Текст книги "Приведен в исполнение... [Повести]"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

– Какие? И это неправда, вы не старше! Почему вы все время говорите загадками?

– Потому что прикосновение к истине – одно лишь прикосновение – убивает… Наберитесь терпения. Все разрешится само собой.

Сергей между тем уже звонил в двери квартиры № 87. Звонок здесь был дребезжащий, растресканный какой-то, за долгие годы тьмы устали не только люди…

«Кто там?» – послышался из-за дверей традиционный вопрос, и Сергей мрачно отозвался: – Телефонная станция, прошу извинить.

Она открыла, высокая, стройная не по возрасту, с блеклыми остатками былой красоты. Правда, засаленный и рваный махровый халат придавал ей облик бабы-яги, но она держалась независимо и даже гордо.

– С телефонной станции, говорите? Я не вызывала.

– Проверка. – Сергей прошел в квартиру. – Вы меня не узнаете? Мы с вами виделись когда-то.

– Не говорите чепухи, молодой человек. И что вам угодно – на самом деле? Если вы грабитель – взять у меня нечего.

– Сейчас – да. А когда-то…

– Что? – она отступила к стене, прижав иссохшие руки к груди. – Что значит «когда-то»? Извольте отвечать!

– Будет лучше, если вы выслушаете меня, – толкнул двери. – Кабинет? Вашего батюшки… Садитесь. – Он подал пример, усевшись спиной к окнам.

– Не хотите, чтобы я вас рассматривала… Хорошо-с. Кто вы? Что вам угодно? Где и когда мы виделись?

– Моя фамилия вам ровным счетом ничего не скажет. Впрочем… – он включил настольную лампу и поднес ее к своему лицу.

– Нет… – она откачнулась. – Нет… Не может быть…

– Все может… – погасил лампу, достал и раскрыл удостоверение: – Я из Комитета госбезопасности.

– Позвольте… Но Иван Александрович – из милиции. И он обещал мне честным словом офицера… Фантасмагория какая-то…

– Не верьте честным словам офицеров милиции. Он соврал.

– Но я помогала бороться с валютчиками! Я… как это? «Выходила на связь» – вот! Только в очень значимых случаях! Он что же – передает меня вам? Решительно не желаю иметь дело с НКВД! Не хочу! Понимаете, я не хочу попадать туда, откуда нельзя вернуться! А вы – именно оттуда!

– Угадали. Я оттуда, куда никто не хочет попасть. И откуда нельзя вернуться. Оставим это. Иван Александрович из ПГУ.

– «ПГУ»? Не знаю…

– Это политическая разведка.

– Боже мой… – заплакала она, по-детски размазывая лицо кулачком. Слез не было – от старости или выплакала все… – Это ужас! Я не желаю сотрудничать с вами! Нет!

– Вы уже сотрудничаете. Тихо! Взрослый человек, одной ногой в раю, а туда же… Ладно. Пунктирно о деле. Вы пришли на кладбище…

– Но ведь это был Пыжов! Насильник! Подонок! Вымогатель! Я тогда, в лагере, поклялась, что если доживу – плюну в его мертвую рожу!

– Вы были его осведомителем в лагере… – тихо сказал Сергей. – Он заставил вас выявлять зэков, у которых – по случаю или по прошлому образу жизни – могли быть дорогостоящие коллекционные монеты. Просто золотые монеты. Вы выявляли также и тех, чьи родственники или близкие друзья владели коллекциями нумизматики…

Он говорил и проваливался в ночь. Все расплывалось, исчезало и таяло, Анастасия Петровна смотрела на него в упор, и с ее морщинистым лицом происходила какая-то метаморфоза…

Даже ватник и ватные брюки, заправленные в «кирзуху», сидели на ней великолепно. Из под шапки-ушанки выбивалась белокурая прядь, синие глаза сияли – не зэчка ничтожная, параша, бикса, «давалка», а красивая женщина, актриса в каком-нибудь агитационно-пропагандистском фильме – «Заключенные» или «Путевка в жизнь»…

