Текст книги "При дворе императрицы Елизаветы Петровны"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

   – Не спрашивайте меня, – торжественно и важно ответил фельдцейхмейстер. – Там воскресло ужасное привидение прошлого, – указал он на закрывшуюся за ним дверь. – Императрица хочет узнать ещё больше об этом прошлом, и то, что она вызывает из тьмы забвения, может слышать только её ухо!

Замолчав, он уселся в углу комнаты, в стороне от других; княгиня Гагарина и Александр Шувалов снова продолжили оживлённую беседу вполголоса, между тем как обер-камергер стоял задумчиво, устремив вызывающий взор на дверь комнаты, из которой должна была выйти императрица.

Глава девятая

Такая неожиданная встреча с девушкой, о которой он мечтал ещё будучи кадетом и даже не раз вспоминал уже в блеске счастья, при дворе, вывела Бекетова из равновесия. Хотя он всего-то только раз случайно встретился с Кларой во время зимнего катанья на Неве и успели они тогда обменяться всего двумя-тремя словами. Ошеломлённый, он вошёл в слабо освещённую и наполненную тонким ароматом комнату Клары Рейфенштейн, почтительно остановился на мягком ковре и почти с боязнью смотрел на Клару, как на видение, не замечая, что дверь за ними плотно закрылась.

Девушка прошла в глубину комнаты, медленно повернулась, вскинула длинные ресницы и взглянула на блестящего офицера; удивление, радость и шутливое кокетство были в этом взгляде. Розовый свет фонаря падал сверху на её свежее личико; вокруг её белой стройной шейки обвивалось превосходное ожерелье из золотистых топазов. В этот миг он забыл всё, что произошло с ним; он забыл и своё счастье, и возвышение, и своё блестящее положение, и огромное влияние при дворе; им снова овладели чувства маленького, застенчивого кадета; весенняя заря жизни, от которой он так быстро поднялся до жаркого полудня блестящего дня, вновь позвала его, и губы его напрасно искали слов, чтобы начать разговор.

Клара не испытывала такого затруднения, она вся была полна ликующего счастья.

   – Ну, – улыбаясь, произнесла она, перебирая своими пальчиками блестящие топазы, – прошло немало времени, пока я снова увидела вас! Только скажите, почему это вы врываетесь в мою комнату, а у дверей становятся часовые! Уж не думаете ли вы, что молодую даму надо осаждать сомкнутыми батальонами и покорять только при помощи штыков, как неприятельскую крепость?

   – О, прошу извинить мне мою дерзость, – смущённо ответил Бекетов, – я поглупел от счастья, так внезапно, так неожиданно встретив вас здесь, потому что я не забыл нашей встречи, но, – печально и боязливо прибавил он, – я готов сейчас же удалиться. Простите, что в порыве радости я так неприлично ворвался к вам.

Он медленно сделал несколько шагов к двери, но, словно зачарованный, не мог оторваться от восхитительной девушки.

   – Я не говорила этого! – почти с испугом воскликнула Клара, протягивая ему руку, словно хотела удержать его. – Здесь нам удобнее, чем тогда, в толпе, на льду Невы, немного поболтать, пока разрешатся удивительные загадки, происходящие здесь, у нас в доме, и немало, должна сознаться в этом, интересующие меня.

Бекетов медленно повернулся и неуверенной походкой подошёл к Кларе, а затем, схватив протянутую ему руку, нерешительно поднёс её к губам, роняя бессвязные слова, которые тем не менее доставили ей больше радости, чем могла бы дать гладкая, но холодная речь.

Клара не сразу отняла у него свою руку, которую он покрывал всё более и более горячими поцелуями.

Чтобы избавиться от очарования Клары, ему надо было бы закрыть глаза, но он не закрывал их; аромат, окружавший девушку, пьянил его; он раскрыл свои объятия, привлёк её к себе и поцеловал прямо в губы. Клара только тогда отстранилась от него, когда ответила на его поцелуй.

