Текст книги "Приведен в исполнение... [Повести]"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

– В известном смысле… Если же мы обратимся к экспертизе вне системы – последствия могут быть непредсказуемыми.

Это начальник разведки понимал хорошо. Он тоже, как и блудливый генерал, происходил из партответработников, но служил много дольше и обладал способностями.

– Придумайте что-нибудь, – с товарищеской улыбкой посоветовал он.

Похороны свалились на Таню, как пожар или чума. Кто не знает, что такое похороны, особенно когда все надобно «доставать» – от цветов до водки, от гроба до места на кладбище.

Выручила принадлежность Сильвестра к МВД. Он был «Заслуженный работник МВД» и имел право на похоронное внимание руководства и некоторые льготы.

Он и получил их. Место ему определили на послехолерном городском кладбище, на площадке милиции – там хоронили всех умерших на посту и павших от бандитской пули. Похороны и поминки министерство взяло на себя.

Два дня в квартире у Тани толклись дедовы однокашники и боевые друзья. Все они сразу же приняли на грудь по «двести» в память о дорогом покойнике и не вязали лыка. К тому же суровый возраст давал о себе знать: самому младшему было семьдесят пять…

Таня уединилась в кабинете и заперла дверь. Суета раздражала ее, она искренне не понимала, почему какие-то начальственные дамы с ярко накрашенными губами поминутно врываются к ней в спальню и безумными голосами вопрошают: «А где нижнее белье дедушки, доченька?» Или: «Брюки придется заштуковать – моль съела довольно сильно». Какое ей теперь было дело до этих брюк, белья и всего остального, и зачем это все деду? Ему теперь ничего не нужно. Он глава трагической семьи, в которой дочь, зять и он сам теперь приняли страшную, бесполезную, бессмысленную смерть.

«Что? – вдруг спросила она вслух. – О чем это я? Что значат эти странные мысли? У меня поехала крыша», – эта школьная формула успокоила ее ненадолго, однако еще более невероятное предположение тут же пришло ей в голову: деда убили. Да-да, взяли и убили, потому что он, дед, мешал кому-то могущественному и страшному…

Это было сумасшествие. Она явственно чувствовала, как эти каторжные мысли не просто лезут в голову, а распирают, разламывают череп, словно кто-то извне вставил в ухо воронку и лил туда не то слова, не то какую-то жиденькую кашицу, холодную и липкую, а уж потом это месиво превращалось в слова. Тане стало томительно и странно.

Она встала, сжала голову; все было как всегда: лежали книги на столе, стоял шкафчик с монетами, висели картины. На одной был изображен молодой человек в «телогрейке» – странной какой-то хламиде из сатина, простеганного вдоль. На нем топорщилась шапка-ушанка, малахай раздерганный, ватные брюки и грязные кирзовые сапоги. Лицо умученное, тонкое, и глаза, – они горели непримиримо и светло; человек вдохновенный, словно готовый взлететь в небо. Он стоял у стойки ворот, скрестив руки на груди, и смотрел прямо в глаза…

Эта картина была у деда столько, сколько Таня себя помнила. Она никогда не обращала на нее внимания – только однажды дед пробормотал что-то о долге и совести и необходимости делать то, что велят. С тех пор эта картина никогда не привлекала ее внимания, но вот теперь…

Вошла толстая дама в черном кружевном платке, заученным голосом сказала заученные слова и попросила носки. «Возьмите в комоде», – отмахнулась Таня, но дама не уходила, и вдруг Таня поймала ее ошеломленный, испуганный взгляд. «Что это?» – она указывала пухлым пальчиком на молодого человека в ушанке.

– Не знаю… Ока всегда висела на этом месте.

– А… кто это? Какие ужасные глаза… Мне страшно! Деточка, ты ее непременно выброси. Поэзии никакой, страх один, и что это Сильвестр удумал, право… – она выплыла, послышался хлопок входной двери, и кто-то из друзей крикнул пьяным голосом: «Гроб привезли!».

