Текст книги "При дворе императрицы Елизаветы Петровны"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 52 страниц)

Глава двенадцатая

Как всегда изысканно одетый, с весёлым, жизнерадостным выражением на свежем лице, Пехлин осторожно протиснулся между стеной и большим столом, изобразил великому князю подобие глубокого, церемониального поклона, Цейтцу поклонился снисходительно-дружески, а на Брокдорфа бросил взгляд, полный высокомерного равнодушия.

   – Вы пришли вовремя, Пехлин, – сказал великий князь с некоторым замешательством, – мы только что занимались обсуждением дел, касающихся Голштинии.

   – А! – произнёс министр.

   – Да, я решил сместить Элендсгейма и привлечь его к ответственности, – торопливо заговорил великий князь. – Вы знаете, что он никогда не присылал мне ничего из голштинской казны?

   – Да, я знаю, – ответил Пехлин, – но не склонен обвинять в этом Элендсгейма; я полагаю, что всякий другой на его месте не был бы в состоянии сделать больше.

   – Нет, мог бы, – воскликнул Пётр Фёдорович. – Вот Брокдорф, которого я посылаю в Голштинию и которому поручаю управление ею, берётся поправить дела; у него масса планов, благодаря выполнению коих мои доходы быстро увеличатся.

Барон Пехлин сделал лёгкое движение головой в сторону Брокдорфа, настолько неопределённое, что нельзя было решить, был ли то поклон или выражение высокомерного изумления.

   – Ваше императорское высочество, – сказал он, – надеюсь, вы окажете мне честь и познакомите меня с вашим решением и вытекающими из него предприятиями; когда найдёте свободное время, вы назначите мне свидание?

   – У меня сейчас есть свободное время, – воскликнул Пётр Фёдорович, – это дело нужно довести до конца как можно скорее.

   – Прошу прощения у вас, ваше императорское высочество, – возразил Пехлин, – но в настоящий момент у нас нет времени совещаться по поводу столь важных дел, так как я явился сюда, чтобы представить вам графа Линара, посланника короля датского.

   – Ах, граф Линар здесь? И вы полагаете, что мне следует принять его? – краснея, спросил великий князь.

   – Граф ждёт в приёмной, – сказал Пехлин, – и, как не мало вы, ваше высочество, симпатизируете королю Дании, но всё же не следует пренебрегать внешними приличиями в отношении его посланника.

   – Пусть войдёт, – сказал Пётр Фёдорович, между тем как Цейтц удалился через спальню, – а вы, Брокдорф, будьте на сегодня моим церемониймейстером. Откройте двери посланнику датского короля и озаботьтесь, – тихо прибавил он, – скорейшим окончанием постройки крепости.

Брокдорф вышел и через несколько минут ввёл датского посланника в кабинет.

Графу Линару было на вид лет под пятьдесят. Это был человек высокого роста, несколько угловатый, худой; черты его лица были правильны, но маловыразительны, цвет лица поразительно белый и прозрачный; большие светло-голубые глаза были несколько выпуклы и как бы с удивлением постоянно озирались кругом. Вокруг рта неизменно блуждала лёгкая самодовольная улыбка, а густо напудренный парик из мелких локонов вполне соответствовал этой своеобразной молочно-белой голове. Одет он также был во всё белое: на нём был белый шёлковый костюм с богатым серебряным шитьём, башмаки из белой кожи с бриллиантовыми пряжками, белые ножны у шпаги, а на шее цепь из слонов и башен, на которой висел орден Слона. На груди красовался высший датский орден – серебряная звезда, украшенная жемчугом и бриллиантами.

Мелкими шагами, несколько расставляя ноги, граф пробрался между столом и стеной, причём при виде крепости и миниатюрных солдат его глаза приняли выражение более удивлённое, чем обычно. Затем он отвесил обычный церемониальный поклон и ждал, когда с ним заговорит великий князь.

