил младший семнадцатилетний сын Боло. Он был пока еще не женат, хотя и была у него по нанайским законам жена. Девочка была отдана ему в жены в восьмилетнем возрасте и росла вместе с ним; не подозревавшие о своем супружестве девочка и мальчик спали вместе как брат с сестрой, играли вместе, случалось, частенько и дрались. Когда в Джуене организовали сельсовет и приезжие начальники сказали, что старые обычаи и родовые законы надо уничтожать, Пачи отвез девочку к родителям, чтобы избежать лишних разговоров. Но между охотниками остался в силе прежний уговор, что девочка, когда подойдет ее возраст, вернется в дом Пачи и станет законной женой Боло, так как Пачи давным-давно уплатил за нее тори.

Пачи равнодушно встретил гостей, он уже слышал о Нине, но не знал, по каким делам приехал Котов. Он принял его за напарника Нины и решил, что они, как не раз уже бывало, будут интересоваться нанай, охотой и рыбной ловлей, начнут записывать сказки и легенды. Но Пота сразу рассеял его ожидания.

– Этот человек собирает молодых людей на учебу, – заявил он. – Сам понимаешь, нет у нас учителей, нет докторов. Боло поедет в Хабаровск учиться, его будут там бесплатно кормить, одевать…

У Боло, находившегося тут же, разгорелись глаза, он беспокойно заерзал и, чтобы скрыть охватившее его волнение, запыхтел трубкой.

– Когда закончит учебу, возвратится в Джуен, – продолжал Пота, – будет нашим первым джуенским грамотеем. Завидую я тебе, Боло. Тебе откроется мир, о котором мы и во сне не мечтали. Будешь жить в городе, есть городскую пищу, одеваться по-городскому. Ну что, едешь учиться?

– Я что, как отец, – ответил Боло, не поднимая головы.

Нина знала об отношениях взрослых сыновей к отцу в нанайских семьях, их бессловесное повиновение и, чтобы подзадорить юношу, сказала по-нанайски:

– На охоту самостоятельно ходишь, не спрашиваешь у отца, в какого зверя стрелять. Взрослый же ты.

Пораженный Боло с открытым ртом уставился на белокурую русскую и не знал, куда деться от стыда.

– Он в моем доме живет, – сказал Пачи.

– Знаю я, что хотите сказать, Живет еще со мной, потому несамостоятельный он еще. Я знаю многие ваши обычаи, знаю ваш язык.

– Неплохо говоришь, девушка.

– Отпустите его учиться, очень нужны грамотные люди.

– Пока в моем доме нужны глаза и руки охотника, семью надо кормить.

– Вернется он, станет помогать.

– Кто его знает, вернется он или нет. Выучится, увидит другую жизнь, понравится она, и останется в городе. Забудет, острогу как держать, забудет, в каком месяце сазан икру мечет.

– Да вернется он, здесь, в Джуене, он нужен. Ты кем хочешь быть, учителем, доктором? – обратилась Нина к Боло.

– Не знаю, – выдавил Боло. – Отца спросите.

– Учителем или доктором хотите видеть сына? – спросила Нина Пачи.

– Охотник он, охотником и хочу его видеть. Он будет меня и мать кормить, скоро мы совсем старые станем.

– Учителем будет, тоже прокормит.

– Нет. Ему надо жениться, детей растить…

– Это он еще успеет…

– Нет, нынче надо ему жениться, жена не ждет… Боло смутился. Произошла заминка, потом заговорил Котов.

– Товарищ охотник, совесть надо иметь, для тебя же мы стараемся…

Пачи даже не взглянул на него, он не понимал русскую речь.

– Отец Онаги, тебя просят люди, – сказал Пота, хотя давно понял, что Пачи им не удастся уговорить.

– Отец Богдана, тори пропадет, если он уедет на учебу и вовремя не возьмем девочку обратно.

– А ты пожени и отпусти.

– А жена без мужа как будет жить? С молодыми людьми будет… ребенка принесет…

Пачи называл вещи своими именами, это никогда не осуждалось, принималось всеми как обычная норма разговора. Нина сперва не поняла слов, сказанных Пачи, потому что Богдан не объяснял им такие термины, но когда до нее дошел смысл, она опустила голову и медленно вышла из землянки.

Пота поглядел вслед ей и сказал:

– Ты и жена будете рядом с ней, чего боишься?

– Рядом, говоришь? – зло усмехнулся Пачи. – Ты забыл, как Онага мне принесла внука, где я тогда был, за горами, за лесами? Рядом был, а дочь принесла. Не хочу, чтобы невестка то же повторила. Хватит с меня позора.

Пота попрощался и вышел. Вслед за ним шел Котов. Зашли в другую землянку. И в этой семье отец не отпускал сына, а когда Нина напомнила про Богдана, то охотник совсем примолк.