Она шла в колонне разухабисто ругающихся баб и откликалась матом на скабрезные шутки мужичья – из мужской части лагеря. Те стояли у колючки, это даже не считалось зоной, вохровцев здесь не было. По ночам и мужчины – чаще, и женщины – реже, подкапывались под проволоку и сливались в экстазе. Пыжов не слишком препятствовал такому естественному общению – удовлетворившиеся зэки были менее агрессивны и более послушны, пребывание же начальника лагеря в должности напрямую увязывалось руководством УНКВД с «закрытием процентовки». К лету сюда ждали – был такой слух – самых высоких гостей…

Пыжов умел себя показать, преподнести, начальство ему верило и даже ставило в пример: все у него в порядке, повторных сроков практически нет, применения оружия – тоже, покой и тишина. По молчаливому сговору, даже внутрилагерная агентура на проверочных «встречах» с руководством лагерных «оперативно-чекистских органов» Пыжова не продавала. «Григорич» нащупал самую большую слабину человеческую…

Настя была у него в девках. Поблажек (кроме бани после бурных половых актов – банька топилась загодя, дни и часы жарких встреч были известны как жесткий график встреч с агентами) ей не давалось никаких, разве что одежонка была получше и по росту. (Сильвестр терпеть не мог вахлацкого внешнего вида любимых.) Взамен только одно: информация. У кого – в мужском или женском лагере – есть монеты. У кого из родственников, оставшихся на свободе, или друзей, даже просто знакомых – они есть.

– Был вечер, я шла на обычную нашу встречу – у него, кроме чисто служебных помещений, был еще уютный барак – спальня там стояла настоящая, с бельем кружевным, атласными одеялами, в соседней комнате даже душ горячий. Иногда ему нравилось смотреть, как я раздеваюсь, – в такие минуты он преображался: лицо другое, руки сильные, ловкие… Он говорил: «Марш в душ!» – Анастасия рассказывала взахлеб, словно сказку – прекрасную и исчезнувшую бесследно. Едва ли она помнила тот миг, в котором соединились явь и сон, далекое прошлое и настоящее.

– Откуда он взял мебель?

– Спальня эта принадлежала одному молодому человеку, дворянину, кажется… Он был – этот дворянин – заключен в наш лагерь, за участие в гражданской войне… У них там целая компания была. – Она замолчала, сумасшедшая улыбка змеилась по тонким губам.

Она стояла под душем и терла себя мочалкой, по лицу текла вода, мыльная пена слетала, освобождая изогнутую спину и бедра, словно сошедшие с игривой картинки XIX века…

Вошел Пыжов, он был в тюрбане из махрового полотенца, лицо у него светилось восторгом и предвкушением сладких объятий Анастасии. Мощная грудь обильно заросла курчавым волосом, набедренная повязка едва держалась, готовая вот-вот упасть под напором естества, он цепко схватил Анастасию сзади, и они сплелись с диким криком словно электрический провод далекого прошлого…

«А-аа!» – вопил Пыжов. «О-оо…» – вторила она. И сливались голоса в звероподобном рычании.

– Товарисс начальник, товарисс начальник, – вторглось, разрушая восторг, из-за дверей. – Товарисс Запорожец, значит, на проводе! График выполнения, значит…

Она словно выплыла из сна, продолжая мычать и пристанывать, потом открыла глаза и посмотрела на Сергея.

– Это было нечто… – пришла в себя. – Вы давеча сказали, что…

– Нет, – улыбнулся. – Это вы упомянули. Молодого дворянина.

– Что-то неуловимое… – кивнула она. – Дворянин… Ах, право… Какое было время… Созидание! Перековка! Заключенные получали ордена! Когда еще их награждала родина, а?

– Вы шли по мосткам… – тихо начал Сергей. – Тишина опустилась над лагерем, кто-то играл на гитаре…

Гитара звучала близко, явственно, чей-то хрипловатый голос со страстью и надеждой вторил аккордам: «Как бы ни был мой приговор строг, я вернусь на любимый порог и, тоскуя по ласкам твоим, я в окно постучу…»

То было лето, Анастасия шла по мосткам в платье – редкое счастье, Пыжов бывал непредсказуем иногда, а в открытые ворота, окруженные конвоем и ярящимися овчарками, входила колонна вновь прибывших. Они шли вдоль разделительного забора, охрана подгоняла, начальник приказал: «Песню!» – и тогда послышался молодой голос:

 
– Пусть кашей родины названье – лишь устаревший звук пустой…
Пусть отдана на поруганье! Разбита хамскою пятой…
 

И сразу побежали конвойные, грохнул выстрел. «Ложись!» – диким голосом заорал начальник, заключенные попадали лицом вниз, конвойные начали их бить…

А солист висел на проволоке с разбитым лицом и смотрел, смотрел на Настю – она стояла с другой стороны, конвойные знали, кто она, и не прогоняли, а начальник бил певца рукояткой нагана по почкам и матерился, давясь слюной. Все же это был Сергей – даже сквозь небытийный сон она не могла отделаться от этой мысли.

– Нет… – сказала Анастасия. – Этого не может быть. Я вначале почувствовала тихое помешательство, но вот теперь я поняла: че-пу-ха!

Он смотрел на нее странным, тяжелым, немигающим взглядом.

– Конечно… – кивнул насмешливо. – И что же было потом?

– За день до смерти Пыжова я провела весь день около его дома. Я ждала, пока уйдет его внучка или дочка – я не знаю… Я ему сказала: покайся, ибо близко царствие небедное! Он взял меня за нос и вывел на лестничную площадку. Мне было очень больно. Сволочь…

– Он напрасно не поверил вам.

– В каком смысле?

– По поводу царствия небесного. Случаются странные, необъяснимые вещи, которые ум низменный, неразвитый, неверующий не в состоянии объяснить. Итак: коллекция Пыжова – дело ваших рук.

– Дело прошлое… Да.

– Прощайте, в ваши двери уже стучат.

– Я не слышу стука?

– Я слышу, – улыбнулся Сергей. – Мы вряд ли увидимся…

Он скрылся за дверьми, она прислушивалась к его шагам, в ее глазах читалось напряжение, она силилась понять невнятную, загадочную речь и не могла.

– Не увидимся, говоришь… – сняла трубку телефона, и, дождавшись щелчка входных дверей – это ушел Сергей, набрала номер и, прикурив, жадно затянулась «беломором». Пачка у нее была Бог весть какой давности: с одноцветным серо-голубым рисунком.

Щелкнуло, на другом конце сняли трубку:

«Я слушаю».

– Иван Александрович мне нужен.

«Вы?..»

– Да-да, я его родственница. По женской линии. Он ждет.

«Он уехал к вам», – невидимый собеседник положил трубку.

Анастасия улыбнулась:

– Чудно! – заглянула в зеркало, подвела губы и, закружившись по комнате – это у нее выходило легко, свободно и очень молодо, – запела густым басом: – Все мечты сбываются, товарищ!

Между тем Сергей сидел в своей машине и ждал. Фраза, оброненная при расставании: «В ваши двери уже стучат», такая вроде бы простая и в то же время – загадочная, занимала его не меньше, нежели Анастасию. «Почему я это сказал… – он чувствовал, ощущал всем своим существом, что сказанное имело под собой почву, он хотел понять – какую. – Я не уезжаю. Значит – к ней кто-то должен приехать. Этот „кто-то“ – уже в пути». – Разрозненные слова складывались в непреложный вердикт: дни Анастасии сочтены…

Включил радио, звучный баритон уверял себя и всех остальных, что у советской власти – сила велика, в это время у подъезда Анастасии, на другой стороне улицы, затормозила черная «Волга» с антенной радиотелефона, и человек в добротном сером костюме исчез в дверях.

«Бедная баба… – стучало в голове у Сергея, – вершится суд Божий. Судьба…» – Он стал смотреть на шофера.

Тот – как, впрочем, и все ему подобные шоферы – тоже был в добротном сером костюме, так что если бы Иван Александрович (в том, что это был именно «Иван Александрович» – Сергей ни на мгновение не сомневался) поменялся местами со своим водителем, то ничего бы особенного и не произошло: оба в добротных серых костюмах, у обоих упитанные (все же закрытый распределитель что-нибудь да значит!) лица, и рост, можно сказать, одинаковый, – воистину: незаменимых людей нет! Кто не понял эту простую истину – тому не по пути с Советами…

Шофер закурил (Сергей видел, что в руке у автомедона была пачка «Мальборо») и зачем-то включил двигатель. Впрочем, Сергей сразу же понял: наготове, наготове надобно быть, когда осуществляется такое дело. Мокрое, в просторечии.

