Текст книги "Приведен в исполнение... [Повести]"

Автор книги: Гелий Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)

Код тот же? Нажимаю кнопки – так и есть. Самоуверенность – основополагающий признак любой диктатуры, которая, опираясь на насилие, не связывает себя никакими законами и нормами морали. Но склонна обвинять в этом весь остальной мир…

Запаянные флаконы, розовый цвет, вот оно…

И здесь я слышу неясный, вроде бы далекий пока шум. И голос Нины – глубоко-глубоко внутри, он словно идет ко мне из центра Вселенной.

Бегом в комнату отдыха. Моя одежда. Она небрежно брошена на пол. Подхватываю, возвращаюсь, лихорадочно (нет – спокойно и профессионально) раздеваю «товарища Ванюкова П. П.», стараюсь не коснуться розовой слизи. Через три минуты он в моей бывшей арестантской одежде. Его испачканный серый халат я швыряю на стул… Раз, два, три – я одет. Глянцевый прямоугольник на лацкане пиджака, и мне он почти впору…

Двери отворяются. На пороге двое. Взгляды спокойно-напряженные, мгновенно охватывают всю картину – разом, я это вижу профессионально. Охрана…

Напрягаюсь, но внутри – обрыв, словно кабель, питающий мое естество, разъединили со мною, грешным. Чернота и полет в бездну (я думаю, что если бы мне удалось увидеть себя в этот миг со стороны, я остался бы доволен: усталый, равнодушно-вопросительный взгляд: ребята, вам чего?).

Они молча закрывают за собой двери. Мгновенно всаживаю «ему» в вену весь шприц. Удается с трудом, его вена сопротивляется, она мертва… Но – слава Богу… Шприц пуст. Набираю второй (в мертвом теле жидкость может не разойтись, эффект будет непредсказуем), вкалываю, нажимаю, идет, черт возьми…

Легко поднимаю обмякшее тело, он весит ерунду, фунтов сто восемьдесят, не более. Опускаю в ванну, закрываю крышкой, включаю «воду». Она покрывает его, и он, словно сахар в кипятке, исчезает почти мгновенно.

Теперь – уходить. Уходить, уходить, уходить… Дверь, коридор, поворот… Так, пост. Человек в форме. На плече – ремень короткоствольного «Калашникова», погоны и фуражка – полевые. МВД, КГБ, армия? Не знаю. Он мельком смотрит на мой лацкан с пропуском, качает (едва заметно) головой, и я прохожу. У них дело поставлено. А в поставленном деле ошибок не бывает… Еще пост, мимо – весело и радостно. Третий – препятствий нет. Через несколько шагов – транспарант: «Внимание, специальная проверка!»

Стоп. Здесь я не пройду. Нагулялся, парень…

…Кто-то уверенно берет меня за руку, но мне почему-то не хочется вздрагивать и умирать от страха. Ведь это – Нина, я просто знаю, что это она…

Мимо идут какие-то люди, они не обращают на нас ни малейшего внимания. На Нине белый халат, он очень идет ей. На лацкане – такой же, как и у меня, глянцевый прямоугольник с фотографией…

Комната, вторая, на окнах решетки, в глубине ночного окна яркий свет прожектора, его луч бежит вдоль тонкой проволочной сетки, натянутой под прозрачной решеткой ограды…

– Идите… – Она подводит меня к окну.

– Идите! – Голос ее властен, ее слова – приказ.

Осторожно трогаю тяжелую решетку. Она сделана с их невероятной убежденностью и непреложностью. Даже бульдозер проломит ее не сразу. И наступает отчаяние. Я ударяю по решетке кулаком.

Она послушно отходит в сторону. Я почти в обмороке. Эта решетка действует на меня сильнее шприца и розового раствора в ванной…

– Там охранная сигнализация, – слышу ее голос за спиной. – Но это не имеет значения…

Что ж, теперь верю. Кто ты, Нина? Спрыгиваю на землю, все ближе и ближе решетка, едва заметен провод, но я знаю: пройду.

И снова ее голос:

– Тебя здесь ждут. Возвращайся…

И решетка остается позади…

По улице идут прохожие, раннее утро, остановилось такси:

– Подвезти?