На лице Петра Фёдоровича также выражалось удивление этой своеобразной личности, с примесью антипатии, какую он питал ко всему, что имело какую-либо связь с Данией. Посмотрев на графа одно мгновение молча, он неуверенно заговорил, как бывало у него обычно при встрече с чужими:

   – Я рад видеть вас здесь, господин посланник. Ваше присутствие даёт мне надежду, что различные недоразумения, так часто нарушавшие добрососедские отношения между его величеством королём датским и мною, будут наконец устранены.

   – Примите уверение, ваше императорское высочество, – ответил граф Линар, – что его величество мой король ничего так искренне не желает, как жить с герцогом голштинским в такой же дружбе, каковую он питает к нему, как к племяннику и наследнику великой императрицы всероссийской. Я счастлив тем, что его величество король избрал меня выразителем своих дружественных намерений, и ещё более почту себя счастливым, если мне удастся устранить все поводы к недоразумениям между королём Дании и герцогом Голштинии. Я уже сообщил барону Пехлину, что мой всемилостивейший государь желает приобрести по договору герцогство Голштинию, которое для будущего императора России едва ли имеет какое-либо значение, и, надеюсь, вы, ваше императорское высочество, разрешите барону вести со мною переговоры относительно этого договора.

Пётр Фёдорович покраснел; в его глазах блеснуло гневное негодование, его возмутил такой открытый торг о продаже его наследственных владений.

   – Ради чести быть великим князем в России, – сказал он возбуждённым тоном, – я пожертвовал короной Швеции, а теперь ради этой же чести я должен пожертвовать своим герцогством?

   – Ваше высочество, вам нет необходимости принимать сейчас же какое-либо решение, – заметил фон Пехлин, – можно бы пока ограничиться тем, что мы с графом обсудим в точности все условия, при которых возможен договор, предлагаемый его величеством королём датским. Эти условия требуют всестороннего обсуждения, – продолжал он, отчасти обращаясь к датскому посланнику, – так как Голштиния – богатая страна и приобретение её дало бы датскому королевству не только политические выгоды, но и большую материальную прибыль.

   – Увы, эта богатая страна не приносит мне никакого дохода, – воскликнул Пётр Фёдорович с негодованием.

   – Ваше высочество, вы забываете, – заметил Пехлин, стараясь своим громким голосом заглушить слова великого князя, – что, находясь вдали, вы не можете правильно управлять герцогством, между тем как для его величества короля датского, владения коего непосредственно примыкают к Голштинии, дело было бы иное, и господин посланник поймёт, что возможность уступки Голштинии потребует строго обдуманного возмещения.

   – Конечно, – сказал граф Линар, – мой всемилостивейший государь докажет, что он по достоинству сумеет оценить как герцогство Голштинию, так и дружбу с будущим императором России. Смею заметить, – прибавил он, – что стоимость, относительно которой мы, без сомнения, договоримся с господином фон Пехлином, к полному удовольствию вашего высочества, будет тотчас же уплачена наличными деньгами.

   – Вам, ваше высочество, представлялась бы та выгода, – заметил Пехлин, делая вид, будто раздумывает над словами графа, – что вы имели бы в своём собственном распоряжении немалый капитал. Но всё же первым вопросом является определение стоимости, которую его величеству королю датскому угодно было бы признать за герцогством Голштинским.

В глазах Петра Фёдоровича блеснуло радостное оживление. Он заходил по комнате большими шагами.

   – Я почувствовал бы себя свободным при этом дворе, – сказал он шёпотом, рассуждая сам с собою, причём оживлённо жестикулируя руками. – Я стал бы свободным и самостоятельным, между тем как теперь, несмотря на то что я великий князь, я должен попрошайничать, чтобы как-нибудь свести концы с концами. Ах, как чудно, хорошо было бы запускать руку в вечно полную кассу!

