Текст книги "Приведен в исполнение... [Повести]"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 52 страниц)

– Давайте письмо. – Шавров вышел из машины.

– Вот. – Зуев торопливо достал из бокового кармана мятый конверт. – Возьмите… – он заколебался. – Документ хотя и не секретный, но очень важный, Анисимов может взъяриться. Давайте так: вы подниметесь, посмотрите. Если… Зоя дежурит – ну бог с ним – отдайте ей, а если нет – не сочтите за труд, махните из окна. – Он умильно заглянул Шаврову в глаза. – Разъяренная женщина, это, знаете ли, – н е что!

Шавров вошел в подъезд и начал подниматься по закругленной лестнице. Что-то было не так. Он остановился и осмотрел конверт. «Товарищу Анисимову П. П. лично». Фиолетовые чернила. Слово «лично» дважды подчеркнуто. Конверт тщательно заклеен. «Черт возьми… – Шавров прислонился к стене. – Что он валяет дурака? Ну – поссорился, ну – из-за любовницы. Да ведь что за дело! Передал бумагу и ушел! Стоп!» Вдруг стало жарко.

«Зоя, жена… Так что же он – не знает расписания ее дежурств? И тем более, если не хочет встречаться – не мог узнать? Здесь какая-то липа…»

Он решил вернуться и объясниться с Зуевым начистоту, но услышал чьи-то голоса и понял, что стоит перед дверьми конторы. Вывеска, совершенно аналогичная нижней, свидетельствовала об этом непреложно.

Вошел и увидел за письменным столом молодого человека в строгом; черном костюме.

– Простите… – улыбнулся Шавров. – А что, Зои нет?

– Зои нет, – прищурился молодой человек. – Я вместо нее. Что вам угодно?

– Тогда я с вашего позволения пойду, а сюда поднимется товарищ Зуев, – объяснил Шавров. – Он все изложит сам.

– Минуточку, – молодой человек поднялся и подошел к Шаврову вплотную. – Что, собственно, хочет изложить товарищ… – он вопросительно взглянул на Шаврова, и тот, загипнотизированный холодными, широко расставленными глазами, пролепетал в растерянности:

– Зуев… его зовут Зуев, заведующий… У него письмо к товарищу Анисимову… – Шавров машинально протянул конверт.

– Так… – молодой человек вскрыл конверт и развернул вложенный в него лист бумаги. На лице его ровным счетом ничего не отразилось, он неторопливо направился к входным дверям, и только тут Шавров увидел, что у этих дверей стоят еще двое – в кожаных куртках. – Вот, взгляните… – сказал им молодой человек, протягивая конверт и листок. – Документы, пожалуйста… – повернулся он к Шаврову. – Мы из милиции…

Шавров хотел попросить мандат, но эти трое были абсолютно достоверны, убедительны, и каким-то шестым чувством Шавров понял, догадался, что здесь все по правде, на самом деле, а вот Зуев… Все его подозрения сразу же вспомнились и удесятерились, и он сказал с горькой иронией:

– Случайное знакомство на вокзале…

Проверка документов заняла несколько секунд, судя по всему, Шавров у работников милиции уже не вызывал сомнений.

– Дорохов… – представился молодой человек. – В конверте – пустой листок, – добавил он. – Чего он хотел? Этот Зуев?

– Если Зоя на месте – я должен уйти, а если нет – махнуть из окна рукой, – объяснил Шавров.

Дорохов переглянулся со своими.

– Открой окно и махни, – приказал он. – Оружие есть? – Шавров достал револьвер и разрешение. Дорохов сунул то и другое в карман и подмигнул успокоительно: – Чтоб ты дров не наломал… Значит, так: он сразу не войдет, сначала просунет голову…

– Откуда вы знаете? – не выдержал Шавров.

– От верблюда, – нахмурился Дорохов. – Давай…

Шавров приоткрыл окно и высунулся: Зуев нервно вышагивал вокруг лимузина и, заметив Шаврова, зло покрутил пальцем у виска.

– Скажи ему, что вышла на обед, – подсказал Дорохов.

– Обедает! – крикнул Шавров.

– Ладно. – Зуев скрылся в парадном.

– Как только он просунет голову в дверь, ты скажешь: «Анисимов пошел в секретариат, просил подождать». Анисимов рыжий…

– А зачем это?

