Текст книги "Амур широкий"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Дед, ты скоро забудешь про свою оморочку, будешь на колхозном катере разъезжать по бригадам».
Пиапон не может без усмешки вспомнить эти слова Богдана.
«Какой бы катер мне ни дали, – ответил он, – я никогда без оморочки не смогу обойтись. Без оморочки я что без жены, детей, дома и родного Амура. Ты этого не поймешь. Я свою оморочку даже во сне вижу».
Разговор этот вели Пиапон с Богданом летом тридцать четвертого года, когда организовывался Нанайский район, когда народ избрал Богдана председателем райисполкома.
А потом Троицкая моторно-рыболовецкая станция выделила всем колхозам Нанайского района катера. Няргинцы свой тридцатисильный катер назвали «Рыбак-охотник». Ох, как гордились колхозники своим катером! Гордились мотористом Калпе – первым мотористом из стойбища. Теперь многие уж забыли, как смеялись над ним, когда он, увлекшись моторами, ушел из рыболовецкой бригады в мотористы, потом в водолазы. Холгитон, как маленький, просил прокатить его на катере, и Калпе, конечно, не отказывал, катал всех желающих по Амуру. Но Холгитону этого показалось мало, попросил он повезти его в Малмыж, похвастаться захотелось старому, мол, посмотрите, Холгитон приехал на своем колхозном катере. За Холгитоном к мотористу пристали рыбаки, поспорили они, сколько лодок может буксировать катер; одни утверждали, что если катер тридцатисильный, то он должен тащить тридцать лодок, другие не верили этому. Тридцать лодок не нашлось в Нярги, а на десять лодок посадили всех, и малых и старых, и катер Калпе поволок цепочку лодок, да так поволок, что бегом не догонишь. Тогда все поверили, что «Рыбак-охотник» не то что тридцать – шестьдесят лодок может буксировать.
Нынче с ранней весны стойбище Нярги переезжает на противоположный берег, на таежный. Колхозники разбирают деревянные дома и переплавляют на тот берег. «Рыбак-охотник» буксирует эти дома. Катеру нынче много работы. Кроме переплава разобранных домов, он таскает плоты из Черного мыса для новых домов: колхозники решили отказаться от глиняных фанз. Разговор о новом Нярги затеял Богдан в одно из посещений родного стойбища.
– Вы знаете, что недавно прошел второй съезд колхозников, – сказал он. – Государство отпускает вам ссуду на строительство домов и на приобретение скота. Подумайте и сами решайте, что вам делать. Я бы вам посоветовал переехать на таежный берег, построить там деревянные дома. Хватит жить по фанзам в грязи! Электричество и радио будет, как в Найхине. Не отставать же вам от найхинцев…
Хитрый Богдан разбередил душу колхозников – кто же откажется от нового деревянного дома! Колхозники решили построить новое село на таежной стороне и сами же сделали распланировку. Зимой они заготовили столько леса, что должно было хватить на избы всем колхозникам, проживавшим в глиняных фанзах. Сразу же за ледоходом стали плотами переплавлять лес в Нярги, здесь разбирали плоты и на лошадях развозили бревна по улицам будущего села.
Все это нравилось Пиапону – дела шли хорошо! Только глядя, как разбирают строители новую школу и перевозят на другой берег, он не мог простить себе одного: зачем он поторопился с ее строительством, когда сам думал о переезде на таежную сторону? Правда, колхозники сами требовали большую школу, но Пиапон мог их уговорить подождать год-два, и не пришлось бы теперь перевозить ее на тот берег. Уговаривал, да не смог уговорить, потому что заворожила их русская учительница. Это она виновата, что наперекор Пиапону колхозники построили новую школу. А заворожила она няргинцев так легко и просто, что они даже и не заметили, как это произошло. Посетив вечером школу несколько раз, они стали чувствовать к ней непонятную тягу. Если кто не мог пойти в школу по какой-либо причине, то на душе у него точно появлялся неприятный осадок, чувство какой-то неудовлетворенности. Тогда он бросал все дела, шел в школу, и душа его становилась на место.