Он пришел в себя, словно проснулся, вышел из тьмы небытия. «Господи, – подумал, – я, верно, болен». Но сознание постепенно прояснилось, сквозь лобовое стекло своего автомобиля он увидел улицу, прохожих, вечереющий воздух рвали фонари, небо было высоким и чистым, как тогда…

Тогда? А что, собственно, было «тогда»? Напрягся на мгновение, пронизало ощущение чего-то давно забытого, гнетущего и мрачного, но он не вспомнил. Посмотрел на часы: было ровно 20.00. «Надо ехать», – включил зажигание, автомобиль тронулся и поехал, набирая скорость. «Я еду домой, – сообразил. – Сначала домой. А потом, завтра, к ней, к Тане. Нет. На похороны. Они состоятся на немецком кладбище, ровно в три пополудни».

Было странно немножко. Все эти мысли входили в голову как бы со стороны, извне. «Нет, я все-таки болен. Это я чего-то съел… Какая странная группа слов: чего-то съел. Она еще никем не произнесена. Ей еще только предстоит овеществиться. Лет через пять…» – он потер лоб. Черт знает что…

Остановился у дома – знакомый дом, окна освещенные на третьем этаже, там Зоя, жена, нелюбимая женщина. А любимая – Таня, с нею учились вместе в одной школе. Она – в пятом «Г». Он – в 10 «А»…

Ему стало неловко, идти не хотелось, яркое небо напомнило прошлое, бездну, он явственно увидел чье-то лицо и фуражку с краповым околышем и ярко-голубым верхом. Поверх шла колючая проволока…

Так ведь это из фильма «По тонкому льду».. НКВД, война, борьба с немцами, трагедия.

Но фильм-то был – черно-белый… Эта простая мысль почему-то привела его в ужас. Черно-белое кино имело к нему отношение. А вот фуражка и колючая проволока… В цвете?

Вошел, Зоя стояла на пороге кухни – старообразная, с утомленным, злым лицом:

– Сергей, как тебе не стыдно!

«Это она мне…» – Повесил плащ привычно-рассчитанным жестом, заученным.

– Я есть хочу.

– А что ты купил для того, чтобы поесть? Послушай. Ты бегал за мной на цыпочках, ты стоял на коленях и клялся в любви, а я тебя предупреждала: стирка, готовка, уборка – это все ты. Я позволяю себя любить, я дарю себя тебе, я отказываю Курдюмову – он внук маршала Советского Союза, между прочим!

– Хорошо. Я был на работе. Ты служила в системе и ты знаешь, какова у нас жизнь. Я без претензий. Я просто хочу есть.

Она швырнула на стол масленку с пожелтевшим огрызком масла и черствый батон за 13 копеек. Батон громыхнул по столу и слетел ему на колени.

– Чай согреешь сам. – Метнула подолом широкой юбки и исчезла.

Он стал пить чай. Почему-то эта сцена оставила равнодушным. Но он не удивился своему равнодушию.

Ровно в три он подъехал к кладбищу. Гроб с телом Сильвестра уже увезли на каталке, у ворот стояли автобус-катафалк и десяток черных «Волг». Парень лет двадцати пяти на вид с умным студенческим лицом прохаживался по мостовой – на ней еще оставались траурная хвоя и ошметки цветов.

– Где хоронят? – подошел Сергей. Этот студенческого вида парень был им «срисован» мгновенно: КГБ. Странность заключалась в том, что включилась профессиональная интуиция («А она у меня есть»? с усмешечкой подумалось ему) было очевидно: «мальчик» из КГБ. И не просто оттуда. Он элитный, из ПГУ, разведки.

– Кого? – прищурился «студент» и нежно прижал ладошку к груди.

– Покойника, – Сергей улыбнулся. – А ты думал – кого?

– А мы не думаем, мы – стоим. – Лицо у него сделалось недобрым.

– Ладно. Тогда передай Молофееву (это была фамилия блудливого генерала из комсомольской верхушки), что ты – мудак и уши у тебя – холодные.

Парень испугался, это было видно. Фамилий руководства ПГУ посторонний человек знать никак не мог. Значит…

– Извини… те. – Смешался: – 33-й участок. Я все понял.

«Он все понял… – Сергей уже вышагивал по центральной аллее. – Он – все понял. А я? Молофеев какой-то… Кто это? Что-то не так…».

Зычный голос привлек его внимание и подсказал, куда идти.

