Текст книги "Амур широкий"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
Холгитон все выдержал. Никто никогда его так оскорбительно не сравнивал с травяным мячом, с распутной бабой, но он выдержал, потому что пережил свой позор еще тогда, когда сидел на лодке у приемного пункта рыббазы, когда не принимали у него улов, обходили, как прокаженного. Ругань Пиапона он слушал даже с некоторой долей удовлетворения.
– Что такое колхоз, ты еще поймешь, старый черт! Ты знаешь, рыббаза получила катер, два кунгаса. Это значит, что рыбаки теперь будут сидеть на тонях и ловить кету, а катер с кунгасом будет собирать их улов. Вот как! Чувствуешь?
Когда появился старенький катер с кунгасом и принял кету, все почувствовали облегчение – грести не надо! Не важно, что катер еле ползет против течения, главное – грести не надо!
– Эй, отец Ойты, смотри, как у нас! – кричал, раззадоривая Полокто, счастливый Улуска. – Мы на пароходе рыбу отвозим. Подцепляй лодку, но мы еди-ноли-чни-ков не подцепляем.
С каким удовольствием и старательностью выговаривал Улуска это трудное русское слово! И запомнил-то он его только для юго, чтобы досаждать Полокто. Старый катерок успевал кое-как один раз за день объехать тони, потом рыбакам приходилось самим отвозить улов, опять грести против течения, тянуть бечевой, где представлялась возможность, но они все равно были довольны и с еще большей радостью встречали свой катерок. И опять Улуска дразнил Полокто:
– Эй, отец Ойты, подцепляй лодку! Да мы…
Однажды, уже в конце путины, когда было ясно, сколько добыли колхозники и сколько единоличники, не выдержал старший сын Полокто Ойта, прибежал к Улуске.
– Хватит, аоси, не дразни, разве мы по своей воле не с вами?
– Мое какое дело, по чьей воле ты еди-но-личник. Большой, детей нарожал, сам голову должен иметь.
– Не дразни. Сам знаешь…
– А я не дразню. Ты тоже из-за лошадей, как отец, в колхоз не идешь?
– Сам знаешь.
– Дурак, заладил одно. Иди в колхоз, не слушайся его. Смотри, как мы вместе весело живем.
Когда Пиапону передали этот разговор, он подумал: «Если даже Улуска начал убеждать, то дело пойдет».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Озерские нанайцы тоже сколотили колхоз, но сами по. – ка не знали, колхоз у них или несколько артелей. Выехали они на кетовую дружно, бригады составили по стойбищам – джуенцы, хурэчэнцы, сэпэриуны и тогда мунгали. Каждая бригада считала своего бригадира председателем колхоза. Только после встречи с Воротиным, когда он растолковал, что нельзя организовывать такие мелкие колхозы, озерские единогласно избрали председателем Токто, а колхоз назвали «Интегральный охотник» по предложению Бориса Павловича, хотя никто не знал, что означает слово «интегральный». Им было лестно, что название колхозу дал пушной начальник, и название это очень длинное, красивое и таинственное.
Кеты озерские колхозники поймали не меньше, чем амурские, и возвратились в свои стойбиша с нагруженными продовольствием и товарами лодками. Теперь и озерские нанайцы, как и амурские, стали независимы от зимней охоты – их кормила рыба. Конец сентября и начало октября, месяц петли по-нанайски, – самая горячая пора для охотников. Токто с Потой, облеченные теперь властью, гадали, можно им или нельзя выезжать в тайгу на охоту.
– Мне можно, все охотники уходят в тайгу, и я должен быть с ними, – заявил Токто.
– Я тоже пойду, пока лед не станет на Амуре, сюда районные начальники не явятся, – вывернулся из трудного положения Пота. – В конце декабря вернусь.
Решили жить вместе в одном большом зимнике. Внукам Токто надо было идти в школу, но в Джуене школу не открывали, не хватало в районе учителей, поэтому брали с собой и внуков. Начались горячие сборы, и в это время приехала в стойбище незнакомая нанайка, назвалась Сайлой Самар из Нижних Халб.
