Текст книги "Амур широкий"

Автор книги: Григорий Ходжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

– Так тебе и послушный! Знал бы, сколько еще людей в стороне живут. Болонский заезок собрал людей, а то все еще жили по стойбишам.

– Этот болонский заезок зря городили, зря погубили рыбу. Всю зиму вывозят рыбу, а пойди посмотри, сколько рыбы еще на берегу. А на дне протоки сколько ее? Бог ты мой! – воскликнул Митрофан, переходя на русский. – Боже ты мой, сколько рыбы полегло. Вода испортилась, пить нельзя. Знаешь, на рыббазах не хватало соли, рыба протухла, теперь судить собираются заведующих базами. А кого судить за ту полегшую на дне рыбу? А?

– Разберутся. Ты скажи, как дома, все здоровы?

– Здоровы. Надежда прихворнула, да ничего, все прошло. Один я нездоров, душа болит. Из-за этого колхоза болит, из-за заезка. Это все наше, родное дело. Надо учиться хозяйствовать, а как? Мы с тобой ведь насчет грамотешки того, плохо, одним словом.

– Ты, Митропан, был всегда уверен, а теперь что с тобой?

– Был, когда вел только свое хозяйство да о себе одном думал. А теперь за все село думай да ругайск с этими гадами ползучими. Ну ладно, пойду, дело есть. Ты заходи попозже, я дома буду.

Борис Павлович, приняв мясо, перешел в свою контору. Здесь помощник его придирчиво разглядывая шкурки, спорил с охотниками при оценке, щелкал на счетах. Охотники не очень и спорили, помощник Воротина большей частью был прав, потому что некоторые беличьи шкурки так были изрешечены дробью, хоть сито делай из них.

– Что будешь брать? – спросил Борис Павлович бригадира Калпе.

– Ничего не надо, деньги давай, – ответил Калпе.

– Зря я открыл у вас магазин, работы мне не стало.

– Ты переходи к нам, что тебе тут делать?

– Тут пуп интегралсоюза, сюда доставляют мясо и пушнину, а отсюда куда следует.

– Магазин ты зря открыл, – сказал Холгитон. – Теперь женщины в доме главными людьми стали.

– Почему главными?

– Потому что деньги у них, вот почему. Не станешь же сам ходить каждый раз в магазин, вот они и пользуются этим, забирают все деньги. Нравится им там, в магазине, стоять, обо всем переговорят…

– Женский клуб, выходит! – рассмеялся Воротин.

– Смешно тебе. Когда мы сдавали пушнину и тут же получали крупу, муку и материи, мы были хозяевами. А теперь магазин под боком, там все за деньги жены покупают и посматривают на нас сверху. Тебе смешно! Своим магазином ты им власть большую дал, а нам это не смешно.

Воротин хохотал безудержно, смеялись и охотники.

– Хорошо, Холгитон, закроем магазин.

– Нет, Бориса, не надо, привыкли уже, – смеялся в ответ Холгитон. – Пусть верховодят маленько женщины. Нам ведь тоже есть выгода, часть денег-то у нас, а водка рядом, не надо к тебе так далеко ездить.

Смеялись все. Один приказчик, не понимавший по-нанайски, молчал и сосредоточенно подбивал на счетах итоги.

– Мясо еще в тайге есть, – сказал Калпе, когда наконец примолкли уставшие от смеха охотники. – Завтра поедем за ним. За пушнину и за это мясо возьмем деньгами.

– Обожди, не спеши, – остановил брата Пиапон и обратился к Воротину: – Весной уток, гусей будешь принимать?

– Буду, обязательно буду.

– Заключим тогда договор. Дробь, порох сейчас отпускай на всю бригаду. Может, ружья хорошие где прячешь?

– Пиапон, неужели ты железо нюхом чуешь?

– Чую, когда надо. Продай ружья, зачем прячешь?

– Давай, Бориса, ружья, – поддержали своего председателя охотники.

– Я вам продам несколько ружей, остальные оставлю озерским, они не получали…

– Им не надо ружья, они палками бьют уток и гусей, – закричал кто-то.

– Не уговаривайте. Летом получу еще, тогда продам.