Есть профессиональный закон: в подобных ситуациях не пользоваться незнакомым транспортом. Но я решаю презреть. Здесь властвует смерть, и для тех, кто вступил с нею в схватку, имеет значение только Совесть. Я чувствую ее прикосновение…

21

Площадь Маяковского, вечер, поезда мягки и нешумливы, толпа приятна, и свет льется волной надежды и, кто знает, любви… Рядом со мною Зина, по другую руку Модест, у него закаменевшее лицо, он, я думаю, все еще не преодолел изумления или страха – не дай Бог…

Модест мой бывший резидент и теперешний друг. Я вышел в отставку, и мгновенно главк отказался от его услуг. Подросли молодые пенсионеры, более перспективные, наверное…

У него – никого, он перст и всю жизнь отдал службе. Он ни разу не обманул меня, и это значит, что он – честный человек. С агентурой – из числа работников МВД – он работал лучше меня, его лучше понимали. И я ему доверился. Я рассказал почти все и попросил помочь. Он долго молчал, потом хмыкнул:

– Руководство, поди, не в курсе? – И не дожидаясь ответа, кивнул: – Согласен. В дрянь не дотянете, знаю. Что надо?

Объяснил, и вот – стоим ждем… Он знает, кого мы ждем, поэтому молчит. Зина онемела, ей не до наших тонкостей, я тихо шепчу ей: «Может быть, тебе лучше…» «Нет», – перебивает она и резко отворачивается. Что ж, у нас каждый человек на счету, и все же я не знаю, как мы это сделаем… Да и жив ли Игорь, по совести говоря…

Своего я давно похоронил. И нет над его могилой ни холма, ни креста, ничего… Чьи-то стихи.

Остановился поезд, в последний момент сквозь сдвигающиеся створки выскочил он, иностранец, мгновенно оценил ситуацию: хвоста нет. Рискованно, но – молодец. В данном случае по-другому нельзя.

Перешли на противоположную платформу, сели сразу, загрохотало и замелькало, но я услышал, как Зина читает молитву: «…Яко же повелел еси, созд а вый мя и рек и й ми: яко земля ес и , и в з е млю о и деши, ам о же вси челов е ци п о йдем…»

А этот парень стоял у двери, иногда я ловил его взгляд и догадывался: он ищет среди пассажиров «наружку» – не может поверить, что ее нет, что пока все удается…

…На шестой остановке мы вышли, он двигался неторопливо, подняв воротник плаща и сдвинув шляпу на лоб. Около закусочной с ярким неоновым названием остановился, откровенно осмотрелся и вошел.

Посетителей было мало, мы встали в кружок у стойки, Модест принес кофе в стаканах и нечто вроде пирожков. Я спросил:

– Не опасно? У них какой-то странный вид.

– Нет. – Новый знакомец задумался и начал есть. – Пирожки и система – близнецы-братья? – улыбнулся. – След потерян, они не знают, кого искать…

Он говорил по-русски внятно, твердо, но сразу было ясно, что он не русский. В первую встречу я этого не понял, должно быть, от волнения.

– Кто вы? – спросил по-детски, напрямую.

Он отхлебнул кофе.

– Вы о том, что и кого они ищут? Знают ли, кого надо искать? И что?

Не прост… ладно, настаивать бессмысленно. Он продолжает:

– Нет, не знают, – и улыбается.

– Тогда они должны были убить вас.

– Ну, зачем так кровожадно… Я был в их руках, они работали… надо мною.

– Применяли гипноз, препараты?

– Возможно… Я защищен от этого. Я не боюсь.

– Как? Чем?

– Это не важно. Давайте о деле. Задача: проникнуть на объект. Изъять Игоря. Вывезти его с территории. Исчезнуть. Все. Садитесь.

Оказывается, мы давно уже кончили закусывать, мы – на улице. Он щелкнул дверцей «Волги», она стояла у развесистого дерева – какой-то двор…

Завел мотор, автомобиль мягко тронулся, выехали на магистраль.

– Я купил эту машину, – оглянулся, я сидел сзади, рядом с Зиной. – Владелец получит ее обратно, если все будет удачно. Если нет… Я понесу серьезный убыток… – улыбнулся. – Но жизнь бесценна, не так ли?

– Ваш план? – Я не поддержал разговора. Чего он, в самом деле… Ну, купил. Ну, потерпел… Все терпим… (Мелькнуло где-то на дне: Юра, ты не прав…) Черт с ним…

Он начал рассказывать. Это, конечно же, было чистым безумием, глупостью даже – так показалось мне поначалу, и я даже сказал, зацепившись за его последнюю фразу о ленточке с венка:

– Послушайте…

– О… – перебил он. – Меня зовут Джон. Я доверяю вам.