Пётр Фёдорович подошёл к окну и стоял так некоторое время, продолжая размышлять и рассуждать сам с собою. Фон Пехлин внимательно следил за каждым его движением, между тем как граф Линар с благосклонной улыбкой рассматривал прекрасный солитер на своём пальце.

Наконец великий князь обратился к собеседникам:

   – Я думаю, вы понимаете, господин посланник, – сказал он с некоторым смущением, опуская веки, – как трудно было бы мне расстаться с моим герцогством, родовым владением моих предков. Тем не менее я хочу доказать его величеству, королю Дании, что разделяю его дружественные намерения и иду навстречу его желанию устранить между нами всякие недоразумения. Барон Пехлин имеет полномочие открыть переговоры и сообщить мне о результатах таковых; но пока никаких решений! – прибавил он с видом боязливой озабоченности.

   – Ваше высочество, вы можете быть уверены, – сказал Пехлин, – что всё будет представлено на ваше усмотрение и заключение, причём я приложу всё старание, чтобы условия договора вполне соответствовали достойной оценке герцогства.

   – С моей стороны, – сказал граф Линар, – господин фон Пехлин встретит самое полное содействие.

   – В таком случае, – сказал Пётр Фёдорович, – мне остаётся только пожелать, чтобы ваше пребывание при дворе было как можно приятнее; я говорю, конечно, не о моём дворе герцога голштинского, при котором вы аккредитованы, но о дворе моей всемилостивейшей тётки-императрицы, – прибавил он с горечью, – у которой нет необходимости продавать земли, чтобы устраивать пиршество и жить соответственно своему званию.

Граф поклонился, ничего не отвечая на это замечание.

   – Ваше высочество, – напомнил Пехлин, – вы говорили ранее о мерах, которые вы предполагаете принять в отношении управления герцогством; теперь, я полагаю, следует отложить эти мероприятия до окончания переговоров, которые вы приказали мне начать.

   – Нет, нет, – воскликнул Пётр Фёдорович, – курьер уже отправлен, и этот Элендсгейм должен понести наказание за своё дурное управление.

   – Элендсгейм много виноват в недоразумениях и спорах из-за границ с моим всемилостивейшим государем, – заметил граф Линар.

   – Итак, решено, – сказал Пётр Фёдорович, – пусть он оправдается, если может; пусть все видят, что герцогство не потеряло своей ценности, хотя он и не умел извлекать из него доходы.

   – Элендсгейма необходимо привлечь к ответственности, – согласился Пехлин, – но назначение нового управителя, которое предполагалось вами, было бы несвоевременно. Достаточно было бы поручить управление двум представителям от дворянства.

   – Да, да, устройте это, – подтвердил великий князь радостно, – мне было бы приятнее оставить Брокдорфа здесь, мне он нужен, и я неохотно лишился бы его, – прибавил он, искоса взглянув на свою крепость.

Граф Линар хотел уже откланяться, как лакей доложил о прибытии английского посла Уильямса.

Лицо Петра Фёдоровича омрачилось, тем не менее он дал знак ввести к нему посла.

   – Уступаю место представителю его величества короля Англии, – сказал граф Линар, – и радуюсь, – прибавил он, бросив взгляд на Пехлина, – что этот превосходный дипломат имеет честь быть принятым вашим высочеством именно теперь. Если бы вы, ваше высочество, изложили ему обстоятельства, приведшие меня сюда, то он, как искренний друг России и ваш, своим беспристрастным советом поддержал бы желания моего короля.

   – Я, право, не имею основания в моих делах просить совета у английского посланника, – негодующе сказал Пётр Фёдорович и, гордо вскинув голову, обратил свой мрачный взор на Уильямса.

Последний, непринуждённо улыбаясь, уже вошёл в кабинет и сказал, почтительно кланяясь великому князю:

   – Ваше императорское высочество! Вы разрешили мне представиться вам, и я очень рад, что встречаю здесь графа Линара. Вы, ваше высочество, видите здесь одновременно представителей двух монархов, которые выказывают усердное соревнование в своей дружбе к России и в преклонении перед её императрицей.