– Из Нижних Халб? – спросил Токто. – Чья ты дочь?
– Дочь Понгсы, – ответила гостья.
Понгса Самар – бывший кровник Токто, с которым он помирился, когда партизаном ходил на Де-Кастри.
– Мы с твоим отцом кровники, наши отцы затеяли драку, братья продолжали, все погибли.
– Слышала, – улыбнулась Сайла, – это было так давно, что теперь даже не верится, слушаешь, как сказку. Я езжу по Амуру, рассказываю новую сказку. Соберите всех людей – женщин, детей, стариков.
Собрать людей в стойбище – плевое дело, всем интересно послушать нового человека. Пока собирались джуенцы, Идари накормила гостью, дала свою раскуренную трубку. Сайла ей понравилась с первого взгляда, скромная, опрятная, красивая.
– Сайла, правда ты сказку будешь рассказывать? – спросила Идари.
– Это быль, Идари, и в то же время мне кажется, сон или сказка. Я такое пережила, до смерти не забуду, я там побывала, куда даже во сне не доберешься.
– По глазам видно, какая ты счастливая.
– Да, Идари, я самая счастливая нанайка. Сколько уже рассказываю людям, а все волнуюсь, путаюсь. А, главное, обидно, многого не поняла и не запомнила.
Когда собрались все джуенцы, расселись кто где смог примоститься, Сайла тихо проговорила:
– Я побывала в Москве.
Слова ее для джуенцев прогремели громом. Не было теперь человека среди озерских нанайцев, который бы не знал о Москве. Благодаря Нине они узнали, что Москва – столица Советской страны, что там жил и после смерти лежит Ленин в Мавзолее, что там, в Кремле, работают члены правительства, портреты которых им приходилось видеть.
– В Москве? – одновременно вырвалось у всех.
– Да, в Москве, – подтвердила Сайла.
Услышав это спокойное подтверждение, некоторые охотники все же недоверчиво смотрели на гостью.
– Сталина видела? – спросил Пота.
– Видела.
– Калинина видела?
– Вот так, как тебя, даже ближе, я его руку трясла, здоровалась. Ты только не спрашивай, не перебивай. Видела я наше правительство в большом красивом доме, который называется Большой театр. Там собрались люди. Это была шестая годовщина смерти Ленина. Вот там я всех видела. Со мной была Сура Путинча, русская девушка, она у нас в Нижних Халбах живет, учит нас по-новому, чисто жить. Она показывала мне – это Сталин, это Смидович, всех показывала. А о Ленине говорил один, фамилия длинная, не запомнила…
Сайла потерла висок, стараясь вспомнить докладчика. Нет, она не вспомнила Ярославского, не вспомнила артистов, выступавших после доклада на большом концерте, не запомнила широкоплечего высокого поэта Владимира Маяковского, который читал свою поэму «Владимир Ильич Ленин».
– Поверьте мне, люди, я несколько дней находилась в Москве, но все не могла свыкнуться с этим. Я сидела в большом-большом доме, толкала Суру Путинча и шептала: «Это я, Сайла, дочь и жена охотника-нанай, в Москве? Правда все это или нет? Ну, скажи, Сура, правда это или нет?»
Джуенцы, даже самые неверящие, замолкли, хотя поверить, что простая нанайка ни с того ни с сего вдруг, как в сказке, оказалась в Москве и повидала столько, сколько все джуенцы, вместе взятые, не видели, было трудно.
– Начну лучше сначала. Сура Путинча получила письмо из Хабаровска, что ей надо в Москву ехать с одной нанайкой на большое женское собрание. Халбинцы избрали меня. Это было в прошлом году в декабре. Мы на лошадях добирались в Хабаровск, а там сели в домики на колесах, которые катились по железным полозьям без конца и края, до Москвы ехали по ним. Я ведь раньше из своего стойбиша дальше Бичи не выезжала, а тут едем и едем, а куда – непонятно. Спрашиваю у Суры, где Амур, куда едем? Она смеется и говорит, Амур далеко остался позади, проехали уже несколько таких же больших рек, как Амур. Я, конечно, не поверила. Но едем, едем, а полозья все блестят впереди, всюду города и села. Долго ехали, хотя и очень быстро. Эти дома так быстро бегут, что бедные вороны машут крыльями изо всех сил, а все равно отстают…
– Вороны отстают от дома на колесах?
