Текст книги "Амур широкий"
Автор книги: Григорий Ходжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первым на правый высокий берег переселился из полузатопленного Нярги Полокто с сыновьями Ойтой и Гарой. Перебрался потому, что трем его лошадям не стало на острове корма.
Полокто за прошедшие годы пополнел, стал степенный, важный. Было отчего ему заважничать – дети превратились в мужчин, появились у него внуки и внучки. А самое главное – Полокто наконец-то разбогател. Никто в стойбище Нярги не имел столько лошадей, сколько у него. Ни у кого не было пилы, которой можно распилить бревна на доски. Ни у кого не было столько денег, сколько у него. Правда, говорят, что многие монеты цены не имеют, но Полокто не верил никому. Разве могут деньги потерять цену, как человек к старости теряет силы? Придет время, монеты вновь приобретут цену. Они только временно ее потеряли, пока власть переходила от белых к красным, от красных к японцам, потом опять к красным. Полокто, честно говоря, мало заботило, кто приходил к власти. Это ему что приход зимы и возвращение лета. Пока власть переходила из рук в руки, пока Пиапон и другие умники ходили воевать, Полокто приобрел трех лошадей и кучу денег.
Дом его теперь Походил на большой отцовский дом, в нем полно мужчин, женщин и детей. Все хорошо у Полокто, но была у него думка привести в дом третью жену. Первая жена Майда уже стара, пусть занимается по хозяйству, нянчит внуков и внучек. Вторая, Гэйе, признаться, еще ничего, но больно уж сварлива, приходится к ней все время подлаживаться. Была Гэйе когда-то не женщина, сгусток страсти! Вспоминает об этом Полокто и думает о молодой, такой же страстной жене. Как же ему, разбогатевшему человеку, не заиметь третью жену?! Смеяться будут охотники, скажут, скряга Полокто, деньги в гроб возьмет. Вон Американ каждый год меняет жен, одну выгонит, другую приведет, одна жена живет в Мэнгэне, другая у ульчей, третья, может, где-нибудь в городе. Американ богат, он покупает где-то водку лодками – что ему иметь пять-шесть жен! Раз плюнуть. Полокто нельзя отставать от Американа, ему надо купить молодую жену.
Когда никого нет в хомаране, Полокто вытаскивает тяжелый мешок и перебирает нанизанные на суровую нитку, как кренделя, связки древних дырчатых монет и современные, искрящиеся серебром кругляшки с жирным китайцем, николаевские и александровские рубли, старые демидовские сибирки и множество других монет, имевших хождение во времена интервенции. Полокто не разбирался в них, не знал их достоинства, но любовался гордыми профилями царей, королей и королев. Богатство свое оценивал он только на вес.
Лошади достались Полокто, можно сказать, тоже даром. Каждое лето он косил с двумя сыновьями сено для зажиточных малмыжцев, и те вознаграждали его лошадкой, надо думать, не самой лучшей. Теперь у Полокто три лошади; одна кобылица жеребая, и он к осени ждет приплода. Нынче плохо с заготовкой сена, луга все затоплены, и Полокто обкосил лесные поляны. Трудная работа. В тайге духота, солнце палит, а ветерка нет. Сена требуется много, и Полокто решил позвать на помощь родственников.
– Нынче зимой, слышал я, лес опять начнут готовить, – говорил он братьям, – будет заработок. Вот лошади когда понадобятся. На собаках столько не вывезешь леса, сколько на лошадях…
О заготовке леса Полокто нигде не слышал, ему эта выдумка потребовалась, чтобы легче было уговорить родственников. Зверя в тайге маловато, не всякий охотник промыслом прокормит теперь семью, а на заготовке леса – верный заработок. Все это хорошо знал Полокто и сам обрадовался выдумке, потому что ему редко удавалось заманить в хитрые сети людей, чаще его самого оставляли с носом. Но на этот раз все обошлось, все, кого попросил Полокто, вышли на работу, вдоволь заготовили сена, хватит и лошадям, и даже останутся излишки, которые можно будет зимой продать многолошадным малмыжцам за деньги или обменять на лошадей.
С этим сенокошением получилось так, что даже Полокто не ожидал. Когда он позвал родственников, откликнулось все стойбище.
– Чем будете косить? – спросил Полокто. – Кос нет у меня на всех.