– Тихо… – прошептал Дорохов, скрываясь за портьерой.

Дверь поползла, Зуев просунул голову и недобро посмотрел на Шаврова:

– Не ожидал от тебя… Чай вы тут пьете, что ли? Я хотел уехать. – Он не входил, зыркая по приемной настороженным взглядом.

Шавров улыбнулся.

– Анисимов сейчас придет. Я пошел?

– Анисимов? – переспросил Зуев, все еще не решаясь войти. – А как его лысина? Смешно?

– Да какой же он лысый? – возразил Шавров. – Он рыжий!

– Верно… – кивнул Зуев. – Давай конверт…

Шавров замешкался, и, заметив его растерянность Зуев попятился. И чтобы не упустить его, оперативник, дежуривший у левой створки дверей, выскочил на площадку и направил на Зуева кольт.

– Руки вверх, бросай оружие! – закричал он визгливо.

Ситуация была совсем не смешной, но этот дурацкий выкрик заставил Шаврова нервно рассмеяться. Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Зуев неожиданно и ловко сшиб оперативника и бросился вниз по лестнице.

– Стой, назад! Стрелять буду! – Дорохов оттолкнул Шаврова и побежал следом. Загремели выстрелы.

– Черт… Внизу – никого, уйдет.

– Я пойду посмотрю… – Шавров вышел на лестничную площадку, и сразу же ударил в барабанные перепонки многократно усиленный лестничным эхом грохот револьверных выстрелов. Потом послышался животный, рвущий за душу крик и отвратительно-глухой удар рухнувшего с высоты человеческого тела. Шавров начал спускаться, оперативники обогнали его, на ходу приказав никуда не уходить, и только тут Шавров вспомнил про мальчика и про то, что тот остался внизу, в автомобиле, и не просто остался, а находился в руках бандитов полностью и безраздельно. Конечно, они могли его высадить, но, подумав так, Шавров тут же устыдился своей наивности, более похожей на укрываемую перед собственной совестью подлость. Что греха таить, только теперь, когда все произошло, окончательно понял и осознал Шавров, что мальчик ему мешал, и вроде бы та неуловимая мыслишка, которую он все время гнал от себя, не давая овеществиться, на самом деле была совершенно конкретной и состояла в том, что было бы хорошо от мальчика избавиться. И совсем не в том смысле, чтобы бросить его где-нибудь и уйти, а просто чтобы помог случай. Шавров подошел к окну и выглянул. Внизу совещались о чем-то работники милиции, автомобиля не было.

– Уехал, – крикнул старший опергруппы. – Давай спускайся, поедешь с нами.

Внизу Шавров увидел труп Зуева. «Заведующий» лежал лицом вниз, неловко подвернув левую руку под живот. В правой у наго намертво был зажат малый маузер. Шавров с трудом разжал его скрюченные пальцы и взял пистолет.

– А вот этого делать не следует… – Дорохов отобрал маузер и сунул его в карман.

– Мой верни… – попросил Шавров, протягивая руку. – С ними был мальчик… – добавил он едва слышно.

– Держи… – Дорохов отдал наган и разрешение. – Какой еще мальчик? Кровавый? – И увидев, как сразу помертвело лицо Шаврова, произнес с испугом: – Да это же из «Годунова», я пошутил, говори толком.

Выслушав рассказ, он долго молчал.

– Дохлое дело, краском. Это ведь не просто бандиты. На сегодняшний день это самые опасные преступники в Москве. И мы о них ничего не знаем. Понимаешь – ни-че-го.

Подъехал старенький полуторный «фиат». Два милиционера с оханьем и руганью швырнули труп Зуева на грязные доски и чинно сели у кабины.

