Текст книги "При дворе императрицы Елизаветы Петровны"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 52 страниц)

Глава вторая

Иоанн Антонович сидел, задумавшись, у стола, на котором стоял почти нетронутый ужин. Внезапно отворилась дверь, и в комнату вошёл отец Филарет в сопровождении Потёмкина. Узник почти с испугом взглянул на монаха и, казалось, будто молча задавал ему вопрос.

– Мужайся, сын мой, – произнёс отец Филарет, тихо прикрывая за собою дверь. – Сегодня я могу исполнить ту просьбу, с которой ты уже давно обращался ко мне. Может быть, с моей стороны смело и неразумно, но я вполне понимаю твоё страстное желание посмотреть на звёзды и небо на воле, и сегодня представляется удобный случай исполнить твоё желание.

Он украдкой кивнул головой на Потёмкина, который, будучи погружен в свои думы, не принимал никакого участия в разговоре.

   – Значит, майор позволил сделать мне небольшую прогулку? – спросил Иоанн Антонович.

   – Нет, он этого не позволял, да и не позволил бы, так как побоялся бы взять на себя подобную ответственность, но он заснул и, вероятно, проснётся не раньше, как через час, и, таким образом, мы имеем возможность совершить маленькую прогулку, о которой он даже не сможет догадаться. Тем более, – продолжал монах, – что мы не останемся слишком долго на открытом воздухе.

   – Но как же мы можем проникнуть за ворота? – спросил Иоанн Антонович.

   – Очень просто, – возразил отец Филарет. – Твой друг Григорий Александрович поменяется с тобою платьем, и ты в одежде послушника беспрепятственно покинешь двор.

При этих словах Потёмкин подошёл к отцу Филарету и сказал:

   – Подумайте-ка, батюшка, что вы хотите делать? Неужели вы забыли, кто он?

   – Это бедный узник, – ответил отец Филарет, – которого мне поручила императрица, чтобы создать из него более мягкого и податливого человека. Императрица облекла меня неограниченными полномочиями, и, если я дам ему возможность хотя бы одну минуту подышать свободой, я знаю, он после этого станет ещё мягче и добрее.

   – А если он убежит? – задал вопрос Потёмкин. – Неужели вы не осознаете, какую берёте на себя ответственность?

   – Если он убежит? – сказал отец Филарет, пожимая плечами. – Разве мои руки недостаточно сильны, чтобы удержать любого беглеца?

При этих словах он выпрямился во весь свой могучий рост.

   – Это, положим, правда, – согласился Потёмкин. – Но если ваша прогулка станет известна всем, то ведь нас ожидает более строгое наказание, чем его...

   – Ты забываешь, – строго возразил отец Филарет, – что я имею полномочие от императрицы делать с этим юношей всё, что мне заблагорассудится.

Потёмкин потупился; кровь ударила ему в голову; он вспомнил мысль, мелькнувшую у него во время разговора со стариком Полозковым. Неужели отцу Филарету пришло на ум нечто подобное? Неужели он прислан сюда, чтобы осуществить эту идею, и она должна быть приведена в исполнение за стенами здешней тюрьмы?

Послушник содрогнулся и бросил взор невольного сожаления на узника, стоявшего пред ним с бледным лицом и напряжённым взглядом, устремлённым на отца Филарета.

   – Ну, хорошо, – произнёс Потёмкин, – если вы приказываете, то вот вам моя одежда, но я уклоняюсь от всякой ответственности за те последствия, какие может повлечь за собою ваша прогулка.

   – Там, где действует монах и священник, – возразил отец Филарет, гордо выпрямив стан, – никакая ответственность не может пасть на послушника. Обменяйтесь скорее платьем, ведь мы должны вернуться прежде, чем майор успеет выспаться после своего лёгкого хмеля!

Потёмкин скинул с себя рясу. Дрожа и потупив взволнованный взгляд, подал ему царственный узник свой опушённый мехом кафтан и закутался в монашеское одеяние, покрыв голову меховою шапкой Потёмкина. Тот, сев на стул у стола, облокотился на него, подпирая лоб руками, чтобы караульный, проходя мимо окна, принял его за Иоанна Антоновича.