– Не охотник ты, – смеялись в ответ няргинцы, доставая широкие и острые, как ножи, багдо.
– Хорошо ты придумал, – похвалил брата Пиапон, – лишнее сено пригодится. Может, еще кто купит лошадь.
– Ты тоже идешь косить? – удивился Полокто.
– Люди идут, и я иду.
Ссориться с братом Полокто не хотелось, как-никак Пиапон теперь председатель Совета. Еще непонятно, что означает этот Совет, но Пиапона все слушаются, всегда становятся на его сторону, он умеет сплотить людей.
Все незатопленные луговины были выкошены в несколько дней, и среди густой тайги выросли стога пахучего сена. Кроме заготовки сена, Полокто ничего больше не мог выдумать, а люди приохотились работать сообща. Тогда старший сын посоветовал пилить доски. В стойбище имелось шесть рубленых домов, и все охотники успели убедиться в преимуществах дома перед глиняной фанзой. Многие мечтали выстроить себе дом и готовили лес на Черном мысу. Но откуда они могли добыть доски на потолок, пол? Только у Полокто. Лишь у него есть продольная пила, лишь его сыновья умеют пилить доски. Правда, Гара не хотел заниматься этим не охотничьим делом, он, видно, пошел в деда и не признавал ничего, кроме рыбной ловли и охоты. Но какой сейчас лов, когда столько воды? Полокто не стоило большого труда уговорить Гару. На следующий день на берегу стояли козлы, рядом валили лес и подкатывали к ним. Заторкала пила, и на зеленую траву легли первые пахучие доски, а под козлами вырастала горка янтарных опилок.
Пилка досок обратилась в первые дни в забаву для стойбища. Взрослые один за другим менялись у пилы, дети кувыркались в опилках, обсыпали друг друга. Тут же рядом толпились жены, невестки и потешались над неумельцами-мужьями; самые храбрые из них становились за нижнего пильщика, но наверх не поднимались, нельзя, внизу стоят мужчины-охотники. Хохотали до слез.
– Доски как, на продажу? – спросил у Полокто Улуска.
– Не твое дело!
– Как не мое? Я тебе лес валю.
– Ладно, молчи. Там видно будет.
Улуска замолчал: что ему делать? Полокто хозяин пилы, захочет – продаст доски, захочет – даром отдаст. Тут ничего не поделаешь. Но водку он обязан поставить за то, что Улуска валит лес и подкатывает к козлам.
Лето – время заготовки юколы, рыбьего жира. Какая бы ни стояла вода, надо каждый день ловить рыбу. Неводами рыбы не половишь – нет суши, где можно было сделать притонение, – все затоплено. Ставных сетей имелось мало, да и старые они все – самый крупный карась без труда насквозь проходит через прелую дель. Оставалась только верная острога.
Полокто в солнечные дни выезжал на озеро Чойта, бил острогой максунов. Выезжали и Ойта с Гарой. Женщины готовили впрок черемшу, полынь, желтые тальниковые грибы, большие мохнатые дубовые и маленькие черные «ушки». Много дел у женщин, с утра и до вечера они на ногах. Вторая жена Полокто Гэйе научилась у корейцев огородничеству и теперь выращивала на грядах табак, фасоль и какие-то синие цветочки, из которых изготовляла краску для узоров на халатах.
Полокто сперва с недоверием отнесся к затеям жены, но, выкурив высушенный ею лист табака, изменил свое мнение: табак Гэйе ничем не отличался от китайского, который надо было покупать. Хотел было он заняться выращиванием табака на продажу, но тут же отмахнулся от этой затеи. Под табак земля нужна, а корчевать тайгу – это не на оморочке ездить. Чтобы копать землю, крепкую спину надо иметь. А какой нанай может похвалиться крепкой спиной? Наверно, только признанный силач Хэлэ да, пожалуй, Ойта.
Фасоль у Гэйе ползла по воткнутым в землю шестам, образовав зеленую стену. Зеленая фасоль в супе была ароматна и вкусна. Она всем нравилась. Не одна Гэйе имела огородик. У Супчуки, жены Холгитона, на грядах зрели огурцы, росли морковь, репа. Опыта у нее было намного больше, чем у других, потому что огородничеству ее научил Годо, работник Холгитона. Но и Супчуки не выращивала овощей столько, чтобы можно было оставить их на зиму. Вот почему на овощи ни одна семья охотника не обращала серьезного внимания, и только потому, что не под силу было корчевать тайгу.