«Мы все хорошо знаем… То есть – знали покойного Сильвестр Григорича… Он начал, или, как розмовляют образов а нцы – н а чал свою деятельность в системе ГУЛАГа или ИТУ, если по-новому, безусым, можно сказать, мальчиком, сотрудником ОЧО – не разъясняю, тут все посвященные, так вот это все было в самом дальнем, самом северном участке Беломоро-Балтийского строительства, товарищи…»

Последние слова Сергей как бы и увидел. Слова эти произносил обрюзглый штатский лет семидесяти на вид, с таким количеством орденских планок на сером пиджаке из старомодной «жатки», что они, эти планки, уходили куда-то в правое подреберье выступавшего. Стоял почетный караул с развернутым знаменем, дамы в черном держали у глаз кружевные платочки, военных было мало, человек пять, все остальные стояли в мятых пиджаках и брюках мешочком – на заду. Да и ботинки у большинства были заскорузлого цвета…

– Тогда, по решению родной партии возникла на глазах капиталистов изумленных эта стройка коммунистического идеала, товарищи! Мы не жалели ни себя, ни врагов, мы никого не жалели, и Союз наш стоял, как у мо… То есть, как крепкий штангист, мастер спорта, товарищи. А что мы видим теперь? У нас не был о , то есть не было побегов! Все знали: у чекиста Сильвестр Григорича Пыжова вша со лба… То есть – с… Ну да, именно лба не убежит! Хотя, товарищи, лоб, как известно, очень скользкое место! Григорич ушел из системы в звании «полковник». Все вы видите его боевые ордена и знак «Почетный чекист», товарищи! Мир его, то есть твоему праху, Ваня… То бишь – Сильвестр.

К усопшему двинулась вереница прощающихся, все по очереди склонялись к самому скользкому месту покойного – как это только что обозначил выступавший, и целовали, а может быть, только делали вид, что целуют, а потом отходили, облегченно вздыхая: нет ничего радостнее на свете, нежели чувство исполненного долга, особенно – последнего…

«Сейчас она придет…» – подумал между тем Сергей. Он уже не удивлялся странному появлению вроде бы совершенно нелепых, не относящихся – на первый взгляд – к делу мыслей. Спустя минуту или две всегда оказывалось, что мысль посетила самонужнейшая, логически обоснованная, ибо она, мысль эта, являла собой некое предчувствие или даже предостережение – ну, что ж… И слава Богу, как говорится.

Последней подошла к гробу Таня. Она молча склонилась к руке покойника и поцеловала ее нежно, потом провела мягко ладонью по белому лицу.

– Закрывайте… – только и сказала она. Бедная девочка…

Рабочие подняли крышку, примерились и стали было накрывать, как вдруг кто-то очень внятно произнес: «Мерзавец».

Рабочие замерли, толпа провожающих мускулисто – от негодования – повернулась: стояла седая женщина в черном платке, профиль у нее был гордый, почти античный; презрительно вперившись в лица друзей покойного, она усмехнулась и не то чтобы плюнула в лицо Григоричу, нет – харкнула, да так густо и смачно, что по лицу усопшего просто-напросто потекло…

Но – странное дело. Почетный караул вскинул винтовки и по команде офицера начал давать залпы. Один, второй, третий, гроб пополз в глубь могилы – на веревках, под непримиримые звуки «Интернационала» (чего тут не сыграли «Союз нерушимый» – сказать было нельзя, должно быть, сочли, что Пыжов образовался именно под эту славную коммунистическую мелодию, и поэтому решили порадовать его за гробом, а себя прижизненно).

А нарушительница кладбищенского спокойствия стояла как монумент себе самое и наблюдала за окончанием церемонии со странной усмешкой. Когда свеженасыпанный холмик выровняли лопатами и поставили железный свежеокрашенный обелиск с красной звездой, женщина медленно повернулась и скрылась в глубине зеленой аллеи.

Стали расходиться. Только теперь орденоносец с планками на пиджаке возмущенно произнес: «Ходют тут всякие! Куда только милиция смотрит! В наше время за такое – под микитки и в подвал!» «Да что вы, Олимпий Венедиктович, – отозвался седовласый полковник в потертом кителе, – Бог с вами, дорогой, какая милиция? Да наверняка эта стерва помнит все пыжовские дела! Ну, ее взяли бы. А она – скандалить, обличать… Пустое, право…».