Отец Филарет повёл царственного юношу к дверям и, обернувшись напоследок назад, сказал ему с торжественной миной:

   – Хорошенько всмотрись в этого юношу, который остаётся тут на твоём месте! Твёрдо запомни его имя и черты. Благодарность – первая добродетель христианина и государя: пускай воспоминание бедного узника никогда не изменит императору.

Он поспешно вывел его вон; огромный ключ скрипнул в замке, а потом исчез в широком кармане монаха. Беглецы пересекли двор; отец Филарет сказал пароль, и стража отворила наружные ворота.

В эту минуту к ним приблизился старик Полозков, совершавший свой проверочный обход; в руках у него был фонарь, который он приподнял, чтобы осветить людей пред отворенными в такой неурочный час дверьми.

   – Это я, Вячеслав Михайлович, – сказал монах, – мне захотелось пройтись по полю с моим юным братом Григорием, вашим приятелем, и подышать свежим воздухом ради подкрепления сил.

Унтер-офицер как будто удивился, что послушник не сказал ему при этом ни одного приветливого слова. Он поднял свой фонарь ещё немного выше; в этот же момент сквозной ветер, ворвавшийся в отворенную дверь, слегка отогнул высокий воротник монашеской рясы, в которую был закутан Иоанн Антонович. Тихий возглас изумления и испуга вырвался из уст старого солдата, он сделал шаг вперёд и протянул руку, точно собираясь положить её на плечо молодого послушника, но тотчас подался назад, почтительно скрестил руки и вымолвил с глубоким волнением:

   – Господь Бог и святые угодники Его да благословят исход ваш, почтенный отче, и да сопутствуют Они вам с вашим юным братом! Не забывайте на всех путях ваших и в ваших праведных молитвах меня, старика!

   – Подай ему руку, Григорий, – сказал своему спутнику отец Филарет, – и всегда помни этого старого верного слугу императора Петра Великого.

Иоанн Антонович снова закутался в высоко поднятый воротник рясы, а затем протянул старому солдату руку, которую тот схватил, дрожа, с низким почтительным поклоном. Потом отец Филарет благословил его и вывел за руку своего спутника за ворота, которые скрипя захлопнулись за ними.

   – Ну, теперь живее! – стал торопить монах, когда они увидали пред собою открытую снежную равнину. – Пойдём проворней! Ведь каждый миг стоит теперь нескольких дней. Прежде чем тюремщики заметят твоё отсутствие, мы должны быть далеко, чтобы они не могли догнать нас.

Поспешно шагая, он увлекал за собою ошеломлённого юношу. Они обогнули каменную ограду тюремного двора, потом повернули в сторону от города, идя прямо через поле, пока упёрлись, наконец, в высокий, запорошенный толстым слоем снега садовый забор одного из крайних домов Холмогор, погруженных уже в глубокий, непробудный сон. В тени этого забора притаились набитые сеном сани, запряжённые тройкой сильных лошадей, покрытых меховыми попонами; ямщик в тёплом полушубке держал их под уздцы. В санях лежали две медвежьи шубы. Отец Филарет, по-видимому знавший ямщика, закутал в одну из них озябшего узника, а другую надел сам. Оба они сели в сани. Ямщик вскочил на козлы и, не дожидаясь приказа, тронул вожжами тройку. Ретивые кони взвились и помчались стрелой мимо города по сверкающей снежной равнине в тёмную даль под покровом зимней ночи.

Глава третья

Отец Филарет и узник исчезли из тюремной камеры... Потёмкин сначала безмолвно смотрел им вслед, словно остолбенев от изумления. Последние, так торжественно произнесённые слова монаха потрясли его своей неожиданностью, и ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и уяснить себе их, потому что его ум был занят за минуту пред тем совсем иными предметами. Скрип ключа, повёрнутого в замке снаружи, заставил молодого послушника содрогнуться, он почувствовал тот невольный, инстинктивный трепет, который охватывает привыкшего к свободе человека, когда между ним и вольным светом воздвигается непреодолимая преграда.

Потёмкин старался отдать себе отчёт в своём теперешнем положении. Он был заперт, лишён возможности действовать, тогда как отец Филарет находился за стенами тюрьмы, а вместе с монахом очутился на свободе и узник, относительно личности которого у Потёмкина не было сомнения, благодаря уже одному разительному сходству с Петром Великим, подмеченному и стариком Полозковым.