Мы представились. Я похлопал его по плечу:

– Джон, я только хотел сказать, что мы порем. Понимаешь? То есть глупим. Ведь есть обрывок ленты с венка Люды Зотовой. Это – улика. Бесспорная. Неотразимая. Итак: обратимся в прокуратуру. Они – не «ГБ», не милиция, они – закон! Они вынесут постановление, вскроют могилу…

– Нет, – остановил машину, обернулся. – Нет, Юра. Потому что могилы уже нет… – Он осторожно перекрыл мне рот, надавив указательным пальцем на мою вдруг отвисшую челюсть. – Надгробие – чужое и очень старое, трудно догадаться, откуда его привезли, – это отдельное расследование… Но гроба в могиле нет…

– Не понимаю. Проще было сразу уничтожить тело, нежели его потом выкапывать…

– Так, – кивнул. – Хоронили закрытый гроб, пустой, ты понял? А теперь этот пустой гроб достали и уничтожили. Могила пуста. И что установит, что докажет твоя прокуратура? То-то… И вообще: ты хочешь исполнения закона? У вас? Будет, мой милый… Вы и Закон несовместны…

…План его был совершенно бессмыслен: он пройдет в «центр» тем же путем и тем же способом, что и вышел – сквозь забор с охранной сигнализацией, сквозь окно с решеткой… Он уверен: та, что помогла ему раз, – поможет и другой, и третий…

Я спросил: «Кто эта женщина?» Он растерянно улыбнулся: «Не знаю». Зина вздохнула: «Это она, Юра, это она, мы же разговаривали с нею, ты же помнишь…»

Но разве от этого легче? Я сказал, что действовать подобным образом – безумие. Кому бы из нас что ни казалось – мы живем в реальном мире. А мир реальный подчинен суровым законам диалектики…

Долго молчали. Джон нахмурился: «Под лежачий камень вода не течет, это – мудро… Парень погибнет, и они доберутся до каждого из нас – рано или поздно… Мы должны действовать…»

22

…Комнаты, какие-то люди и звуки рояля, кружащиеся пары, я пробираюсь сквозь них, но почему-то совсем не мешаю им. Они делают свои «па», словно меня давно уже нет на свете… Я не понимаю, куда и зачем я иду, не знаю – есть ли у меня цель, и не думаю о ней, я просто иду и иду, стараясь ускорить шаг, – так надо, но это не слова, а… не знаю что…

Но постепенно я прозреваю. Меня преследуют, я должен уйти, спастись, потому что цена – смерть…

Вот они, идут за мною, трое в ветровках, я не вижу их лиц, но мне кажется, что ничего страшного в этих лицах нет – эти трое как все, обыкновенные, из народа, микроскопическая его часть…

Но мне страшно – все больше и больше. Они двигаются неотвратимо, и, хотя мне пока удается удерживать дистанцию, это ненадолго…

И ужас охватывает меня, леденящий, пронзительный, как острая струя воды во сне, но она не будит, а только проваливает все глубже и глубже в черную бездонную пропасть.

И сил нет, и воля парализована, я как обезьяна перед разверстой пастью удава, только что закончившего свой отвратительный танец…

Комната, она последняя, я знаю это, и они войдут через минуту, а может быть, и раньше, и…

Окно, срываю ногти, пытаясь открыть тщательно заклеенные створки, уже слышны шаги, они все ближе и ближе…

Створка скрипит, сопротивляется, но поддается, я прыгаю на подоконник, счет идет не на секунды – на мгновения.

А внизу – далеко-далеко – крыша дома, она матово поблескивает, она цинковая, как гроб. Нужно прыгать, но ведь это смерть.

А они? Они ведь замучают, и я буду сначала кричать, потом стонать и только потом, погрузившись в спасительный шок, умру…

Но ведь они могут сделать и укол, о Господи… И я шагаю в пустоту, еще успевая заметить на пороге их холодные, безразличные лица…

Крыша. Я не разбился, и нет удара – мне назначено выжить, спастись, но я понимаю, что это еще не конец… Пожарная лестница, легко спускаюсь на тротуар, прохожих нет, но прямо напротив меня тормозит трамвай, здесь его остановка – я вижу табличку с цифрами.