   – Ведь мы не в санях сидим здесь с вами, – рассмеялась она, – поэтому я не могу признать за вами право, которое вы тогда выговорили себе.

   – Я требую не того, на что я имею право, – воскликнул Бекетов, беря её за руки и притягивая к себе, – я прошу. И если вы осчастливите согласием мою униженную просьбу, то мне это будет гораздо приятнее, чем если бы вы подчинились моему праву.

Он вторично поцеловал прелестный ротик Клары, и вторично она, смеясь, откинулась назад, как бы желая оказать сопротивление и в то же время не сопротивляясь.

Глава десятая

– Мне трудно обращаться с вами сурово, – проговорила она. – Я добра и сострадательна, и мне очень жаль в минуту нашего свидания отказать вам в чём-нибудь. Поэтому, прошу вас, будьте поскромнее и садитесь сюда, ко мне, – заключила она, подвигаясь и давая ему место на канапе. – Побеседуем, пока высокие особы станут рассуждать о делах.

На миг лицо Бекетова омрачилось, но затем он снова весело взглянул на девушку и, сев на канапе и схватив её руку, сказал:

   – Будет ли слышно, когда войдёт государыня? Может быть, будет лучше открыть побольше дверь, чтобы...

   – Чтобы солдаты были свидетелями нашего разговора, – добавила девушка.

Взор, которым она сопровождала эти слова, заставил Бекетова забыть всё на свете и жарко прильнуть к её губам.

   – Будьте покойны, – сказала она через несколько мгновений, – мы услышим, когда выйдет государыня; там стоит караул, его позовут, и вы успеете занять своё место. Вы, вероятно, принадлежите к свите государыни?

Бекетов молча кивнул головою, но по его лицу промелькнула тень.

Клара не заметила этого и продолжала весело щебетать, разглядывая форму молодого офицера.

   – От всей души желаю вам счастья, – продолжала девушка, – эта одежда идёт вам гораздо лучше, чем прежняя, хотя я всё-таки никогда не забуду того благородного кадета, который с такой отвагой вывел меня из давки и так хорошо катается на коньках. Быть может, мы опять повторим нашу прогулку, чтобы вспомнить о счастливом прошлом, и теперь я уже не буду бояться, так как знаю, что вы никогда не пользуетесь своими правами, а только нежно просите.

   – Да, да, – восторженно воскликнул Бекетов, – хотя, – перебил он сам себя, – мне это будет очень трудно, так как я почти всё время занят, у меня такая тяжёлая служба.

   – Что достаётся без труда, то не доставляет никакого удовольствия, – возразила девушка. – Но разве вам уж так трудно будет заглянуть иногда к вашей подруге и поболтать с нею?

   – О, да, да! – воскликнул он. – Я буду счастлив приходить сюда, когда буду свободен от исполнения моих служебных обязанностей.

   – Я уж постараюсь устроить это, – ответила Клара, – а если будет нужно, то вам придётся прибегнуть к переодеванию.

   – Да, так будет лучше всего, – проговорил Бекетов, – так как никто даже подозревать не должен о нашем с вами знакомстве, иначе это может иметь гибельные последствия.

Его мрачный вид обеспокоил девушку, и она сказала:

   – Ну, я думаю, для молодого офицера это не будет иметь таких ужасных последствий, как для меня, потому что если узнают, что вы ходите сюда, окончательно запрут меня в четырёх стенах и станут следить за каждым моим шагом; ведь тот, кому принадлежит этот дом, не желает, чтобы сюда кто-нибудь приходил из посторонних, а он может заставить повиноваться.

   – О, значит, есть кто-то, кто охраняет вас и ревнует? – воскликнул Бекетов.

   – Нет, не меня, – смеясь, ответила девушка, – этот дом, собственно, принадлежит моей сестре, я же тут так только, вроде приживалки, однако тем не менее должна одинаково подчиняться капризу повелителя. Но, – продолжала она с улыбкой, – это единственная цепь, лежащая на мне; моё сердце вольно.

   – Значит, оно может быть подарено мне! – воскликнул Бекетов, обнимая её.