Одну минуту Потёмкин думал, что отец Филарет, служа правительству, намеревался, пожалуй, навеки устранить опасность, грозившую спокойствию России в лице этого царственного узника. Но теперь ему стала ясна нелепость подобной мысли, равно как и того предположения, что этот умный чернец согласился бы сделаться орудием такого злодейства. Если бы отец Филарет обладал честолюбием, то мог бы достичь более высоких целей. Всякое сомнение, остававшееся ещё у Потёмкина, рассеялось при воспоминании о гневе и ненависти, какие обнаруживал отец Филарет каждый раз в откровенных разговорах о великом князе, который, по его словам, очень мало соблюдал русские обычаи и явно показывал, что только для виду исповедует православную веру. Отец Филарет совершенно подчинил своему господству душу Иоанна Антоновича, и если бы ему удалось поднять недовольных в стране и возвести низложенного государя снова на престол, то он сделался бы его главным советником и фаворитом.

Потёмкин вскочил и с сильным сердцебиением, с кипящей головой принялся ходить взад и вперёд по камере; положение, в которое он попал, тревожило и угнетало его. Если бы план, по его твёрдому убеждению всё-таки задуманный отцом Филаретом, увенчался успехом, то, конечно, он, как соучастник побега государя, не остался бы без вознаграждения. Но пока он находился в железных руках майора Варягина, а тот должен был понести на себе всю ответственность за побег заключённого... Мысли юноши блуждали в этом запутанном лабиринте, и он в изнеможении снова опустился на стул, не будучи в силах решиться на что-нибудь.

Вдруг, словно откровение, пред ним предстал образ великой княгини. Если эта смелая выходка удастся, как удалось пред тем водворить Иоанна Антоновича из императорской колыбели в тюрьму, то Пётр Фёдорович будет бесповоротно устранён и царский венец уже никогда не украсит чела великой княгини; та, которой, точно по волшебству, принадлежали все чувства и помыслы Потёмкина, будет принуждена тайком покинуть страну или обречена томиться в заточении, а все упоительные мечты, жившие хотя в виде смутных видений в его сердце, разлетятся прахом. Эта мысль мучительно стучала в висках, точно голова Потёмкина была готова лопнуть от напора крови.

– Нет, нет! – порывисто вскакивая, воскликнул он. – Екатерина должна стать императрицей... Над её челом сияет звезда... Всё для Екатерины!

Потёмкин бросился к дверям и начал неистово стучать кулаками, до боли в руках. Но всё было тихо, и он чувствовал бесполезность собственных усилий. Но тем больше разгорался его гнев. Он громко призывал майора Варягина и старика Полозкова; наконец, из его горла стали вырываться лишь хриплые, нечленораздельные крики. Он дёргал железные прутья оконной решётки, исцарапал в кровь себе пальцы. Однако никто не приходил, и Потёмкин, доведённый до отчаяния и крайнего изнеможения от такого чудовищного напряжения сил, снова опустился на стул.

Он попытался сосредоточиться для спокойного размышления, но это размышление только увеличивало его отчаяние, так как он хорошо понял теперь, что всё его неистовство и крик припишут просто припадку бешенства у заключённого и не обратят на них внимания. Даже если бы майор проспался уже с похмелья, то ему, конечно, доложили бы, что оба монаха вышли пройтись за оградой дома, и, наверно, он стал бы дожидаться возвращения отца Филарета, чтобы войти вместе с ним в тюремную камеру. Следовало найти средство дать о себе знать. В комнате ничего не было, чем бы можно пробить оконное стекло и крикнуть людям, находившимся во дворе.

Наконец Потёмкин вскочил; его отчаянно работавший мозг, казалось, нашёл желанный выход. На столе лежал молитвенник заключённого. Он вырвал оттуда несколько листов, свернул их в виде трубки, зажёг один конец от свечи и вдвинул этот факел в промежуток между решёткой и стеклом. Средство оказалось действенным – одно стекло лопнуло от жара. Потёмкин стал просовывать свои бумажные факелы всё дальше, и вскоре обломки стекла со звоном полетели на подоконник. Тогда изобретательный узник, прижавшись к решётке, стал кричать во двор, повторяя одни и те же слова:

   – Разбудите майора Варягина!.. Разбудите майора Варягина!.. Заключённый бежал... Разбудите майора!.. Дело идёт о его жизни!