Вхожу, пассажиров много, но есть одно свободное место, и я занимаю его. Все молчат, и не слышно стука колес, привычного грохота… Куда мы едем? Мне все равно…

Но вот остановка, трамвай пустеет, вагоновожатый пристально смотрит на меня, и я понимаю, что должен уйти…

Вот: трое стоят у подножки, у них веселое настроение, один протягивает мне руку, чтобы помочь сойти, я отдергиваю свою, он пожимает плечами. Окружив меня, они идут, и я иду вместе с ними, кожей чувствуя, как убывает мое время…

На улице людно. У открытых дверей какого-то магазина я прорываю их кольцо и, расшвыривая покупателей, мчусь к запасному выходу – я знаю, этот выход есть во всех магазинах, над ним светится табличка…

Вот он, толкаю дверь, лестница, еще дверь и двор, заставленный ящиками. Кажется, все, победа. Направляюсь к воротам…

Но не успеваю…

Трое входят во двор первыми. Они молча теснят меня в угол, в руках одного – шприц, и тонкая струйка, словно маленький фонтанчик, ударяет в небо. Ну что ж, что быть должно, то быть должно… И я послушно закатываю рукав, оголяя предплечье. Он улыбается, и я читаю в его зрачках: зачем ты, глупый, давно бы так, это же почти не больно…

Оглядываюсь. У дверей, из которых только что вышел, стоит женщина, девушка, скорее. Губы ее сомкнуты, но я отчетливо слышу: «Не бойся. Уже разрушается житейское лукавое торжество суеты. Их нет здесь и скоро не будет совсем. Время близко…»

И снова оглядываюсь. Залитый солнцем двор пуст.

23

Юрий Петрович словно возродился. Улыбается и неотрывно смотрит на Зинаиду Сергеевну. Красивая женщина, дай Бог ему удачи… Предыдущая была мымра. Он просит помочь. Он говорит: «Ты – работник милиции, к милиции все привыкли. Нас пугаются, а тебя воспримут нормально».

Я должен установить, кто и как доставляет кислородные баллоны на объект, – мы проехали вдоль забора с охранной сигнализацией и видели, как въезжал самый обыкновенный грузовик (с этими баллонами).

Я должен войти в контакт с шофером или экспедитором. Проявить их житейскую подоплеку, нащупать слабое звено. И завербовать. За деньги. Сегодня это самое надежное. Ибо сегодня все продается и все покупается: армия, флот, милиция и госбезопасность, партийный и государственный аппарат, колхозники, кооператоры, рабочие и интеллигенты. Все дело в том, сколько… Джон в связи с этим заметил: «У меня есть 150 тысяч долларов. Это по меньшей мере – полтора миллиона рублей. Этого хватит». Я сказал, что это по меньшей мере три миллиона, и этого хватит наверняка, даже если нужно будет завербовать министра. Впрочем, я тут же оговорился (по старой привычке), что шучу. Мало ли что…

– Откуда у тебя столько? – осторожно осведомился Юрий Петрович.

– Бедные вы ребята… Это ведь очень немного на самом деле. Но это – на самом деле – все, что я заработал здесь, у вас, абсолютно честным трудом. Не смущайтесь. Я безропотно отдаю эти деньги, потому что жизнь человеческая стоит дороже, она ведь – бесценна, не так ли? И еще потому… – замолчал, нахмурился. – Деньги, ребята, это не цель, как считают многие. Они только средство, и значит – все верно!

…Три дня я контролировал приезд машин с кислородом. Это было трудно, потому что на углах периметра и на крыше основного корпуса я заметил вращающиеся камеры теленаблюдения. Но я перехитрил их. В разной одежде, меняя очки и шарфы, с бородой или без я ходил среди прохожих, пока не выяснил: они всегда уходили в глубь территории налево и всегда выезжали из ворот направо. Юра дежурил вместе с Джоном на машине на расстоянии, у столовой. Это не должно было вызвать подозрения.

Потом мы доехали с грузовиком до его базы и засекли шоферов. Их было двое: пожилой с внешностью социального героя и молодой, с танцплощадки по обличью. Мы выбрали пожилого.