   – Женщина не дарит своего сердца, – ответила, потупившись, Клара, – она позволяет взять его.

Вместо всякого ответа Бекетов опять прильнул к её устам и запечатлел на них долгий, горячий поцелуй. Потом парочка погрузилась в одну из тех бесед, которые ведутся полушёпотом, которые интересны только для двоих и непонятны для третьего и которые производят на всех влюблённых одинаковое очарование.

Между тем дверь в передней отворилась и на пороге появилась императрица. Её лицо было взволнованно, и глаза ещё влажны от слёз. За нею вышел также и Вячеслав Полозков, измождённое, задубелое лицо которого носило все признаки сильного потрясения.

   – Этот человек, – проговорила Елизавета Петровна, обращаясь к фельдцейхмейстеру, – должен отныне принадлежать к гарнизону Шлиссельбургской крепости. Он был храбрым солдатом у моего отца. Вы должны распорядиться, чтобы его не посылали ни на какие трудные работы и вместе с тем чтобы ему отпускались жалованье и порционные в тройном размере, вплоть до самой смерти.

Старый солдат кинулся в ноги государыне и, поцеловав подол её платья, воскликнул:

   – Да благословит тебя, милостивая, Господь Бог и Его святые угодники.

   – Я исполняю только свой долг, – ласково ответила императрица, – так как считаю себя обязанной вознаграждать верность и обеспечить старость солдатам моего великого отца. Подожди в прихожей, – продолжала она, – один из моих офицеров отвезёт тебя в Шлиссельбург и передаст мои приказания командиру гарнизона.

Полозков выпрямился и, отдав честь, пошёл к дверям.

Елизавета Петровна подошла к фельдцейхмейстеру и тихо сказала:

   – Пётр Иванович, отправьте этого солдата незамедлительно в Шлиссельбург с одним из моих офицеров и прикажите, чтобы исполнили все сказанные мною обещания этому человеку. Он должен прислуживать тому узнику, которого в скором времени доставят в крепость, но начальник крепости не должен ни под каким видом позволять ему отлучаться из крепости и не иметь никаких сношений ни с кем, кроме тех, кто будет жить в крепости. Помните, что начальник ответит за это мне головою.

Фельдцейхмейстер склонился.

   – Теперь перейдём к другому делу, – продолжила императрица, причём лицо у неё опять стало мрачным, – которое, собственно, привело меня в этот дом. Один из моих верноподданных принёс мне жалобу, – продолжала она, смотря строго на Ивана Шувалова, – что у него похитили и насильно увезли дочь. Девушка находится в этом доме, и я требую от вас, Иван Иванович, чтобы вы сказали мне всё, что вам известно об этом деле. Но говорите правду! Помните, что ложь по отношению к своей государыне является преступлением.

   – Мне думается, – побледнев, ответил Иван Шувалов, – что вы, ваше величество, не имели случая слышать от меня ложь, и мне недостойно даже отвечать на такой вопрос.

   – Я учиняю вам ни больше ни меньше, как допрос, – возразила государыня. – В Петербурге совершено преступление, в этом преступлении обвиняетесь вы, и с моей стороны особая милость, что этот допрос делаю я вам лично.

Иван Иванович Шувалов закусил губу, его руки невольно сжались в кулаки, а взгляд упал на Гагарину и на лежавший рядом с нею на кресле кинжал.

Княгиня встала и, сделав шаг вперёд, произнесла:

   – То, о чём спрашиваете вы, ваше величество, и что привело вас сюда, в этот дом, есть как раз то самое дело, о котором мы хотели говорить с вами, ваше величество, и поэтому я прошу разрешения объяснить всё, так как единственной виновницей, если вообще здесь есть кто-либо виновный, являюсь я, и я лучше Ивана Ивановича могу рассказать вам все подробности.

   – Вы, княгиня? – спросила с горькой усмешкой императрица. – Я всегда считала вас своей верноподданной.

   – Но разве я когда-нибудь дала вам, ваше величество, случай сомневаться в моей преданности?

