Текст книги "При дворе императрицы Елизаветы Петровны"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

Пётр Фёдорович пренебрежительно отвернулся от английского дипломата и хотел последовать за государыней, но Уильямс, быстро подойдя к нему, проговорил:

   – Будущее покажет, что вы, ваше высочество, были несправедливы ко мне; я должен ещё выждать высочайшего одобрения моего короля на этот договор, а пока прошу вас подарить мне несколько минут, и вы уже сегодня убедитесь, что я далеко не враг вам, как вы предполагаете.

Пётр Фёдорович удивлённо взглянул на него, но выражение мрачного недовольства не исчезло с его лица, и он холодно ответил:

   – Посланник английского короля при дворе моей царственной тётушки имеет право просить аудиенцию; я всегда готов принять вас; только попрошу вас, – с едкой горечью прибавил он, – разговаривать со мною не о политике, а лучше об охоте на лисиц, – вот предмет, которым беспрепятственно позволяют заниматься наследнику русского престола.

Пётр Фёдорович высокомерно поклонился Уильямсу и вышел из зала.

Непосредственно за ним удалился и Иван Шувалов; оба его брата последовали за ним. Оба графа Разумовских и вице-канцлер Воронцов точно так же покинули зал совещания. Уильямс и Бестужев остались одни.

   – Всё прошло превосходно, – сказал канцлер, потирая руки, – этого молодого Бекетова послало нам само Провидение. Надо будет крепко держать его и управлять им. Секира положена у самых корней, и скоро падёт то надменное дерево, которое хотело дорасти до небес. Если мы этого Бекетова будем держать в руках, дни Шувалова сочтены, а мы беспрепятственно будем направлять всю политику.

   – Беспрепятственно? – задумчиво повторил Уильямс. – Иван Шувалов, может быть, действительно слишком жёстко держал бразды правления в своих руках, и я удивляюсь искусству, с каким вы, ваше превосходительство, несмотря на это, умеете направлять государственную колесницу к своим целям. А вы знаете, – с лёгким вздохом продолжал он, – кто у вас при дворе обладает самым светлым умом и представляет собою самого тонкого дипломата?

Бестужев изумлённо взглянул на него.

   – Вы, граф, – продолжал Уильямс, – не должны сердиться на меня, что вам лично я могу уделить только второе место, потому что дипломат, который превосходит всех, даже вас, это ваша императрица. Мы восторжествовали над Шуваловым, но перед её величеством я принуждён был сложить оружие!

   – Давайте скорее составим договор и отправим его в Лондон, – ответил Бестужев, смущённо опуская взгляд, – железо надо ковать, пока оно горячо.

Глава одиннадцатая

Неуверенной походкой, бормоча что-то про себя, великий князь возвратился к себе. Он даже не обратил внимания на то, как часовые отдавали ему честь, между тем обыкновенно не пропускал ни одного поста, чтобы внимательно не посмотреть на эти эволюции. Не отвечая на поклоны встречных придворных и бешено рванув дверь, он вошёл к себе в приёмную. Здесь он нашёл Салтыкова, мечтательно вытянувшегося в кресле и смотревшего на пламя камина, Чоглокова, так же мечтательно устремившего свои взоры в звёздное небо, Брокдорфа, в гордом сознании своего превосходства шагавшего взад и вперёд, положив руку на осыпанный бриллиантами эфес своей шпаги, и, наконец, Льва Нарышкина, поставившего в углу на стол маленького пуделя Ивана Ивановича и старательно надевавшего ему на голову парик, совершенно такой же, какой был на Брокдорфе.