– Верно, – подошел Сергей. – Ваше прошлое лучше не бередить, себе же дороже выйдет. Я вас помню, полковник. Вы служили на 132-м лагпункте?

– Что?! – старик побелел, покачнулся, Сергей поддержал его под руку.

– Глупые шутки, молодой человек! – сердито вмешался орденоносец. – Какой такой «лагпункт»? Вы этого знать не можете, вы – сопляк! Вон отсюда!

– А вы – в Управлении, там же, – тихо сказал Сергей. – Должность: помнач по режиму.

– О Господи… – только и произнес орденоносец. – Нет… Неттт… – Он начал заикаться.

Сергей грустно улыбнулся и отошел. Он вдруг понял, что знает биографии этих людей, дела и поступки их знает – в мелочах и подробностях, но не удивился этому. Это было в нем как должное, он уже освоился с этим своим странным качеством и почти привык к нему…

Парень из ПГУ был на месте, заметив Сергея, он сразу подобрался, вытянулся и, как бы ненароком приблизившись, шепнул вроде бы безразлично: «Скандалистка – из наших. Обслуживает жандармерию, вот адрес, – он протянул глянцевый календарик. – Это реклама нашего кладбища! – громко добавил он. – Обслуживание по высшему разряду!».

И каким-то непостижимым образом Сергей понял или догадался: «жандармерия» – это профессиональный сленг. Управление по борьбе с инакомыслием… Нужно было догнать Таню, он помчался к остановке. Слава Богу, она еще не уехала.

– Здравствуй, – сказал просто. – У меня машина, я подвезу.

– Сергей… – она не удивилась. – В другой раз. Мне надо побыть одной… Как Зоя? Ты помнишь мой телефон?

Телефон он помнил.

– Сколько у тебя детей? – голос ее звучал равно душно.

– Тебе интересна эта женщина – в черном платке? – Сергей взял ее за руку.

Она вырвала руку:

– Ты не ответил на мой вопрос…

– О детях? Ты же знаешь, у нас нет детей. Это хлопотно по нынешним временам.

– Это точка зрения Зои?

– Таня… Эта женщина из лагеря. Большевистского концентрационного лагеря. Твой дед и она столкнулись когда-то. Давно…

В глазах у нее промелькнуло изумление.

– Большевистского? – повторила она почти с негодованием. – Когда ты окончил Высшую школу КГБ, тебя все возненавидели! Ты же жандарм, дрянь! И ты произносишь такие слова? И не боишься?

– Тебя не боюсь. Вчера я посмотрел личное дело Сильвестра Григорьевича. В 1951 году он был начальником лагеря на Северном Урале; началось восстание зэков, он вызвал бронетехнику… Положили полторы тысячи человек.

– Положили?!

– В землю зарыли, там целое кладбище, оно и сейчас еще цело. Холмики, холмики, холмики… И метет пурга.

– Ты что, был… там?

– Сильвестр получил орден. Красного знамени. Его вызвали в Москву и дали новое назначение.

– Какое? – она с трудом сдерживала рыдание.

– Он должен был построить с помощью зэков специальный центр. В те годы по приговорам судов и без них уничтожали более пяти тысяч человек в год. Может, и больше… ЦК поставил задачу: механизировать процесс и чтобы эксцессов не было… После расстрела людей обычно хоронили на окраине городского кладбища. А в центре их сжигали, пепел развеивали по ближайшим полям. Прогресс очевиден… Сильвестр был строителем и начальником этого центра.

Таня заплакала. Беззащитно и безнадежно. Это было не просто отчаяние. У этой девочки рухнула жизнь, надежда, вера…

Он смотрел на нее, и неведомое, мучительное чувство вползало в сердце. Может быть – зря сказал? Все и сразу? Нет… В отличие от нее он знал, что будет дальше, а она даже не догадывалась. Ему нужна была, поддержка, опора. Он мог все, но он не мог оставаться в одиночестве…

Таня перестала рыдать, вытерла слезы.