Пиапон не стал уговаривать, знал, Воротин не такой человек. Охотники накупили припасов, попрощались с тигром и выехали домой продолжать праздник возвращения из тайги. Большинство охотников, не сговариваясь, направили упряжки к деревянному дому в середине Нярги. Это был магазин интегралсоюза, который Воротин назвал женским клубом. Но на дверях магазина висел замок.

– Время еще дневное, почему закрыт? – возмутились охотники.

Кто-то тут же сходил к заведующему. Пришел высокий русский и объяснил, что ему не велено открывать магазин. Кто не велел? Председатель сельсовета.

– Ах, этот паршивец Хорхой! Отлупить его!

Тут появился сам Хорхой и закричал:

– Водку не получите! Сначала все идите в школу!

– Зачем в школу? Учиться, что ли?

– Там увидите! Всем в школу, потом магазин откроем.

Обещание Хорхоя подействовало, не стали его охотники лупить, разошлись по домам. Там быстро разобрали упряжки и ринулись в школу. Тянуло их туда любопытство да желание поскорее покончить с неведомыми делами и попасть в магазин, где уж можно будет отвести душу, как кому пожелается. К удивлению охотников, в школу пропускали только тех, кто возвратился из тайги. Дети, женщины и несколько мужчин стояли за дверями, заглядывали в окна. Знакомое всем помещение было перегорожено белым материалом, за которым слышались шепот и смешки.

– Собрание не собрание, что такое – не пойму, – ворчал Холгитон.

Пиапон тоже не знал, что на этог раз собирается выкинуть Лена Дяксул. Кроме нее, пока в Нярги никто ничего нового не выдумывал. «Она верховодит женщинами, комсомольцами, сельсоветом, она что-то выдумала». Пиапон еще не встречался с ней после возвращения из тайги. При желании он мог бы еще утром поговорить с ней, но было как-то неловко признаваться, что, будучи в тайге, не притронулся к карандашам и бумаге, не прочитал книжку, которую она велела прочитать. Лена хорошая девушка, прямо молодец, научила его грамоте. Теперь он читает, правда медленно, и так же медленно пишет, но без ошибки пишет свое имя.

Из-за белого занавеса бочком вылезла Лена, оглядела охотников, улыбнулась.

– С возвращением вас! С выполнением плана… Занавес взметнулся, как подол халата у игривой девчонки, и дети, гоноши, девушки, стоявшие за ней, хором пропели:

– Поздравляем! По-здра-вля-ем!

– Ты смотри, чего придумали, а! – воскликнул на всю школу Холгитон. – Ишь, чего придумали!

Лена взмахнула тоненькой рукой, и хор запел: пели о красавице тайге, об Амуре широком. Завороженные песней, охотники делали вид, что не замечают стоящих за детьми девушек.

– Хорошо! Очень хорошо спели! – сказал Холгитон.

Дети расступились, и вперед вышла замужняя дочь Холгитона Мима. Старик от удивления потерял дар речи, он глотнул воздух широко открытым ртом, пытаясь что-то сказать. Мима запела песню ягодниц, которую никогда никто не слышал раньше.

– Грех! Перестань петь! – наконец вырвалось у Холгитона. – Я согрешил в тайге, хватит этого! Перестань петь, грех большой, забыла, что ли! Где муж? Что он смотрит? Перестань, говорю!

Мима пела, нарочно закинув голову, чтобы не видеть отца и других строгих охотников, чтобы легче было пропускать мимо ушей их брань. Она долго отказывалась петь, потому что нанайкам не разрешалось петь, по старым обычаям они могли изливать душу только над покойниками. Уговорила ее все же Лена, пообещала защитить. Пела Мима звонким голосом, и хор подпевал ей с таким весельем, что примолкли охотники, поддержавшие было Холгитона.

– Хани-на рани-на! Хани-на рани-на! – неслось с импровизированной сцены.

Голос Холгитона звучал уже без угрозы, он скорее уговаривал дочь:

– Перестань, слышишь, перестань петь, грех…

– Сам перестань кричать! – прикрикнул кто-то сзади. – Слушать мешаешь!