Он покидал автобазу ровно в 21.00, садился в метро и ехал до «Медведково». У него была маленькая двухкомнатная квартира на первом этаже, пожилая жена и совсем старая теща. Они жили втроем. Я выяснил фамилию, имя, отчество, год и день рождения, место работы и все то же самое о жене и теще. Я посоветовался (по четырем жильцам: в жэке не должны были знать, кем я интересуюсь на самом деле!) с паспортисткой, она отозвалась об Иване Ивановиче Плохине как о человеке глубоко несчастном, добром, непьющем и простом. И ее совету я зашел к некоторым соседям. Все хвалили Плохина, все говорили о нем в превосходных степенях.

Мы решили приступить к вербовке. Местом была выбрана станция метро, разговаривать с ним предстояло мне, Юрий Петрович и Джон должны были прикрывать.

…На третий день мы проводили его до подземного вестибюля. Хвоста не было, и я подошел к Плохину:

– Иван Иванович, добрый вечер, моя фамилия Медведев, зовут Степан Степанович, я из УБХСС ГУВД…

Он смотрел спокойно, даже безразлично, мне показалось, что с губ его вот-вот сорвется «Ну и что?». Но он молчал, и я привычным жестом протянул ему служебное удостоверение – подлинное, но, конечно же, просроченное пять лет назад, когда я ушел из милиции и зажилил красную книжечку – сказал в кадрах, что потерял. Повесить меня за это, что ли? Они поскрипели и забыли – что возьмешь с пенсионера?

Он отвел мою руку с удостоверением, и это мне понравилось: поверил.

– Что нужно?

Не знаю… Может быть, процедура была ему знакома? Может быть, он уже выполнял те обязанности, которые я ему стремился навязать? Тогда это непреодолимое препятствие. Тогда мы ошиблись жестоко, и вряд ли можно будет ситуацию поправить…

– Буду откровенен – я решил обратиться к вам, так как мы знаем вас как человека честного и порядочного. Между тем кислород на базе расхищают…

Он пожал плечами:

– Ясно дело… (Вот это номер, – чуть было не завопил я.) Ну а что, по-вашему, здесь можно сделать? Наши продают излишки, невостребованные баллоны недодают, само собой, но ведь это сегодня – норма?

– Нет. Мы будем с этим бороться (вяло, очень вяло – вон как кисло он усмехается).

– Товарищ Медведев. (Как удар в челюсть, я уж и позабыть успел, ничего себе – профессионал…) Это все – ерунда, уж не взыщите. Кроме того… – Он замолчал, испытующе вглядываясь мне в лицо, – понимаете, не просто все. Вы мне предлагаете сотрудничать с вами? Так ведь? Между тем я… – Он снова замолчал. – Я вам сейчас дам номер телефона, позвоните, обсудите…

– Чей это номер? (Я уже все понял: провал, моя неясная догадка оказалась верна.)

– Вот… – он торопливо черкнул на автобусном билете. – Вы позвоните, там вам все объяснят. Кроме того, я должен буду и сам сообщить о нашем разговоре… Там. – Он вопросительно смотрел, ожидая моей реакции.

Провал, все… Я должен повернуться и уйти, а если он станет преследовать – обмануть: вывести в тихое место и дать в челюсть. И исчезнуть навсегда. В этом случае есть надежда, что он не рискнет докладывать своему «оперу», а и рискнет – тот не станет подымать шума. Тихо проверит – я интересовался кислородом – и решит, что теневая кооперативная структура подбирается к источнику наживы. Проверит, и все замрет.

Но ведь в этом случае все пути нам обрезаны. Навсегда. Ч-черт… Что делать…

Видимо, проходит не более секунды, – успею, еще вопрос в глазах не погас. И я решаю играть ва-банк.

– Вы живете плохо. Площадь маленькая, перспектив никаких, дочь с мужем снимают квартиру. Зарплата – ноги протянуть. Все равно начнете воровать, уже воруете…

Попадаю в точку. Он втягивает голову в плечи, уверенности как не бывало.

– Я бы мог предложить вам так: я закрываю глаза, вы мне помогаете…

Радостная искорка под веком, хотя мне могло и показаться. Усилим атаку.

– Но я предложу совсем другое… При условии, что вы прямо сейчас дадите мне подписку о неразглашении разговора. Предупреждаю: разглашение не приведет вас на скамью подсудимых, просто мы тоже вынуждены будем опубликовать наше досье по вашему поводу. Вы лишитесь работы. Но мы можем реально вам «помочь» не устроиться вообще никуда…

У меня созревает мгновенный план. Я не промахнусь, нет…

– Объект, на который вы доставляете кислород, поражен преступными структурами.