– Ты здорово изменился, Сергей. – Она посмотрела ему в глаза: – Постарел, что ли? Всего пять лет прошло…

Пять лет? Возможно… Кто знает, что такое время? На самом деле? Да и есть ли оно? Выдумка мира сего, слабого и обреченного…

– Я позвоню. – Он направился к автомобилю. Парня из КГБ не видно было, он словно сквозь землю провалился, но Сергей знал, что на самом деде это не так: рядом парнишечка, бдит.

Парнишечка действительно был неподалеку. Он внимательно наблюдал за тем, как Сергей садится в машину, и взгляд у него был напряженный, недобрый. Как крыса, вдруг увидевшая капкан, он чуял не просто врага – он чувствовал приближение смерти. Подождав, пока «жигуль» скроется за поворотом, включил рацию: «Старушка плюнула в лицо Пыжову. Обнаружился знакомый Татьяны Ивановны. Проверьте: госзнак СЕГ42–54. Установите. Выдает себя за сотрудника. Однако есть сомнения». – И, удовлетворенно поплевав на руки, растер.

А Сергей между тем ехал по околокладбищенской улице с малопонятным для современных людей названием: «Камск а я». Спросить любого – не ответит, что означает такое название. А ведь еще лет сто тому любой прохожий объяснил бы без малейшего усилий: да ведь «камс а » – отрезанный кусок, ломоть, и значит название это означает линию, отделяющую живых от мертвых. Так просто все…

Старуха с античным профилем неторопливо вышагивала среди прохожих. Лицо у нее было спокойным, она будто исполнила свой долг и умиротворилась.

Села в троллейбус, проехала остановку, вторую… Сергей двигался сзади, не прибавляя скорости. Когда вышла и скрылась в подъезде старого пятиэтажного дома – припарковал машину и последовал за ней. На четвертом этаже она остановилась перед дверьми красного дерева с бронзовой ручкой и достала ключи. Вероятно, человек нашего времени замер бы перед такими дверьми в восхищении или уж по крайней мере с чувством глубокого удовлетворения – ну, как же, как же, такое чудо сохранилось среди разрушения и безликости, но… На Сергея двери не произвели почему-то ни малейшего впечатления, что, конечно же, было очень странно. То ли он в раннем детстве насмотрелся на подобные редкости – хотя… Какое там детство. Будто двадцать пять лет назад было не то же самое, что и сегодня.

Старушка между тем открыла удивительные двери и исчезла. Номер ее дома и квартиры запоминался легко: Два и восемьдесят семь – что соответствовало цене одной «бутылки» во времена с а мого развитого социализма.

Контору домоуправления Сергей нашел мгновенно. В прихожей обретались красноносые, сутками не просыхающие от воды и спирта сантехники, они смачно дымили и перемывали кости какой-то «фифе Катьке», коя настолько разожралась (это они так говорили о женщине, и подобный языковый отбор или набор, точнее, конечно же, свидетельствовал о полном и несомненном падении нравов), что ее груди не влезают даже в шестой номер лифчика или «бюстхальтера», как уточнил один, видимо, наиболее образованный.

Сергей молча миновал всю компанию и сразу же очутился в приемной – с глазу на глаз с «фифой Катькой». Бывалые сантехники были правы: такого бюста Сергей ранее не видывал.

– Текёт, что ли? – подняла глаза, вглядываясь оценивающе. – Из милиции, что ли?

Сергей молча показал обложку красной книжечки.

– Проходите, у себя, – милостиво улыбнулась она. – Егорова-то скоро отпустите?

– Кто такой? – Сергей спросил скорее из озорства, нежели из профессионального любопытства. Он просто почувствовал, что должен спросить и что эта роскошная женщина ему еще понадобится.

– Во, менты! – сказала она беззлобно. – Человек третьи сутки мается, а они хоть бы хо! Он жене своей поганой баки выбил!

Этого «термина» Сергей не знал и, чтобы отвязаться, сказал шутливо:

– Да он уже здесь, сейчас войдет.

То, что произошло вслед за его легкомысленной фразой, повергло фифу в мистический ужас: в дверную щель на карачках вполз смертельно пьяный тип с валенком в руке. Он подкатился к Катьке и тихонечко заскулил:

– Отпустили, Катечка… А я ей-ей баков ей не выбивал!