– Да, отстают. Сама своими глазами видела. Не перебивайте. Вот наконец приехали в Москву. О Москве я не могу ничего рассказать, слов не нахожу. Нас собралось много, со всего Севера, одни женщины.
– Ни одного мужчины не было?
– Да, собрание было женское.
– Верховодить над нами, что ли, собираетесь?
– Нет, не собираемся, мы говорили о новой жизни, как лучше, чище жить.
Идари невольно оглядела землянку, закопченные стены, земляной пол и подумала: «Чище не уберешь».
– Приехали женщины разные. Знакомимся. Про тунгусов мы знаем, соседи. Но я впервые услышала о самоедах, они такие же, как и мы, черноволосые, смуглые. Вогулки и остячки белые, некоторые рыжеволосые. Много мы разговаривали, женщины есть женщины, где бы ни оказались. Они тоже не лучше нас живут. Одинаково. Как и мы, они вторые люди, ниже мужчин. Тяжело живут, потому приехали в Москву обо всем поговорить. Много говорили. Партия большевиков сказала: женщины должны вместе с мужчинами строить новую жизнь, заниматься огородами и выращивать коров, свиней; учиться, чтобы потом учить других, безбоязненно поступать в техникумы, ехать в Ленинград в Институт народов Севера…
– Одна у нас уже сбежала туда от мужа.
– Зачем от мужа бежать? Не надо от мужа бежать, надо незамужним ехать. Все женщины сказали: «Мы хотим жить по-новому». Нам ответили: «Хорошо, посмотрите, как надо жить по-новому». Повели нас на фабрику, где всякие материи делают для халатов, рубашек, штанов. Там одни женщины работают. А куда детей девать? Там есть детские ясли, утром мать приносит ребенка и отдает в ясли, ребенок целый день без матери, чужие женщины за детьми ухаживают. Вы бы посмотрели, женщины, как дети живут там! Спят все отдельно, на чистой белой материи, укрываются под одеялом таким же куском белой материи. Простынь называется. Кормят их так – наши дети не отведали такой еды! Нам сказали, что мы в своих стойбищах тоже должны открыть такие ясли. Потом были мы на другой фабрике, которая выполняет все женские работы, готовит еду. Две машины нам очень понравились, одна картошку сама чистит, другая тарелки моет.
– И не разбивает?
– Нет. Сколько мы ни наблюдали, ожидали, вот-вот тарелку разобьет, нет, не разбила!
– Картошку мы не едим, чистилку нам не надо, а тарелки мыть – это хорошо.
– Нам многое показывали. Были мы в доме Революции, там собраны вещи, которые рассказывали, как победила советская власть, были в доме, где трубы направлены в небо. Я смотрела в трубу, днем видела звезды. Потом опять была в Большом театре, на этот раз смотрела, как полуголые девушки танцевали, но мне не очень понравилось это.
– А мужчинам, наверно, нравится?
– Им что, лишь бы поглазеть…
– Хватит, слушайте! – прикрикнула Идари.
– Однажды вечером нас пригласили в Кремль. Вот где, люди, я увидела Калинина. Узнала сразу. Он тепло с нами поздоровался. Такой он простой, что даже не подумаешь, что он главный человек в стране. Встретишь на улице, наверно, мимо пройдешь, если по портретам не узнаешь. Калинин выступал перед нами, сказал, что мы должны всеми силами строить новую жизнь, во весь голос сказать, что мы равные с мужчинами люди. Слышите, женщины, это сказал главный человек нашей родины. Потом стали говорить сами женщины. Как говорили они, вы бы слышали, женщины! Они высказывали всю свою боль, потом благодарили партию большевиков, советскую власть, что она поднимает так высоко женщину. Мы все сидели за длинным столом и все хорошо видели Калинина. Когда подошла моя очередь говорить, я не выдержала, встала с места, подошла к нему и поклонилась низко. Я волновалась, в жизни так не волновалась, женщины! Сказала я ему: «Здравствуй, Михаил Иванович! Когда я уезжала из стойбища, все просили меня увидеть тебя, и вот я увидела. Близко увидела, а раньше только на портретах видела. Я очень рада. Вот вернусь в родное стойбище, буду работать, буду стараться, чтобы наши женщины и девушки зажили хорошо, по-новому». Когда я поклонилась, Калинин встал, улыбнулся так хорошо и пожал мою руку. Вот эту руку, женщины!