Каролина Федоровна заворожила няргинцев, больших и малых, прежде всего своим граммофоном. В первый же день своего приезда, поселившись в доме Полокто, она завела свой граммофон. Полокто с молодой женой долго разглядывали говорящую трубу. Незнакомые звуки привлекли соседей, и вскоре дом Полокто был полон людей. В последующие дни слушать граммофон приходили в школу чуть ли не всем стойбищем. Чудо-труба и подружила няргинцев с учительницей. Закрепила дружбу мать учительницы, Фекла Ивановна; она сперва научила молодую жену Полокто печь булочки, шанежки, а потом настоящий хлеб, который до этого привозили с рыббазы, где была пекарня. Вскоре Фекла Ивановна организовала целую кулинарную школу. Она готовила из картошки, капусты, свеклы и моркови такие кушанья, что они сами просились в рот. Самые ярые противники огородов с завидным аппетитом поглощали изготовленные Феклой Ивановной кушанья. Теперь уж никто не высказывался против картошки, капусты и других огородных культур.
Потом приехал киномеханик и показал кино, первое кино в Нярги. На стене школы повесили белое полотно. Киномеханик наладил свою аппаратуру и пригласил молодых людей крутить динамик. Желающих было – хоть отбавляй. Первым начал крутить динамик Иван – внук Пиапона. Начал он крутить боязливо, но, когда увидел, как в лампочке стали накаляться ниточки, разошелся.
– Тише! Аппаратуру разобьешь! – прикрикнул на него механик.
Тут уж полезли няргинцы к чудо-динамику, каждому хотелось, чтобы и от его руки, от его силы загорелась лампочка. Установилась очередь. Даже Холгитон не вытерпел, и его пропустили без очереди. Он не спеша сел на скамейку, и, пока садился, лампочка стала потухать.
– Крути! Чего медлишь? – закричали на него.
Тут пришлось старику поторопиться, он схватился за ручку и завертел. Лампочка вспыхнула вновь и горела ровно.
– Хорошая штука, – сказал Холгитон Пиапону, когда его согнали со скамьи. – Надо купить для колхоза, в домах повесить лампочки, и по очереди всем крутить. Как думаешь? Свет-то, смотри, какой яркий.
– Ты одну лампочку кое-как зажег, а если их будет десяток, сумеешь все зажечь? – спросил Пиапон.
– Если не я, молодые смогут. Смотри, как у них ярко горит лампочка. Не думай долго, отец Миры, покупай…
Тут неожиданно погасла лампочка, зарокотал аппарат, и все обернулись на него.
– Не туда смотрите, на полотно смотрите! – крикнул Пиапон.
К изумлению няргинцев, на полотне появились буквы, и все хором начали читать – не зря столько времени учились в ликбезе. Но вдруг буквы стали исчезать – это очередной крутильщик, позабыв о своих обязанностях, тоже засмотрелся на экран.
– Ты крути, крути! – опять прикрикнул механик.
– Смотри ты, как все тут связано, – удивился Холгитон, когда прояснилось изображение на белом полотне.
Потом замелькали кадры: по полотну ходили люди, разговаривали, это видно было по шевелящимся губам, но все было непонятно, потому что никто не успевал прочитать текст под изображениями. На помощь пришла учительница: она громко читала текст и успевала даже прокомментировать непонятные сцены.
– Хорошая ты девушка, – сказал ей Холгитон после сеанса, – столько нового принесла в нашу жизнь. И сама красивая. Это кино интересней твоей трубы. Хорошо бы твою трубу поставить под белым полотном, на полотне люди играли бы, а твоя труба им подыгрывала.
– Звуковое кино уже есть, – ответила Каролина Федоровна. – На полотне люди человеческим голосом говорят.