«Странно», – подумал Сергей и вошел в кабинет. Управляющий был типичный: худой, желчный, с карандашом в корявых пальцах. Прижимая трубку телефона к уху, он что-то яростно записывал, приговаривая: «Бревнышки поленочки, Леночка – по бревнышкам…» И, заметив Сергея:

– Вам, собственно, что, товарищ?

– Домовые книги: два, четыре, шесть. Я спешу. – Сергей положил красную книжечку на стол.

– Уголовный розыск… – задумчиво произнес домоуправ. – А я вас, товарищ, чего-то не знаю?

– Я вас тоже. Я из управления.

– Да? Другое дело. Фифа! Два, четыре, шесть!

Фифа уже стояла на пороге, улыбаясь Сергею, как старому знакомому. Положив книги на приставной столик, она подмигнула и исчезла. Но Сергей еще раз, почти невольно, зацепился глазом за ее невсамделишный бюст.

Он начал просматривать домовые книги. Почти физически слышал он спор, разгоравшийся где-то не то глубоко внутри, почти в подсознании, не то даже извне, словно кто-то под потолком бубнил в ухо прописные истины «принципа» оперативной работы. Или это просыпалось его давно угасшее сознание, проникая в другое физическое тело, а может быть – и совсем наоборот все было, он пока не знал.

«Просматриваем – для вида, – бубнил „голос“, – все книги подряд, не выделяя и не уделяя внимания чему-то одному. Постороннее лицо – в данном случае домоуправ – никоим образом не должно даже заподозрить, что конкретно вас… нас… Меня! – вдруг сообразил Сергей. – Конечно же – меня интересует. Да ведь это глупый „принцип“. Я все равно должен буду спросить прямо!» – «Да, конечно, – выполз откуда-то, может, из стены, „голос“. – Конечно! Но необходимо в этом случае поинтересоваться тремя, а то и четырьмя „фигурантами“. Он не должен понять – кто интересует на самом деле!»

– В доме два, квартира 87, – начал Сергей, отмахнувшись от «голоса» рукой, словно от надоевшей мухи, чем вызвал изумленный взгляд домоуправа, – проживает пожилая женщина…

– Конечно. Конечно – проживает! – закричал домоуправ громким неестественным голосом. Третьего дня он, вступив в преступный сговор с, истопником централизованной котельной, распродал половину припасенного на зиму угля и совершенно неожиданно для себя перестал спать, ожидая возмездия. Когда Сергей положил на стол красную книжечку, у домоуправа перехватило дыхание и сдавило желудок – да так, что хоть корзину для бумаг подставляй. Очень уж стало плохо. Конечно, домоуправ не знал, что службы милиции давно уже перестали «взаимодействовать» и помогать друг другу. Распродажа угля из котельной «проходила» по службе БХСС – борьбы с хищениями соцсобственности. Сергей же был из уголовного розыска, и его «хищения» не интересовали. Он формально занимался «кражами». Но владелец кабинета не разбирался в таких тонкостях. Хотя – какая же тут тонкость? Ведь в одном случае у государства изымает ценности преступным путем тот, кому они доверены этим самым государством, а во втором – человек посторонний. Но разве легче от этого общенародному государству, с которого все дерут по три шкуры?

Домоуправ не знал только одного, главного: Сергей был из КГБ, из Особого отдела при МВД СССР и занимался охраной госбезопасности на ниве внутренних дел, так сказать. С другой стороны, это Сергеево занятие было и для него самого внове, а уж для его начальников – и подавно. Но если сам Сергей постепенно пробирался в свое новое, восстановленное, что ли, естество, то вот его начальники – да и все остальные вокруг – по каким-то совершенно невероятным основаниям воспринимали ситуацию, как всегда существовавшую. Между тем это было совершенно не так…

– Ее фамилия – Иванова-Потоцкая! – радостно вещал домоуправ. Какое счастье – желудок сразу отпустило, жизнь вновь была прекрасна и удивительна. – Двойная, значит, фамилия, очень интеллигентная дама, живет у нас испокон веку. А… что?

– Пишите подписку о неразглашении содержания разговора. – Сергей взял из стопки лист бумаги, снял колпачок с шариковой ручки и протянул ее домоуправу.