Сайла подняла правую руку. Маленькая, сухощавая ее рука дрожала. Идари взяла ее, успокаивающе погладила. Рассказчица с благодарностью взглянула на нее и улыбнулась смущенно.
– Женщины, я призываю всех вас начать жить по-новому, учиться жить по-новому. Девушки, учитесь, вы должны показывать пример. Кто же, кроме вас, может уехать в город учиться? Уезжайте, учитесь! Нам нужны учителя, доктора. Нам нужны грамотные колхозные работники, бухгалтеры, кассиры, в сельсовете тоже требуются грамотные люди. Я рассказывала про ясли; кто их будет открывать, кто будет там работать, если не вы. Учитесь, девушки, пока молоды, замуж всегда успеете выйти. А замужним женщинам надо стараться, чтобы чисто было дома, хватит купаться в грязи.
Сайла замолчала. Идари подала ей трубку, обняла ее:
– Какая ты счастливая! Хорошо очень говорила. Расскажи, что ты еще видела.
– Много видела, обо всем не расскажешь. После собрания, когда Калинин был с нами, пришел человек, который карточки с людей делает. Он нас всех вместе с Калининым усадил и снял. Потом нам показали Кремль. Ой, какой это богатый дом, слов не найдешь, чтобы об этом рассказать. Глазами все не охватишь. Показали нам царские украшения. Об этом тоже не смогу рассказать. Только скажу, видела я тарелки, ложки из чистого золота, царь из этой золотой посуды ел. Смотрела я на эту золотую посуду и думала: «Вот как он, гад, жил, а людей голодом морил». Такая злость охватила меня, а Сура Путинча говорит, это еще не все, его дворцы в Ленинграде, но они тоже теперь народные, там музеи, кто хочет приходит, смотрит, любуется, потому что все это сделано руками простых людей…
Долго не расходились джуенцы, ошеломленные услышанным, разглядывали счастливую Сайлу, увидевшую невиданное, услышавшую неслыханное. Много вопросов еще задавали, и на все вопросы Сайла охотно отвечала.
– Ох, счастливая ты, – сказала Идари, когда народ нехотя разошелся. – Я завидую тебе. А Ленинград далеко от Москвы? Там у меня старший сын учится.
– Правда? Э, а ты мне завидуешь! Мне надо завидовать, я не знаю, будут ли мои дети там учиться, они еще маленькие. А в Москву, я думаю, теперь всякий может поехать. Дней десять или немного больше по железным полозьям. А там – ночь, и в Ленинграде.
Весь вечер проговорили Идари с Сайлой, а на утро расстались подругами. Сайда уехала на Амур.
«Счастливая она, – думала Идари, – и муж, наверно, у нее хороший, другой разве отпустил бы. Хорошо, очень хорошо, что советская власть женщинам широкую дорогу открывает, даже в Москву вызывает, чтобы поговорить о нашей женской доле. Правильно выбрала время Гэнгиэ, будто чуяла. Сама придумала или Нина посоветовала? Ох, как хотела бы я быть на ее месте! Рано родилась. Мы с Потай сбежали бы не на Харпи, а в Ленинград! Кто там нас отыскал бы? Глупая, что думаю? Бабушкой стала, а такое в голову лезет».
– Сибэ, – сказала Идари невестке, – ты не очень мни эту кожу, она на подошву унтов пойдет. Что с Онагой, не схватки ли начались?
– Нет, нездоровится просто. Наш отец пошел за шаманом.
Правильно, его, председателя сельсовета, послушается, а то иногда капризничает, водки нет и не идет. Был бы хоть сильный шаман, а то только начинающий. Отец Богдана заставит его прийти.