– Вот в чем дело… – тянет он изумленно. – А я думал…

– Нет, именно это, ваша база – чепуха по сравнению с тем, что делается там… У вас есть доступ во внутренние помещения?

– Только когда заносим баллоны. Но ведь они… Онине вам чета… Ониразотрут по стенке, если что… Эх, товарищ Медведев, неужто не понимаете: когда само государство преступник – кто с ним справится?

– Мы с вами, – говорю уверенно, жестко, непререкаемо. – Кто помогает тащить или везти баллоны на объекте?

– Как правило, двое моих ребят – экспедитор и грузчик. А что?

– У них пропуска, как и у вас?

– Никаких пропусков нет. Накладная, охрана проверяет содержимое кузова, и все.

– Документы?

– А зачем? Нас знают…

Немыслимо… Впрочем, бардак есть бардак.

– Объект – больница?

– Д… Д-да… – давится он. – Я догадался… случайно. Иногда… вывозят гробы. Хоронят… редко.

– А… чаще?

– Не знаю, – он мрачнеет до черноты. – Один… там мне… сказал… как-то, что умерших… растворяют, что ли… Опытное производство. Вроде бы земель под кладбища больше нет…

– Растворяют мертвых… – повторил я. – Или… живых?

Он хватается за сердце:

– Не… знаю. Все может быть. Товарищ Медведев, верьте: давно хотел оттуда уйти, так ведь раз в месяц они нам… хорошие продукты дают. Сами знаете, как сейчас…

Пристально посмотрел:

– Только как же? Вы, милиция, против… них?

Я хочу ему наврать, что я не из милиции. Что я – из Особой инспекции Центрального аппарата, что сотрудники объекта погрязли и так далее, но ведь это обман? Тогда зачем пытаться победить одну ложь другой?

И я говорю:

– Мы, люди, против них. Обыкновенные люди. Где живут твои, знаешь? Экспедитор, грузчик?

Он знает. Я диктую ему «подписку», он пишет ее в моем блокноте, возвращает ручку и вздыхает:

– Зачем вам они?

И я объясняю: вместо них на объект поедут наши люди. Двое. Может быть – трое. Мы сменим настоящих в пути. Мы подберем себе такую же одежду. Что? Они могут не согласиться? Побоятся лишиться работы? А кто они, эти двое?

– Один – алкаш, – рассказывает Плохин. – Второй… Сложнее. Пьет, конечно, играет на автоматах, но – начитан, культурен…

Это ничего – думаю про себя и произношу вслух. Справимся. Сколько они возьмут за участие в деле? Ведь риску практически никакого. Уступили свое место нам, а на обратном пути – снова сели и вернулись на базу как ни в чем не бывало?

– Не знаю. По нынешней алчности – дорого, я думаю… А если… сорвется?

– Не сорвется. Но… Мы прямо сейчас оставим у тебя дома сто тысяч рублей…

У него лезут на лоб глаза.

– Нет… Вы – не милиция. Кто вы?

– Я же сказал тебе: хорошие люди. Никому не хотим зла. Хотим выручить… с этого объекта хорошего человека. Ты против?

Я поставил на карту все. Я крепко рискую. Но ведь трус не играет в хоккей; Если он откажется помочь – амба. Других путей нет. И кажется мне, что он хорошо знает, что делается на этом объекте, боится его и тихо ненавидит.

– Я согласен. Денег не надо.

Так и есть. Я не ошибся. Убеждаю:

– Деньги – на всякий случай. И пойми: мы берем тебя в товарищи. И делимся с тобой, вот и все, – в доказательство я рву его «подписку» на мелкие клочки, закатываю в шарик и незаметно для всех (он видит!) швыряю под проходящий поезд. Мне кажется, я убедил его…

…Дальнейшее – просто. Он знакомит меня сначала с экспедитором. Я кратко объясняю суть просьбы, вручаю тридцать «кусков», беру расписку – подробную, кто, за что, когда, – эта расписка сильнее подписки, экспедитор все понимает отлично…

…Грузчик еще сговорчивей: просит «прибавить». Нахальный интеллектуал. Даю ему «сверху» 10 тысяч, он счастлив, лепечет, запинаясь:

– Н-не знаю, чего там и так далее, но готов… И уже соответствую, не сомневайтесь!