– Приглашения ждешь? – Дорохов помог своим забраться в кузов. – Давай…

Шавров влез и присел на корточки. Теперь Зуев лежал лицом вверх. От былой его веселости не осталось и следа. Шавров смотрел, не в силах отвести взора, но главное заметил только через несколько секунд: пуля вошла Зуеву в переносицу, образовав третий, черно-кровавый глаз…

Улиц, по которым ехал «фиат», Шавров не видел. Тело стало непослушным, окружающее воспринималось нереально, точно сквозь зеленое бутылочное стекло. Петр исчез, пропал, и по всему было видно, что найти его будет очень и очень трудно, если вообще удастся…

Неподалеку от Страстной «фиат» свернул в переулок и остановился около двухэтажного особняка. Слева и справа темнели громады многоэтажных доходных домов. Один из них особенно выделялся своими размерами, и Шавров даже головой покачал от удивления: такого монстра он видел впервые… Вошли в особняк и поднялись на второй этаж, в кабинет. Обстановка в нем была добротная, тщательно подобранная, явно дореволюционного происхождения. Начальник – лет тридцати, в поношенном черном костюме-тройке спокойно выслушал доклад Дорохова и посмотрел на Шаврова:

– А вы что скажете?

Шавров повторил свою историю, словно заученный урок.

– В третий раз излагаю, – горько усмехнулся он.

– Ну, значит, и в последний, – подытожил начальник. – Потому что Бог троицу любит.

– Я неверующий… – хмуро возразил Шавров.

– Я – тоже, – кивнул начальник. – Дорохов, ты иди, пиши рапорт и свои предложения. Мне из МЧК звонят и из партийных органов, говорят – сам Владимир Ильич интересовался этим делом. Ты понял?

– Есть. – Дорохов ушел, и начальник снова уставился на Шаврова. Глаза у него были круглые и немигающие, как у кота.

– Краском, – начал он неторопливо, – я из твоего рассказа понял, что мои коллеги все тебе объяснили. И твои выступления про обожравшуюся часть населения я воспринимаю как детскую болезнь левизны, не более. Кто обожрался? Полпроцента, триста тысяч на круг, а мы работаем для девяноста девяти и девяти десятых процента. Это – сто шестьдесят миллионов, ощущаешь разницу? Ты человек интеллигентный, образованный, так вот, скажи: как еще оживить торговлю и экономику? Молчишь… То-то и оно. Лить помои на мероприятия партии и правительства у нас умельцев много, а вот дать программу – обоснованную и доказанную – это ни у кого не получается. И знаешь почему?

– Почему? – машинально переспросил Шавров и тут же спохватился: – Ты на меня не дави, нашел мальчика…

– Я не давлю, я разъясняю, – не смутился начальник. – А в политике ты действительно мальчик, так что не трепыхайся и слушай. Программа у нас одна, ленинская программа… Она не для дураков и истериков, она для работников. Вспомни Брестский мир. Сколько тогда вылили на нас ушатов и справа и слева. Похабный мир, ужасный мир… А где бы мы были, если бы пошли за наркомвоенделом? Есть хочешь?

– Меня Татьяна ждет. Мы будем искать Петра. Прошу понять, я не могу иначе.

Начальник встал:

– Что ты можешь, а что – нет, это мы потом проверим. А пока ты мне нужен.

– А ты мне – нет! – взъярился Шавров. – Я не преступник, и задерживать меня ты не имеешь права.

– Ты большевик, – холодно сказал начальник. – И будешь действовать в порядке партийной дисциплины. Иди за мной…

Они спустились на первый этаж и вошли в дежурную часть. Дорохов разговаривал по телефону и, заметив начальника, положил трубку.

– Циркуляр по постам дан, – доложил он. – Мальчик найдется… Он им не нужен, и по логике они его должны через два квартала выкинуть.

– А если… – начал было Шавров, но Дорохов прервал его:

– Эти люди заняты серьезным дело, я же тебе говорил. У: них нет причин для расправы с мальцом… Как зовут шофера?

– Зиновий, – вспомнил Шавров.

– Он отпустит мальчика сразу же, как опомнится. – Дорохов посмотрел на часы. – Считай – уже отпустил. Конечно, если ты им не нужен…

Что ты имеешь в виду? – вмешался начальник.

– То и имею, что Шавров понадобился им втемную, для разовой проверки ситуации в конторе…

– Вот видишь, для разовой!

– Кто знает, что им еще в голову взбредет?

– А не знаешь, так помолчи, – спокойно сказал начальник. – Мы должны знать, а уж потом слова произносить. Как-никак, мы – милиция. Иди за мной, Шавров.

Вышли на улицу. Она была совершенно пуста, только несколько дежурных извозчиков точили лясы у бокового входа. Заметив начальника, они примолкли и подтянулись.