   – Уж не то ли служит доказательством вашей преданности, что вы совершаете преступление и, пользуясь моим доверием, подрываете мой престиж?

   – Ваше величество, – сказала княгиня, – вряд ли вы сочтёте большим преступлением то, что я соединила два любящих сердца и устранила с их дороги некоторые препятствия. Я видела, что один из моих друзей страдает от неудовлетворённой любви, и не могла удержаться, чтобы не помочь ему.

При этих словах княгиня искоса бросила взгляд на Ивана Шувалова, который стоял, мрачно смотря на пол.

   – А, – воскликнула императрица, – вы настолько были великодушны к своему другу, что протянули ему свою руку помощи? Так вам тогда ни к чему обижаться, если вашу доброту другие назовут иным словом и привлекут вас вместе с вашим другом к законной ответственности! Но пора совсем покончить с этим. Я знаю, что дочь Михаила Петровича Евреинова находится здесь, и прошу выдать мне её немедленно, в противном случае я прикажу моим солдатам обыскать весь дом, а в случае нужды сровнять его с землёй.

   – Прошу извинения, ваше величество, – проговорила с наивным удивлением княгиня Гагарина, – но мне совершенно непонятен ваш гнев – ведь ваше повеление в то же время будет и нашей верноподданной просьбой, которую мы приносим вам. И молодая девушка, в свою очередь, собирается явиться сюда, чтобы повергнуть к вашим стопам ту же самую просьбу. Её возлюбленный находится сейчас в её комнате, и теперь, мне думается, даже её отец ничего не будет иметь против их брака.

   – Что вы говорите, княгиня? – воскликнула императрица. – Про какого возлюбленного вы толкуете мне? Я не понимаю!

   – Боже мой, – возразила княгиня, – я думала, что вы, ваше величество, осведомлены обо всём этом. Я рассказываю вам о голштинском камергере великого князя Ревентлове, который влюблён в дочь Евреинова и которому я оказала помощь.

   – Как, – воскликнула государыня, – Ревентлов здесь, и Иван Иванович знает об этом?

Она бросила сострадательный взор на Шувалова, который стоял и всею силою своей воли сдерживал бурю, кипевшую у него в груди.

   – Прошу вас, ваше величество, – быстро заговорила княгиня Гагарина, – винить во всём только одну меня. Я одна затеяла всю эту историю из дружбы и симпатии к Ревентлову. Я решила помочь этому молодому камергеру его высочества и юной девушке, которая произвела на меня в высшей степени приятное впечатление во время представления «Хорева», и я же просила Ивана Ивановича ради меня похитить девушку. Он во всём этом принимал участие только ради меня и ради меня предоставил в распоряжение влюблённых этот дом своего двоюродного брата, и он же думал отправить Анну Евреинову на своём судне в германскую гавань, но я решила отвезти её сперва в свой дом. Ещё сейчас стоят внизу сани. Я хотела сперва обвенчать их, а затем на судне Ивана Ивановича они должны были бы покинуть Россию. Таким образом, на первое время их следы были бы потеряны, а потом, может быть, удалось бы получить согласие её упрямого отца. Таков был, ваше величество, мой план, и если я захотела сыграть роль благодетельного провидения, то, мне кажется, я не совершила уж очень ужасного преступления и менее всего виновна в нарушении верности вашему величеству.

   – Так ли всё было, Иван Иванович? – спросила государыня не совсем твёрдым голосом, в котором слышались одновременно и сострадание, и недоверие.

   – Судя по тому, как вы, ваше величество, обошлись со мною в присутствии посторонних и даже в присутствии гвардии, – мрачно ответил Шувалов, – я не думаю, чтобы моё слово могло пользоваться доверием или каким-либо весом в ваших глазах. Поэтому я предоставляю вам судить по фактам. Я же осмелюсь просить вас, ваше величество, разрешить мне сложить свои обязанности и удалиться от двора, при котором, – прибавил он с горечью, – в будущем самый молодой паж может взирать на меня только с состраданием, так как сама императрица обращается со своим обер-камергером, как с преступником, и допрашивает его.