При входе великого князя Салтыков и Чоглоков почтительно встали с мест. Брокдорф изящно поклонился, а Нарышкин, поспешно завязав на шее животного голубой галстук, воскликнул:

   – Слава Богу, что вы, ваше высочество, вернулись. Право, было бы вовсе не утешительно, если бы у её величества совещания происходили каждый день и наш обыкновенно такой весёлый двор был предоставлен самому себе. Салтыков смотрит в огонь, – с хохотом продолжал он, – и ждёт, должно быть, там появления таинственной саламандры, находящей удовольствие жить в огне, как рыба в воде. Вероятно, это очень интересно для него, но вовсе не занимательно для других. Чоглоков изучает течение небесных светил или высчитывает, нельзя ли вычеркнуть какое-нибудь блюдо из нашего роскошного меню, а это – тоже занятие, которое скорее может обеспокоить, чем обрадовать вас. Господин фон Брокдорф ослепляет и унижает нас блеском своих туалетов, и только один я, – с комичной серьёзностью прибавил он, – занимаюсь делом, давая возможность превосходному Ивану Ивановичу с достоинством являться при дворе, членом которого он стал. Посмотрите, ваше высочество, – воскликнул он, стаскивая пуделя со стола и ставя его на задние лапы рядом с Брокдорфом, – разве мне не прекрасно удалось сделать из нашего Ивана Ивановича законченного кавалера? Разве он не подходит во всём к прообразу высшей элегантности, которую мы видим в господине Брокдорфе?

Великий князь мрачно взглянул на него; ещё резче обозначились на его лбу морщины, и, еле шевеля губами, он сердито ответил:

   – Лев Александрович, ты шутишь не вовремя и выбираешь для этого совсем неподходящий предмет. Уходи, пожалуйста, я отпускаю тебя до обеда, да захвати собаку с собою, а не то я кликну Тамерлана, чтобы он расправился с этим уродом.

Свирепо сверкали взоры Петра Фёдоровича, то бледневшее, то багровевшее лицо судорожно вздрагивало. Видно было, что приближался один из тех страшных припадков бешенства, которым он был подвержен. Но Нарышкин, казалось, нимало не был испуган гневом своего господина.

   – Я очень благодарен вам, ваше высочество, за часы свободы, и обещаю вам употребить их с пользой. Пойдём, Иван Иванович, твоё воспитание ещё не закончено: сегодня ты не можешь сделаться камергером или комендантом, но мы с тобой постараемся наверстать то, чего нам недостаёт.

Пётр Фёдорович стремительно повернулся к нему, но Нарышкин уже переступил порог, и только за быстро захлопнувшейся дверью слышен был его весёлый смех.

Великий князь, бешено распахнув дверь, вошёл в комнату супруги. Екатерина Алексеевна в белом утреннем капоте лежала на кушетке; она была бледна, глаза полузакрыты, непричёсанные волосы беспорядочными локонами спадали ей на плечи. Перед ней сидел доктор Бургав, лейб-медик императрицы. Держа великую княгиню за руку, он следил за стрелкой своих золотых часов, осыпанных драгоценными камнями, и отсчитывал удары пульса.

Великий князь несколько мгновений мрачно глядел на эту сцену, пока доктор не кончил спокойно отсчитывать удары пульса и только тогда поднялся с места, чтобы низко поклониться великому князю.

   – А, моя жена больна? – резко и отрывисто выговорил Пётр Фёдорович. – Я не знал этого и не буду мешать вам; я хотел бы, – с горьким смехом добавил он, – чтобы нашёлся такой же искусный врач, который так же успешно вылечил бы Российское государство, как это сделает доктор Бургав с великой княгиней. Но на это очень мало шансов: уж слишком много врачей хлопочет теперь вокруг бедной России. И хотя все говорят, что в моих жилах вроде бы не течёт русская кровь, мне тем не менее всякий раз делается больно, когда я вижу, как иностранцы нагло рвут живое мясо государства, которое некогда будет принадлежать мне.

   – Российское государство вовсе не нуждается во враче, – серьёзно и холодно произнёс доктор Бургав, – материнская заботливость и попечение государыни ручаются за его благосостояние и преуспевание.

   – Да, да! – воскликнул Пётр Фёдорович, волнение которого, казалось, усилилось ещё более от спокойствия врача. – Моя тётушка так матерински заботится о России и обо мне, своём возлюбленном племяннике, что даже опасается, как бы государство не было слишком велико и могущественно для моих слабых сил, и заставляет английских врачей сделать ему хорошее кровопускание!