Полокто выезжал с сыновьями в заливы, устраивал гон, но рыба не выходила из затопленных трав, уловы были небогатые. Однажды он заехал в дальний конец залива и там вдруг наткнулся на погибавшего лося. Он сперва не понял, почему лось бьется и не может выбраться на берег узкого ключа. Когда лось затих, Полокто подъехал и узнал причину гибели зверя: правая передняя нога таежного красавца была зажата между двумя затонувшими стволами деревьев.
– Эх ты, – сказал Полокто, похлопывая по теплой еще спине лося. – Думаешь, я поверю, что ты так глупо погиб? Нет, нас, охотников, не обманут духи, которые заставили тебя пожертвовать собой. Ты ведь бэ – наживка, это даже ребенку ясно. Привезу твое мясо, накормлю людей, и пойдет по Амуру страшная болезнь. Погубить хотят злые духи нанай, Нет, тебя я не трону.
Полокто ополоснул руку, вытер начисто. Вернувшись домой, рассказал всем о своей находке.
– Правильно ты поступил, отец Ойты, – сказал Холгитон. – Ты прав, это бэ. Никто еще не забыл, как много лет назад на реке Харпи погибло стойбище Полокан. Тогда спаслись только Пота с женой да его названый брат Токто с одной женой. Ты, отец Ойты, хорошо сделал, что не взял лося. Слушайте, молодые охотники, не ездите на этот ключ, не притрагивайтесь к таким подношениям злых духов…
Холгитон говорил легко и привычно. Он издавна считается в стойбище признанным проповедником новой, привезенной из Маньчжурии, религии. Полокто был рад, давно старый Холгитон не хвалил его, наоборот, только поносил, обзывал «жадным псом» и другими нехорошими словами. Похвальное слово Холгитона как никогда кстати теперь. Оставшись наедине с Холгитоном, Полокто спросил:
– Скажи, отец Нипо, много изменений случится при новой власти, как ты думаешь?
– Не знаю, отец Ойты. Думаю, многое изменится. Сейчас уже и то столько нового: новые торговцы с новыми ценами, бесплатно роздали нам муку и крупу, малмыжского бачика прижимают, новый жандарм водкой не разрешал торговать.
– Это плохо…
– Почему плохо? Охотники опьянели, и У начал их обманывать, старые долги требовать. Когда они трезвые были, он про долги не поминал.
– Ты в старое время старшинкой стойбища был, отец твой был халада. Почему тебя новая власть не оставила старшинкой?
– Да, да, ты это правильно говоришь. Это тоже новое, совсем необычное. Отца моего халадой поставили маньчжурские власти, меня старшинкой – русские. Как делали? Говорили, ты будешь халада, ты будешь старшинка. Все. А новая власть собрала всех мужчин и женщин…
– Женщин зря…
– Их дело, это тоже новое. Собрала всех, сказала, выбирайте сами достойных людей в Совет. Люди избрали. Теперь из самых достойных выбирайте самого достойного. А? Как? Это очень хорошо, это так же, как делается у нас в совете рода.
– Раньше было…
– Да, раньше избирали старейшину, так вы в большом доме избирали де могдани – главного охотника. У вас старейшиной дома был отец, а де могдани – Пиапон! Так? Видишь, новая власть будто подглядела, как делается в наших родовых советах.
– Тебя надо было председателем, – сказал Полокто, изображая на лице сострадание.
– Ты всегда завидовал младшему брату, – сказал старик, глядя в глаза Полокто. – Зачем завидуешь? Сам добейся, чтобы тебя уважали, как его уважают. Будь умным, если можешь. Я раньше тебе как-то сказал в сердцах, что тебе переродиться надо…
«Помнит, старая росомаха», – подумал Полокто.
– Правильно люди сделали, что избрали Пиапона председателем. Ты против этого не говори, люди тебя и так почти не уважают, совсем потеряешь их маленькое уважение.
– Хорошо, отец Нипо, – кивнул Полокто, хотя в душе был не согласен с Холгитоном и проклинал его. Правильные слова старика больно ранили сердце.