– Этого не может быть. На полотне не живые люди, как они могут человеческим голосом разговаривать? Нет, этого не может быть.
Каролина Федоровна не стала переубеждать старика, придет время, сам увидит.
Седьмого ноября она организовала настоящий праздник. Раньше в Нярги тоже отмечали день Октября, но не было такой торжественности. Теперь возле школы соорудили трибуну, и демонстранты с флагами, плакатами с конца стойбища шли к этой трибуне, а партизаны в красных повязках впервые салютовали выстрелами из ружей. Новый год тоже был необычен для Нярги. Впервые в школе поставили елку и вокруг нее веселились дети в разных масках, изготовленных собственными руками. Потом отмечали женский праздник.
– Сколько же праздников у советской власти? – удивлялся Холгитон. – Даже женский праздник есть. У нас раньше всего два праздника было – весенний и осенний. Времени не было у нас…
– Времени и сейчас мало, – объяснял Пиапон. – Просто теперь уже никто не боится завтрашнего дня, все знают, что не придет голод, как бывало прежде. У каждого теперь сбережения есть, а в магазине он все может купить. Раньше ты даже соседу не всегда давал взаймы, а теперь ты подписываешься на заем, государству даешь взаймы денег, чтобы оно могло лучше укрепить свою оборону. Вот как. Жизнь наша стала совсем другой…
Учительница завоевала любовь молодежи тем, что начала обучать желающих игре на гитаре и мандолине. Равнодушных не нашлось, все захотели учиться музыке. К удивлению Каролины Федоровны, ноты молодым охотникам давались легче, чем школьная грамота. Учительница отнесла это за счет способности нанайцев к музыке. Инструментов не хватало, и Пиапону пришлось за счет колхоза купить еще три балалайки, две гитары и две мандолины.
К лету Каролина Федоровна организовала сносный струнный оркестр, и молодежь выезжала с концертами на рыббазу, в Малмыж и Болонь. К радости Пиапона, комсомольцы активно стали помогать ему во всякой работе. Они и выступили с инициативой немедленного строительства новой школы. Вот и пришлось теперь ее разбирать и перевозить на другой берег. …Пиапон переплыл протоку и вышел на спокойную воду озера Ойта. Его догонял катер Калпе.
– Эй, председатель, подцепляйся! – закричали с катера.
– Катер не потянет, – засмеялся в ответ Пиапон и махнул рукой: – Езжайте, езжайте!
Черный от машинной копоти выглядывал с катера Калпе и улыбался брату.
«Совсем новый человек, – подумал Пиапон. – Изменился – не узнать, вот что значит любимое дело. Рыбаки, охотники лучше его зарабатывают, но он привязался к своему мотору, о заработках не думает. Раньше разве он так поступил бы?..»
Катер обогнал оморочку Пиапона и направился в Нярги. Хотя там не было еще распланированных улиц, разбросанно стояло несколько готовых домов и срубов. Пиапон все же ясно видел новое село. Планировали село всем колхозом, решили по обрывистому берегу проложить одну улицу, а другая будет спускаться к ней от сопки. Секретарь сельсовета Шатохин вычертил план села, обозначил места для магазина, клуба, школы, правления колхоза и сельсовета, потом колхозники стали выбирать усадьбы. Споров не было, места всем хватало. Бухгалтер предложил сразу же возле каждого дома ставить столбы, потому что в районе выделяли средства для электрификации и радиофикации Нярги.
Пиапон видел новое село с прямыми улицами, аккуратными домами, опутанными паутиной проводов. Новое Нярги – это детище Пиапона, воплощение его мечты о новой жизни. Его ли только? О новых рубленых домах думали все нанайцы, как только пришел достаток.
– Эй, председатель, люди полным ходом работают, а ты тихо ездишь на оморочке, не работаешь! – кричали с катера, возвращавшегося в старое Нярги за новым плотом.
«Полным ходом, – усмехнулся Пиапои. – Выдумают же. Даже новые слова сразу приклеивают. Появился катер Калпе, старшина кричит в трубу „полный ход“, вот и понравилась, видно, команда».