– Тут рядом, – сказал начальник. – Пройдемся пешком.

– Куда? – Шавров уже понял, что этого человека не переспоришь, и внутренне примирился со своей новой ролью, – щепки, попавшей в круговорот событий.

– Я же сказал, – удивился начальник. – Поесть. Тут неподалеку отличная обжорка. Недорого и вкусно.

– У нэпмана? – не поверил Шавров.

– А ему выгодно наживаться не за счет цены, а за счет оборота, – объяснил экономическую сторону начальник. – Там сейчас тихо, мы поедим и спокойно поговорим, – он посмотрел на Шаврова, словно оценивая – стоит ли ему рассказывать. – Обратил внимание, как мало прохожих? То-то… Обходят наше учреждение за три версты. Тут еще и наследственность дурная. Мебель в моем кабинете помнишь? Вот… Охранное отделение в нашем здании помещалось. Если полностью, то так: «Московское отделение по охранению общественного порядка и безопасности», понял? А в чем смысл? – И, не дожидаясь вопроса, продолжал: – А в том, что они очень уж боялись так называемого «насильственного ниспровержения существующего общественного и государственного строя» и поэтому после революции пятого года ввели в добавление к приснопамятным ГЖУ [1]1
  Губернское жандармское управление.


[Закрыть]еще и охранку. Только помогла она им… – он улыбнулся. – А наша задача в чем? Формулируй.

– Да уж, наверное, в том, чтобы ваше учреждение перестали обходить за три версты, – не удержался Шавров.

– Верно, – кивнул начальник. – В точку. Только не «ваше», а «наше».

– Я у вас не служу, – хмуро заметил Шавров.

– Пока, – уточнил начальник. – А что будет через час – кто знает? Мы пришли, так что – милости просим.

У входа в трактир терзал трехрядку чубатый парень лет восемнадцати – пьяный и красномордый. Под переливы гармоники старались протоптать тротуар два лихача-извозчика. На них топорщились традиционные казакины, на макушках чудом удерживались шапки с бархатным верхом, высверкивали лаковые сапоги. Лихачи словно сошли с раскрашенной литографии прошлого века.

– Ай, ай, ай, ай… – вытанцовывал один.

– Что ты, что ты, что ты… – вторил ему другой.

Холеные лошади с расчесанными челками косили глазом на своих подвыпивших хозяев. Внезапно дверь с треском распахнулась, и на тротуар вылетел спиной вперед здоровенный детина. Следом выскочил хозяин – волосы на пробор, усики с картинки, в петлице клетчатой визитки – красный флажок.

– Прибью, падло… – хозяин ткнул детину носком тщательно начищенного сапога. – Чтоб я тебя здесь больше не видел! – Он заметил начальника и согнулся в поклоне: – Егор Елисеевич, наше вам! Пообедать?

– Если не убьешь.

– Егор Елисеевич… – хозяин постучал пальцем по флажку. – Мы за революцию, вы не подумайте. А с другой стороны? Ведь озверел народ! У всех даровые деньги, все воруют, все алчут богатства! А идеалы? Вот я и говорю: забыты! Все забыто, ради чего мы им тогда дали!

– Ну и ради чего же? – осведомился Шавров, входя следом за хозяином и начальником в зал.

– И-и-и… – тоненько пропищал хозяин и всплеснул руками. – Да ради того, чтобы трудовой человек своим горбом заработанное – получил сполна! – На ходу он включил музыкальную шкатулку, и та начала вызванивать «Маруся отравилась». – А что я этого… маненько приложил, так ведь, Егор Елисеевич, оборону мы сами держим, вас стараемся не затруднять.

– Ладно, трудовой человек… Давай обедать. – Начмил проводил хозяина хмурым взглядом и добавил: – Не соврал, подлец… Рабочий он, с завода Гужона. Так сказать, наглядная издержка нэпа. – Он посмотрел на Шаврова и усмехнулся: – Не все выдерживают соблазн…

В зале никого не было. За тюлевой занавеской мутно серела улица, бесплотными тенями проплывали редкие прохожие. Примчался хозяин с двумя половыми, быстро и бесшумно расставил тарелки с едой.