– Про новую власть я думаю много, многого ждут от нее. Этих хитрых торговцев начали прижимать, а надо их гнать.
– Кто тогда станет шкурки зверей принимать, нас кормить?
– Глупый ты, новые торговцы придут.
– Все они обманщики.
– При торговле без обмана не проживешь, это торговец У говорит.
– Тогда при новой власти разрешат наживать богатство?
– Кто их знает.
– Американ сильно разбогател на водке.
– Американ – хунхуз, и ты про эту собаку не говори при мне, слушать не хочу! А ты что? Все еще думаешь разбогатеть?
«Я уже богат», – чуть было не ответил Полокто, но вовремя спохватился.
– Думать – думаю, да что толку, – ответил он.
– Думать – не плохо. Я тоже в молодости все мечтал разбогатеть, жену из Маньчжурии хотел привезти. Теперь думаю, какой толк, женщина все равно такая же, как наши, ноги, руки и все такое женское – все одинаково. Потом думал работника заиметь. Заимел Годо.
«Он тебе детей наделал», – злорадно усмехнулся Полокто.
– Теперь куда его деть? Выгнать? Куда он пойдет? Дома оставить? Скажут, Холгитон хозяин, работника держит. Так скажут потому, что новая власть не терпит богатых. Не знаю, что делать с Годо.
– Пусть живет.
– Потом ты же будешь кричать: Холгитон богач! Какое у меня богатство? В амбаре мыши с голоду подыхают. Ты думаешь, я совсем глупый, не знаю, что думаешь о Годо, о детях моих?
Полокто побледнел, сжался. «Он мысли мои слышит!» – ужаснулся он.
– Н-нет, почему глупый? Не глупый совсем, – пробормотал он.
– Знаю, все знаю. Я теперь старик, мне все равно, что говорят, мне Супчуки не нужна. Только плохо, что ты имеешь две жены, а Супчуки, наоборот, – два мужа.
Холгитон засопел. Ему тяжело было все это высказывать, но когда-нибудь он должен был эту тяжесть сбросить. Слишком тяжелая ноша для него. Лучше высказать глупому Полокто, все же полегчает на душе.
– Да, пусть все останется как было, – вздохнул он. «Какой он непонятный человек, – думал Полокто, – как он может все это рассказывать другому? Я, когда узнал об изменах Гэйе, места не находил, избил ее до полусмерти, потом месяц не спал с ней, а он так говорит. Может, по старости это? Небось в молодости не стал бы так откровенничать».
– Ты о новой власти говорил с Богданом? – спросил Холгитон.
– Что говорить с мальчишкой! – махнул рукой Полокто.
– Этот мальчишка скоро станет судьей вашего рода. Он один из всех нанай, которых я знаю, умеет читать. Он больше всех знает о советской власти. Молодые скоро переплюнут нас, стариков. Запомни это!
Полокто кивал в знак согласия, а в мыслях откровенно издевался над Холгитоном. Особенно забавляли его привезенные стариком из Маньчжурии мио – нарисованные на ткани длиннобородые китайцы со всякими животными, которым молились; теперь у всех эти тряпки обветшали, их обгадили мухи, и они стали совершенно неузнаваемы – тряпка тряпкой. Запасов мио у Холгитона не осталось, поэтому он созетовал сородичам молиться своим пиухэ – семейному священному дереву, как молились раньше.
«Эх, Холгитон, говоришь о новой власти, а сам зовешь возвращаться к пиухэ!» – издевался Полокто мысленно.
– Хорошо поговорили, отец Нипо, – сказал он. – Много мне стало понятно, чего не пойму, опять у тебя спрошу. Богдана тоже расспрошу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Тяжелые воспоминания о николаевских событиях совсем растревожили сон. Богдан еще долго лежал с открытыми глазами, слушал шелест травы, сонное дыхание разлившейся воды и незаметно уснул. Проснулся он на рассвете, закурил, полежал, наслаждаясь теплом и табачным дымом.
Улов в это утро был приличный: четыре крупных сазана, полтора десятка желтых карасей и две щуки. В трех местах сеть порвана. Богдан без особого труда заметил, что у верхнего края сети, почти у поплавков, долго мучилась щука, в середине был сазан, а на самом низу сом оставил слизь.