Пиапон тихонько подтолкнул в бок старика, мол, не раздражай других, не мешай слушать. Песня замолкла, и Мима бегом укрылась за спины юношей. Вперед вышла Лена.

– Мы знаем, что делаем, – спокойно проговорила она. – Знали, что вы будете протестовать, знали, что нарушаем древний обычай. Но теперь, когда рушатся один за другим обычаи, мы решили нарушить еще один, который запрещает женщинам петь. Скажу честно, мы немного побаивались вас и тебя, отец Ншю. Мы ведь не знали, отец Нипо, что ты тоже нарушил самый главный закон тайги – убил тигра.

Лена кивнула головой, и занавес закрылся. Охотники молчали. Молчал и Холгитон. Что он мог возразить учительнице? Ничего. В таком случае единственный выход – молчание.

Первый концерт для охотников продолжался недолго. Юноши фехтовали на палках, боролись два мальчика, и хотя финал борьбы был заранее известен, охотники смеялись от души. Потом мальчишки делали пирамиды, и не известно, до какой высоты поднялась бы пирамида из их упругих тел, если б не потолок.

Расходились охотники, восхищенные увиденным. На улице вспомнили про обещание Хорхоя и побрели в магазин. Магазин был открыт, и женщин не было. Охотники встали в очередь. Это была, пожалуй, единственная очередь с начала открытия магазина, когда стояли одни мужчины. Поэтому в очереди не шумели, не галдели, даже переговаривались вполголоса. Зашумели охотники дома, за праздничными столами. Попраздновав два дня, они вновь ушли в тайгу за мясом. А Пиапон, проводив их, поехал в Малмыж к Борису Воротину заключать договор на весеннюю дичь.

Заведующий малмыжским интегралсоюзом находился на складе и торговал мясом. Пиапон не поверил своим глазам. Мясо, которое охотники сдали государству, Воротин продавал малмыжцам. Что это такое? Почему Воротин продает им мясо?

Пиапон поднялся в склад, окинул взглядом кучу мясных туш – убавилось мясо, немного, но убавилось.

– Почему ты продаешь мясо? – спросил Пиапон.

– Что прикажешь делать? – улыбнулся Борис Павлович, не догадываясь, какие мысли скребут сердце Пиапона.

– Какое ты имеешь право продавать это мясо?

– Такое же право, как ты сдавать это мясо мне.

Борис Павлович все еще ничего не понимал.

– Не тебе я сдаю! Я государству сдаю!

Борис Павлович внимательно взглянул на Пиапона, на его рассерженное лицо, примирительно сказал:

– Да, ты сдаешь государству.

– Почему тогда государству мясо не передаешь?

– А куда? Где это государство?

– Почем я знаю куда. Ты должен знать…

Пиапон задумался. И правда, где это государство? Все говорят: государство, государство, план государственный. А где оно, это государство? Никогда Пиапон не задумывался раньше над этим, он на слово верил тем, кто повторял бесконечно это слово, это их дело знать, что такое государство.

– Ты сам знаешь, чего меня спрашиваешь?

Стоявшие в очереди женщины молча прислушивались к переговорам, улавливали только знакомые русские слова, но суть спора до них не доходила.

– Государство – это ты, я, эти женщины, их мужья…

– Какое они государство, когда в колхоз не идут!

– Есть еще много людей, которые не колхозники, но работают на наше государство. У тебя в Нярги учительница, завмаг не колхозники. В городах рабочие…

– Ты не заговаривай зубы, ты объясни, почему государственное мясо самовольно продаешь?

– Не самовольно. Я государственный человек и продаю государственное мясо людям, которые составляют государство.

Не мог Воротин по-другому объяснить Пиапону, что такое государство. Если начнет он говорить о политической власти, то новые незнакомые понятия и совсем запутают Пиапона.

– Чего повторяешь, государство, государство… Объясняй толком, – попросил Пиапон.

– Государство – это ты, я, они. Это запомни.

– Я, ты, они… Смешно! Я государство?

– Да.

– А что, если я мясо тогда обратно заберу?

– Бери.

– И заберу.

– Плати деньги и забирай.

– Деньги платить за свое мясо?