– Если что – кликните… – хозяин перебросил полотенце с руки на руку и ушел.

– Как будто всю жизнь был трактирщиком, – заметил Шавров.

– Нет, – покачал головой начальник. – Прирожденный трактирщик и полотенце по-другому складывает, и кланяется иначе: уважительно, но без подобострастия. А теперь слушай меня внимательно. И ешь, – начмил подал пример, сунув в рот кусок пирога с капустой. – Вкусно, никуда не денешься… Так вот, в Москве орудует глубоко законспирированная банда. Понимаешь значение этого слова?

– Подпольная? – неуверенно произнес Шавров.

Начальник поморщился:

– Преступники все подпольные… Нет. Законспирированная. Это значит, что они применяют специальные приемы и методы, чтобы, с одной стороны, совершать преступления, а с другой – оставаться вне поля нашего зрения, понял? Что они делают? Имеют фиктивные конторы и даже умудряются подчиняться фиктивным трестам. Пример: известный тебе «Анисимов». Конторы и тресты эти содержат целую армию профессионального ворья и жулья, которые грабят станции, пакгаузы, вагоны… Ничем не брезгуют. Ворованное складируется в неустановленных местах. Вывозится и сбывается по поддельным накладным. Понимаешь, что происходит? У государства крадут и государству же продают. Это миллионные убытки! Догадываешься, почему лично товарищ Ленин проявил интерес к этому делу? Далее… Бандиты прикрываются поддельными, но внешне абсолютно достоверными документами представителей государственной власти. У них бланки, печати. Они могут подделать любую подпись – практически любого работника. Вплоть до самого Ленина и Дзержинского – такие случаи зарегистрированы. А посему эти гады в полной безопасности производят обыски, осмотры и, что самое печальное, выемки ценностей. – Начмил замолчал и долго вглядывался в лицо Шаврова. – Понял мой к тебе интерес?

Словно из-под земли перед столиком появился хозяин:

– Может, водочки? Смирновская, довоенная, слеза-с!

– Морсу, – распорядился начмил. – Слушай, Жгутиков, не произноси ты этого «с» в конце каждого слова! Ты все же рабочий…

– Э-э, вспомнили… – махнул рукой хозяин. – Я теперь и напильника не удержу-с…

Половой водрузил посередине стола графин с морсом. Бока у графина запотели, красная жидкость колыхалась за стеклом, словно жидкий рубин.

– Красота! – начальник с удовольствием отхлебнул. – Так что?

– Не понял, – отрубил Шавров, болтая ложкой в остывающем хлебове. – Зачем я вам нужен?

– Не лукавишь? – Начальник наклонился к тарелке: – Похлебка-то из рыбных пустяков, а не хуже твоей осетрины. Объясняю: у банды к тебе проявился очевидный интерес. Допускаю, что они теперь не выпустят тебя из поля своего зрения. А если так – в определенный момент они могут к тебе обратиться. А ты сообщишь нам.

– Зачем? Ерунда все это…

– Жизнь покажет, и не спорь, я ведь не учу тебя эскадрон в атаку водить. У меня опыт, чутье, интуиция… Слыхал такое слово? Ну и вот… – он улыбнулся. – Как видишь, обременять мы тебя не собираемся и – тем более – на работу к себе не зовем. – Начальник прищурился: – На всякий случай задаю вопрос: пойдешь к нам на службу? Боевые краскомы нам позарез!

– Нет, – Шавров отодвинул пустую миску и запил морсом. – За угощение спасибо, сколько с меня?

– Благодаришь и спрашиваешь – сколько? – укоризненно заметил начмил. – Бесплатно. А почему ты не хочешь к нам?

– Другие планы.

– Невеста?

Шавров отодвинул стул и поднялся:

– Я три года на фронте… Имею я право пристань обрести?

– Имеешь… – начмил тоже встал. – Желаю счастья… – Он подождал, пока хлопнула входная дверь, и подозвал хозяина. – Жгутиков, человека, который меня интересует, зовут «Зиновий». Он шофер. Лет тридцати, голубоглазый, среднего роста, узколицый, губы пухлые. Авто может быть любое, но видели его на новом «форде»…

– Егор Елисеич, – Жгутиков поправил пробор, – не сомневайтесь. Мы этот флаг не зазря носим… – он тронул флажок в петлице. – Может, мы нынче и соблазнились, но косточка у нас пролетарская, так что не обессудьте…

– Ладно, – кивнул начмил. – Изобьют тебя когда-нибудь за эту штуку, – он посмотрел на флажок. – Ты его сними. Не к месту он здесь.

