Текст книги "Приведен в исполнение... [Повести]"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 52 страниц)

– Пойдешь со мной? – спросил Шавров, втайне надеясь, что мальчишка откажется.

Но тот встал и молча уцепился за рукав шинели.

– Ладно… – решил Шавров вслух, а про себя подумал, что в Самаре парня надо будет непременно сдать в приют. Он сразу успокоился, мысли приняли другое направление: впереди была встреча с Таней. Он представил себе, как войдет в ее комнату и скажет тихо: вот мы и вместе и все позади… И она молча обнимет и наверное заплачет…

Зашли к Прокопьевне, забрали пожитки Петра.

– Что у тебя здесь? – спросил Шавров, прикидывая вес – мешок был тяжелый. – Если всякая дрянь – лучше выбрось. Устанешь.

Петр молча закинул мешок за спину. Судя по всему, мальчишка был упрям.

– Как знаешь, – с досадой произнес Шавров, уже сожалея, что решил взять Петра с собой. Сработало командирское нутро: не привык, чтобы младшие делали по-своему.

– Ну, благослови Бог, – проговорила Прокопьевна традиционные слова и перекрестилась. – Береги мальца, добрый человек. А ты – слушайся. Он тебе теперь куда ни кинь – отец.

Спустились к причалу. И вновь Шаврова ошеломило мертвое безлюдье, но уже по-иному, нежели в первый раз. Тогда он еще ожидал чего-то, надеялся и, по мере того как исчезала надежда, – успокаивался и как бы примирялся с действительностью. Теперь же пришло иное осмысление: вот был цветущий, зажиточный край, ну, пусть даже и не такой цветущий, обыкновенный, но никто здесь не умирал с голоду, люди жили столетиями, рожали детей, хоронили близких и были по-своему счастливы. И вот – все исчезло, будто и не существовало никогда; и этот новый погост, и опустевшие избы, и тишина, такая странная, гнетущая, – словно утверждали непреложно: было и прошло. Навсегда. Трудно было поверить в мерзкие олова мужика с парохода. Невозможно было принять их. Разве они совершили все это для личной выгоды, для себя? Нет! Потому что нет среди большевиков ни одного, кто извлек бы из страданий народа личную выгоду. А если и находились такие – они сразу пересекали незримый рубеж, отделяющий добро от зла и правду от неправды.

С тяжелым урчанием обтекала вода поросшие зеленью сваи, на противоположном берегу стелился низкий лесок, облака шли над водой и расползались, словно дым из паровозной трубы, и река чернела от них, покрываясь утомительной для глаза рябью…

– Что будем делать? – спросил Шавров.

– Ждать… – спокойно отозвался Петр. – Лодки здесь другой раз проходят. Течение, видите, какое? До города часа четыре…

– Что ж, подождем… – Шавров снова стал смотреть на воду. Верстах в двух, чуть в стороне от стрежня и ближе к берегу плыл какой-то странный предмет – не то широкая лодка с высоко поднятой кормой, не то плот с будкой, из-за дальнего расстояния разобрать было трудно.

– Давай-ка разожжем костер, – предложил Шавров. – С дымом. Они увидят, а когда подойдут ближе – мы их попросим причалить.

– Это как же? – удивился Петр.

– Просемафорим руками, как флажками на флоте. Слыхал про флажки?

– Не надо костра, – уверенно сказал Петр, никак не отвечая на вопрос. – К костру они не подойдут…

– Почему? – Шавров с трудом подавил раздражение. Ну что за самоуверенный и поперечный парень…

– От страха… – пожал плечами Петр.

– Слушай, – прищурился Шавров. – Все спросить хочу: сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– А я думал – лет восемь… – искренне удивился Шавров, и Петр, совсем по-взрослому разводя руками, сказал:

– Усох я. С голоду.

– А кто твои родители? – спросил Шавров и, заметив, как сразу же появилась в глазах мальчишки глухая тоска, добавил смущенно: – Я хотел сказать – кем они были?

– Чего вспоминать, – отмахнулся Петр. – Давайте думать, чего делать станем. Пусто на плоту. Никого…

Это был действительно плот, с домиком-будкой и перекладиной, на которой трепыхалось под ветром нечто вроде красного одеяла. Течение сносило плот к берегу.

– Далеко уволочет, – определил Шавров. – Версты за две… Жди здесь, – он начал раздеваться.