Выхлоп у «Волги» был необычный – это Сергей заметил еще в тот момент, когда черный автомобиль тормозил. И это означало, что под капотом скрывается не слабенький волговский двигатель, а спецмотор правительственного ЗИЛа или «Чайки» – на крайний случай. На «жигуле» такой не догнать…

Шофер между тем вовсю дымил, стекло со стороны тротуара у «Волги» было опущено, и, видимо, этого было мало, и владелец серого добротного костюма опустил второе стекло – со стороны проезжей части.

– Дай-ка прикурить, – подошел Сергей, протягивая руку с сигаретой.

Но шофер не изъявил ни малейшего желания выполнить просьбу. Он лениво потянулся к стеклу – чтобы поднять его. Вышколенный водитель спецмашины из совершенно специального ведомства…

И в этот момент Сергей рванул дверь автомобиля и вышвырнул шофера на асфальт. Рискованно, но прохожих не было, такая тихая улочка попалась. А может, накрапывал дождик, и все попрятались.

Надо отдать должное серокостюмному – он поднялся сразу. Взлетел, словно отпущенная пружина. Видимо, и любил, и не пропускал занятия рукопашным боем. Молча, свирепо он помчался за Сергеем, выбрасывая ноги, как рысак хорошей породы.

Сергей бежал перед ним, шагах в трех, было важно создать и удерживать иллюзию, что вот-вот, сейчас…

И шофер, как и всякий человек, абсолютно уверенный в своей силе и сноровке, попался. Влетели во двор, он был узок и пуст – то ли Сергею везло, то ли ситуация складывалась под воздействием иных сил, – Сергей мгновенно остановился и повернулся, шофер налетел на него как таран и… рухнул недвижим. Посторонний наблюдатель – будь он здесь – никогда бы не заметил, что же, собственно, произошло…

Прислонил неудачника спиной к кирпичной стене и ушел. «Волга» по-прежнему стояла у парадного, никого не было, видимо, Иван Александрович еще не справился со своим тонким делом.

Но времени для того, что задумал сделать Сергей, оставалось мало, может, всего минута.

Подошел к автомобилю, без видимого усилия оторвал трубку радиотелефона и, насвистывая «Я люблю тебя, жизнь», возвратился в свой «жигуль». Теперь следовало дождаться «самого». Он и появился, и, что было невероятно странно, напевал слова той же самой песенки, только другой куплет. Он пел про вершину любви и «это чудо великое – дети». Окончание выходило особенно проникновенно и искренне.

Сел в машину и сразу же узрел следы погрома. Даже на расстоянии видел Сергей его вылезшие из орбит глаза и искривленный страданием рот с губами… Хотя у Ивана Александровича губ не было; эта его физиологическая особенность позволила некогда – будучи в должности офицера безопасности посольства в одной дружественной негрореспублике, разоблачить измену первого секретаря. На допросе тот увидел губы Ивана Александровича и упал как подкошенный. Тело привезли на родину в цинковом гробу…

И в это время появился растерзанный шофер. Он прошел рядом с машиной Сергея, не обратив на нее и на самого Сергея ни малейшего внимания. Он видел только «шефа», пребывавшего в состоянии более чем реактивном. Возмездие – вот что угнетало раззяву…

А Иван Александрович смотрел с мистическим ужасом в глазах, было такое ощущение, что восстал сам Берия и явился на тихую улочку грозным призраком ссылки, высылки и полного стирания в порошок.

– Он едва не убил меня… – скулил шофер.

– Что ты мелешь?! У тебя «черный пояс»!

– Какой там… Рок танцуют, сволочи, вот в чем дело!

– Ладно, поехали.

– Совсем народ свели с ума. Разлагают народ. Музыка, то, се… Еврейские штучки…

– Это так, но вслух у нас об этом говорить не принято. Запомни. Ты понесешь. По всей строгости кодекса офицерской чести. И «Положения» о прохождении службы.