Председатель сельсовета Пота уговорил, шамана помочь беременной Онаге. Вечером в землянке Токто камлал начинающий шаман, изгонял злого духа из тела Онаги. На следующий день Идари с Кэкэчэ пошли в тайгу делать шалаш для роженицы – чоро.
– Онага хорошая, опять внука принесет, – сказала Идари.
– Внучка будет, – возразила Кэкэчэ.
– Все равно, лишь бы ребенок родился и вырос. А Гэнгиэ бесплодная была. Ты все сердишься на нее?
– Сердилась, а теперь не знаю, то ли сержусь, то ли нет. Погляжу на сына, какой тоскует, – сержусь, останусь одна – не сержусь. Теперь, когда послушала Сайлу, перестала сердиться. Она, наверно, уже встретилась с Богданом. Идари, ты как думаешь, она не любила тайком Богдана?
– Да что ты! Не может быть!
– Мне думается, она была влюблена, замечала я.
– Показалось тебе, Богдан не обращал на нее внимания.
– Правда, Богдан не замечал ее.
К полудню шалаш был готов. Когда Идари и Кэкэчэ вернулись дамой, мужчины стояли везде землянок и смотрели в строну Амура.
– Раньше стойбище редко кто посещал, – ворчал Токта, – теперь что ни день, гости. Приезжают всякие…
Лодка пристала напротив землянки Токто, и все узнали в одной из приехавших русских женщин Нину Косякову. Токто зло сплюнул, но поплелся вслед за Потой встречать гостей.
– Обещала я и вернулась, – сказала Нина. – Привезла вам доктора. Знакомьтесь, зовут Альбина, если кому трудным кажется имя, зовите Аля. Товарищ председатель, – обратилась она к Поте, – будем у вас жить. Требуется дом, чтобы в одной половине она больных принимала, в другой половине жила.
– Старую фанзу отремонтируем, – ответил Пота.
Косякову с фельдшерицей он устроил в землянке Пачи, а сам тут же собрал джуенцев и начал ремонтировать старую, давно заброшенную фанзу.
– Здесь будем жить? – по-детски поджав губы, чуть не плача спросила Альбина, оглядев закопченную, захламленную землянку Пачи.
– Других хором нет, – усмехнулась Нина.
– Здесь пахнет нехорошо.
– Да, если мы тоже не будем мыться, то вскоре запахнем. Тут, Аля, не то что ванной, даже бани деревенской нет.
– Но как жить? Вы все знали, а позвали меня…
– Надеялась, что вы храбрая. Мы приехали сюда работать, и с хныканья начинать не годится.
Альбина родилась и выросла во Владивостоке, она никогда не выезжала даже в русские села и не знала жизни земледельцев, потому землянка охотника показалась ей хуже свинарника. Тут и грязь, и черная копоть на стенах от жирников – не прикоснешься к ним, и стойкий извечный рыбный запах; глиняный пол и сплошные нары вдоль стены, холодный очаг, и нет знакомых с детства стола, стульев.
– Почему вы там, в Хабаровске, не рассказали, как будем жить?
– Как будем жить, это от нас зависит. Хватит, Альбина, берите себя в руки. Я тоже не в такой землянке родилась, приехала работать, должна работать.
На второй день фанза под медпункт и жилье Нины с Альбиной была готова, и, когда подсохла глина, девушки перешли в свое жилище. Пота с Токто сколотили им топчаны, столы и стулья. Расставили девушки эту мебель по местам, прибрали как смогли, и фанза приняла вполне жилой вид. Потом они принялись за оборудование медпункта. Альбину вдоволь снабдили лекарствами, простынями и необходимыми ей инструментами.
Когда в углу забелел накрытый простынью топчан, на столе засверкали инструменты, баночки с мазями, скляночки с лекарствами, закачались тарелочки медицинских весов, Нина радостно засмеялась:
– Говорила я вам, все будет хорошо! Теперь сюда шкаф для ваших бутылок и склянок, и все тогда будет выглядеть как в хорошем медпункте.