– Это уже не твое, тебе за него государство деньги выплатило…

Все перепуталось в голове Пиапона, он махнул рукой и вышел на улицу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как ни уговаривали Пота с Идари Нину Косякову остаться в Джуене еще на год, она сумела убедить их, что ей еще необходимо поработать с амурскими и горинскими нанайцами. Осенью она переехала в Болонь, поработала там зиму, а летом перебралась в Нижние Халбы.

Идари, оставшись без опытной наставницы, кое-как вела хозяйство детских яслей. Женщины нехотя помогали ей.

– Ты наша, ты не будешь нас судить, – говорили они, – чего нам тебя слушаться. А новое – хлопотное дело.

Идари понимала их: много забот ложится на женские плечи, все хозяйство на них. После побега Токто Пота нес обязанности председателя сельсовета и председателя колхоза и лишь в середине зимы избавился от первой должности. Он помогал жене, старался держать женщин в послушании, потому что от них многое зависело в установлении новой, «культурной жизни», как говорила Нина Косякова.

– Колхоз – это повышение жизненного уровня, понимаете? – растолковывала она. – Это значит, больше будете денег зарабатывать. Но, независимо от денег, не получится у вас новой жизни, пока не научитесь культурно жить. Женщины должны прежде всего избавиться от грязи. Откуда у вас глазные болезни? От дыма. Откуда столько всяких болячек у детей и взрослых? От грязи. Откуда легочные болезни? Заражаетесь. Через трубки, через немытую посуду. Я вас учила, как вы должны следить за чистотой в доме…

Идари посещала землянки неряшливых женщин, стыдила их, ругала. Разговаривала она с их мужьями, но те отмахивались от нее. Тогда за дело принимался Пота.

– Хорошо, что твоя жена такая понимающая, – огрызались некоторые мужья. – А что сделаешь с моей? Побьешь, так ты судить будешь, штрафовать начнешь, а это убыток. Что сделаешь? Сам разговаривай с ней.

И Пота разговаривал с неряхами, стращал всякими карами, но ничего не мог добиться. Что-то надо было предпринять такое, чтобы люди расшевелились, как тогда, когда приехала Нина Косякова. Слышал Пота, что она после года работы в Нижних Халбах переехала в отдаленное таежное село Кондон. Он ездил в Вознесенское, советовался с секретарем райкома, с председателем райисполкома, те обещали помочь и тут же жаловались на обширность района, на нехватку кадров. В амурских стойбищах организовывались медицинские пункты, открывались школы, магазины, а в Джуене ничего этого еще не было.

– Зачем вы разделились на два колхоза? Маленькое стойбище, а вы разделились, – говорили районные начальники. – Объединить надо колхоз, всех озерских собрать в Джуене, тогда и школа, и магазин, и медпункт будут.

Где Поте думать было об объединении, когда его колхозники стали разбегаться. Трудное время переживали Пота с Идари, когда пришло письмо от Богдана с фотокарточкой. Долго разглядывали они сына, которого не видели уже столько лет. Изменился, конечно, сын, дело не к молодости идет, а к старости. А вот Гэнгиэ расцвела, помолодела, стала еще красивее.

– Поженились, наверно, – предположил Пота.

– В письме не говорят ничего, – возразила Идари. – Она ведь бесплодная.

– Да, если поженятся, не жди внуков.

– Почему он не приезжает хотя бы погостить? Другие приезжают, а он нет.

– Тебе же говорили, он книгу пишет.

Идари разглядывала знакомое и в то же время отдаленное временем лицо сына, а на душе ни радости, ни осуждения. «Книги пишет. Каким надо грамотным быть, чтобы самому писать книги. Большой человек. Матерью-то хоть назовет, когда вернется?»

– Кем он теперь стал? – задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь.

– Кто его знает. Вернется, скажет.

Все джуенцы побывали у Поты, все держали в руках фотокарточку.

– Вот почему Гэнгиэ сбежала…

– Как она одета… Халаты, наверно, и не носит.