Екатерина Алексеевна со страхом посмотрела на супруга и воскликнула:

   – Господи! Что такое случилось?

   – Что случилось? – спросил Пётр Фёдорович с трясущимися губами, весь дрожа от страшного гнева. – Прусского короля, естественного друга России, первого полководца в мире, продали за английское золото. Чтобы понравиться английскому королю, великого Фридриха заставят уничтожить русскую армию, вместо того чтобы, соединившись с ним, предписывать законы всему миру, как это сделал бы Пётр Великий! Но что мне за дело! – воскликнул он, топнув ногой. – Ведь я – неразумный ребёнок в этой стране; мне только и остаётся спокойно смотреть на то, как честь и величие России продают этому англичанину, которого моя супруга вполне дружелюбно взяла под свою защиту.

И, быстро повернувшись, он стремительно вышел из комнаты.

   – Пойдёмте ко мне, Брокдорф! – закричал он, входя в приёмную. – У меня явилось желание поуправлять Голштинией. Моя жена больна, Сергей Семёнович, – обратился он к Салтыкову и мрачно взглянул на того, – ей необходимо развлечение. Когда доктор Бургав кончит считать ей пульс, пойди к ней и займи её; но не делай, пожалуйста, такого скучного лица, заставь её смеяться, чтобы её нездоровье сняло как рукой.

Салтыков низко поклонился, и его лицо действительно казалось счастливым, когда он поспешил исполнить приказание великого князя.

Взгляд Петра Фёдоровича упал на Чоглокова, побледневшего при последних словах. Неприязненная, насмешливая улыбка мелькнула на лице великого князя, и он сказал:

   – Мне нужно сказать тебе несколько слов, Константин Васильевич, пойдём ко мне. Отыщите мне Цейтца, Брокдорф, и приведите его также ко мне!

После этого он, взяв под руку Чоглокова, с ненавистью и завистью глядевшего на Салтыкова, повёл его к себе в кабинет.

Придя туда, великий князь расстегнул мундир, бросился на диван, взял за руку Чоглокова и, тяжело дыша, произнёс:

   – Послушай, Константин Васильевич, я знаю – ты мой лучший друг...

   – Я счастлив, – с рассеянным видом ответил Чоглоков, – что вы, ваше высочество, убедились в этом: я искренен и никогда не льщу.

   – Знаю, знаю, – перебил его Пётр Фёдорович, – и хочу доказать тебе, что я также твой друг. Ты влюблён в мою жену...

Чоглоков отшатнулся; он с немым ужасом посмотрел на великого князя, густая краска залила его лицо.

   – Ваше высочество, – воскликнул он, – какое предположение!..

   – Без отговорок, пожалуйста, – сказал Пётр Фёдорович, – я не принадлежу к числу ревнивых и щепетильных мужей и предоставляю своей жене право увлекаться. Я желаю только, чтобы эти увлечения были направлены на надёжных друзей, каким являешься ты, Константин Васильевич; но, к сожалению, за моей женой позволяет себе ухаживать ещё и Салтыков.

Чоглоков побледнел и сделал несколько шагов вперёд.

   – Этот фат, – продолжал Пётр Фёдорович, – организовал для неё прошлый маскарад, который дал ей возможность представить императрице проклятого англичанина. Он обманывает и меня, и тебя, и всех; я не желаю этого. Если за моей женой ухаживают, то пусть это будут друзья, а не люди, которые учат её интриговать против меня! Если бы я прогнал Салтыкова или пожаловался на него императрице, то весь двор стал бы смеяться надо мною, а я не хочу этого. Ты же, Константин Васильевич, мог бы быть на его месте, ведь ты поставлен моей тёткой для того, чтобы оберегать меня и мой двор. Ты мне друг и поэтому удерживал бы мою жену от всех глупостей, которые поощряются тем дураком. Пойди к императрице, Константин Васильевич, и скажи ей, чтобы она убрала Салтыкова, тогда на твоём пути не будет преград, а я не стану ревновать её к тебе.