– Я с вами, – Петр молниеносно сбросил одежду, обнаружив такие выпирающие ребра, что Шавров изумленно охнул:

– Ну и подвело же тебя… Не надо, утонешь. А я – мигом. – Он с разбегу бултыхнулся в ледяную воду и поплыл, выгребая против течения с таким расчетом, чтобы выйти на траверз плота с некоторым запасом. Оглянулся. Мальчишка присел и съежился, но упрямо не одевался. Шавров подплыл к плоту и начал толкать его к берегу. И хотя был уверен, что рассчитал верно, плот все же ткнулся в прибрежный гравий метрах в ста от причала.

– Ну вот… – Шавров отряхнулся, словно собака, – на этой штуке мы, конечно, за четыре часа до города не дойдем, но за ночь – достигнем, как считаешь?

Петр кивнул и направился к будке. Около перекладины с красным лоскутом он остановился и присел.

– На этой палке котелок висел, видите остатки костра?

Шавров потянул лоскут. Он был совсем мокрый и расползался в руках.

– Да ведь это… Знамя! – ахнул Шавров. – Наше, красное, вот и буквы нашиты, видишь?

На остатках полотнища были хорошо заметны серп и молот и часть надписи: «…единяйтесь!»

– Дядя, – позвал Петр. – Здесь мертвый сидит…

Шавров подошел к порогу будки и увидел полуразложившийся труп. Преодолев невольную дрожь, завернул полу пиджака погибшего и вытащил из внутреннего кармана слипшуюся пачку бумаг. С трудом отодрал верхнюю: это было служебное удостоверение, напечатанное блеклым фиолетовым шрифтом.

«Предъявитель сего, товарищ Идкин Александр Наумович, – прочитал вслух Шавров, – уполномочен вести борьбу с бандитизмом по всей территории Глубокского уезда…»

– Вон еще написано… – показал Петр на стену. Там покачивалась на ржавом гвозде аккуратная дощечка. Шавров снял ее. Надпись была вырезана четко и с точки зрения обращения с материалом очень профессионально, ее сделал либо столяр высокой квалификации, либо художник-гравер. «Казнен по приговору народа», – прочитал Шавров и оглянулся на убитого. Кем был этот человек, как он оказался на плоту, кто его убил и за что – оставалось только гадать. И вновь очень отчетливо, представил себе Шавров приземистую фигуру мужика с парохода и его колючие, непримиримые глаза.

– Страшная это дощечка, – сказал Петр. – Я вам потом расскажу… А этого… Похоронить надо, – деловито предложил он.

– До кладбища не донесем… – засомневался Шавров.

– И не надо, здесь могилу выкопаем.

– Руками? – усмехнулся Шавров. – Что ж… Попробуем.

Начали копать. Вначале гравий пошел легко, но на глубине земля оказалась слежавшейся, твердой и не поддавалась совсем. Шавров сорвал ноготь и выругался.

– Ладно… Документы возьмем, а его… – он посмотрел в сторону мертвеца. – Нагрузим камнями и утопим.

– Похороним, – упрямо уточнил Петр.

– Все едино, – махнул Шавров рукой. – Из земли вышли и в землю ту же возвратимся. Вода ведь по земле течет…

Труп завернули в остатки флага, завязали, в образовавшийся мешок натолкали камней. Плот вынесло на стрежень и поволокло по течению. Петр стоял на корме и сноровисто рулил доской, оструганной под весло.

– Давай… – распорядился Шавров.

Красный мешок с трудом подтащили к краю плота и столкнули в воду. Он ушел в глубину сразу и без всплеска. Шавров распрямился и посмотрел на мальчика.

– Что же вы ладонь к голове не приложили? – спросил тот с упреком. – Когда убитых хоронят – военные всегда ладонь прикладывают, я сколько раз видел!

– А умерших? – Шавров попытался уйти от ответа, но из этого ничего не вышло.

– Умерших хоронят под «Вечную память», – серьезно объяснил Петр. – Если верующий был. А когда коммунист – поют «Вы жертвою пали…».