Возвращался Богдан вместе с другими рыбаками, ночевавшими в своих излюбленных местах. Это были юноши, не имевшие жен, их ничто не удерживало в стойбище в душных хомаранах. Однолетки – Кирка, сын Калпе Заксора, и Нипо, сын Холгитона, уважительно встретили Богдана, не расспрашивали про улов старшего, не бахвалились своим. Кирка – шаловливый мальчишка, выдумщик всяких непристойных шуток – таким знал его Богдан.
– Вы что, не проснулись? – спросил Богдан молчавших юношей. – Расскажите что-нибудь.
– Ты, дядя, лучше расскажи, – ответил баском Кирка.
– Правда, ты много видел, – поддержал товарища Нипо.
– Ты, Нипо, научился у Годо железному делу? – словно не слыша их просьбы, спросил Богдан.
– Маленько.
– Маленько – это ничего. Ножи, топоры, ружья чинить умеешь?
– Маленько.
– Другое слово, кроме «маленько», знаешь?
Оморочки проезжали мимо затопленной релки, на рыбаков дохнуло дымом костра.
– Хорхой здесь ночевал – сказал Кирка. – Наверно, не потушил костра. Ничего, пожара не случится, кругом вода.
За релкой Хорхой снимал сети.
– Эй, молодой муж, зачем без жены ночуешь? – спросил Богдан. – Дома зачем оставляешьодну?
– У меня хоть есть что оставлять дома, а у вас и этого нет, – беззлобно ответил Хорхой и расхохотался.
– Если он с утра смеется, весь день будет смеяться, – сказал Кирка.
– Буду, чего же не смеяться. Скажи-ка, сын младшего брата моего отца, почему тебя оставили без жены?
Кирка отвернулся.
– Пропил отец твою невесту. Ха-ха-ха! Сколько тебе без жены жить, а? До старости?
Хорхой – сын Дяпы, с Киркой живет в большом доме и с малых лет измывается над младшим. Кирка привык к шуткам старшего, переносит их бессловесно, без обиды. Но на этот раз присутствие Богдана и Нипо подбодрило его, он широко улыбнулся, и выпалил:
– Твою жену Калу уведу!
– Она тебе что, собака, чтобы ты увел ее?
– Уговорю.
Богдан засмеялся и похвалил Кирку.
– Правильно, хорошо ответил. Будешь всегда так отвечать, Хорхой перестанет над тобой измываться. Испугается.
– А ты думал как? Испугаюсь, конечно. Уведет жену, где другую найду? Накоплю деньги – отец пропьет.
И Хорхой опять закатился легким, заразительным смехом.
«Весельчак Хорхой, – подумал Богдан. – Читает ли он книжку? Надо поговорить».
Привез Богдан из Николаевска единственную книжку, подарок командира и учителя Павла Глотова. Это были рассказы Максима Горького в дешевом издании. Богдан перечитал книжку от корки до корки раза два. Вернувшись домой, отдал ее Хорхою.
– Я уже позабыл, с какой стороны читать, – смутился Хорхой.
– Вспомни.
– Говорю тебе, позабыл, как надо держать книгу.
– Вспомни, – настаивал Богдан. – Теперь это пригодится.
– Вновь начинать учиться?
– Если позабыл, начинай сначала.
– Мальчиком не понимал, теперь совсем не пойму. Да и стыдно этим заниматься. Люди охотятся, рыбачат, а я буду с книжкой сидеть.
– Учиться грамоте – ничего зазорного.
– Тебе одному так кажется, другие иначе думают.
Богдан тогда настоял на своем, и Хорхой согласился прочитать книжку. Но не читал, а только отделывался обещаниями, чтобы отвязаться.
«Наверняка не читает, все позабыл», – подумал Богдан.
Хорхой продолжал балагурить, сам же громче других смеялся своим шуткам. Богдан улыбался, многие шутки Хорхоя он не слышал, углубившись в свои мысли. Война закончилась только год назад: приезжали несколько раз представители новой власти, организовали Совет, избрали председателем Пиапона; состоялась, хоть и не удавшаяся, ярмарка, появились советские торговцы, милиционер. Произошло уже много изменений. Но Богдан все ждал еще чего-то нового и знал, что это новое совершенно изменит его личную жизнь. Его преследовали старейшины рода, просили и даже требовали, чтобы он стал родовым судьей. Согласись Богдан, и он стал бы уважаемым на всем Амуре человеком. Пришли бы известность и почет. Но изменилась бы его жизнь при этом? Нет, не изменилась бы – это Богдан точно знал. От Пиапона он не раз слышал про Маньчжурию, и его начинала преследовать эта незнакомая Маньчжурия: хотелось познакомиться с другой страной, с ее людьми. По словам Пиапона, он многое видел на Амуре и в Маньчжурии, многое понял и вернулся обновленным. Да и сказочник Холгитон вернулся оттуда проповедником новой, непонятной религии.