Оки уехали, Сергей же двинулся в сторону прямо противоположную.

Он знал этот город. Словно из предутреннего сна возникал он перед изумленным взором, взрывая горькую память динамитом отчаяния и боли…

Как же славно было здесь, на тихих прямых улицах, по которым «далеко было видно» – он помнил эту фразу великого писателя. Золотые купола стояли над миром сущим, они были видны за сто верст, и малиновый звон колоколов с серебром тоже был слышен издалека; тянулись обозы, магазины, и лавки ломились от снеди и товаров, и было будущее…

Он знал этот город лучше Ивана Александровича, потому что тот был иваном, не помнящим родства, как все они, впрочем; поэтому к мосту с фонарями и пилонами приехал на несколько минут раньше и с противоположной стороны – так он задумал и намеревался выполнить, не дрогнув.

Встал при повороте на мост. У него еще оставалось время, чтобы оценить мастерское литье государственных орлов, кои поддерживали гранит, и успокаивающий ритм фонарей, исчезающих на той, изначальной, стороне…

Но вот среди автомобилей, мчавшихся навстречу, показалась черная «Волга». «Ужо тебе…» – сквозь зубы произнес Сергей и резко взял с места.

«Волга» летела, презирая все правила, от нее шарахались, и тогда она издавала мерзкий звук «оперативного» сигнала – сирены. Ее пропускали, и Сергей словно видел матерящиеся рты таксистов и прочих обыкновенных водителей.

Автомобили сближались, в тот момент, когда до «Волги», наискосок, оставалось метров пятнадцать – двадцать, Сергей крутанул руль влево и прибавил газ. «Жигуль» выглядел со стороны нелепо, он мчался словно потерял управление, и водитель не в силах был что-либо изменить.

Все ближе и ближе; завизжали тормоза; Сергей увидел распяленный рот шофера – тот орал, и глаза у него будто повисли на ниточках, Иван Александрович крестился часто, но неверно: слева направо, по-католически. Впрочем, кто знает? Может быть, во время пребывания в негрореспублике, где все были либо язычниками, либо католиками, он тайно принял католицизм, намереваясь изменить родной партии и лично… Впрочем, трудно теперь вспомнить, кто тогда был «лично».

Водителей – в том числе и «органов» – подводят нервы. Сдали нервы – и пиши пропало… Несут на подушечках ордена за верную службу партии, или ничего не несут – не все же, в конце концов, служат родной партии «верно»?

Пытаясь любой ценой не допустить столкновения и сохранить редкостную технику – мотор ЗИЛа, остатки радиотелефона, бортовой компьютер (был и такой), «черный пояс» резко взял вправо и…

«Волга» долбанула по литой решетке со львами и цветами, пробила ее (в веке XIX решетки на мостах ставили в расчете на норовистых лошадей, не более) и плавно ухнула с пятнадцатиметровой высоты в серые волны реки. Раздался всплеск, и черная крыша медленно скрылась под водой. Еще через мгновение смачно лопнул воздушный пузырь – все было кончено…

А пока водители грудились у пробитой решетки (любопытен русский человек, да и не только русский), Сергея и след простыл. Но каким-то непостижимым образом он еще успел услышать, как кто-то сказал со злым восторгом: «Под панф а ры». Эта идиома принадлежала известному артисту и была произнесена в недавно закончившейся телеконструкции.

Тяготило ли его содеянное? Все же, как ни крути, ушли в заоблачный плес два человека. Имел ли он право вынести приговор и исполнить его?..

Кто знает… Вопрос этот мучил одного неприкаянного – в веке XIX. Тварь я дрожащая, – вопрошал, – или право имею? Да не имел он права. И сам понимал: кто «имеет» – не спрашивает.

Ничто не отягчало совести. Ничто. Исчезли два служителя самой кровавой в истории человечества диктатуры, отнюдь не формально принадлежавшие к ней. Кому-то еще только предстояло узнать судьбу Анастасии. А Сергей уже знал… Конечно, и сама старушка с младых ногтей погрязла в обслуживании преступных интересов пресловутой диктатуры, но не по доброй воле стала она пособницей. Да ведь и крови человеческой на ней не было.