– Но… Но, позвольте… – снова встревожился домоуправ. – Где-то с момента перестройки, лет, то есть – годов… Простите, года два уже никто таких, извините, подписок не берет? У меня бывают… Даже в сферах, так сказать… Я понимаю, если бы органы, так сказать… НКВД? МГБ… Я забыл, простите… КГБ, то есть…

– Я из КГБ. – Сергей показал обложку второго удостоверения.

– Разве? А… как же? Не знал… Что писать? Что прикажете? Я, собственно, никогда… Я готов.

– Пишите: дана настоящая Комитету госбезопасности в том, что я обязуюсь…

Домоуправ послушно строчил, изредка поднимая на Сергея по-собачьи преданные глаза.

– Не разглашать содержание разговора… сего числа и года… с сотрудником Петровым С. А… Написали? Подпись. Давайте…

Сергей внимательно прочитал подписку и, аккуратно сложив, спрятал в карман.

– Товарищ… Товарищ… – Домоуправ вдруг начал задыхаться. – Я все понял! Я понял причину вашего, так сказать, профессионального интереса к этой женщине, – он начал отталкивать ладонями воздух. – Значит, так: в 1930 году она была неописуемой красоты – вы даже и вообразить не можете, и ее арестовали органы огромного государственного политического, кажется, управления…

– Объединенного, – поправил Сергей.

– Я и говорю! И вот, представьте себе, ее направляют на строительство Беломоро-Балтийского канала…

Сергей почувствовал странный звон в ушах. Комната словно растворилась-исчезла, перед ним расстилалось огромное сумрачное поле, посеребренное ранним морозом. Четверо в драных телогрейках и грязных изношенных сапогах несли пятого, ногами вперед, по сторонам вышагивали стрелки ВОХРа – военизированной охраны, и, кажется, то были свои, зэки… Из перековавшихся…

«Это они товарища своего несут… – тягостно соображал Сергей. – Кто бы это… Кто… Ребята! – закричал он. – Кого хороните?»

Но они молчали, только мерзлая трава под их ногами издавала какой-то странный звук…

– … она как бы и ничего… – выполз из тумана голос домоуправа, – но вот отец ее, он, видите ли, на фирме ювелирной мастером был и страстно собирал древние монеты! Ну, послал ее по адресу, прикупить или там – обменять, а по адресу-то – засада… Его-то сразу к стенке прислонили, а ее – за пособничество… Выжила, представьте!

Вечером Сергей поехал к Тане. Сквозь стекла автомобиля улицы разворачивались словно старая, протертая до дыр кинолента, и ему казалось, что он узнает эти улицы, что они уже были когда-то в его жизни, только постарели и поблекли изрядно, и это несмотря на то, что появилось множество новых домов; но выглядели они еще более ветхими, нежели старые, дореволюционные.

Въехал во двор и поставил машину в тень, к стене и сразу же ощутил напряжение – в сумерках словно висело что-то неуловимой, физически неощущаемой взвесью, но он чувствовал – то были «они»…

Прошел под аркой на соседнюю улицу – туда выходил фасад Сильвестрова (теперь уже Таниного) дома и сразу же заметил «рафик» «Газремонта» – он стоял на том же самом месте, ровно и не уезжал.

Он так и предполагал…

На Танин этаж поднялся пешком. Ничего подозрительного в лифте и на лестнице не было, он понял, что «рафик» позволяет им наблюдать за квартирой без дополнительных усилий.

Позвонил, двери открылись сразу, будто Таня стояла около них и ждала. Отступила удивленно:

– Ты?

– Не ждала? – Он вошел и тщательно прикрыл за собою дверь. – Подойди к окну и посмотри вниз. Там стоит «рафик»…

Она протянула руку к выключателю, он остановил ее, дотронувшись до руки:

– Не нужно.

– В чем дело, Сергей?

«Она смотрит на меня так, будто знает всю жизнь… – подумал Сергей без малейшего удивления. – Бедная девочка…»

– Ты не спрашиваешь: «Кто?» и открываешь двери. Впредь – спрашивай… Иди. Если автомобиль отъедет – вернись и скажи мне.