Плот, привезенный катером, разбирали, и тут же грузили бревна на телеги, развозили по местам. Вся территория будущего села превритилась в большой строительный участок, здесь трудились няргинцы, пришедшие им на помощь малмыжцы и рабочие рыббазы – все опытные плотники.
Пиапон пристал возле неводника, наполненного свежим мхом. Тут толпились женщины и дети, они мешками таскали мох к строящимся домам. Была среди них и учительница.
– Бачигоапу, Пиапон Баосавич! – поздоровалась она. – Почта была? А то надоели плотники, требуют новостей. Где их я возьму, если нет газет?
Пиапон улыбнулся, протянул ей районную газету «Сталинский путь».
– Вот это хорошо! – обрадовалась учительница. – Любят они читать свою газету.
– Ты ведь им читаешь.
– Я читаю. Ко потом они сами читают нанайскую страницу. Мое чтение их не удовлетворяет, я ведь так коверкаю нанайские слова.
Каролина Федоровна взвалила на плечи мешок с мхом и стала подниматься по крутому склону к дому Улуски. Пиапон поднялся вслед за ней. Возле высокого сруба хлопотала Агоака с внуками, она собирала щепки. Тут же кантовали бревна Оненка и Кирилл Тумали, наверху на срубе трудились Улуска с зятем.
«Теперь совсем развалился большой дом, – подумал Пиапон, глядя на сосредоточенного Улуску. – Теперь пришел конец большому дому. Улуска, Калпе, Хорхой – все строят свои дома, заживут, наконец, отдельно своими семьями».
– Агэ, обедать где будешь? – спросила Агоака.
– Только приехал – и уже обедать, – усмехнулся Пиапон.
– Приходи к нам, сейчас я полынный суп сварю.
– На полынный суп надо прийти. Ладно, уговорила.
Строители собрались под срубом, закурили трубки.
– Сруб мы скоро поставим, – заговорил Улуска, – доски на пол, потолок есть. Гвозди, стекло на окна есть. Все есть, только вот чем крышу будем крыть – не знаю.
– Как не знаешь? Две бригады дранку готовят, – сказал Пиапон. – Или ты не хочешь драночную крышу?
– Не умеем мы крыть этими дранками, – сознался Оненка.
– Русские помогут, вон какие они плотники. Кузьма Лобов говорит, что дом построит без единого гвоздя.
– Хвалится. Как без гвоздя можно?
– Нет, не хвалится, я видел, как он топором работает, даже узоры делает на наличниках. Это мастер.
– Вот бы железом крышу покрыть, – мечтательно проговорил Улуска.
– Ох и человек ты смешной! – воскликнул Оненка. – Много ли ты видел домов с железными крышами? Самые богатые русские только имели такие крыши. Ты скажи спасибо, что дом тебе строят деревянный, ты об этом всю жизнь мечтал, во сне видел. Ишь какой, давай ему железную крышу.
– Да не сердись, – усмехнулся Улуска. – Я так просто. Когда человеку дарят берестяную оморочку, ему хочется другую, из досок. Разве когда удовлетворишь человека?
Пиапон был доволен Улуской, правильно рассуждает.
– Ничего, отец Гудюкэн, пока покроем твой дом дранкой, – сказал он. – Потом, может, железо добудем, перекроем. Только не надо слишком спешить, мы еще не такие сильные и богатые, чтобы все сразу сделать. Медпункт надо, дом для электричества, для радио, новую баню. Все это потребует много сил и много денег. А отставать от других сел – стыдно. В Найхине радио, электричество, они там Москву слушают, а мы чем хуже?
– Ох и жизнь идет! – воскликнул темпераментный Оненка. – Вот это жизнь. Как только мы раньше жили – не понимаю. Что в соседних стойбищах делается, не знали, а теперь?! Помнишь, отец Миры, как мы по твоей карте искали, где этот пароход «Челюскин» затонул? Надо же, а!