Эти же пришли на кровавый шабаш по убеждению, сознавая себя избранными, вершителями судеб, ассенизаторами и водовозами, революцией мобилизованными и призванными – по слову лучшего поэта… Они, как и все «сотрудники» (гнусное словечко… До революции так называли охранники своих секретных агентов), прошли тройную проверку связей, их характера, и мелькни на их родословном древе чуждый элемент – судимый, «бывший» или, не дай Бог, – еврей, – не видать им ничего…

Они достойныкары. И Сергей совершил ее. Он, конечно же, был не простым человеком. И, может быть, не просточеловеком – кто знает? Но Совестью он обладал в любом случае. Совесть есть общее Бога и человека.

Он увидел вывеску: «Ремонт двигателей. Кузовные работы. Малярка» – это было какое-то автопредприятие, во дворе стояли разбитые грузовики, гора покрышек и огромный чан с отработанным маслом. Судя по всему – здесь не процветали.

В гараже парень лет тридцати лениво доворачивал гайку в колесе старой «Волги». Хмуро посмотрев на Сергея, спросил:

– Чего?

– Бамперы нужно поменять. Передний и задний.

– А они у меня есть?

– У меня есть. Деньги. Цена двойная. Работа – отдельно. Тоже вдвойне.

– А ты не знаешь, сколько я спрошу… – насмешливо прищурился парень.

– Это все равно. Оба бампера должны стоять через двадцать минут. Старые я заберу с собой. Откуда позвонить?

– Вон, каморка, там городской. А где машина?

– Во дворе. – Сергей пошел звонить.

Евгения Сергеевна ответила сразу. Все было совершенно замечательно, Таня поела и спала, никто не беспокоил.

– Вы ее не слишком… напугали? – голос Сергея дрогнул, Евгения Сергеевна услышала.

– Нет. Так, между прочим и очень по касательной. Это было скорее внушение – необходимое, поверьте. И послушайте меня: да, этот мир прекрасен – вопреки всему, да, она славная девица, соответствующая, впрочем, своему ужасному времени, и я понимаю вас… Желание войти в этот мир сильно, оно зреет и во мне, но ведь мы должны понимать: заканчивается наша короткая роль на этом театре, и занавес опускается, не так ли?

Сергей осторожно положил трубку на рычаг. Он не хуже Евгении Сергеевны знал, кто они и зачем пришли и куда уйдут, когда все будет сделано, но давно забытое и потому как бы неведомое чувство пробуждалось в нем, и он ничего не мог поделать с этим. Краток миг человеческий, его же и вовсе был подобен звезде, пролетевшей над небосклоном, и все же…

Он вернулся в гараж, парень довинчивал последнюю гайку. Вытирая руки, спросил: «Старые вам в салон?» «Клади, – ответил Сергей, доставая деньги. – Сколько?» – «Да рублей двести надо бы положить», – извозчичьим голосом сказал мастер, и Сергей протянул ему пять шелестящих бумажек с изображением Вождя.

– Вроде бы – много? – ошеломленно сказал парень, разглядывая профиль в овале.

– Будь здоров. – Не мог же Серей объяснить, что держать в кармане столько ленинских портретов сразу было совершенно непосильно. Самым непреодолимым были для него эти портреты, и он избавлялся от них без всякого сожаления…

Оба бампера он аккуратно положил у парапета, некогда пробитого милицейским «газиком». Это, конечно, было озорство, но ведь и «их» безмозглость не имела границ… Смысл же его поступка заключался в том, что старые бамперы были битыми и ржавыми. Новые – той же модели – сверкали, выделяясь на потертом кузове, как бриллиантовые серьги на грязной, нечесаной голове. Свидетели, если бы таковые нашлись никогда бы не признали его машину в теперешнем ее виде. Сергей владел психологией свидетельских показаний. На «службе» же его машину никто и никогда не видел.