   – И разделяют между собою благоволение к наследнику российского престола, стремясь снискать его доверие, – прибавил граф Линар.

   – Я не сомневаюсь в успехе, – сказал Уильямс, причём лёгкая, едва заметная насмешка мелькнула на его губах.

Пётр Фёдорович смотрел мрачно перед собою, и хотя он не высказывал своих мыслей, но выражение его лица явно противоречило ожиданиям Уильямса.

Граф Линар и барон Пехлин удалились. Великий князь остался наедине с Уильямсом.

   – Ваше высочество, вы разрешили мне привести доказательство того, что я не заслуживаю быть причисленным к вашим противникам, каковым вы, к великому моему огорчению, считали меня, – сказал английский посланник.

   – Я так мало имею значения при дворе, – возразил Пётр Фёдорович, с горькой иронией пожимая плечами, – что никто не станет стараться быть моим другом или врагом. Но, хотя я и не имею никакого отношения к политике, мне всё же предоставлено право преклоняться перед человеком, являющимся совершенством в этой области. Вы поймёте, что я не могу считать своими друзьями тех, кто относится враждебно к королю Пруссии.

Уильямс сделал лёгкий поклон и продолжал:

   – В таком случае позвольте мне, ваше высочество, исполнить прежде всего поручение, возложенное на меня сэром Эндрю Митчелом, который имеет честь состоять представителем моего государя при берлинском дворе. Он просил меня лично вручить вам, ваше высочество, это письмо.

При этом посланник вынул из кармана запечатанное письмо и передал его великому князю.

   – Это письмо адресовано вам, – сказал Пётр Фёдорович, нерешительно и несколько удивлённо рассматривая надпись.

   – Однако сэр Эндрю Митчел поручил мне просить вас, ваше высочество, распечатать конверт вместо меня.

Великий князь в нерешительности повертел письмо в руках и, наконец, вскрыл печать. В первом конверте находился второй, и, как только Пётр Фёдорович взглянул на руку писавшего, лицо его вспыхнуло.

   – Боже мой, – радостно воскликнул он, – письмо от его величества!.. Какое счастье!

Действительно, письмо было адресовано великому князю с собственноручной подписью короля Фридриха и за его гербовой печатью.

Забыв обо всём на свете, великий князь дрожащей рукой вскрыл конверт и пробежал содержание письма, после чего произнёс:

   – Я после, на досуге, перечту это письмо; каждое слово его величества – это золотая крупица мудрости. Я очень благодарен вам, тысячу раз, за радость, которую вы доставили мне. Но всё же, – продолжал он, с недоверием глядя на Уильямса, – я ничего не могу понять. Король пишет мне, что его письмо будет мне передано нашим общим другом, которому я могу довериться. Как это возможно, чтобы вы были другом его величества, если вы здесь изо всех сил стараетесь выдвинуть против него русскую армию?

   – Прошу вас, ваше высочество, – сказал сэр Уильямс, – не требовать от меня, представителя английского правительства и английской политики, тех объяснений, какие я не имею возможности дать здесь сейчас; но если вы, ваше высочество, доверяете словам его величества короля Пруссии, то...

   – О, я доверяю им, как слову Божьему! – с увлечением воскликнул Пётр Фёдорович, прижимая письмо к сердцу.

   – В таком случае, – улыбнулся Уильямс, – забудьте, что я английский посланник, верьте, согласно словам его величества, мне как другу сэра Эндрю Митчела и будьте уверены, что этот друг не предпримет ничего, что в своей конечной цели могло бы нанести вред великому королю.

Пётр Фёдорович с глубочайшим изумлением смотрел на этого ловкого дипломата, который беседовал с ним сейчас с видом чистосердечной откровенности, и затем сказал:

   – Я этого искренне не понимаю, но, ввиду письма его величества короля, я доверяю вам.