Мать с отцом, тети и дяди настаивают на его женитьбе. Семейный человек – это уже иная жизнь, заботы, хлопот по уши. Но личной свободы не будет, самого главного, чего не хочет терять Богдан. Женатым он не сможет встать по первому зову того же Павла Глотова и уехать в неизведанные края. А уехать ему надо, и не праздношатающимся гулякой поглазеть на новые места, а с определенной целью. Цель эта – учеба – вдолбили это в голову Богдана учитель Павел Глотов и доктор Ерофей Храпай. Учиться хочется Богдану, но где те школы, обещанные Глотовым и Храпаем? Откроют, наверно, школу в Нярги для детей, но где школы для взрослых? Не один же Богдан хочет учиться, найдется еще с десяток молодых охотников.
– Ты много думаешь, Богдан, – сказал Хорхой. – Смотри, головные боли придут, мозги иссушат.
Хорхой засмеялся, но юноши на этот раз не поддержали его.
– А безмозглость отчего, знаешь? От лени лишний раз подумать, – ответил Богдан и, хотя ничего не было смешного в этих словах, юноши рассмеялись.
Возвратились рыбаки в стойбище поздно, часы Богдана показывали десять утра. Встретили их женщины, сообщили, что приехал незнакомый дянгиан, будет разговаривать с людьми.
Богдан оглядел берег, но нигде не заметил черной лодки, на которой бы мог приехать дянгиан. Он торопливо развесил сети и пошел в хомаран Пиапона.
– Вот и Богдан вернулся, – сказал Пиапон.
Возле него сидел худощавый нанаец с остриженными, без косичек, волосами. Лицо показалось знакомым, но кто это был, Богдан никак не мог припомнить.
– Бачигоапу, – поздоровался незнакомец. – Вот ты какой, партизан! В Николаевске воевал?
– Откуда ты знаешь, ты там был? – удивился Богдан.
Богдан пригляделся к незнакомцу и тут вспомнил. Верно, он встречался с этим человеком однажды, и было это больше десяти лет назад. Он приезжал с русским учителем в Болонь и ночевал в большом доме. После знакомства с ним дед Баоса потребовал, чтобы Богдан учился и стал таким же грамотным, как этот Ултумбу.
– Ты Ултумбу, я тебя знаю, – сказал Богдан и тоже удивил Ултумбу.
Богдан коротко рассказал о встрече с ним и спросил:
– Где Глотов, доктор Храпай, Мизин, Будрин, Комаров?
– Не знаю, Богдан, я ни про кого из них не знаю.
Богдану подали есть. «Что же произошло в Николаевске? Где Глотов, Храпай, другие?..» – думал он, обсасывая сазаний хребет.
Уха казалась невкусной, хотя в животе урчало от голода. Богдан все же доел ее, выпил чаю, прислушиваясь к разговору Ултумбу с Пиапоном.
Народ на беседу собирался возле хомарана. Ултумбу с Пиапоном вышли, поздоровались. Богдан вышел за ними и сел возле дымившего костра.
Ултумбу начал рассказывать о советской власти. Охотники притихли. Хорошо, когда о таком важном и малопонятном деле рассказывают на родном языке!
– Советскую власть завоевали рабочие и крестьяне. Когда захотели наши враги сломить эту власть, вы тоже встали на ее защиту. А над всеми нами стоял тогда и сейчас стоит наш вождь товарищ Ленин. Вы слышали это имя?
– Слышали, – ответило несколько голосов. – Кунгас нам говорил, потом Богдан.
– Очень хорошо. А в других стойбищах даже не знают, что Ленин сейчас самый главный человек в советской власти. Хороший человек этот Кунгас. Кто он?
– Он партизанский командир.
– Это Павел Глотов, – подсказал Богдан.