– Ты и это знаешь? – удивился Шавров, запоздало, соображая, почему же он забыл о положенном ритуале, тем более что вода приняла не просто покойника, а товарища по партии и борьбе. И тут же решил, что все сделано правильно, потому что все эти условности хороши и нужны только при стечении народа, а наедине с самим собой они лишь дурной театр, не более. Мальчик же пока усвоил только оболочку действа, она привлекает его своей показной стороной, а сути он не видит, потому что мал. Покойнику это все равно, – жестко сказал Шавров. – А мы с тобой не на митинге. Так что, чем вопросы задавать – ты лучше рули.

– Ему, конечно, все равно, – кивнул Петр. – А нам?

Смеркалось, слился с небом и водой и исчез сначала левый берег, потом правый, на плот опустилась тьма.

– Уснем? – предложил Шавров. – На вахте стоять без толку…

– Спите, – буркнул Петр. – Я не хочу.

– Ладно… – Шавров завернулся в шинель, улегся на скользкие, влажные бревна и сразу же захрапел – со свистом и всхлипыванием.

Он проснулся от голосов, они звучали совсем рядом. Плот стоял, уткнувшись в песчаный островок, намытый у самого берега, у воды переговаривались два вооруженных мужика.

– Давай лезь, не сахарный, – сипел верзила в рваном полушубке и меховом треухе. – Надо плот сюда подволочь, – привычным движением он поправил сползшую на живот кобуру, и Шавров сразу же отметил про себя, что человек этот не военный и никогда в армии не служил, но оружие носит давно.

– Сапоги у меня худые, – отнекивался второй, в грязной шинели, с винтовкой за спиной. – Да куды они денутся? Щчас прискачет Еремей – и концы-ладушки! Мущинка-то – красный офицер, соображаешь?

Шавров понимал: попытка сдвинуть плот и уплыть будет беспощадно пресечена. На таком расстоянии, да еще с двумя винтовками они все проблемы решат в тридцать секунд. И он продолжал похрапывать, надеясь, что спящих бандиты не убьют, времени на разумье – прибавится.

– Утомился, краснюк паршивый, – заметил между тем верзила. – Ишь, всхлипывает! Мальчонка его, как думаешь?

– Да хоть чей! Утопим, и вся недолга!

Шавров ощутил толчок.

– Дядя… – задышал Петр в спину. – Дядя, вы не оборачивайтесь. У вас в штанах ремень есть?

– Есть, – отозвался Шавров, уткнувшись лицом в рукав шинели. – Тебе зачем?

– Орден бы вам отвинтить… – тихо сказал мальчик. – При ордене они и разбираться не станут, я знаю.

– Откуда ты знаешь? – рассердился Шавров. – Не смогу я «незаметно». Да и стыдно это, понял? Не бойся, не станут они тебя топить, так, пугают…

– Не обо мне речь…

Шавров почувствовал, как в бок ему уперлось дуло револьвера, и охнул, не сдержавшись:

– Откуда он у тебя?

– А вы говорили – мешок тяжелый, – с плохо скрытым торжеством проговорил Петр, старательно засовывая револьвер под брючный ремень Шаврова. – Все нули на месте, так что не сомневайтесь. Он исправный…

– Эх, парень, – шепотом отозвался Шавров, едва не плача от остро вспыхнувшего чувства благодарности и уважения к этому молчаливому, болезненному мальчику, обнаружившему и силу духа, и принципы, и немалую сметку и хитрость.

– Стреляйте, – сказал Петр. – Они так и так нас не помилуют.

Но выстрелить Шавров не успел. Послышался глухой перестук, и на берег вынеслись два всадника. Одного из них Шавров узнал – это был мужик с парохода, на этот раз он выглядел воинственно, с офицерской полусаблей у пояса и маузером в деревянной кобуре через плечо.

– Да ить я его знаю! – радостно завопил он, загнав коня в воду. – Эй, ваше комиссарское благородие, пожалуйте сюда, неча спать, – для острастки он дважды пальнул из маузера. Бандиты захохотали. – Здеся мелко, мелко! – продолжал он орать. – Не бойтесь, ножки не замочите, а и замочите, дак просушить недолго. – Он визгливо, с подвывом засмеялся, остальные почтительно поддержали.

Шавров пошел первым, Петр – следом. Выбрались на берег и молча остановились перед бандитами.

– Мешочки-то бросьте, – приказал мужик и подошел к Шаврову вплотную. – За что получил, комиссар? – он ткнул пальцем в орден.

– Я не комиссар, – огрызнулся Шавров.

– Все едино, я тебя помню, ты агитировал!