В глазах Чоглокова блеснула коварная радость.

   – Допустим, ваше высочество, что я готов послужить вашему справедливому негодованию, – сказал он, несколько подумав, – что же могу я сказать императрице? Она приняла бы мои слова за навет; ведь доказательств ваших подозрений, которые и я разделяю, у меня нет.

   – Доказательства мы найдём, – сказал Пётр Фёдорович с ироническим смехом. – Когда Бургав уйдёт, Салтыков войдёт к моей жене; подождав немного, ты быстро войди и скажи, что пришёл по моему поручению осведомиться о её здоровье: ведь это моя обязанность как нежного супруга. Я убеждён, что ты увидишь там кое-что такое, что обяжет тебя, моего друга и надзирателя за двором, доложить императрице.

   – Ваше императорское высочество, вы полагаете... – испуганно воскликнул Чоглоков, причём его лицо отразило ненависть и злобу.

   – Иди, иди, мой друг, – сказал Пётр Фёдорович, – делай, что я сказал тебе, и будь уверен в моей признательности.

Чоглоков не успел ещё опомниться, как в комнату вошли фон Брокдорф и Цейтц.

Великий князь встал и, оттеснив Чоглокова к двери, сказал с насмешливой улыбкой:

   – Ты видишь, что мне нужно заняться государственными делами. Мне приходится управлять своим Голштинским герцогством и некогда заниматься домашними делами. Иди, иди, действуй за меня!

Он открыл двери и выпроводил Чоглокова.

   – Теперь займёмся делами моей страны, – воскликнул Пётр Фёдорович, бросаясь на диван и знаком приглашая приблизиться Брокдорфа и Цейтца. – Я слишком долго пренебрегал делами моей страны, и мои верноподданные имеют право требовать, чтобы я хоть немного занялся ими. Здесь, в России, я не имею значения, но зато в Голштинии я – полноправный гражданин и докажу, что там всё совершается по моей только воле. Вы, барон Брокдорф, рассказывали мне, – продолжал он с комически важным видом, – что в управлении моим герцогством замечаются крупные злоупотребления и что доходы страны, в которых я так нуждаюсь, употребляются на ненужные эксперименты; мужики богатеют, а моя казна пуста, словом, там думают о чём угодно, только не о владельце герцогства.

Брокдорф в знак согласия так энергично тряхнул своей большой головой, что пудра посыпалась с его парика, а в маленьких глазках сверкнула подобострастная радость.

   – Ваше высочество, вы совершенно правы, – воскликнул он. – Элендсгейм заботится только о голштинских мужиках; всё дворянство будет очень благодарно вам, если вы положите конец этому нелепому хозяйствованию.

Цейтц заметил спокойным, деловым тоном:

   – Несомненно, ваше императорское высочество, вы имеете право распоряжаться в своём герцогстве по собственной воле.

   – Не только право, но и обязанность, – воскликнул великий князь, – я обязан освободить от мужицкого гнёта моё верноподданное дворянство и самого себя. Моё герцогство должно давать мне некоторый доход, чтобы я не был в зависимости от тех подачек, которые императрица бросает мне, своему племяннику и наследнику престола.

   – Все донесения и дела относительно управления Голштинией я предоставил в распоряжение барона фон Брокдорфа, – сказал Цейтц всё тем же спокойным тоном, – он рассматривал их неоднократно и, по всей вероятности, будет в состоянии с точностью указать вам, ваше высочество, на все те статьи, которые требуют изменения, и представить выработанные им меры, могущие служить к устранению настоящего неблагоустройства. Я принесу сейчас эти дела, дабы барон Брокдорф имел возможность сделать подробный доклад вашему высочеству.

Брокдорф бросил на секретаря злобный взгляд.

   – Мне незачем было читать все эти дела, – возразил он, – я отлично знаю и своими глазами видел, в чём недостатки управления. Если бы вы, ваше высочество, пожелали просмотреть все пункты в отдельности, это было бы очень утомительно и заняло бы много времени: на такой доклад мне понадобилось бы несколько дней.