Караульный, прохаживавшийся взад и вперёд по двору, услыхал эти слова, но сначала не обратил на них внимания, потому что привык к вспышкам узника. Наконец солдат стал вникать в смысл выкрикиваемых слов. Правда, он не мог уяснить себе хорошенько их значения, но эти возгласы, беспрерывно нёсшиеся из камеры, заставили его вызвать Полозкова и сообщить ему, что заключённый бушует более неистово, чем обыкновенно, а голос его явственно доносился из окон.

Полозков сидел у себя в комнате и молился. Он с опущенным взором выслушал доклад рядового, потом вышел с ним во двор и ясно расслышал нёсшиеся из окон крики Потёмкина.

   – Бедный узник опять забушевал, – заметил старый служака, – не стоит понапрасну беспокоить из-за этого майора, которому и так надоел вечный гвалт.

   – Послушайте, однако, – возразил караульный, – ведь он кричит изнутри, что узник бежал.

   – Бежал? – подхватил Полозков. – Что за чепуха! Как было ему бежать из камеры? И кто мог очутиться там вместо него? Есть сумасшедшие, которые принимают себя за других лиц. Пожалуй, здесь вышло то же самое. Несчастный юноша! Его ум, должно быть, совсем помутился!

Он повернулся и хотел идти обратно к себе в комнату в боковом флигеле, но тут распахнулась дверь, откуда вышла Надежда.

   – Что это значит? – спросила она. – Что случилось с Ваней? Я слышу, что он буйствует. Двери заперты... отец спит, но ключа при нём нет, против всякого обыкновения.

   – Разбудите майора Варягина!.. – раздавалось из окна.

   – Вы слышите? – сказал Полозков. – У несчастного обычный припадок... Он всегда успокаивается спустя некоторое время... Не надо мешать ему и раздражать его ещё больше.

   – Нет! – воскликнула Надежда. – Это не голос Вани, это, – продолжала она, прислушиваясь, – кричит послушник Григорий. Боже мой! Боже мой, что случилось? Где Ваня? Что с ним?..

   – Да, да, – подтвердил караульный, – мне тоже всё казалось, будто это голос послушника.

Надежда подошла к самому окну.

   – Стекло разбито, – воскликнула она и, приложив губы к отверстию, спросила: – Вы ли это, отец Григорий?.. Что вы там делаете?.. Где Ваня?

   – Бежал, – пронзительно крикнул Потёмкин, – бежал с отцом Филаретом! Позови своего отца, Надежда! Дело идёт о его жизни.

   – О, Господи, Господи! – завопила испуганная девушка. – Что же сделали с Ваней? Пойдём к нам, – обратилась она к Полозкову, – попробуй разбудить отца: я не могла его добудиться.

   – Нельзя дольше мешкать, – пробормотал про себя старый служака, – беглецы ускакали уже порядочно далеко!..

Он последовал за Надеждой, которая с тревожной поспешностью вбежала вперёд него в столовую, между тем как двор постепенно наполнялся солдатами, высыпавшими из казармы, чтобы узнать о причине необычного шума.

Майор Варягин по-прежнему сидел на своём стуле; его глаза были закрыты, лицо бледно, губы синеваты. Он казался погруженным в крепкий сон.

   – Смотрите, смотрите, – воскликнула Надежда, – я ещё никогда не видала батюшку таким! Он не слышит того, что ему говорят... Его невозможно добудиться.

Из кухни подоспела старая служанка. Многие солдаты пришли в комнату вслед за стариком Полозковым, тогда как Потёмкин не переставал громко кричать из окна тюремной камеры.

   – Его опоили зельем! – крикнула старуха-кухарка, обхватив майора обеими руками и с ужасом заглядывая в его помертвелое лицо.

Наконец, один из солдат посоветовал растереть ему снегом спину, так как это средство отлично помогает при обмирании.