Помнит, конечно, Пиапон, как же не помнить, когда это произошло два года назад. А карту он случайно увидел в книжном магазине в Вознесенском и купил. Карта – не глобус, но и по карте Пиапон любил искать всякие земли, города – приучила к этому Лена Дяксул. Когда получили известие о «Челюскине», Пиапон воткнул на место гибели ледокола гвоздь и от него стал карандашом чертить пути самолетов, вывозивших челюскинцев. «Игра Пиапона» – так назвали в Нярги затею председателя колхоза. Карта эта до сих пор висит в конторе правления колхоза, она так истрепалась, что не сразу найдешь нужный район или город.
– Карта – хорошая штука, – сказал Пиапон, – газетную новость по ней сразу зримо представляешь. Я нашу районную газету учительнице передал, так что новости Нанайского района услышите.
– О нас, наверно, тоже пишут. Интересно про себя послушать, о других узнать, – проговорил Кирилл.
Пиапон выбил пепел из трубки, собрался к соседним строителям.
– Отец Гудюкэн, ты отметки делаешь о работе Оненка, Кирилла, зятя своего? – спросил он.
– Нет, не делаю, – сознался Улуска.
– Как тогда бухгалтер за их труд будет платить?
– Мы не возьмем денег, – заявил Оненка.
– Как не возьмете?
– Так. Не возьмем и все. Мы не работаем, а помогаем. Когда в старое время дом кто строил, все стойбище сбегалось ему на помощь, и никто за это денег не просил.
– В старое время все по-другому было…
– Нет, не по-другому. Так же было, как и сейчас. Я сам пришел на помощь Улуске и денег за это не возьму. Он придет мне на помощь – тоже не возьмет. Вот как было раньше, и сейчас так должно быть.
– Чудак ты, Оненка. Ты не просто помогаешь, ты колхозник, строишь дом, и колхоз за это тебе выплачивает заработок.
– Я для своего друга дом строю и денег с него не возьму.
– Не с него же деньги, колхоз выплачивает.
– Чего ты, колхоз да колхоз? Не для колхоза я дом строю, для своего друга строю.
– А ты, Кирилл, так же думаешь?
– Да, а как еще по-другому думать?
– Ты тоже? – спросил Пиапон зятя Улуски.
– Мы вместе будем жить! – расхохотался зять Улуски. – У самого себя, что ли, деньги требовать?
Пиапон больше не стал спорить, пусть бухгалтер разбирается, ему виднее.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пиапон кустами, напрямик, направился к конторе, которую уже заканчивали строители. Старый дом не требовал больших хлопот, его разобрали, перевезли и собрали здесь, на таежной стороне.
Хорхой с Шатохиным придирчиво осматривал свою сельсоветскую половину.
– Дед, штукатурить, наверно, нельзя, дом еще сядет? – не то утверждая, не то спрашивая, обратился к Пиапону Хорхой.
– Как Шатохин думает? – спросил Пиапон.
– Может, осенью заняться этим, – неопределенно ответил секретарь сельсовета.
– Ладно, потерпим. Столбы ставят?
– Ставят и провода сразу натягивают.
– Хорошо, – удовлетворенно потер руки Пиапон.
На колхозном собрании было решено первым делом перевезти контору, потому что контора – это вроде штаба строителей. Малмыжские связисты обещали сразу подключить контору к районной телефонной связи. Это было нетрудно выполнить, телеграфно-телефонная линия проходила рядом, в километре от нового Нярги. А телефон теперь был необходим и Пиапону и Хорхою для связи с Воротиным и с райисполкомом.
– Контора будет готова, и телефон будет, – сказал Пиапон. – Это хорошо, не надо посылать в Малмыж гонцов, чтобы передать одно слово. Ну, а теперь рассказывайте, как ваша бригада работает.