– Последнее, что связывает… – серьезно сказал хозяин. – Не могу снять, уж не взыщите-с…

К концу рабочего дня фельдъегерь привез пакет из Бутырки. Таня расписалась в получении и вскрыла. Это было очередное сообщение о приведении приговора в исполнение. Член трибунала Жуков и начальник команды Дорофеев, чья подпись как всегда была неразборчива, сообщали, что «…сего числа в три часа пополуночи трое вышеозначенных осужденных к высшей мере социальной защиты расстреляны и тела их переданы для секретного погребения согласно поступившим распоряжениям. Никаких заявлений перед исполнением приговора не последовало. Смерть удостоверена врачом…». Далее следовала фамилия этого врача, Таня видела его несколько раз в трибунале, он приходил за какими-то справками. Это был пухленький мужчина лет пятидесяти, типично земского обличья, эдакий чеховский доктор, и Таня каждый раз удивлялась – как такой человек, наверное, сентиментальный и обремененный многочисленным семейством с тетями и дядями, золотушными детьми, крикливо-скандальной женой и тайной любовницей, как же он может, позевывая, прикладывать стетоскоп к груди покойника, который только мгновение назад говорил, дышал. Однажды Таня спросила об этом председателя трибунала Климова, и тот, усмехнувшись, сказал:

– Мучаетесь? Это хорошо… Тот, кто общается со смертью так близко и на «ты», как мы с вами, – тот обязан мучиться…

– Почему? – удивилась Таня.

– Солдаты в окопе тоже с ней на «ты», – объяснил Климов. – Но у солдат она хозяйка, а у нас – прислуга, поняла разницу? Мы решаем – быть или не быть, команда с революционной убежденностью исполняет наше решение, а доктор… Он, Таня, не социальное явление, а механизм, не более… Так можем ли мы требовать от него понимания и сочувствия?

Таня подшила сообщение в дело. До конца присутствия оставалось меньше пяти минут, и она начала собираться домой. Стол был завален бумагами и папками с делами. По-хорошему следовало их разобрать и спрятать в сейф, но Таня представила себе, как завтра утром весь этот ворох снова придется выгребать и рассортировывать, и махнула рукой. И сразу же вспомнила отца. «Есть профессии, – любил повторять он, – в которых все построено на аккуратности и трудолюбии. Скажем, машинист. Или шофер. Токарь, опять же… Или секретарь. Вот ты у нас в организации – секретарь. Вроде бы – технический работник. А от тебя, по сути дела, зависит все!» Таня прятала пропагандистскую литературу и листовки, протоколы, списки, а главное – она была казначеем организации большевиков, хранила партийные деньги. По сумме взносов их было не так уж много, но поступали добровольные пожертвования от отдельных представителей имущего класса, и эти, пожертвования подчас составляли десятки тысяч золотых рублей… Вспомнила: за год до революции приехала в Москву, чтобы встретиться с купцом первой гильдии Макеевым. Фабрика его находилась в ее родном городе, магазины – по всей России, а сам купец жил в особняке на Садовой, жил богато, с многочисленной прислугой, в окружении коллекций предметов искусства и старины. Принял в кабинете, подчеркнуто уважительно, велел подать чаю с вишневым пирогом и ликеру, долго расспрашивал, что говорят о нем рабочие фабрики и горожане. Потом передал чек на пятьдесят тысяч, на Лионский банк. Объяснил: деньги переведут в Москву, на подставное лицо, и их след затеряется для Охранного отделения навсегда.

– Почему вы помогаете революции? – спросила Таня. – Приближаете день, когда станете нищим?