– Видите, вам русский человек рассказывал о Ленине, и советскую власть русский народ завоевал. Вы дружите с малмыжскими русскими, это хорошо. Дружба наша будет крепнуть. Русский народ, советская власть много еще сделают, чтобы нанай жили лучше.
– Наш няргинский Совет, это как понять, родовой, как раньше был, или какой другой? – спросил Полокто.
– Много умных людей и сейчас спорят, какой совет нужен нанай, ульчам, нивхам, тунгусам и другим народам. Одни говорят, лучше родовой, он крепкий будет, потому что все люди братья и сестры по крови, и у нанай надо организовать такой совет. Другие сказали, нельзя организовывать у нанай родовой совет. А мы с вами теперь вместе подумаем. Давайте будем у вас в Нярги организовывать родовой совет. Один совет – Заксоров, другой – Бельды, третий – Киле, четвертый – Хеджеров, пятый – Тумали. Все?
– Есть один Оненка. Он, видно, заблудился, не туда попал.
– Хорошо. Один Оненка – тоже совет. С кем только он станет советоваться? Выходит, у вас в Нярги надо организовать шесть советов.
– Зачем шесть, Оненка выгоним, пусть уедет к своим.
– Ладно, согласен, выгоним Оненка…
– Я не хочу уезжать! Я здесь хочу! – завопил Оненка.
– Не выгоняем, это так, к слову говорю. Сколько Тумали?
– Две семьи.
– Маловато для совета. Выгоним, что ли?
– Мы не уедем, мы тут всю жизнь живем, – заявили Тумали.
– Хорошо. Сколько Киле?
– Три семьи.
– Выгоним?
Охотники поняли, к чему клонит Ултумбу. Никто на этот раз ничего не сказал.
– Выходит, самый большой род – Заксоры. Организуем совет Заксоров. Оненка не хочет уезжать, Тумали и Киле тоже не хотят. Тогда что же, выходит, они должны войти в совет? Так?
– Другого нет пути.
– Так в каждом стойбище. Нанай давно уже не живут родами, разбрелись по всему Амуру. Поэтому нельзя организовывать родовые советы.
«Умный человек! Как хорошо все разъясняет! – восхитился Богдан. – Вот как надо разговаривать с людьми!»
– Тогда как быть с родовыми дянгианами-судьями?
– Дянгианов родовых не будет. Родов нет, зачем они?
– Есть роды. Ты это не говори! – закричал Холгитон. – Всякие споры бывают, роды всегда будут собираться. Говоришь, нет родов. А ты, Оненка, разве женился бы на девушке Оненка?
– Нет, не женился бы!
– Тогда зачем говоришь – нет родов? Роды есть, только люди разъехались, а законы рода сохранились.
– Верно говоришь, отец Нипо, – подхватили охотники. – Родственные связи всегда будут. Это же люди одной крови. Дянгиан родовой тоже нужен.
«Любопытно, как он вывернется», – подумал Богдан.
– Есть уже советские судьи, они будут решать все подсудные дела. Но если вы хотите своих родовых судей, имейте их, решайте свои дела. А большие плохие дела советский суд будет решать, его слово будет последним.
Охотники замолчали, задумались.
– Говорят, советская власть всех бачика выгоняет, а шаманов как?
– Шаманы – это нанайские попы.
– Что, их тоже будут выгонять? Куда?
– Никуда не выгонят, просто запретят им шаманить.
Охотники заволновались, вполголоса заговорили между собой. Женщины позади мужчин заспорили во весь голос. Раздались возмущенные голоса.
– Бачика вредный, гоните. А шаманов нельзя гнать. Кто будет лечить больных?
– Доктора будут лечить.
– Кто будет отправлять души умерших в буни?
На этот вопрос Ултумбу не ответил. Это был единственный вопрос, на который он затруднялся ответить. Он знал свой народ, обычаи, знал, что родственники, не справившие религиозный праздник касан и не отправившие душу умершего в буни, берут на себя самый большой грех. Но как объяснить охотникам, что нет у умершего никакой души, что нет буни, что все это выдумка?
Богдан следил за Ултумбу. Лицо его оставалось спокойным, но глаза выдавали растерянность.
– Шаманы нужны! Нанай нельзя жить без шаманов!