– Не может этого быть, лучше нанайского халата нет одежды…

На следующий день в Хурэчэне тоже говорили о Гэнгиэ, о Богдане и необычной бумаге, на которой, как живое, остается человеческое изображение. Из озерских нанайцев, пожалуй, один лишь Токто видел такое изображение.

– Гэнгиэ с Богданом рядом, – передавали ему вернувшиеся из Джуена охотники. – Поженились они.

Токто не хотел ссориться с названым братом из-за Гэнгиэ, хватит того, что его эта светловолосая заставила покинуть Джуен и поругаться с Потой. Хватит. Если женился Богдан на Гэнгиэ, пусть живут. Хорошо и то, что она не досталась чужому. А Богдана он никогда не считал чужим, относился всегда как к сыну, потому что он родился в тот миг, когда перестало биться сердце его дочурки.

– Хватит вам талдычить! – прикрикнул Токто. – Какое ваше дело, поженились они или нет? Если сошлись, пусть живут…

Эти слова дошли до Поты с Идари и прозвучали как приглашение к примирению. Но помирились они только в год заезка, так назвали охотники 1932 год.

В январе тридцать второго года районное начальство вместе с интегралсоюзом объявили о строительстве заезка в Болони.

– Загородим нанайское море! Штанами будем вычерпывать рыбу! Покажем нашу колхозную силу!

В строительстве заезка участвовали все колхозы от Сакачи-Аляна до Нижних Халб. Были заготовлены сваи в тайге и вывезены на берег. Весной в Болони собрались рыбаки со всего Амура. Это был невиданный доселе праздник! Никогда еще не собиралось столько нанайцев в одном месте, даже на самом большом касане. Весь берег у стойбища, острова были усеяны белыми берестяными хомаранами. Прибыли обещанные два катера, понтон с «бабой», баржа со стальными сетями. Закипела работа. Да такая веселая, дружная работа, что даже те, которые отказывались вступать в колхоз, приезжали поглядеть на сооружение заезка. Многие, охваченные всеобщим азартом, приступали к работе, и их, с согласия рыбаков, тут же принимали в колхоз.

Пота с джуенцами расположился на каменистом берегу, рядом с хомаранами няргинцев. Приехал со своими охотниками и Токто. Прежде чем раскинуть свой хомаран, он зашел к Поте, молча обнял его, Идари и сказал:

– Забудем, что было, плохо тогда получилось.

– Зря ты тогда так, – вздохнул Пота, – зря.

– Озлобила меня эта светловолосая.

– Она права была.

– Мне дела нет до нее. Покажи бумагу, где Богдан с Гэнгиэ.

Фотокарточки у Поты не было с собой, и он предложил подняться к отцу Гэнгиэ, Лэтэ Самару. Токто тут же помирился с Лэтэ, долго рассматривал фотокарточку и сказал:

– Пусть. Богдана я люблю как сына.

– Вот мы вместе опять, – сказал Пота. – Вместе живем, вместе работаем. Один колхоз вроде.

– Верно, весь Амур будто в один колхоз объединили.

– Может, мы объединимся?

– Хитрый какой! Поймал на слове.

– Пойми ты, если мы объединимся, все соберемся в Джуене, тогда откроют школу, доктора дадут, магазин будет.

– Почему в Джуене? Почему не на Харпи?

– Далеко от Амура, да и места там низкие, затопляемые.

– А в Хурэчэне?

– Хурэчэн остров, а жить нам не год, не два. Деревья вырубим, тогда за дровами в тайгу станешь ездить?

Токто долго думал и вдруг предложил:

– Давай так, если ты перетянешь людей, то в Джуене будем одним селом жить, а если я, то в Хурэчэне.

– Серьезное дело решаем, а ты…

На протоке кипела работа. С утра до поздней ночи над водой неслось: «Раз, два, взяли! Еще, взяли! Еще раз!..» Вслед за выкриками грохотала железная «баба», забивая сваи в илистое дно. Два маломощных катера кое-как тащили нагруженные камнями неводники. Много камня требовалось для заезка.

Однажды к Поте заглянул Калпе. Идари, как всегда, радушно встретила брата, хотя теперь жили рядом, в нескольких шагах.

– Это почему от тебя пахнет катером? – спросила она.