– Бросьте… Я с фронта, бил белых, а вам, я вижу, все равно кого бить.

– Ага, – кивнул мужик. – Мы – за себя. И такая вот радостная новость: пароходишку того мы вместе с сыскарями утопили к чертовой матери! Взорвали. – Он с сожалением посмотрел на Шаврова. – Тебе бы их предупредить… А что – вполне мог… Так что, считай, по твоей вине… Вася, – повернулся он к долговязому, – рассыпь-ка мешочки, чего в них?

Верзила молча развязал оба мешка и высыпал содержимое на песок.

– Барахло-с, – поднял он на главаря заискивающие глаза. – Только вот две маслины-с, – он показал два револьверных патрона.

– Может, у комиссара – оружие? – подобрался главарь, и Шавров сжался: сейчас начнут потрошить, не успеть… Никак не успеть.

Петр сделал шаг вперед:

– Мои пули, дяденька… Мое барахлишко. Из моего мешка. Игрался я…

– В самом деле? – сразу успокоился главарь и насмешливо уставился на Шаврова. – Что же ты, комиссар? Воевал-воевал, а где награбленное?

Шавров молчал. Он лихорадочно соображал, как быть дальше. Решают секунды. Их можно выиграть, если револьвер – офицерский самовзвод и стреляет сразу, без предварительного взвода курка. Если же это обыкновенный солдатский наган… Шавров проклинал себя за невнимательность и расхлябанность: был же момент, мог все узнать – и не пришло в голову… А теперь? Он представил себе: первая секунда – рванул наган из-за спины. Вторая – пешие бандиты растерянно отскочили, и од их положил сразу, с первых двух выстрелов. А конные? Конные дали лошадям шенкелей – и схватка проиграна… Надо их сп е шить. А как?

– Вася, – приказал главарь, – ты все же их обыщи. Бог – он береженого хранит. Им не обидно, а нам спокойно. Давай.

Вася подошел к Шаврову, запустил руку в боковой карман шинели и вытащил пачку документов покойного Идкина.

– Вот, – протянул он бумаги главарю.

Тот развернул верхнюю – удостоверение – и начал читать вслух, по складам. Дочитав, он изумленно уставился на Шаврова:

– Вона как… Наумович. Братцы, да ить это – праздник!

– Петя, – громко и нагло спросил Шавров, – как этой штукой пользоваться? Курок взводить?

– Не надо, – отозвался Петя. – Только нажимать.

– Эй, Наумович! – встревоженно крикнул главарь. – Чего нажимать? Чего взводить? Васька, я тебе как велел, олух?

Шавров ударил Ваську ногой в пах и отскочил, на ходу сбрасывая шинель. Рубчатая рукоятка легко вошла в ладонь, еще легче наган выдернулся из-за ремня. Верзила взвыл и пополз в сторону, главарь и второй с враз побелевшими лицами начали рвать застежки кобур, четвертый бандит пытался снять винтовку, но оплечный ремень был закорочен и ничего не получалось. Все это Шавров увидел замедленно, будто все плавали в глубине какого-то прозрачного бассейна. Он даже успел вполне профессионально оценить глупость обоих всадников, подумав, что в подобной ситуации надо не за оружие хвататься, а поднимать коня на дыбы, чтобы защититься его телом, а уже потом пытаться опрокинуть и смять противника.

Первым же выстрелом Шавров снял главаря. Вторым и третьим убил пеших. Следующий выстрел не достиг цели – конный бандит скрылся в прибрежных зарослях. Шавров провел рукой по взмокшему лбу и оглянулся на Петра. Мальчик стоял на том же самом месте и спокойно смотрел на убитых.

– Проверь их… – попросил Шавров и направился к главарю. Тот лежал лицом вниз, зажав в руке удостоверение Идкина. Шавров перевернул его ногой и по каким-то неуловимым, но хорошо изученным еще на фронте признакам понял: бандит жив и притворяется.

– Встать! – крикнул Шавров.

Поняв, что обман не удался, главарь заворочался и тяжело поднялся. Он был ранен в плечо.

– Давай… – Шавров вырвал у него удостоверение и спрятал в карман гимнастерки. – Иди…

– Куда это? – заволновался бандит. – Ты, это… Не вздумай! Меня вся Чека ищет! Ты меня доставляй, куда положено, и революционную законность нарушить не смей! Коммунист, поди? Ну, вот, – Шавров теснил его дулом револьвера к воде, и бандит пятился, затравленно озираясь.