– Заканчиваем дом Хорхоя, – ответил Шатохин. – Такие темпы у нас, бегом не угонишься.
Четыре рыббазовских плотника ставили дом Хорхою. Бригаду возглавлял Кузьма Лобов, лучший плотник рыббазы, своими руками срубивший половину домов на базе. В бригаду Лобова включились и Хорхой с Шатохиным.
– Красиво работают, – восхищенно сказал Хорхой. – На соревнование вызывали Гару, но Гара отстал, он еще сруб не закончил, а мы стропила ставим. Ладно, дед, мы пошли, бригада ждет.
Пиапон вышел вслед за Хорхоем и Шатохиным.
– Но! Родная! Но! – кричал бородач-малмыжец, подгоняя лошадь. Лошадь, нагнув голову, тащила нагруженную бревнами телегу. За первой телегой шла вторая, а сверху уже спускались другие возчики. Это были малмыжцы-колхозники, которых Митрофан направил на помощь няргинцам. Сам Митрофан тоже приезжал и с удовольствием махал топором.
– Молодцы вы, черти, – говорил он няргинцам. – Новое село строите. Вот это будет настоящая новая жизнь.
А Пиапон, слушая друга, думал: «В районной газете пишут, что нанайские колхозы на буксире тянут русских, мол, русские колхозы по всем показателям отстают от нанайских. Какой же это буксир, когда малмыжцы сами пришли на помощь? Нет никакого буксира, есть дружба, которая всегда была между русскими и нанай».
– Здорово, Пиапон! – окликнул его возчик-малмыжец. – Ты в самом деле надеешься все село за лето построить?
– Чего не построить? С такими помощниками два села можно построить.
– Да, кипит у тебя работа!
– Для себя стараемся, хотим жить лучше.
Пиапон стоял возле конторы и смотрел на берег, где строители разбирали плот, а женщины и дети, встав цепочкой, передавали кирпичи с рук на руки – выгружали кирпич, привезенный с Шаргинского завода. Катер Калпе тащил через протоку плот с очередным разобранным домом. А вокруг Пиапона стучали топоры, тарахтели телеги, и ветерок разносил аромат смолистой щепы. Пиапон стоял и вдыхал этот приятный запах свежей смолы, древесины, запах строительства, и ему казалось, что от нового Нярги всегда будет исходить этот запах юности и молодости.
– Дед, Гара зовет тебя обедать, – сказал внук Иван, подходя к Пиапону.
– Меня мать Гудюкэн на полынный суп пригласила, – засмеялся Пиапон. – Как у вас дела? Сильно отстали от Кузьмы Лобова?
– Отстали. С ними трудно соревноваться, они работают, как артисты.
Пиапон не понял, что значит работать «как артисты», но не стал переспрашивать у внука. «Вот еще новые словечки, – подумал он. – Как артисты работают. Наверно, так хвалят». Он проводил взглядом высокую стройную фигуру внука и покачал головой. «Растут молодые, умом сильные делаются».
Иван, внук Пиапона, учился в Найхине на курсах и теперь работал в ликбезе, а также возглавлял комсомол в Нярги. Это он выступил в Нанайском районе инициатором движения, которое так и называлось: «Выучился сам грамоте, выучи другого». Теперь Иван был пока без дела, потому что народ занимался строительством и по вечерам все валились с ног от усталости. Чтобы не бездельничать, Иван пошел в бригаду Гары, строил ему дом.
«Клуб обязательно нужен молодым, без него теперь нельзя, – думал Пиапон. – Уголок чтоб был в клубе, где бы газеты, журналы, книги лежали, шашки и шахматы. Ох, сколько еще строить надо! Но прежде всего жилье. Потом на очереди клуб, дом под электричество, конюшня, коровник. За лето все не построишь, наверное, много уж слишком».
Из конторы Пиапон спустился к ключу, где стояли палатки малмыжцев; здесь, у больших котлов, кашеварили приехавшие к мужьям жены.