   – Если я поступила с тобою несправедливо, Иван Иванович, – сказала императрица, – то я же и заглажу свою вину. Но всё-таки я не понимаю, как случилось, что Ревентлов находится здесь, в то время как он ещё не так давно просил моего заступничества и помощи, однако задолго до того, как её отец бросился к моим ногам с тою же просьбою в соборе.

   – Этот молодой человек, – ответила княгиня, – потерял веру в меня и всё испортил бы, если бы вы, ваше величество, лично не явились сюда.

Императрица снова недоверчиво покачала головой.

   – А зачем же вы вели всё это дело с такой таинственностью? – спросила она, снова обращаясь к княгине. – Если бы вы прямо замолвили слово за молодых влюблённых и прямо рассказали мне обо всём, то никаких похищений не потребовалось бы, так как моего вмешательства было бы совершенно достаточно для того, чтобы получить согласие отца.

Княгиня снова приблизилась к императрице и сказала несколько пониженным тоном:

   – Я думала, что вам, ваше величество, может не понравиться ходатайствовать за Ревентлова, а также что, может быть, вы нашли бы это неудобным для себя и по другой причине. Михаил Евреинов решил отправить свою дочь в монастырь, и, само собою разумеется, православный народ принял бы ваше вмешательство в это семейное дело, и ещё в пользу иностранца, не совсем благосклонно. Уже и так в народе ходят неблагоприятные слухи относительно того, что великий князь окружает себя разными иностранцами; уже и так не особенно верят в православие великой княгини, и я думала, что это неблагоприятное впечатление увеличится ещё более, если сама государыня отнимет дочь состоятельного жителя, которую он хотел посвятить в монахини, и отдаст её лютеранину. Вследствие этого моя преданность вам, ваше величество, не позволила мне вмешать в дело этих двух молодых людей ваше имя. Я решила самостоятельно устроить счастье этой парочки при помощи Ивана Ивановича Шувалова и только впоследствии обратиться к вам с просьбою быть посредницей между ними и отцом; такое ваше вмешательство не имело бы опасного характера, который могло принять это дело, если бы вы сразу взялись за него.

Императрица молча смотрела в землю, а затем подала руку княгине, которую та горячо поцеловала, мимоходом бросив торжествующий взгляд на Шувалова, и произнесла:

   – Вы действовали очень умно и были действительно доброй феей для влюблённых.

   – Ваше величество, не судите меня слишком строго! – сказала княгиня. – Хотя вы по уму и по духу равняетесь мужчине, тем не менее вы знаете женскую слабость приносить всё в жертву любимому человеку.

Елизавета Петровна сделала шаг по направлению к обер-камергеру, который стоял в некотором отдалении, и сказала почти со смущением в голосе:

   – Если государыня поступает несправедливо, Иван Иванович, то она же может и поправить всё.

   – Есть оскорбления, ваше величество, которые никогда не забываются и не прощаются, – ответил Шувалов.

При этих словах княгиня вздрогнула и, подойдя к императрице, сказала:

   – Позвольте мне, ваше величество, прежде всего напомнить вам о моих влюблённых, которые ещё нуждаются в вашей защите. Мне кажется, раз вы нашли в этом доме дочь Евреинова в обществе Ревентлова, то теперь уже не может быть и речи о её поступлении в монастырь, да и отец обрадуется, увидев снова дочь живой и здоровой. А ваше вмешательство в пользу этого брака вызовет всеобщий восторг в народе.

   – Вы правы, – ответила императрица, – позовите сюда обоих и пусть найдут также Евреинова; я хочу сейчас же покончить с этим вопросом. Но где же мой адъютант Бекетов? – спросила она, оглядываясь вокруг.

Княгиня вышла, чтобы привести к императрице Ревентлова и Анну, а также чтобы отправить гонца за Евреиновым.

   – Где Бекетов? – снова спросила императрица с нетерпением.