Но Альбина не разделяла радости Нины и молчала. На прием к фельдшеру никто не шел. Нина сама привела мальчишку, который был весь в болячках, затем слепнущую от трахомы женщину.
– Самое главное впереди, – предупредила она, – скоро роды у одной женщины, Онагой ее зовут.
Альбина совсем притихла, не разговаривала, делала все будто во сне.
– Выше голову, Альбина, а то так вы за зиму зачахнете, – подбадривала Нина.
Сама она уже развернула работу среди женщин в чувствовала помощь приезжавшей Сайлы, с которой она познакомилась в Болони. Теперь она с благодарностью вспоминала ее, когда женщины, казалось, с полуслова понимали ее, Нину; пример Сайлы подбадривал джуенских женщин, звал их к новой жизни. Нина обучала женщин, как кипятить белье, как лучше и легче выстирать его, как ухаживать за младенцами.
– Замужем не была, наверно, с мужчинами-то не спала, а обучаешь нас, – смеялись женщины.
– В книгах написано, – смущенно отвечала Нина. Подошли роды Онаги. Нина уговаривала ее рожать в медпункте, но Онага наотрез отказалась, заявила, что ее уже ждет чоро. Тогда Нина поговорила с Идари и Кэкэчэ, прибегла к их помощи.
– В фанзе нехорошо, мы всегда рожаем в чоро, – ответила Кэкэчэ.
– Пусть она первая рожает с помощью доктора, – возразила Идари, – посмотрим, что получится. Чего ты боишься, Кэкэчэ, мужчин нет в стойбище, все в тайге, наша теперь власть…
Все вместе они уговорили Онагу рожать в медпункте. Когда начались схватки, Нина привела ее к Альбине. Онага открыла дверь медпункта, и ей сразу бросились в глаза сверкающие никелем инструменты, она постояла, с испугом глядя на щипцы, ножницы и пинцеты, отвернулась и пошла домой.
– Онага, Онага! Куда ты, зачем торопишься так? – кричала Нина, догоняя ее.
– Не буду, не буду я там рожать, – шептала Онага, тяжело дыша. – Я в чоро пойду.
Женщины опять уговорили ее вернуться в медпункт. Онага согласилась, но попросила убрать сверкающие железные инструменты. Когда Онага пришла в медпункт, инструментов уже не было на столе, убрали даже весы, осталась на белой скатерти одна, необходимая фельдшеру спиртовка.
Онага, опять не переступив порог, оглядела медпункт и спросила:
– Где сухая трава или хвоя? Где рожать?
– Зачем хвоя, Онага, ты будешь рожать здесь, – Нина указала на белоснежный прибранный топчан.
– На белой материи? И тебе не жалко ее?
– Her, так положено, Онага.
– Русские женщины все так рожают?
– В родильных домах всегда так. Нанайские женщины тоже теперь все так будут рожать.
Безучастно сидевшая Альбина зажгла спиртовку. Голубой огонек весело затрепетал над белым столом.
– Что это? – испуганно спросила Онага. Она никогда не видела голубого огня.
– Не бойся, так горит спирт.
Нина сама вымыла Онагу, уложила на скрипящую холодную простынь. Онага вся сжалась, ей было неприятно незнакомое прикосновение холодных простыней, а еще больше было жаль дорогой белой материи, которой хватило бы на несколько рубашек. Родила она быстро, без крика, без стонов, чем удивила Альбину.
– Дочь, Онага!
– Как хорошо, вот радость-то какая…
Весь Джуен тут же узнал, что Онага родила девочку, впервые с помощью русского доктора, на высоком топчане, на белых материях-простынях.
– Теперь никто из охотников близко не подойдет к этой фанзе, – сказали женщины Нине. – В ней женщина родила.
Нина не знала этого обычая и испугалась. Что же теперь делать, переносить медпункт в другую фанзу? Посоветовались с Идари.
– Где найдешь зимой другую фанзу, – сказала Идари. – Не найдешь и не построишь. Много времени пройдет, пока охотники возвратятся – все еще забудется.