Пётр Фёдорович испуганно посмотрел на Брокдорфа; последний же, поймав этот взгляд, приобрёл ещё большую уверенность и, торжествующе глядя на Цейтца, продолжал:

   – Такая утомительная работа совершенно не нужна в данном случае, так как главное зло в делах управления Голштинией исходит от одного лица, от Элендсгейма, который не имеет никакого понятия о своих обязанностях в отношении герцога. Прежде всего необходимо устранить его от дел; тогда легко будет ввести улучшения по всем надлежащим статьям.

Великий князь вздохнул с облегчением.

   – Да, да, – воскликнул он, – Брокдорф прав, так должно быть; прежде всего нужно устранить Элендсгейма, а тогда посмотрим, что дальше делать.

   – Элендсгейм – человек рассудительный и очень знающий, – непоколебимо заметил Цейтц, – и я сомневаюсь, чтобы лишь его устранение от дел могло увеличить доходы вашего высочества. Я уверен, что если ему будут предложены меры по улучшению хозяйствования и увеличению доходности, то он со всем усердием приступит к выполнению их; а так как барон фон Брокдорф уже уяснил себе, что необходимо...

   – Постойте, – нетерпеливо крикнул Пётр Фёдорович, в раздражении тараща глаза, – это те же самые слова, что говорит моя жена; но она имеет столько же права вмешиваться в дела Голштинии, как я – в дела России. Какая мне польза от моего герцогства, если оно ничего не приносит мне? Мне нужны деньги, – воскликнул он, – деньги нужны мне! А так как Элендсгейм не доставляет их мне, то он изменник своему герцогу. Да, да, изменник, – кричал он, вскочив с дивана и в крайнем возбуждении размахивая руками. – Он изменник своему герцогу и должен быть наказан за это! Пусть его заключат в тюрьму и не выпускают на свет Божий, пока он не отдаст отчёта! Напишите приказ о его аресте; пишите сейчас же, Цейтц, а не то я, ей-Богу, попрошу у тётки для вас местечка в Сибири; в этом она мне, наверно, не откажет!

С непоколебимым спокойствием, не выказывая ни малейшего страха перед угрозами великого князя, но и не возражая больше, Цейтц подошёл к боковому столу, на котором лежали все письменные принадлежности, и составил приказ.

Пётр Фёдорович бегло просмотрел приказ и поспешно, дрожащей рукой подписал. Затем он поспешил к двери своей спальни и громким голосом крикнул сержанта Бурке.

Тот вошёл с ружьём на плече и стал во фронт.

   – Вот возьми, – сказал великий князь, вручая ему подписанную бумагу, – и тотчас поезжай в Голштинию. Этот приказ передашь командиру моих войск и скажешь ему, что за точное исполнение его он отвечает мне своей головой. Возвращайся не раньше, как получишь извещение, что моя воля исполнена.

Бурке спрятал бумагу, сделал на караул и, повернувшись на каблуке, вышел так хладнокровно, как будто речь шла об исполнении поручения тут же, поблизости от дворца.

Великий князь с гордостью любовался этим молчаливым, до непосредственности точным повиновением.

   – Пусть знают, – крикнул он, – что я умею повелевать и могу, по крайней мере, в своей стране соблюдать порядок.

   – Ваше императорское высочество, вы приняли решение, но боюсь, что оно несправедливо и по своим последствиям не будет соответствовать ожиданиям, – сказал Цейтц. – Необходимо поручить кому-нибудь управление герцогством, хотя бы временно, пока будут выработаны меры улучшения, и необходимо назначить суд над Элендсгеймом, дабы обвиняемый в столь тяжком преступлении мог ответить и оправдаться.

   – Это верно, – сказал Пётр Фёдорович, несколько озадаченный, – что же теперь делать?