Иван Шувалов, по-видимому, не слыхал её вопроса, так как, не сводя глаз, смотрел на дверь, в которой должны были сейчас показаться Ревентлов и Анна.

К императрице подошёл Александр Шувалов и сказал с оттенком насмешки в голосе:

   – Мне кажется, что господин Бекетов занят беседою, которая, по-видимому, столь сильно интересует его, что он совершенно забыл о своих обязанностях. Моя обязанность, как начальника Тайной канцелярии, состоит в том, чтобы знать все секреты придворных, и потому, если вам, ваше величество, угодно, я могу разоблачить сердечную тайну адъютанта Бекетова, которую он, по-видимому, считает вправе скрывать от вас.

   – Сердечная тайна? – переспросила императрица. – Что это значит? Я не понимаю ваших слов и, откровенно говоря, нисколько не склонна отгадывать загадки.

   – Разрешение загадки само предстанет перед вашими очами, если только вы, ваше величество, пожелаете последовать за мной, – проговорил Александр Шувалов.

   – Пойдёмте скорее, – проговорила императрица, – но запомните, Александр Иванович, что я не расположена сегодня к шуткам.

Шувалов повёл Елизавету Петровну через вестибюль к комнате Клары, быстро и бесшумно открыл своим ключом дверь в комнату и, отодвинувшись в сторону, дал императрице возможность заглянуть внутрь. Как раз под лампой сидели на узком канапе Бекетов и Клара. Он обнимал её за шейку, а она, прижавшись к нему, слушала его нашёптывания, играя золотым шнурком аксельбантов.

Как ни мила была эта картина, на императрицу она произвела потрясающее впечатление; глаза у неё расширились, смертельная бледность покрыла лицо; один момент – и она готова была броситься на влюблённую парочку, которая ещё продолжала мило щебетать, не замечая, что дверь открылась.

Вдруг Клара, случайно взглянув на дверь, увидела стоявшую императрицу, она вскрикнула и, освободившись из объятий Бекетова, потупилась в смущении, не испытывая, однако, испуга, так как не считала, что её любовные похождения могут вызвать гнев императрицы, а сердясь только на себя, что теперь открыта её тайна и ей не придётся устроить себе маленькое развлечение, которое могло нарушить однообразие её жизни.

Бекетов, пробуждённый от грёз восклицанием Клары и увидевший императрицу, в ужасе вскочил и, стоя навытяжку, глядел с замиранием сердца на Елизавету Петровну, которая в этот момент напоминала богиню мести.

   – Ваше величество, вы видите теперь, – сказал Александр Шувалов, – что всезнание вашей полиции простирается даже до сердечных тайн вашего юного адъютанта, которые иногда заставляют его забывать о своих прямых обязанностях.

На искажённом гневом лице государыни появилась холодная и жёсткая улыбка, и она, задыхаясь, проговорила:

   – Полковник Бекетов, вы не исполняете подобающим образом своих обязанностей адъютанта. Мне приходится ходить и искать вас, и застать вас в таком обществе, – и императрица бросила презрительный взгляд на Клару.

   – Адъютант? – воскликнула Клара.

Смертельно побледнев, она взглянула на императрицу и опустилась перед нею на колени.

Бекетов по-прежнему стоял неподвижно перед императрицей, и только в его глазах читалась немая просьба о прощении.

   – Такое неслыханное пренебрежение своими обязанностями является дурным примером, – продолжала императрица, – а бесстыдное поведение в доме, который я осчастливила своим посещением, равняется почти оскорблением особы государыни.

   – Ваше величество, – проговорил Бекетов, – умоляю вас, выслушайте меня!

   – Военный суд, а не я выслушает вас, – ответила императрица, повёртываясь к нему спиной, после чего, знаком подозвав офицера кирасир, приказала: – Отберите у полковника шпагу! Он под арестом, и за него вы отвечаете мне головой. Ту тоже арестуйте, – кивнула она на Клару.

Офицер молча подошёл к Бекетову. Тот почти машинально отдал свою шпагу, императрица же, не проронив больше ни слова, повернулась и пошла обратно в гостиную.