– Сними маузер, и ремень, – приказал Шавров, и бандит послушно снял и то и другое.

– Мальчик! – крикнул он. – Возьми у товарища комиссара веревку и свяжи мне руки, чтобы вы спокойные были на время пути!

– Нет у нас веревки… – Петр бросил на плот последнюю подобранную винтовку.

– Как это «нет»? – заволновался главарь. – Как это может быть? Товарищ комиссар, непорядок!

– Заткнись… – холодно посоветовал Шавров. О том, чтобы взять пленного с собой, не могло быть и речи. Тогда – шлепнуть? Невозможно. Это – совсем невозможно. Это нельзя повторить. Нельзя…

– Ты, сволочь, зачем придуривался? – вяло произнес Шавров. – Думал отлежаться?

– Да ничего я такого не думал, – отмахнулся бандит. – Спрыгнул от пули – как-никак попала… – он тронул раненое плечо. – К тому же я эту дрянь… – он пнул кобуру маузера, – пеший легко открываю, а конный ни в какую!

– Я готов! – крикнул Петр. – Поехали.

Бандит шагнул в воду, зашлепал к плоту, и Шавров понял, что сейчас он выйдет на одну линию с Петром и стрелять будет поздно. Поднял револьвер, тщательно выцелил бритый затылок и плавно, как на полковом стрельбище, потянул спусковой крючок…

…Подъезжали к Москве, Шавров равнодушно смотрел в окно, за которым мелькали унылые деревеньки и раскисшие от весенней непогоды скудные крестьянские поля, и ловил себя на мысли, что окружающее становится совсем непонятным, даже враждебным, но причин этой враждебности не отыскать. Он мучился и не понимал, что с ним. Словно постарел на двадцать лет. Но из-за чего? Три года на фронте? Нет… Там было тяжело, подчас невыносимо, но там были рядом друзья, боевые товарищи, там было все понятно. Смерть отца? Что ж, жаль его, очень жаль, но что соединяло с ним в последние годы? Только неясное ощущение разлуки, неизменная человеческая привычка тосковать по своим близким вдали от них. А может быть, голод, страшный, нечеловеческий, и эти баржи, заваленные трупами, и мальчишка на верхней полке с иссушенным лицом христианского мученика – может быть, из-за этого бессонница, отчаяние и тоска? Тягучая, выматывающая тоска, от которой вянет сердце, как жухлый осенний лист, готовый вот-вот сорваться с ветки и закончить последние счеты с недолгой своей жизнью… И колеса стучат, и угадываются за этим перестуком слова и складываются в короткую фразу-приказ:

«По врагам революции, залпом…»

Но нет у фразы конца, срывается конец, словно игла с заезженной пластинки, и все начинается сначала:

«По врагам революции…»

Господи, да за что же? Не надо, нельзя… Не один он теперь.

Вспомнил: пришли в милицию, начальник – лет тридцати, в студенческой тужурке – спросил с порога:

– Есенина знаешь?

Читал.

– Такой факт: на фронт не захотел, устроился в царскосельский лазарет, санитаром. Не за так. Сборник свой – «Голубень» посвятил императрице. Может такое быть?

– Ну… не знаю, – растерялся Шавров. – Да какая разница? Он же не красногвардеец, поэт?

– А «мать моя – родина, я – большевик»? Это как? У нас каждый поэт – сначала красногвардеец, а уж потом – поэт. Я его сборник предал огню. Как чужеродный;

– Наверное, зря. Право на ошибку есть у каждого.

– Никогда! Единственно, чем утешаюсь, – светлая жизнь настает! И она родит гениев! Красногвардейцев прозы и рифмы. Каких еще мир не знал! Ладно. Какая нужда привела?

Шавров рассказал про события на плоту, и начмил возмутился: бандита надо было любой ценой доставить в город, любой ценой!

– Да зачем же это? – раздраженно спросил Шавров. – Ему так и так – пуля!

– Верно, – согласился начмил. – Только мы бы народ на площади собрали и кокнули его публично. Дано нам такое право к бандитам, захваченным с оружием в руках. А ты нас этой возможности лишил! И свел на нет всю воспитательную работу в массах!