Он протянул руку Уильямсу; тот с почтительным поклоном схватил её и, крепко пожав, произнёс:

   – А если вы, ваше высочество, доверяете мне, то, пожалуй, придадите значение и моему совету.

   – Вы привезли мне письмо его величества короля Пруссии, – с выражением почти детски наивной преданности ответил Пётр Фёдорович, – король называет вас нашим общим другом; следовательно, он желает, он велит, чтобы вы были моим другом; а совет такого друга будет всегда иметь для меня великое значение.

   – Граф Линар, который только что вышел отсюда, – сказал Уильямс, – в моём присутствии выразил желание, чтобы вы, ваше высочество, посвятили меня в то дело, которое привело его к вам.

Лицо Петра Фёдоровича омрачилось.

   – Я знаю, чего он хочет, – продолжал Уильямс, – ведь моя обязанность, как дипломата, – знать всё, а в данном случае эта обязанность была для меня легка, так как граф Линар ждёт поддержки в осуществлении своего желания от меня и от моего правительства.

   – Он хочет купить моё Голштинское герцогство, – с досадой воскликнул Пётр Фёдорович.

   – И вы, ваше императорское высочество, согласны на это? – спросил Уильямс.

   – Он, по-видимому, намерен предложить хорошую цену, – медленно ответил великий князь, потупясь перед открытым взглядом английского посла. – Моё герцогство никогда ничего не приносило мне; что вы посоветовали бы мне?

   – Я думаю, – с твёрдостью сказал Уильямс, – что, будь на моём месте его величество прусский король, он дал бы вам, ваше высочество, тот же совет, какой я позволю себе высказать по своему глубокому убеждению. Ни за что на свете не продавайте своего родного герцогства! Подобная продажа, недостойная благородного государя, является, кроме того, и крупной политической ошибкой. Положение вашего высочества, как имперского князя, будет вам солидной поддержкой, пока вы будете русским великим князем, когда же вы сделаетесь императором, оно обеспечит за вами важное влияние, а обладание гаванью Киля имеет большое значение для русского императора, особенно если Россия, в качестве друга и союзницы Англии, пожелает заручиться господством на море.

   – Но моё герцогство ничего не приносит мне, – повторил Пётр Фёдорович, почти с испугом глядя на Уильямса, – а как русский великий князь, я так беден, что едва свожу концы с концами! Что же мне делать? – крикнул он с сердитым упрямством. – Разве я не должен достать денег во что бы то ни стало, хотя бы и пришлось получить их из ненавистных рук датского короля?

   – Никакое золото в мире не заменит вам, ваше высочество, политического значения как обладателя Голштинии, – сказал Уильямс.

   – Вот и моя жена говорит то же самое, – воскликнул Пётр Фёдорович. – Вы сейчас были у неё; не дала ли она вам поручения сказать мне то, что вы сказали?

   – Я не говорил об этом с её императорским высочеством великой княгиней, – возразил Уильямс, – но если бы она и дала мне поручение такого рода, то это лишь доказало бы, как основательно то уважение, которое питает его величество король прусский к уму и политической прозорливости вашей августейшей супруги.

   – О, – воскликнул Пётр Фёдорович, – неужели это правда? В том письме есть настоятельный совет почаще обращаться к помощи моей жены.

   – Король высказывает всякий раз восторженное удивление, когда говорит о её императорском высочестве, – произнёс Уильямс. – Я знаю, что он не упускает случая дать понять и сэру Эндрю Митчелу, как высоко он ценит ум великой княгини.

   – Да, да, – в раздумье сказал Пётр Фёдорович, – король, вероятно, прав: моя жена иногда говорит очень умно, и, может быть, было бы лучше, если бы я чаще следовал её советам... Но, – воскликнул он в новом приступе упрямства, – я не могу платить за будущие политические преимущества русского императора моими унизительными лишениями; моё герцогство не приносит мне никакого дохода, и если датский король обещает мне солидную сумму... Императрица более, чем когда-либо, стесняет меня в денежном отношении... похоже, как будто она хочет принудить меня к продаже герцогства... Что мне делать?