Оставив автомобиль прямо на улице, неподалеку от своего дома, Сергей отправился на службу. Это было остановки две на троллейбусе, в «прежнем» районе, или «части» – как это называлось во времена порядочные. Дома здесь стояли добротные, когда-то в каждом жили среднепреуспевающие господа – присяжные поверенные, фабричный управительский персонал, не слишком известные, но денежные актеры. Теперь же – кто придется. Однажды Сергей зашел – по старой еще памяти – в один из таких домов. Боже мой… То, что предстало его ошеломленному взору, скорее было похоже на мор или нашествие чумы: выбитые стекла на лестничных площадках, матерная брань в убогих лифтах – все стены были исцарапаны, вероятнее всего гвоздем, там же красовались рисунки тушью (тогда Сергей еще не знал, что карандаши эти именуются в конце 20-го века «фломастерами»), изображавшие чаще всего мужские половые органы в соединении с женскими. Надписи обычно приглашали всех желающих особей обоего пола приходить на данное место – в лифт, видимо, чтобы «в натуре» попробовать нарисованное… С тех пор он перестал посещать свое прошлое.

Управление же внутренних дел, в коем он обретался в инспекции, возвышалось – среди застройки прежних дней – сияюще-оптимистическими башенками, балкончиками и синхронно пританцовывающими колоннадами. Поскольку в реальной жизни оптимизма никакого не было – «среда» должна была создавать в сердцах и мозгах граждан иллюзию глубокого удовлетворения…

Он прошел вахту, привычным жестом предъявив служебное (милицейское) удостоверение, и оказался у лифта. Здесь уже ожидали трое в форме милиции, один из них, давясь смехом, рассказывал:

– …ну, муж входит и видит любовника. Тот стоит на табуретке под лампочкой – посередине комнаты – и держится за провод, чтобы не упасть. Муж спрашивает: «Аня, это кто такой?» Она: «Я вызвала монтера». Он: «А почему он голый?» – «А он так и пришел»… – Офицер начал хвататься за сердце и екать, как старый конь селезенкой. Ему очень нравилось то, что он рассказывал сослуживцам. На лицах читался неподдельный восторг.

– Тогда муж удивляется: «А почему у монтера… такой напряженный?» И тут она говорит: «Так ведь он, говорит, – под напряжением!» – Рассказчик едва не грохнулся от хохота, второй смеялся, стыдливо поглядывая на Сергея и прикрывая ладошкой рот, третий пожал плечами: «Я не понял».

– Ну, как же? – крикнул рассказчик. – Ты только вслушайся: он… он под напряже… – он снова заржал.

Сергей пошел пешком. Его контора помещалась в боковой части здания, на третьем этаже. В железной двери были окошечко и глазок, кодовый замок позволял входить только посвященным. Набрав код и оказавшись в так называемом «предбаннике», Сергей встретился взглядом с дамой знойного возраста. Эти дамы в специальных учреждениях одевались всегда подчеркнуто скромно, но в то же время так, чтобы привлечь к себе как можно больше внимания со стороны сильного пола. Большинству это удавалось.

– Сергей Николаевич, – произнесла дама трагически-приглушенно. – «ЧП»! Он, – покосилась на следующую дверь, – уже спрашивал. – По ее лицу было видно, что она страстно желает все рассказать сама и ждет вопроса.

– Что же? – Сергей пошел навстречу.

– Товарищ из… ПГУ, представляете? Вместе с шофером свалился с моста. Ужас!

– Спасибо. – Сергей прошел в кабинет.

Начальник сидел в позе герцога Пармы – в правой руке карандаш, этим карандашом он опирался на стол, левая изящно возлежала на поручне кресла.

– Знаешь уже?

– Так точно. При каких обстоятельствах?

– Пробили парапет на мосту и рухнули. Когда прибыла милиция и ГАИ – представь себе: ни одного свидетеля! Во, народ… Как будто не русские все… Ты покойного Ивана не знал…

– Тела и машину извлекли?