– Не говори им о Богдане, – сказал Пота, когда вышли на улицу. – Богдан ушел от нас, ушел навсегда.

– Он вернется, вы знаете.

– Мы-то знаем, а все считают, что он не вернется. Пять лет мы ничего не знали о нем. Кто из родителей захочет такого? Потому про Богдана не говори.

Заглянули к охотнику, у которого подросла дочь-невеста, но он даже слушать не стал, сказал твердо: не отпустит, потому что не хочет, чтобы она принесла ему зайчонка, не хочет, чтобы она вышла замуж без его ведома.

– Он не хочет потерять тори за дочь, – объяснил Пота.

Так Котову и не удалось в Джуене завербовать студентов. Нина же окончательно решила, что возвратится в Джуен, будет здесь работать.

«Вот это первобытность, – думала она, – сказал такое грязное слово и даже не поперхнулся. Все просто у них».

Ей хотелось посидеть одной, подумать. Села на корме лодки, опустила ноги в теплую воду. Что она станет делать в Джуене? Как что? Работать. Лингвистическая работа будет побочной работой – это она теперь поняла. Она будет здесь устанавливать новую жизнь…

– Нина, ты опять думаешь?

Как это так бесшумно подошла Гэнгиэ! Напугала даже.

– Думаю, Гэнгиэ. Сколько я нового узнала здесь.

– Нового? У нас? Смеешься ты, у нас все старое, древнее-древнее, у нас ничего не меняется.

– Изменится. Придут сюда новые люди, грамотные люди, и изменится.

– Грамотных людей нет.

– А ты не хочешь учиться?

– Хочу. Ты будешь меня учить?

– Буду. Я думаю вернуться сюда, хочу здесь работать. Тогда и буду тебя учить грамоте.

– А трудно это?

– Трудно, не буду обманывать. Но если у тебя есть большое желание научиться, ты выучишься.

– Я очень хочу научиться, он ведь очень грамотный…

– Кто?

Гэнгиэ замолчала. Нина поняла, что у нее есть тайна, которую хранит она и не хочет, чтобы о ней знали другие.

– Рыбу всю уже разделали? – спросила она.

– Да, долго ли, столько рук.

– Много же рыбы было.

– Это не много, весной бывает больше. Кеты осенью бывает еще больше.

Опять замолчали. Нина мысленно представила женскую работу в нанайской семье – у нанайки, кроме зимнего времени, не находится сколько-нибудь свободных дней. Все хозяйство на ее плечах.

– Ты счастливая, – сказала Гэнгиэ.

– А в чем мое счастье?

– Много знаешь, по-нанайски и по-своему говоришь.

– Я еще два языка знаю.

– Да ты что, как так можно? У нас в Болони был торговец, он знал китайский, русский язык и наш. Он был мужчина. А ты знаешь четыре языка?

– И женщина, да? – засмеялась Нина. – Что, женщина не может знать больше мужчины?

– Да, мужчины всегда больше нас знают.

– Нет, Гэнгиэ, если бы ты выучилась, ты знала бы больше всех мужчин, вместе взятых, потому что они неграмотные, а ты грамотная.

– А Богдан грамотный?

– Да, он очень грамотный, умный, потому что всегда хотел учиться и выучился. Он хороший.

– Ты счастливая, – повторила Гэнгиэ.

– В чем еще мое счастье?

– Ты рядом с ним всегда бываешь.

– Рядом с Богданом?

– Да.

И тут только Нина поняла, что весь этот их разговор ведется вокруг Богдана, что они вдвоем с Гэнгиэ плетут словесную сеть вокруг него. «Она любит его», – подумала Нина.

– Мы с Богданом делаем одно дело, письменность нанайскую создаем, потому вместе бываем.

– Он не женился?

– Что ты, Гэнгиэ, ему даже думчть об этом некогда, – как можно беззаботнее ответила она.

– Это правда, Нина, это правда? – Гэнгиэ схватила руку Нины и прижала к груди.

– Ты любишь его? – почему-то шепотом спросила Нина.

– Да. Давно. Он даже не знает. Позвал бы он, когда жил в Нярги, сбежала бы к нему. Противно мне жить с Гидой. Ты мне помоги, Нина, помоги уйти от него…

Нина прижала к себе голову Гэнгиэ, волосы женщины пахли тайгой и озерной водой.

– Как тебе помочь, Гэнгиэ?

– Ты русская, ты грамотная, ты все можешь…

– Послушай, что сегодня рассказал приезжий русский… – Нина рассказала об Анне Опенка. Гэнгиэ ничего не ответила, она подошла к воде и стала мыть лицо. Потом спросила:

– Когда уезжаешь?

– Зачем тебе? – в свою очередь спросила Нина.

– Хочу в гости к родителям в Болонь съездить. Давно я не была у них. Соскучилась. Ну, сиди, я пошла отпрашиваться у мужа.