– Значит, вы делаете революцию, чтобы обрести богатство? – непримиримо сверкнул глазами Макеев. – Нет, девушка, все значительно сложнее… Изверился я. От Рождества Христова – почти две тысячи лет, а дальше красивых разговоров дело не пошло. России нашей тысячелетие справили – под царской властью, и тоже – тюрьма, порка, нищета. Теперь вот вы, большевики… Я со многими вашими разговаривал, вот только с Ульяновым не пришлось… Говорят, до сего дня всегда было так: в обществе возникала революционная группа. Она завоевывала сторонников и совершала переворот. И тогда вместо ста человек, которые до сих пор жили хорошо, начинали блаженствовать пять тысяч. А остальные? А как гнили – так и продолжали гнить. В чем причина? Группа эта отражала интересы либо феодалов, либо буржуазии. Я читал, знаю… Расширялась социальная база хорошей жизни, но еще больше увеличивалась та же самая база жизни плохой. А вот вы, большевики, представляете самую страждущую в России группу – рабочих. И я поверил, что, взяв власть, рабочим вы дадите все. Недаром называется «диктатура пролетариата». Моя же «корысть» проста: я понял, что шаг истории неодолим. Я понял, что мой класс будет стерт с лица земли – и поделом, поделом, не подумайте, что скорблю! Я подумал – что же лучше? Уважение, признание и нищета или позорная смерть? Так-то вот, девушка… Берите чек, и Бог вам в помощь.

…Скрипнула дверь, вошел Климов. На нем было кожаное пальто и большая шоферская кепка с ушами.

– Ай-яй, – кивнул он на заваленный стол. – Авто внизу, могу подвезти.

– Сотрудники увидят, неудобно, – возразила Таня.

– Что «неудобно»? – жестко спросил Климов. – Я что, дешевые амуры развожу? С тайной стыдностью решаю половой вопрос? Вы – мой товарищ по партии и работе, я бесконечно уважаю вас и готов оказать вам любую помощь – по службе, в быту, раз уж у нас у всех он пока есть и подчас заедает… Не глупите, пошли.

Таня показала сообщение из тюрьмы. Климов прочитал и пожал плечами:

– Ну и что? Из-за чего на лице вашем мировая скорбь? – Он тщательно подколол сообщение в папку с делом и сел за стол. – Расстреляны три мерзавца. Я горжусь, что моя воля была в этом деле решающей.

– Какое-то время назад эти три, как вы изволили их назвать, «мерзавца» были нашими соратниками, – подавляя волнение, сказала Таня.

– Ах, вот откуда ветер… – с облегчением вздохнул Климов. – Ладно. Поговорим. Первое. Да, их расстреляли. За что? А за то, что эти люди, занимая в нашем хозяйственном механизме наиответственнейшие должности, с косвенным умыслом, своей безмозглостью и расхлябанностью вредили нашему делу, мешали нам. До чего дошло? Крестьяне из Калуги собрали хлеб – заметьте, сами не сытые, мягко говоря, а у них этот хлеб не только не приняли, но и сгноили! И тем обрекли на смерть еще тысячу человек! Нет уж: которые надругаются над крестьянством – им суд на месте и расстрел безоговорочно! Потому что пособник – страшнее врага!

– Значит, террор?

– Значит, так. Вопреки лицемерам и фразерам. Идет неслыханный кризис, обостряется классовая борьба, распадаются старые связи, и в этих условиях выбора у нас нет: либо мы терроризируем свергнутый класс, либо он нас. А по поводу того, что эти трое формально состояли в РКП(б), – слез не проливайте. Они как раз и есть та коммунистическая и профсоюзовская сволочь, о которой Ленин сказал, что ее нужно вешать на вонючих веревках беспощадно! Предварительно вычистив из партии – тысяч сто или двести, а еще лучше – триста?

– Не слишком ли?

– Нет. Не слишком. Я вам товарища Ленина цитирую. Разумеется, полностью эти его мысли разделяя. Хотите еще одну цитату? Точную, до запятой? «…к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать». Это «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», Танечка… А глава называется «Следует ли революционерам работать в реакционных профсоюзах?». Поехали, а то бензин нынче в остром дефиците, и мотор у нас работает зазря.

– По-вашему – Ленин за расстрелы?

– В нормальной человеческой жизни расстрелов не будет. А сейчас… Задумайся мы хоть на мгновение – они зальют Россию кровью. Эх, Танечка… В белых перчатках светлое будущее не выстроишь. Тут не слезой ребенка пахнет – морем слез. Да разве есть другой путь? Скажите, если знаете…

Спустились к машине, сели, Климов долго молчал, вглядываясь во что-то неведомое за стеклом, потом произнес охрипшим голосом:

– Вы не замужем. И не были. Почему?