Он говорил внятно, достаточно громко. Он ощущал:; монитор в их машине пока выключен. Это ощущение было внутри, как чувство голода или света и тьмы, он подчинялся, он знал…

– И запомни: в тот момент, когда я приложу палец к губам – вот так… – он показал, как это будет выглядеть, – ты замолчишь. Если захочешь мне что-нибудь сказать – возьмешь лист бумаги и напишешь.

– Ты… сумасшедший?

– Иди…

Таня потерла виски, посмотрела на него исподлобья и ушла.

Сергей Остановился на пороге. Окно на улицу было перед ним, метрах в пяти – комната большая, сделанная, спланированная еще по старым законам, он вроде бы не мог во тьме за стеклами что-нибудь увидеть, но…

Окно словно придвинулось, и стекла обозначились так явственно, как будто он стоял прямо перед ними. Вот оно, вот…

«Литер» распластался на стекле. И на соседнем окне точно такой же. Они могли прослушивать и просматривать все…

Вбежала Таня, эта игра – ей так показалось – увлекла ее:

– «Рафик» уехал. И что?

Он подвел ее к окну и показал на стекло.

– Паук какой-то… – она взглянула недоуменно.

– Эти «паучки» на всех стеклах квартиры.

– Я не понимаю. И что же?

– Это телевизионные станции. Они принимают и передают – считывают всю информацию, какая имеется в комнатах.

– Для… кого?.. – Она поверила сразу, без сомнений и истерики. Она испугалась, это было видно. – Господи… Зачем это? Зачем? Это… Ваши?

– «Ваши», говоришь… – Усмешка, словно змейка, пересекла его рот. – Не бойся. Они могут все. В этом мире…

– «Они»? А… ты? Ты?!

– А я помогу тебе.

Она словно проснулась:

– «В этом мире», – ты сказал… Что это значит, Сергей?

– Это значит, что есть мир, в котором они – ноль.

– Ты говоришь темно и непонятно. Я боюсь.

– Я не могу сказать яснее. Бояться не нужно. Добро уже совершилось и еще совершается. Не бойся… Подойди к окну. Я слышу звук мотора.

Она подбежала к подоконнику и вспрыгнула на него словно кошка.

– «Газик» милиции! – Она смотрела на Сергея не то с изумлением, не то с откровенным ужасом.

– Иди сюда. Сейчас они позвонят в дверь. Ты спросишь – «кто» и уйдешь, мгновенно. Я открою сам.

– Ты… ты спятил… – Таня заплакала. – Я тебя боюсь. Я не открою, нет!

– Тогда они взломают дверь, и все осложнится. Приготовься.

– Господи… За что мне все это…

– За Сильвестра. Но ты – чиста. Не бойся. У них не сложилось, Таня. Они будут пытаться поправить дело…

Послышался гул приближающегося лифта.

– Будет лучше, если ты уйдешь на черную лестницу.

– Откуда ты… про нее… знаешь…

Раздался резкий звонок и сразу – второй.

– Иди… – одними губами произнес Сергей.

Она подошла к дверям:

– Кто… там?

– Милиция, откройте, – послышался привычно-властный голос.

Сергей плавно повел рукой: «Уходи…» – и она послушно направилась к дверям черной лестницы. Щелкнул замок, она ушла.

Сергей открыл и отступил в глубь коридора. Здесь справа на стене висел старый, изрядно проржавевший велосипед. Он был покрыт пылью, видимо, на нем катались в последний раз очень и очень давно…

Вошли два офицера милиции. Форма на них сидела ладно, были они непривычно для милиции подтянуты и бесконечно уверены в себе – это читалось на их властных безразличных лицах.

– Нам нужна Татьяна Петровна, – сказал капитан. Он вглядывался в Сергея оценивающе-цепко. Второй стоял словно изваяние.

Сергей понял: разговаривают, потому что не хотят лишних трупов. Но – если что… Они не остановятся ни перед чем.

– Я майор милиции Лагин. – Сергей дружелюбно протянул удостоверение. – Тани нет дома.

Капитан просмотрел текст и спросил, покачивая красную книжечку на ладони:

– Вы родственник?

– Больше, – улыбнулся Сергей. – Мы близки духовно.