– Ездил на нем в Малмыж к пароходу, думал, встречу сына. Писал, обещался приехать.

Кирка учился во Владивостоке в медицинском техникуме.

– Все приезжают на лето, только наш Богдан не едет.

В другой раз Калпе явился в измызганной соляркой и маслом одежде.

– На катере работаю, учусь машиной управлять, – заявил он и показал в доказательство масляные пятна на одежде. Лицо его выражало восторг, он походил на мальчишку-охотника, впервые свалившего крупного зверя и извозившегося от радости в его крови.

– Мне говорили, кто на катере работает, меньше рыбаков денег получает, – сказал Пота.

– Что мне деньги! Мне мотор надо научиться понимать, я об этом столько лет мечтаю. Давным-давно, еще когда с отцом искали тебя, тогда еще думал о машинах. О пароходе думал. Потом ездил в Хабаровск на пароходе, от машины глаз не отводил. Всю жизнь мечтал, а ты говоришь, деньги. Мне мотор, машины нужны!

С каким, удовольствием произносил Калпе слова: мотор, машина, катер. Он их просто смаковал!

К середине лета поперек протоки встала шеренга свай. Колхозники глядели и удивлялись: неужели это сделано их руками? Год назад они, пожалуй, и одну сваю всем колхозом не смогли бы забить. К спуску стальных сетей прибыла водолазная команда. Впервые увидели рыбаки водолазов, ощупывали медные шлемы, поднимали и прикидывали, сколько весит «обутка» водолаза с толстой свинцовой подошвой, спорили, сколько пуль и дроби можно было бы изготовить из водолазного снаряжения. Когда водолаз впервые полез в воду, на берегу собралась толпа. Нашлось столько охотников помогать, что отбоя от них не было. Пота и Калпе все же попали на лодку водолазов.

– Если не крутить помпу? – спрашивал Калпе у бригадира.

– Задохнется водолаз, – отвечал тот охотно.

– Если груз свинцовый не надеть?

– Вверх тормашками всплывет. Ногами кверху…

– Научиться можно на водолаза?

– А чего же? Можно.

– Меня возьмешь?

– Возьму, мужик ты ладный, хотя и в годах.

Так Калпе перешел с катера в водолазную бригаду.

– Он, как мальчишка, не работает, играет, – говорили про него рыбаки. – Кирка его куда серьезнее, лекарственные травы собирает, нанайское лекарство русским хочет привезти. Он молодец, добьется своего, будет нашим доктором. А отец – мальчишка!

Пота не осуждал своего друга юности. Зачем? Если бы с него кто снял заботы, он и сам пошел бы в водолазы. А забот у Поты много. В секрете от всех он в Джуене строил две землянки и при каждой встрече с Воротиным уговаривал его открыть в Джуене магазин. Борис Павлович отказывался, у него не было грамотных продавцов.

– Стыдно тебе, Борис, – сказал однажды Пота. – В Болони ты открыл магазин, в Нярги открыл, а у нас не хочешь. Колхоз называется «Интегральный охотник», а ты…

– И верно, – засмеялся Борис Павлович. – Интегралсоюз не помогает «Интегральному охотнику». Ладно, подумаем. Ты заканчивай землянки.

К концу лета Воротин подыскал продавца и стал перебрасывать в Джуен груз для магазина.

В это время на заезке творилось что-то невообразимое: к стальным сетям подходили максуны и начинали прыгать так, что вся протока закипала. Вся она в пене, в брызгах, а над пеной будто висят серебряные максуны. Такого никто еще не видел! Радовались в первые дни рыбаки, когда маленькими неводами за притонение вытаскивали десятки, сотни центнеров рыбы. А рыба все подходила и подходила, днем и ночью шумела и гремела протока – глаз не сомкнешь. И тут стало известно колхозникам, что Болонский и Малмыжский рыбозаводы и интегралсоюз не могут справиться с добытой рыбой, хранилища забиты, соли недостает. Растерялись рыбаки и обработчики: что делать, куда девать рыбу?

– Выпустить надо, – советовали старики, – погибнет рыба. Грех губить столько рыбы.