– Считаете, что возраст у меня уже критический? – улыбнулась Таня.

– Что вы… – Климов покраснел и отодвинулся. – Нет… Вы ответьте, и я тогда тоже… Объясню. – Он покраснел еще больше.

– Жених мой на фронте, я его жду. Если жив – придет.

– Любите его?

– Расставались – любила.

– А он… вас?

– И он меня.

– Что ж… – смущенно отвел глаза Климов. – Оно, конечно, так… Вы не думайте… Я понимаю – жених. Вот что, Таня. С работой сейчас трудно. Так вы не стесняйтесь, если что… Я помогу. Такую помощь я рассматриваю как свой партийный долг. Он большевик?

– Да.

– Ну вот! – почему-то обрадовался Климов. – Я рад… – Он взял ее за руку. – Таня… Я давно хотел вам сказать… – Климов расстегнул пальто, провел платком по взмокшей шее и повторил: – Я давно хотел вам сказать… Понимаете, я ужасно полюбил вас…

– Бог с вами, Андрей Петрович! – не то испугалась, не то удивилась Таня. – Зачем это…

– Нет, нет, – заторопился Климов. – Вы не поняли… Я далек от мысли предложить вам дореволюционный роман столоначальника с горничной… Простите, я не в том смысле, что горничная – вы…

– Но уж столоначальник – это точно вы, – улыбнулась Таня. – Не будем об этом.

– Позвольте, я договорю… Я не тороплю вас. Ничего не требую. Но прошу: присмотритесь ко мне. Не отталкивайте… Я такую, как вы, всю жизнь ждал…

– Андрей Петрович… – Таня взяла его за руку, – вот вы давеча говорили… Давайте составим обобщение по делам нашего трибунала, внесем предложения…

– Что? – Климов посмотрел на нее ошалело, потом обиженно хмыкнул и вымученно улыбнулся. – Однако… Я даже не сразу понял, о чем вы… Такой переход… – Он помолчал, снова вытер шею и добавил: – Хорошо, Таня, я подумаю. Мы приехали, вам надо выходить.

– Спасибо, Андрей Петрович, – Таня остановилась на обочине, – вы хороший человек и не торопите меня, ладно? – Она скрылась в парадном, тяжелая дверь захлопнулась с оглушающий звоном.

– Как бы их не придавило… – заметил шофер. – Каждый раз хлопает, и у меня душа замирает! Оне девушки хрупкие…

– Подслушиваешь? – с упреком осведомился Климов. – Нехорошо…

– Что же мне, уши ватой затыкать, что ли? – обиделся шофер. – У вас голос начальнический, иерихонский, я поневоле все слышу! Хорошие девушки, дай вам Бог удачи, Андрей Петрович, вы мужчины видные, красивые, с положением, а что еще нужно женщине в наши революционные дата?

– Любовь еще нужна, как ни странно, – хмуро заметил Климов, и шофер оглянулся с недоумением, потому что по интонации голоса было совершенно непонятно, шутит Климов или говорит серьезно.

А Таня в это время стояла у дверей парадного с внутренней стороны. На сетке лифта висела вечная табличка «Не работает», подниматься пешком по темной лестнице не хотелось, и Таня стояла в тамбуре просто так, ошеломленная признанием Климова и смутными мыслями о том, что нормальным их взаимоотношениям все же пришел конец и теперь надо, что называется, держать ухо востро, и не потому вовсе, что Климов будет покушаться или принуждать, не станет он этого делать, не такой он человек, а потому, что этот немногословный мужчина с волевым подбородком и цепким взглядом красивых серых глаз, безжалостный, умный, настойчивый, убежденный, был ей интересен, и, как ни странно, подумала она об этом интересе, обнаружила его в себе только теперь, после разговора в авто. «Это ты, милая, отныне начнешь его преследовать… – с иронической усмешкой подумала Таня. – Ты станешь совсем по-иному относиться к нему, ведь он нравится тебе, и ты почувствовала его слабину, потому что как иначе назвать подобное признание в подобной обстановке такого человека, как председатель трибунала Климов?»