Надежду вывели из столовой, с майора сняли мундир, и сильные солдатские руки принялись растирать обмершему спину принесённым со двора снегом.

Действительно, спустя некоторое время Варягин начал вздрагивать всем телом; потом он вытянулся, точно пробуждаясь от крепкого сна, поднёс руки ко лбу и медленно открыл глаза. Немного собравшись с силами, он повернулся на бок; его взоры с удивлением блуждали кругом при виде солдат, обступивших его; впрочем, при первом его движении они почтительно подались назад.

   – Что тут происходит?.. Что это значит? – воскликнул майор, медленно выпрямляясь и ещё раз ощупывая руками лоб, точно ему хотелось отогнать мучительную боль или тягостное отупение. – Что вы делаете со мною? Куда девался отец Филарет?

   – Простите, ваше высокоблагородие, – ответил ему Полозков, – из тюрьмы чей-то громкий голос кричит, будто заключённый бежал, и, кажется, это голос молодого послушника Григория.

   – Бежал... узник бежал?.. – воскликнул майор, вскакивая точно на пружине. – Как это может быть? – Он поспешил ещё колеблющимися шагами к обеденному столу и начал искать ключ у своего прибора, куда обыкновенно клал его. – Что... что же это такое? – воскликнул бедняга. – Ключ исчез?.. Это – предательство... Что тут творится? Это могло произойти только с помощью адского колдовства!

Варягин оделся с трепетной торопливостью, прицепил шпагу и направился в сопровождении солдат к дверям тюрьмы. Ключа в них не оказалось; изнутри доносился хриплый голос Потёмкина.

С минуту майор стоял точно ошеломлённый, но потом на него снизошло хладнокровное спокойствие, которое он, как старый служака, привык сохранять пред лицом всякой опасности.

   – Принесите ружья, – приказал он окружавшим его солдатам.

В скором времени к нему подошёл под предводительством сержанта Полозкова выстроившийся отряд с ружьями на плече.

   – Заряжены? – спросил майор.

   – Точно так, – ответил сержант.

   – Так подойдите сюда, приставьте все ружейные дула к этому замку.

Солдаты повиновались.

   – Пли! – скомандовал майор.

Выстрелы грянули. Замок и окружавшее его дерево разлетелись вдребезги. Варягин отворил дверь.

С неистовым криком к нему бросился Потёмкин.

   – Собирайтесь, собирайтесь, майор! – прохрипел он. – Скачите в погоню за беглецами, если ещё не слишком поздно! Отец Филарет увёз вашего узника. Ему было известно, кто такой этот узник, и если вы знали это, в свою очередь, то поймёте, что с настоящего момента над Россией реет факел, готовый зажечь пожар, и что на вашу голову обрушится ответственность за бедствие, которое проистечёт отсюда.

Варягин закрыл лицо руками и с глухим стоном прислонился к стене.

   – Теперь не время стонать и жаловаться, – сурово заметил Потёмкин. – Нужно действовать, потому что от одной минуты может зависеть судьба России.

Майор, выпрямившись, воскликнул:

   – Вы правы! И монаху не придётся вторично напоминать солдату о его долге... Запрягайте сани, какие у вас есть, – приказал он подчинённым, – а ты, Вячеслав Михайлович, – прибавил он, повернувшись к Полозкову, – поспеши с отрядом в двадцать человек в город; захвати там столько саней, сколько достанешь, да лошадей только рысистых, годных для быстрой скачки, и доставь всё это сюда. Пусть вся рота выстроится во дворе, готовая к выступлению, снабжённая тулупами, с заряженными ружьями; да пусть захватят как можно больше пороха и пуль!

Солдаты удалились, спеша исполнить приказ командира.

   – Вы должны сопровождать нас, – повелительно сказал майор Потёмкину, – Я не отпущу вас от себя ни на шаг. Ведь вы явились сюда с отцом Филаретом... я нашёл вас в комнате узника переодетым в его платье. У меня нет ни малейшего ручательства в том, что вы – не соучастник этого побега; ведь ваш гнев и тревога могут быть притворством.

Потёмкин побледнел; его руки невольно сжались в кулаки; он сделал движение, точно хотел броситься на Варягина. Но тот положил руку на шпагу. Тогда Потёмкин отступил и сказал холодно:

   – Вы правы, господин майор, я понимаю, что в вас могло возникнуть это подозрение. Для меня самого очень важно принять участие в преследовании беглецов.