– Продукты есть на завтрашний день? – поинтересовался Пиапон. – Рыбу свежую надо?
– Рыбки бы неплохо поджарить, – ответила моложавая круглолицая повариха. – Мясца бы еще свежего.
– Некому за мясом съездить. Может, у вас в Малмыже кто продаст бычка, купим.
– Ворошилин, может, продаст…
– Этот дорого запросит, кулак есть кулак. Ладно, подумаем, мясо всем надо.
Чуть ниже палаток малмыжцев поднимался дом Холгитона. Собрали большой дом уважаемого старика быстро, бревнышко к бревнышку, поставили стропила, накрыли досками. Холгитон со стороны наблюдал за работой, он ни во что не вмешивался, в этом и не было нужды – складывали готовый дом.
– Ты чего, отец Нипо, не идешь слушать учительницу? – спросил Пиапон. – Я привез районную газету.
– Какие новости? – спросил старик.
– Пойди послушай.
– Тебе самому трудно рассказать? Ты ведь ее прочитал.
– Прочитал. Новости те же, в каждом селе строят, весь Нанайский район обновляется.
– Так должно быть, мы сами обновляемся, и села должны обновляться. Как там джуенцы?
Холгитон очень интересовался Джуеном, потому что когда на колхозном собрании выбирали, с кем соревноваться, то он настоял на Джуене.
– Мы переезжаем всем селом на новое место, не надо поэтому рисковать, – твердил он. – А джуенцев победим, они топора держать не умеют.
– Там Пота, Токто, – говорили ему.
– Чего они вдвоем построят? Соревноваться с Джуеном надо, вызывайте их.
Так колхоз «Рыбак-охотник» вызвал на социалистическое соревнование джуенцев из «Интегрального охотника».
– Джуенцы три дома строят, – сообщил Пиапон.
– Вот видишь, а у нас сразу десять строят. Мы их победим.
– Ты забываешь, что нам помогают соседи.
– Ты тоже забываешь, что мы строим новое село, перевозим дома через протоку. Еще какие новости?
– Опять ругают стариков и женщин, которые не хотят учиться, в ликбез не ходят.
– Про меня не говорят?
– Нет, курунских ругают.
Холгитон поплямкал губами, но трубка была пуста и не горела. Он примолк. Не любил старик этих сообщений в районной газете, потому что сам отказался ходить в ликбез из-за того, что не мог запомнить латинских букв. Он из номера в номер ожидал появления в газете своего имени. Знал он несколько русских букв и с удовольствием разглядывал те страницы, где было написано по-русски, хотя не мог прочитать ни одного слова, но стоило упасть его взгляду на нанайскую страницу с латинскими буквами, как он откладывал газету в сторону. Хотя боялся Холгитон, что упомянут в газете его имя, но любил слушать сообщения на родном языке. Читал ему внук школьник.
– Кто там главный в этой газете? – спросил Холгитон Пиапона.
– Оненка Александр, в Ленинграде учился вместе с Богданом, книжку «На Амуре» написал.
Книжку Оненка и Севзвездина «На Амуре» читали как приложение к букварю во всех нанайских школах и в ликбезах. Книжка всем нравилась, потому что бесхитростно рассказывалось в ней об Амуре, о чайках, обо всем, что было знакомо нанайцу с пеленок. Холгитону тоже прочитали «На Амуре», и он был в восторге.
– Умный человек этот Оненка, – сказал он. – Зачем только так оскорбляет старых людей, зачем называет в газете их имена? Это же нехорошо! Сейчас все читают газету, и все узнают этих стариков. Плохо, совсем плохо, не уважают старых. Надо Богдану сказать, чтобы он запретил оскорблять стариков.
– Это не оскорбление, отец Нипо, это критикой называется. Пристыдили в газете человека, он одумается, не захочет, чтобы еще раз упоминали его имя с плохой стороны, учиться пойдет.
– Может, это и правильно, а все же не надо стариков выставлять на посмешище. Женщин можно, но стариков нельзя.