– Воспитание масс – просвещение, – хмуро повторил Шавров слова отца. – А расстрелы – это не работа…

– А мы – работаем расстрелами, – заиграл желваками начмил. – И не стесняемся! А ты – понимай: нет у нас сейчас возможности перевоспитывать всякую-разную сволочь! Потом – очень даже может быть. А сейчас – нет!

Шавров не стал спорить – надо было определить мальчишку в приют. Это был самый лучший выход, и начмил мог помочь.

Шавров уже совсем было открыл рот, но Петр опередил.

– Дядя… – попросил он. – Возьмите меня с собой…

– Здрассте… – опешил Шавров. – Ты думаешь, я знаю, что ждет меня впереди? Каков? – посмотрел он на начмила, ища у того сочувствия.

– И я с вами не буду знать, – опустил голову Петр. – Вы меня теперь не должны бросать.

– Это почему же? – заинтересовался начмил.

– А я им… – повел головой мальчик в сторону Шаврова, – помог в трудную минуту. Револьвер дал. Мы с ним, дядя, ровно боевые товарищи теперь…

– Хитер… – покачал головой начмил. – Ишь, как поворачивает… А откуда у тебя револьвер?

– Нашел… – сказал Петр и повернулся к Шаврову: – Чего решим, дядя?

Шавров растерялся. Усыновить его, что ли? Глупость какая…

Начмил осмотрел наган:

– Нашел, говоришь… А это правда?

Петр промолчал, и Шавров решил расспросить его при случае и об этом револьвере, и о прошлой жизни вообще. Начмил между тем уже протягивал разрешение на право ношения и хранения личного оружия:

– Сомнений в твоей личности нет, владей на страх врагам революции!

…Шавров нащупал в кармане шершавую рукоятку, и сразу же впился в мозг безжалостный перестук колес:

«По врагам революции…»

– Москва, дядя… – толкнул его Петр.

– Москва, Москва! – выкрикивал замызганный проводник, вихрем проносясь по проходу. – Прибываем на Казанский вокзал!

За окном уже плыл грязный перрон, а на нем носильщики в белых фартуках и деловитые милиционеры.

Столица для Шаврова была внове… Первый раз он побывал здесь в канун 1910 года, родители взяли его с собой на балет Чайковского «Спящая красавица». Балет не понравился. Полуголые балерины, условный мир сцены, сытая публика и старички в камергерских мундирах, которые держали пари, у кого из балерин быстрее лопнет пачка. «Они скучали и не жили и мяли белые цветы…» – процитировав Шавров. «Ты просто нигилист», – раздраженно заметил отец, а мать, пытаясь примирить их, сказала: «Если бы здесь танцевала Павлова или Кшесинская – на худой конец… В Первопрестольной все второй сорт, и Сережа это почувствовал». Потом Шавров приехал в Москву уже в 19-м. Его полк отправлялся на Южный фронт. В третий раз – неделю назад. В общем, города он совсем не знал и поэтому решил не задерживаться. Отыскать Таню, выяснить отношения и сразу же отвезти мальчика к матери, в родной городок.

– Не отходи! – распорядился Шавров. – Москва хоть и деревня, но слишком большая. Если потеряешься – то навсегда!

Позже, вспоминая эту свою фразу, Шавров с болью и удивлением думал о том, что человеческое предвидение – это всего лишь запоздалое сожаление. Если бы знать, если бы вовремя понять!

– Дядя… – вдруг сказал Петр. – Помните резную дощечку? С плота?

– Помню, – удивился Шавров. – Ну и что?

– Я вам расскажу… – пообещал Петр. – Потом.

– Ладно… – Шавров не придал значения словам мальчика. Мысли были заняты предстоящим свиданием с Таней.

– Я ее с собой взял, – Петр похлопал рукой по мешку. – Тут такое дело, дядя…

И снова отмахнулся Шавров. Ему было не до Петра теперь.

– Ладно, – раздраженно сказал он. – Сядем снова в поезд, тогда расскажешь.

Вышли на привокзальную площадь. Два дворника волокли пьяного интеллигента в крахмальной рубашке с галстуком-бабочкой, рядом шла плачущая женщина со скрипичным футляром в руках. «Додик, – рыдала она. – Что ты наделал?» У лотка били беспризорника, тот давился, пытаясь проглотить украденный пирожок. Какой-то типичного вида охотнорядец душил его, приговаривая: «А вот ты у меня сейчас все сблюешь, гаденыш!» Посреди площади маршировала колонна всевобуча и пела красиво и слаженно:

 
Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь – тяжелый труд!
Но день настанет неизбежный…
 

Через вокзальный фронтон тянулось алое полотнище – «Ты не имеешь права быть сытым, когда в Поволжье умирают дети!». Под ним еще одно – «Железной рукой загоним человечество к счастью!».