Он поклонился и, стиснув зубы, остался на месте в ожидании.

Надежда выбежала из своей комнаты, оттолкнув старую служанку, хотевшую удержать её.

   – Что случилось, батюшка?.. – воскликнула она. – Где Ваня? Что с ним сделали?

   – Он бежал, – ответил майор, – отец Филарет увёз его с собою... Какое предательство!

   – О, Боже мой! – воскликнула Надежда. – Его убьют!

   – Убьют? – качая головой, возразил Варягин. – Нет, дитя моё... но кровь прольётся, если мы не нагоним тотчас беглеца, а может быть, и тогда, когда это удастся, – глухо прибавил он.

   – Ты хочешь догнать его, батюшка? – спросила Надежда. – Тогда возьми меня с собою! Я хочу быть при этом. Когда станут отыскивать его следы, моё чутьё подскажет, напали ли мы на верную дорогу. Я должна убедиться в том, что Ваня не убит, потому что тревога за него убьёт меня. Возьми меня с собою, батюшка! Ведь если мы найдём его живым, мой голос успокоит его, мои слова заставят его вернуться.

   – Нет... нет, дитя моё, – возразил майор, – оставайся дома! Разве можно тебе сопровождать нас в такой поездке – по зимней стуже, в глухих местах?

   – Возьми меня, батюшка, – не унималась Надежда, – или – клянусь тебе – я побегу по твоим следам и стану до тех пор догонять твои сани, пока не свалюсь от усталости и не замёрзну в снегу.

Нежная, тихая девушка точно сделалась старше в это мгновение на целые годы, в глазах её светилась непреклонная воля.

Варягин заколебался.

   – Мне кажется, Надя права, – вмешался Потёмкин, – если мы найдём узника, то она одна сумеет уговорить его добровольно вернуться назад.

   – Клянусь тебе, отец, – воскликнула девушка, – что я последую за тобою. Никто не может принудить меня оставаться здесь, находясь в неизвестности о судьбе моего друга! У него же нет никого на земле, кроме меня.

Майор потупил голову. Ему казалось невозможным совместить в сердце отцовскую заботу с долгом солдата.

   – Ну, ладно, – сказал он, – будь по-твоему! Только обещай мне держать себя в дороге спокойно и слушаться моих приказаний. Мы отыщем беглеца, и всё опять пойдёт по-старому, – прибавил бедняга таким тоном, который ясно доказывал, что он сам не верит своим словам.

С радостным криком бросилась к нему Надежда и поцеловала его руку.

Запряжённые сани были поданы к крыльцу. Рота стояла во дворе под ружьём. Полозков вернулся со своим отрядом из города. Он с неумолимой поспешностью, какою отличалась в тогдашней России царская служба, набрал множество саней, запряжённых крепкими лошадьми. Майор оставил дома только десять человек в виде гарнизона острога, остальных же солдат разместил по саням, приказав им предварительно запастись съестным, потом он надел шубу и, заботливо укутав дочь, посадил её в сани между собою и Потёмкиным. Длинный поезд выехал, наконец, в зимнюю ночь, сопровождаемый испуганными взорами жителей, столпившихся у городской заставы.

Майор приказал ехать медленно и зорко всматривался при сиянии звёзд в снежную целину.

– Вот! – воскликнул он. – След!! Он ведёт к полю. Видишь ты эти колеи, – спросил он кучера, – и следы конских копыт? Поезжай по ним, только смотри, не сбейся в Сторону; ты отвечаешь мне головой! Ну, пошёл, с Богом!

Возница прищёлкнул языком и взмахнул кнутом над головами лошадей, которые помчались во всю прыть.

Майор не упускал из виду следов, тянувшихся по снегу. Остальные сани ехали за передними гуськом. Они неслышно скользили по снежной равнине, напоминая воздушный полёт ночных духов; сияние звёзд играло на стальных ружейных дулах в руках солдат, снарядившихся точно в поход, тогда как на самом деле они пустились догонять только безоружного монаха и юношу, едва вышедшего из отроческих лет.