Пиапон засмеялся. Старик набил трубку табаком, закурил.
– В новых домах, говорят, свет будет, – заговорил он после непродолжительного молчания. – Это хорошо. Радио тоже хорошо. Я слушал, когда в городе в больнице лежал. Но когда все это будет?
– Какой ты нетерпеливый стал…
– Я хочу на все посмотреть перед смертью, я в буни твоему отцу все перескажу.
– Не торопись, туда всегда успеешь.
– Говорю тебе, купи эту крутилку, которая при кино лампочку зажигает, поставлю я ее дома и буду потихоньку крутить и при ярком свете сидеть. У меня много крутильщиков, сильные все.
– Не торопись, скоро будет свет. Обещаю тебе, к зиме ты увидишь, как загорится в твоем доме лампочка. Видишь, столбы уже ставим…
– Отец Миры, зря я рано родился. Сейчас бы мне молодым быть… Сколько бы я познал, чему бы я только ни научился! А теперь что, жизнь кончается…
– Перестань о смерти думать. Заболеешь, поедешь к Коста Стоянову, он тебя вылечит.
– Да, верно, Коста все можег, он мне кусок моей собственной кишки показал, никто из нанай в жизни не видел своей кишки, а я видел.
«Ну, началось, – подумал Пиапон. – Теперь не остановишь…» Он вытащил трубку, закурил и приготовился уже в который раз слушать рассказ Холгитона.
Первый хирург молодого города Комсомольска Коста Стоянов понимал, что за простой операцией последуют совсем не простые последствия. Он знал, кого оперирует, а до Холгитона встречался не раз с другими охотниками-нанайцами и уже знал о них достаточно много, чтобы понять их уклад жизни, отношения, их религиозные верования. Коста Стоянов был не лишен самолюбия, этого спутника молодости, и ему хотелось, чтобы Холгитон изумлялся, восхищался его умением. После операции он навестил Холгитона, посидел возле него, успокоил. Через два дня старик ожил, повеселел. Когда Коста зашел к нему в палату, он спросил:
– Ты чего у меня вырезал?
Коста сел рядом и начал объяснять, что такое слепая кишка. Старик не верил, что природа допустила с человеком такую оплошность.
– У всех есть эта лишняя кишка? – спросил он. – И из-за нее я мог умереть? – и, как всегда, категорично заявил: – Нет, в человеке ни снаружи, ни внутри нет ничего лишнего.
Тогда Коста Стоянов принес заспиртованный аппендикс и показал Холгитону. Старик долго разглядывал отросточек, понюхал зачем-то банку.
– И из-за этого я мог умереть? Тьфу! Хоть бы большая была, а то с палец. Ты зря на него столько спирта потратил, жалко спирта.
– Я хотел тебе показать, – засмеялся хирург.
С этого дня и подружился Холгитон с хирургом-болгарином. Старик долго и дотошно расспрашивал, где находится Болгария, что это за страна, почему Коста оказался в Комсомольске. Услышав, что отец и мать Косты коммунисты, что их преследовали и они вынуждены были эмигрировать в Советский Союз, он убеждение сказал:
– Так не должно быть, нельзя за людьми, как за зайцами, гоняться. Ты верно говоришь, что до вас еще не дошла советская власть?
– Не дошла.
– Да, плохо, совсем плохо вам. Нельзя жить без советской власти. Я думаю, она обязательно должна прийти к вам.
– Мы установим справедливость, – серьезно ответил Коста Стоянов, растроганный сумбурными, но идущими от глубины сердца рассуждениями Холгитона. …Пиапон терпеливо выслушал рассказ старика и добавил:
– Отец Нипо, ты забыл сказать, что Коста на хирурга выучился в Москве, раньше ты это говорил.
– Верно, говорил. Сейчас я сказку обдумываю про него, должна получиться. Село достроим, ты зажжешь яркую лампочку, и я расскажу новую сказку.