– Дядя, – спросил Петр, показывая на трамвайную дугу, с которой сыпались ослепительно-белые искры, – а она может убить?

– Не будешь хвататься руками – не убьет.

– Да я не дотянусь, – резонно возразил Петр.

Таня жила на Пресне, и нужно было узнать, как туда добраться. Подошли к милиционеру, и тот сочувственно объяснил, что в Москве всюду криво и далеко и поэтому, если есть деньги – проще всего взять извозчика.

– А на трамвае? – поинтересовался Шавров.

Милиционер безнадежно махнул рукой:

– К вечеру доедешь. – И пояснил: – Пересадок много. Заблудишься.

Встали в очередь на извозчика, она была длинная, но двигалась быстро, и Шавров рассчитал, что минут через десять можно будет отправиться.

– Дядя… – дернул его за руку Петр. – Вон, в дурацкой шапке следит за нами…

Шагах в пяти топтался плотный, мордастый мужчина в добротном клетчатом костюме, с тяжелым портфелем в руке. Заметив, что Шавров смотрит на него, он улыбнулся и подошел.

– Зуев, заведующий, – представился он, приподнимая кепку с помпоном. – Я случайно услыхал ваш разговор с милиционером… Вот ведь деревня чертова! – Он в сердцах сдернул с головы кепку. – «Криво, далеко!» – передразнил он. – Чухонец проклятый, никакого тебе уважения! Ну скажите на милость, пойдет порядочный человек служить в милицию? Ну вот вы, к примеру?

– У меня другие планы, – улыбнулся Шавров.

– Вот! – торжествующе воскликнул Зуев. – И потому набирают в милицию сплошную деревню! Кто же к ним еще пойдет? – Он бросил на Шаврова быстрый взгляд. – Так вы – на Пресню? Наврал мильтон, трамвай есть – прямой, без пересадки, только ходит он крайне редко, не дождетесь… Хотите со мной?

– То есть? – удивился Шавров.

– Да вот по странному совпадению мне тоже на Пресню, – объяснил Зуев, – у нас там… контора, одним словом, и я как раз жду сослуживца на авто, хочу передать ему бумаги, он с этого вокзала в командировку уезжает, фонды выбивать.

Он объяснял нервно, подробно, словно разговаривал не со случайным попутчиком, а с человеком, от которого что-то зависело. Шавров хотя и обратил на это внимание, но подумал, что Зуев просто-напросто хороший человек. Ведь не исчезли же по случаю нэпа доброта и милосердие?

– А место будет? – нерешительно спросил Шавров.

– Господи! – обрадовался Зуев. – Да о чем вы говорите! Шестиместный авто, а нас – всего-навсего! И мальчик прокатится, это же раз в жизни бывает! – Он говорил все быстрее и быстрее, словно опасался, что Шавров передумает и откажется ехать. – В общем – вы согласны, вижу по глазам. И прекрасно! Прочь сомнения – и вперед! Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног! – запел он неожиданно приятным баритоном, увлекая Шаврова на край тротуара. Там уже притормозил новенький «форд», за рулем которого восседал красавец шофер, весь упакованный в хрустящую кожу, а на заднем сиденье развалился толстяк в светлом макинтоше. – Анатолий Кузьмич! – крикнул Зуев. – Знакомьтесь, это мои новые друзья, они впервые в Москве, и мы должны им непременно помочь!

– А они нам? – без улыбки спросил Анатолий Кузьмич.

– Ну разумеется, разумеется, – снова заторопился Зуев. – А вы за фондами на кв а ртал? Надеюсь, выбьете, и наше предприятие не потеряет с таким трудом обретенный ритм. Очень надеюсь, счастливого пути!

Анатолий Кузьмич кивнул и растворился в толпе. Шавров щелкнул полированной дверцей:

– Садись, Петр…

Он с некоторым недоумением подумал, что есть в этой встрече нечто странное и, наверное, надо не торопиться, а задать этому суетливому человеку какие-то вопросы и тогда уже решать, но напористая доброжелательность Зуева окончательно смутила Шаврова, и он устыдился своих «женских мыслей», как обозначил их про себя. Устыдился и тут же решил больше не думать об этом.