– Достали… Машина только радиатор долбанула и бампер чуть-чуть – все подлежит восстановлению. А вот Иван Александрович и старший лейтенант Козлюков годятся только для похорон… Вот я и говорю: я с Иваном начинал в Лондоне, я был на подхвате, когда проходили встречи с одним важным гомосексуалистом из ихней контрразведки. Ваня был о-хо-хо… Да-а, Лондон. Пиккадилли, Оксфорд-стрит, магазины – сон… – И, заметив слегка насмешливый взгляд Сергея, зачастил, спохватившись: – Я, понимаешь, вот, смотрел на витрины и одна только мысль: к ногтю! К ногтю вас, паразитов трудящихся масс! Сами жируете, а рабочие у станков чахнут! В Африке национализм, негров мучают. Евреи, опять же, палестинцев насилуют, лучшие люди гниют в тюрьмах. Борцы, Друзья СССР. – Он понял, что слегка переборщил, и решил перевести разговор: – Ты мороженное запеченное ел? А я ел. Пища богов! Я жену научил. Слушай… А заходи-ка к нам? Запросто! А?

– Премного вами благодарны, – произнес Сергей противным лакейским голосом.

Начальник посмотрел удивленно:

– Как… это?

– Старинная национальная формула, – объяснил Сергей. – Я подготовил доклад в партийные органы и руководству МВД. Анализ сводок инспекции по личному составу, обзоры прокуратуры, сообщения источников рисуют безрадостную картину… Работники практически всех служб и подразделений милиции и, что гораздо важнее – всех без исключения уровней, неизменно стремятся к мелкой и мелочной наживе любыми способами, естественно, с использованием служебного положения. Поборы в пивных, продуктовых и промтоварных магазинах, получение взяток за «поворот» следственного дела, за «вывод» из разработки и так далее… – Сергей говорил и смотрел на враз поскучневшее лицо полковника и видел: тому это все, что называется, «до фени». Знает он: система не поддается реформированию. Везде. Повсюду. И во всем. И ему наплевать. Более того: он убежден, что иначе и быть не может. – Связи многих и многих сотрудников, – продолжал Сергей, – приобретают откровенно криминальный характер. Есть все основания полагать, что уже в ближайшее время произойдет полное слияние правоохранительных структур с уголовным миром.

– Что ты предлагаешь?

– Подпишите доклад, направим в сферы.

– Оставь, я почитаю. – Это означало, что доклад будет брошен в нижний отсек сейфа навсегда. – Завтра у меня «ковер» у руководства. Твоими словами докладывать?

– Найдите эвфемизм.

– Что? Сергей Николаич, ты эти… штучки брось. У нас богатый язык, не обязательно ихнюю тарабарщину все время применять.

– Честь имею, – Сергей наклонил голову коротким «военным» поклоном.

– Да что с тобой? – окончательно изумился полковник. – Я вообще в последние дни тебя не узнаю! Лицо другое, слова другие, черт возьми, да ты ли это, Сергей Николаич? Руководство тебя к выдвижению готовит. На прекрасную, между прочим, работу! Тебе выезд светит, а ты?

Сергей улыбнулся и ушел. Эта улыбка обидела и взъярила полковника. Он снял трубку телефона (он бы ее в любом случае снял, но теперь сделал это с видимым удовольствием):

– Полковник Прежнее. Объект направился к вахте, будьте внимательны.

Это означало, что за Сергеем устанавливается наружное наблюдение.

Между тем «объект» миновал вахту и направился к троллейбусной остановке. Здесь толклось человек пять-шесть, как и всегда, впрочем, – ничего особенного. Дождался троллейбуса – нужно было ехать к Евгении Сергеевне, Таня там, должно быть, совсем извелась. Когда вошел – вся пятерка с остановки лихо взобралась следом. Сергей поймал боковым зрением острый взгляд одного: это была «наружка», никаких сомнений. Не удивился и не испугался, они проверяли сейчас все и вся – в связи с инцидентом на мосту. И вдруг почувствовал руку в кармане пиджака, тихий голос прошипел в ухо: «Нишкни, фраер, мокрым станешь». Понял: «им» нужна зацепка, любая, пустяк какой-нибудь, чтобы высветить его, обосновать подозрения. Что эта подозрения у них были – он уже не сомневался, пытался только сообразить, понять – в чем ошибся? А может быть… Господи, да их просто пугала его необъяснимая и неуловимая отчужденность, отдельность от них. Они не могли ухватить, проанализировать, но печенкой – ею они чуяли врагов с 20 декабря 1917 года – печенкой этой ощущали чужака, и было от чего прийти в неравновесие… Тот, изначальный Сергей – тот был, что называется, в доску. А этот смущал…