   – Будущему русскому императору не подобает руководствоваться такими соображениями, – сказал Уильямс, – и если вам, ваше высочество, угодно будет поручить мне, другу сэра Эндрю Митчела и почитателю прусского короля, устранение этих мелких забот, то прошу вас располагать мною вполне. – Он вынул из бумажника три чека на английский банк по тысяче фунтов и почтительно продолжал: – Ваше высочество, удостойте из рук человека, которого вы только что милостиво назвали своим другом, принять ничтожное содействие к устранению беспокоящих вас презренных забот!

Пётр Фёдорович с загоревшимися глазами протянул руку к деньгам, но тотчас же, подняв голову с неожиданной вспышкой гордости, воскликнул:

   – Я не могу... мне невозможно принять такой подарок!

   – Подарок? – возразил Уильямс. – Но кто же осмелился бы предложить подарок высочайшей особе? Это заем, который я всеподданнейше предлагаю великому князю, чтобы получить его с процентами от императора.

   – А если императрица узнает об этом займе? – боязливо спросил наследник.

   – Скромность – неотъемлемая обязанность преданного вам слуги, – ответил сэр Уильямс, – иначе он мог бы потерять место посланника; поэтому это ничтожное, совершенно частное дельце, чисто дружественного характера, может стать известным лишь через вас, ваше высочество.

   – О, что касается этого, – воскликнул великий князь, – то вы можете быть вполне спокойны! Если бы об этом узнали, то мои доходы оказались бы ещё более ограниченными. – После этого он, старательно заперев в ящик своего письменного стола и деньги, и письмо прусского короля, нерешительно сказал: – И всё-таки я не знаю, что мне делать с этим графом Линаром? Я позволил начать переговоры, я дал Пехлину полномочия.

   – Пусть Пехлин действует, всемилостивейший государь: слушайте то, что он будет говорить вам; затягивайте своё решение, ничем не связывайте себя, пока не придёт момент покончить с вопросом, для чего всегда найдётся подходящий предлог... Но прежде всего никогда не забывайте, что здесь желания датского короля сильно поддерживаются, так как этою ценою надеются приобрести его участие во враждебных действиях против прусского короля.

   – Выходит, что я вместе с моим герцогством как будто продал бы его величество! – с жаром воскликнул Пётр Фёдорович. – Нет, этого никогда не будет! Никогда! Но вы, сэр, – продолжал он, в полном недоумении качая головою, – сами отсоветовали мне исполнить этот план; а между тем, если я последую вашему совету, король датский откажется от участия в союзе, который вы создали с таким старанием... Я не понимаю...

   – Всемилостивейший государь, – улыбаясь, ответил Уильямс, – есть много загадок, разрешить которые может только будущее. Прошу вас, ваше императорское высочество, в тех случаях, когда вы не понимаете английского посланника, верить другу сэра Эндрю Митчела и твёрдо помнить лишь одно, а именно: что в Чарлзе Генбэри Уильямсе вы всегда найдёте друга, готового исполнить малейшее ваше желание. А теперь я попрошу у вас, ваше императорское высочество, позволения откланяться; аудиенция не должна продолжаться чересчур долго.

   – Её императорское высочество великая княгиня! – доложил в эту минуту лакей, поспешно распахивая двери.

   – Моя жена? – удивился Пётр Фёдорович. – Что могло ей понадобиться?

   – Ваше высочество, вы сейчас узнаете это, – сказал Уильямс, – и не забудьте, что великая княгиня – лучший министр и советчик герцога голштинского.

Отвесив на пороге комнаты ещё один глубокий поклон, он поспешно вышел в переднюю комнату, между тем как Пётр Фёдорович, приведённый в полное смущение необыкновенными событиями дня, стал ждать прихода супруги.