– Ладно, пусть останутся они! – вдруг заявил Пиапон.
Мужчины, женщины примолкли сразу. Закурили.
– Когда выгоните торговцев?
– Сейчас уже торгуют наши кооператоры из Союзпушнины, Центросоюза, Интегралсоюза, – ответил негромко Ултумбу и распрямился. – Они скоро войдут в силу. Торговцы пока будут торговать, потому что у нас мало своих кооператоров, товаров мало. Немного потерпите, пушнины им не сдавайте.
– Тебе хорошо, ты не должен им.
– Долги не отдавать.
– Какой же ты нанай, как это не отдавать долги? – возмутился Полокто. – Так ни один нанай не поступит, раз задолжал – плати.
– Долги обманные, не надо платить.
Опять разгорелся спор, но на этот раз Ултумбу не терялся, спорил, доказывал, убеждал. Разговор продолжался долго. Все утомились. Женщины разожгли костры, поставили варить обед. Часы Богдана показывали два.
– Э, чего ты все на них поглядываешь, – заворчал Холгитон. – И так по солнцу видно, больше полудня.
– Умная штука, эти часы, – улыбнулся Ултумбу. – В городе люди работают по ним. Утром встают во столько-то, работают, обедают, домой идут – все по часам.
– Что за жизнь такая. Тьфу! Может, и нужду справляют по часам, а?
Охотники захохотали. Громче всех, пожалуй, смеялся Ултумбу.
– Может, мы при советской власти тоже по часам будем вставать, невод забрасывать, по часам вытаскивать? – наседал Холгитон. – Может, по ним в зверя стрелять?
– Нет, дака, зачем по часам невод забрасывать? Часы нужны тем, кто на заводе работает, в конторах. Ты зря так сердишься, сам скоро часы заведешь.
– Зачем они, я не собираюсь по ним жизнь мерить.
– Не ты, так дети твои заимеют. Правильно? Молодые охотники отвели глаза, часы Богдана – предмет их зависти, их мечта.
– Да, Богдан, ты слышал о комсомоле? – спросил Ултумбу.
– Нет, – сознался Богдан.
– Комсомол – это отряд молодых людей, юношей и девушек, передовых, конечно. Они первые помощники большевиков. Они как бы молодые большевики. Понял?
– Да. Что они делают?
– Помогают большевикам. Советскую власть укрепляют. Строят. Работают везде. Они везде первые. На войне они были первые, сейчас советскую власть строят. Хорошо было бы организовать в Нярги такой отряд.
– Что им делать в Нярги?
– Все, что делает советская власть, вы будете первыми делать. Это очень здорово быть первыми.
– А в Малмыже есть комсомол?
– Нет, в Малмыже еще нет.
– Как же так, русские первые, а у них нет, – сказал Хорхой.
– Вы будете первыми комсомольцами. Это очень важно и почетно. Каждый комсомолец имеет свои обязанности, свои права, свой закон, которые надо честно выполнять. Комсомольцами могут стать только самые лучшие юноши и девушки.
– Если они будут все время вместе, какой это, как ты назвал? – начал Холгитон. – Вот, вот, комол. Молодые есть молодые. Если вместе да вместе, какая там работа, они найдут другое дело, куда лучшее, чем твой комол.
Охотники опять захохотали.
Ултумбу поморщился: опять из-за словоохотливого старика не получилось серьезного разговора с молодыми охотниками. Ему очень важно было заронить в души молодых новые мысли, хотя он был уверен, что, кроме Богдана, никто тут пока не поймет назначения комсомола. Но главное пока – заронить семена в свежую пахоту.
С шутками, со смехом охотники расходились по своим хомаранам. Время обеда.
– Хорошо ты поговорил с людьми, все поняли, – похвалил Пиапон. – Мы ведь сами ничего толком не понимаем. Малмыжские мои друзья толкуют, а сами понимают не больше меня. Грамотных людей надо. Школы надо, пусть молодые набираются ума.
– Школы скоро будем открывать, да с учителями трудно, – вздохнул Ултумбу. – Все, Пиапон, еще трудно. Всего у нас не хватает. Война была. Кончилась она, а мы все еще воюем. Слышал? Много банд появилось на Амуре. Внизу особенно много. Грабят, убивают, жгут. А людям жизнь надо улучшать, чтобы советской власти поверили.