– А ты – к окну, к окну, – подталкивал Петра новоявленный знакомый. – И не отрывай взгляда, понял? Масса впечатлений, восторг! – Он сел рядом с шофером и дружески похлопал его по плечу. – Ну что, Зиновий, расписался со своей Наташей? – Зуев повернулся к Шаврову. – Зиновий женится, и я настоятельно советую ему убедить родителей невесты: никакой синагоги! Только наш советский загс! Скажите ему вы тоже, товарищ краском! У вас – орден, Зиновий прислушается к вам!

Шавров улыбнулся. Этот говорливый человек начинал забавлять его. На душе вдруг сделалось легко, все проблемы показались пустяками, возникло ощущение, что с этой минуты все будет очень-очень хорошо.

– Конечно, в загс! – неожиданно для себя самого произнес он и доверительно добавил: – Я ведь тоже приехал к невесте.

– Изумительно! – замахал руками Зуев. – Бетховен! Тема судьбы! Мальчик, ты почему не глядишь в окно? Ты о чем думаешь?

Петр яростно замотал головой и схватил Шаврова за рукав:

– Дядя… – он смотрел исподлобья. – Поедем на трамвае, а?

– Глупости! – рассердился Шавров. – Что это тебе взбрело?

– Действительно, – поморщился Зуев. – Что за капризы? – он улыбнулся. – Однако мы тоже были детьми? – указательный палец Зуева взлетел вверх. – Простим ребенка. А теперь посовещаемся. Нужно выбрать маршрут. Какой?

– Мы не знаем Москвы, – сказал Шавров.

– Тогда пусть выбирает наш Амфитрион. Давай, Зиновий.

– Автомедоны наши бойки… – усмехнулся Зиновий. – Неутомимы наши тройки…

– Ну, наконец-то запомнил! – всплеснул руками Зуев. – Молодец! Так какой же маршрут?

Зиновий пошел красными пятнами, и Шавров, заметив это, почему-то снова встревожился. «Интересно, – подумал он, – кто кого уличил в невежестве? Спросить? Неудобно…»

– Поедем через Мясницкую, – сказал Зиновий. – Решайте, товарищ Зуев, а то милиционер вот-вот привяжется, видите, как смотрит?

Зуев взглянул на милиционера, лучезарно улыбнулся ему и толкнул Зиновия в спину:

– Трогай…

Выехали на Домниковку, Зуев повернулся к Шаврову:

– Москва – большой и современный город, – начал он лекторским тоном, – квинтэссенция убранизма, клубок противоречий. Вот вы приехали счастья искать, а вы подумали, какой тернистый путь избрали?

– Тернистый? – удивился Шавров. – Но почему же?

– Начнем с того, что вы долго не видели свою невесту. Она молода, красива… Вывод: она любит другого.

– Вы ее не знаете… – безмятежно возразил Шавров.

– Я знаю женщин, – философски заметил Зуев. – Вы симпатичны мне, и я хотел бы по-дружески предостеречь вас. От неизбежного разочарования. Предостеречь и предложить альтернативу. Такой человек, как вы, – находка.

– Ничего не понял, – пожал плечами Шавров, – но – спасибо. – Он наклонился к Зуеву: – Скажите… Амфитрион-Автомедон? Вы нарочно?

Зуев сузил глаза:

– Вы наблюдательны… Нет. Не нарочно. Я ошибся, но самолюбие, знаете ли… Зиновий, прими мои извинения. И притормози.

Автомобиль приткнулся к обочине, Зуев вышел и остановился, держась за дверцу.

– Вот какое дело… – он в раздумье посмотрел на Шаврова. – У меня письмо, точнее – документ, который я должен передать товарищу Анисимову, вот в эту контору… – он кивнул в сторону массивных дубовых дверей, рядом с которыми была укреплена черная с золотом вывеска: «Трест вагонов-ресторанов». – Но дело в том, что секретарша товарища Анисимова – это некоторым образом моя… жена, а вчера она застала меня с… другой, и теперь мне невозможно туда идти… – Зуев смущенно улыбнулся и покосился на Петра. – Вы… не смогли бы?