   – Всего естественнее было бы, – ответил Цейтц, – послать туда барона фон Брокдорфа, который хорошо знает дело управления герцогством и знает, какими способами можно увеличить доходность. Ваше высочество, соблаговолите дать ему полномочия привести в исполнение свои идеи и планы, и я не сомневаюсь, что в короткое время, благодаря новым источникам, открытым бароном фон Брокдорфом, ваша казна значительно обогатится.

   – Это верно, совершенно верно! – радостно воскликнул Пётр Фёдорович. – Пусть Брокдорф едет завтра же, со всеми необходимыми полномочиями.

У Брокдорфа широко открылись глаза, и он с отчаянием смотрел на великого князя, который весело потирал руки; удар был слишком неожидан, он как бы оглушил барона и лишил дара слова.

   – Собирайтесь-ка в дорогу, любезный Брокдорф, – сказал великий князь, дружески хлопая его по плечу, – примемся скорее за дело и положим ему конец. Пусть все видят, что вы пользуетесь моим доверием; я уверен, что вы оправдаете его.

   – Милость вашего императорского высочества осчастливила меня, – проговорил Брокдорф нерешительно, – но всё же на водворение порядка в герцогстве потребуется некоторое время; к тому же я не знаю...

   – У меня нет времени, – крикнул великий князь, и его глаза полоснули гневом растерявшегося Брокдорфа, – добрые намерения не следует откладывать. Вы должны ехать сейчас же, и чем раньше вы прибудете туда, тем скорее будете в состоянии пополнить мою казну новыми доходами.

На бледном, сухом лице Цейтца мелькнуло выражение иронии и злорадства, между тем как взор Брокдорфа блуждал беспомощно, предвидя неминуемое падение в яму, которую он вырыл для другого. Вдруг его осенила какая-то мысль; он склонился перед великим князем и сказал:

   – Я уехал бы немедленно, чтобы исполнить возложенную на меня вами, ваше высочество, столь почётную миссию, но не знаю, как исполнить мне взятые здесь на себя обязанности, – продолжал он, понизив голос и подходя ближе к великому князю. – Постройка крепости, комендантом коей вам было угодно назначить меня, ещё не закончена, и я не думаю, что я мог бы передать это важное и трудное дело в другие руки. Пришлось бы оставить крепость неоконченной; но тогда она могла бы подвергнуться дерзкому нападению крыс?

Пётр Фёдорович взглянул на стол, на котором красовалась крепость, лишь наполовину покрытая раскрашенным плетеньем из медной проволоки, и в раздумье произнёс:

   – Да, да, правда, что станется с моей крепостью? А сколько времени нужно вам, чтобы окончить всю постройку?

   – Не менее двух-трёх недель, – заявил Брокдорф, которому очень важно было выиграть время, – изготовление медной сетки – дело нелёгкое.

   – В таком случае отложим ваш отъезд, – сказал Пётр Фёдорович, – я не могу отпустить вас, пока не будет окончена порученная вам постройка. Тем временем мы ещё обдумаем, какие меры придётся вам принять там.

Цейтц не понял всего разговора, который вёлся вполголоса; услышав же последние слова, он посмотрел на великого князя с удивлением и сказал затем:

   – Если вы, ваше императорское высочество, решаете отложить отъезд барона фон Брокдорфа, то вы будете иметь случай переговорить об этом деле с бароном Пехлином, вашим министром, и сообщить ему предложения барона.

   – Пехлин является только исполнителем моих приказаний, – резко заметил великий князь, – и я не советую ему противодействовать моей воле. Впрочем, – насмешливо прибавил он, – этот молодец Пехлин слишком занят для того, чтобы вмешиваться в дела Голштинии; ему приходится заботиться о сохранении благорасположения Бестужева. Очевидно, ему представляется более лестным быть на побегушках у русского государственного канцлера, нежели первым министром герцога голштинского.

   – Барон Пехлин, – доложил один из ливрейных лакеев великого князя.

Пётр Фёдорович умолк, как бы чего-то испугавшись. Брокдорф беспокойно поглядывал на дверь, которую лакей оставил полуоткрытой и откуда появился фон Пехлин.