Онага с полдня полежала на жестком топчане и решительно встала, собралась домой. Альбина схватила ее за руку, начала уговаривать, чтобы она легла и не вставала больше, но Онага не понимала ее, улыбалась в ответ. Подоспела на помощь Нина.
– Лежать день-два? – удивилась Онага. – Да ты что, принимаешь меня за лентяйку? Это только ленивые женщины представляются после родов больными, чтобы отлежаться. А я могу за водой на озеро сходить, дров нарубить.
– Нет, ты будешь лежать, – сказала Нина. – Я знаю, ты сильная, Онага, работящая, но доктор принимала у тебя роды, она теперь за тебя в ответе. Поняла? Ты должна ее слушаться. А теперь давай поговорим о другом. Какое имя хочешь дать дочери?
– Это не мое дело, имя дают мужчины.
– Давай обойдем этот закон, а? Тебе нельзя было в фанзе рожать, а ты родила. Что теперь нам? Один закон переступили, переступим и другой.
– Что люди скажут? А отец Поры?
– Пота вернется раньше твоего мужа, он даст свидетельство о рождении, и твоему мужу нечего будет сказать. Послушай, что я расскажу. Ты знаешь, кто такой Ленин?
– Да, он советскую власть нам принес, торговцев жадных изгнал, новые высокие цены установил на пушнину.
– Вот и хорошо, ты все знаешь. Ленин был большой революционер, за это его в Сибирь посылали, в тюрьмы сажали. У Ленина много было помощников, среди них и женщины-революционерки были. Одну из них звали Инесса Арманд. Я читала книги про эту красивую храбрую женщину и влюбилась в нее.
Нина стала рассказывать о жизни, о подвигах пламенной революционерки и предложила:
– Давай, Онага, назовем твою дочь Инессой, а? Когда вырастет твоя дочь, она будет гордиться своим именем. А потом, ты ведь первая женщина, которая родила в новых условиях, ведь этого доктора-девушку советская власть послала. Подумай.
– Чего тут думать? Хорошее имя, пусть дочь носит это имя.
Нина радостно улыбнулась и вздохнула полной грудью.
– Как вы так можете? – спросила Альбина. – Говорите, говорите часами, о чем?
– О новой жизни, Альбина!
– И не надоедает?
– Жизнь разве может когда надоесть? Чем больше живешь, тем дольше хочется жить.
– Нина Андреевна, честно говорю, если бы я имела ваше образование, знание языков, ни за что не стала бы сидеть здесь.
– А если призвание?
– Не верю.
– Ваше дело.
– Нина Андреевна, не могу больше, отпустите, я уеду, еще успею на последний пароход. Онага уже ничего, не впервые ей… Другие обходились без меня и обойдутся.
– Бежим, значит?
– Не могу, не хочу молодость тут губить! Я ведь молодая…
– Следовательно, я старуха. Логично.
– Нет, я этого не сказала, вы молоды, красивы, но у вас призвание, а я не могу…
Середина октября, осень дышит в лицо. Холодно. Нина накинула на плечи пальто, попросила, чтобы в ее отсутствие Онага не смела вставать, и вместе с Альбиной вышла на улицу. Они пошли в тайгу. Альбина покорно шагала за Ниной по еле заметной тропинке.
– Вот посмотрите, – сказала Нина, подведя Альбину к шалашу.
– Шалаш, а что?
– Это шалаш роженицы. Мы с вами, выходя из дома, накинули пальто, нам холодно. А Онага в рваном халате должна была тут рожать дочь, только костер у входа обогревал бы ее. Каково?
У Альбины мурашки поползли по телу, когда она мысленно представила Онагу ночью, одинокую, с дочуркой на груди. Темно, звери рядом, осенний холод, и всего только маленький костер у входа…
– Дикость, – прошептала она.
– Они и зимой в таких чоро рожают. Понимаете, зимой, в сорокаградусный мороз. Как тут выживет младенец? Вы приехали сюда, чтобы навсегда похоронить этот дикий обычай, и вы уже сделали один шаг.
Альбина молчала. Молчала она еще два дня, а когда оправилась после родов Онага и ушла домой, она собрала вещи и уехала.