Районное начальство не разрешило открыть заезок, приказало удерживать рыбу до глубокой осени, а когда начнутся заморозки – выловить и заморозить. Заезок не открыли, и рыба продолжала биться у железной сетки.

– Под заезок ямы роют, – сообщил однажды Калпе; ему уже доверяли спускаться под воду. – Погибает рыба, надо выпустить часть.

Но приказ есть приказ, не открыли заезок. Как-то утром сторож нашел две распоротые сетяные полосы, рыба рекой выливалась через проемы. В другой раз в других местах нашли проемы, кто-то ночью проделывал эти проходы рыбам.

– Вредители! Враги советской власти. Шаманское охвостье…

В Болонь приехали милиционеры, следователи. Был среди них и Дубский. Начались допросы. Подозревали тех, кто шаманил и был близок к шаманам. Кто же мог вредить, кроме них, они выступали против колхозов, вот и не хотят, чтобы люди показали колхозную силу, единство.

В начале сентября озерские нанайцы выехали на кетовую путину, а когда возвращались домой, Пота всех удивил, заявив, что охотникам незачем покупать продовольствие и товары на зиму в Малмыже или в Болони, они все могут приобрести в Джуене.

– Ты чего обманываешь людей? – усмехнулся Токто. – Или уже заманивать их начал?

– Зачем заманивать? Если хотят, пусть едут. Магазин у нас открыли.

Не поверил Токто названому брату, поехал в Джуен. В новой землянке над дверью такая же вывеска, как в магазинах Болони и Малмыжа. Зашел Токто в землянку – все верно, магазин как магазин, на одних полках всякие материи, на других – съедобное. Были даже большие и желтые круги мыла, Воротин их называет сыром и говорит, что готовят их из молока. Как-то он при охотниках вырезал кусок и съел. Потом дал попробовать охотникам. Токто попробовал и выплюнул вслед за другими. Рядом с огромным желтым куском сыра стояли банки с невиданными ягодами. Токто пробовал их, ничего, понравились. Русские называют их помидорами.

За прилавком стоял невысокого роста русский.

– Что будете покупать? – спросил он.

– По-нанайски не разговариваешь? – в свою очередь спросил Токто. – Как же собираешься работать?

В дверь ввалились харпинские охотники с женами.

– Смотрите, такой же магазин, как в Болони!

– Вот так Пота! Видели? Открыл какой магазин.

– У нас когда откроют? Токто, ты должен знать…

Токто этого не знал, упрашивал он Воротина открыть в Хурэчэне магазин, да получил отказ. Подошла Кэкэчэ и прошептала на ухо:

– Внукам хочу купить на штанишки да сладости еще.

– Покупай.

– А как покупают?

– Подойди, скажи, что надо, и деньги подай.

– Одна я не смогу, ничего не понимаю. Подойди ты.

Но Токто не хотелось слушать упреки от своих колхозников, он подсунул жене деньги и вышел. Кэкэчэ растерянно мяла в руке деньги, она никогда ничего не покупала.

– Дай мне вон ту материю, внукам хочу штанишки сшить, – сказала она, указав пальцем на штуку сукна.

Продавец понял, положил сукно на прилавок, взял метр, показал Кэкэчэ, сколько будет метр сукна, спросил, сколько ей требуется. Кэкэчэ показала три пальца. Продавец отмерил три метра. Потом он взвесил конфеты.

– Смотрите, мать Гиды всю жизнь будто в магазинах что-то покупала, все понимает, – смеялись женщины.

– Ничего не понимаю, он сам догадывается, что мне надо, – смущенно отвечала Кэкэчэ. Она подала деньги и пошла к выходу.

– Обожди, может, у тебя не хватает, он подсчитает сейчас, – остановили ее охотники.

К удивлению Кэкэчэ, продавец вместо одной бумажки вернул ей целых пять и несколько монет.

– Что так? Почему? – спросила Кэкэчэ охотников.

Но охотники, хотя всегда имели дело с продавцами, сами мало что понимали в денежном обращении.

А тем временем Токто встретился в Потой.

– Видел, брат, твой магазин, – сказал он. – Хороший магазин, понравился охотникам. У меня в Хурэчэне тоже будет магазин.