Я диктую ему «подписку». Он мгновенно трезвеет:

– Но ведь если что… Требую еще пять.

Сходимся на половине – я мог бы дать ему и десять, но есть правила игры.

Дело сделано, мы расстаемся, у нас чуть более суток, чтобы обзавестись нужной одеждой и минимально правдоподобными «карточками» – пропусками.

24

Встретились вечером. Модест принес «авансовый отчет», Джон порвал его не читая. Изучили «карточку». Это внутренний пропуск, может быть – некий «опознавательный знак». Судя по тому, что кодовые замки открываются простым набором нужных цифр и карточка в процессе не участвует – электроника у них на уровне «отдаленной перспективы»…

В общем – чепуха.

И приходит идея: некогда у меня был на связи фотограф, хороший парень, надежный.

Я поехал к нему без звонка. Он живет по-прежнему один, не женился, любовниц нет – уникум…

Показал «карточку», он сразу все понял.

Приступает к работе. Фотографирует, проявляет.

– Текст сами напишете? Тут еще печать эта… Но она простая…

– Делай сам, ты же умеешь…

Делает. Получается как на фабрике Гознак. Через час он вручает мне три глянцевых прямоугольника. Моя фотография, фотографии Джона и Модеста. Печати, аббревиатура – все на «ять»!

Оставляю на столе тысячу рублей. Он бледнеет:

– Так вы…

– Именно. И забудь обо всем. Я бы, конечно, мог тебя не разочаровывать, но в моем теперешнем деле обман не нужен. Хватит обмана…

– А я всегда гордился… – бормочет он. Улыбается: – Не боитесь?

– Не боюсь. Чувствую. Я думаю, что люди должны верить друг другу хотя бы иногда. Вот что: то, что я хочу сделать, – это не преступление, ты это должен понимать. Формально, с точки зрения преступников – да! Но ведь мы полагаем себя людьми нравственными?

– Я привык вам верить. Вы были человеком. Всегда. Начальники ваши – редко. А вы – всегда.

Улыбнулся:

– А ведь мы с вами странным делом занимались… Люди живут, ходят в театр, улыбаются, женятся, детей рожают, а мы все врагов ищем и выкорчевываем. Вы верите в них?

– Не очень. По совести – все это имитация деятельности. И вообще – кого считать врагом? Кто хочет жить лучше и других за собой ведет?

Он пожал мне руку:

– Желаю…

И мы расстались.

…Теперь – хроника; все по минутам:

8.00. Фургон с баллонами остановился в Средне-Кисловском – тихий переулок в центре. Мы – сели, они – сошли.

– Если до 16.00 не будет звонка – исчезайте.

8.05. Едем. Модест ведет грузовик умело, даже с некоторым изяществом. Маршрут изучили.

Тяжело молчим, только один раз Джон меланхолически крестится – мы едем мимо Ваганьковского кладбища.

Хорошевское шоссе, влево, еще влево, направо…

На другой стороне показался прозрачный забор – поверху тонкие струны охранной сигнализации. Пусто, в окнах темно, только два-три светятся мертвым неоновым светом – напряжение нарастает, словно нить лампочки под реостатом: вишневый цвет, красный, белый…

9.00. Поворачиваем и останавливаемся у автоматических ворот, Модест дает два гудка: один длинный, один короткий – как и положено.

9.01. Ворота ползут – пока все «ком иль фо», въезжаем, стоп, охранник с автоматом вспрыгивает на подножку.

9.02. – Что? – серое лицо, серые глаза, серые слова.

Молча протягиваю накладную. Я – экспедитор как-никак. Самое-самое мгновение. Сейчас он поймет, что экспедитор – Федот, да не тот и… «Руки на затылок, выходи!»

Мне кажется, что я слышу его высокий, визгливый голос…

– Давай… – Он машет рукой и возвращает накладную. У меня такое ощущение, словно меня выкупали в ледяном меду, а вымыть и высушить забыли…

9.05. Модест с идиотической улыбкой на устах трогает с места, поворачивает. Мы едем и… никто нас не останавливает, никто не стреляет – надо же…

9.10. …Подъехали к складу. Какие-то люди в халатах – их двое – начинают разгружать баллоны.

Мы с Джоном подходим:

– Ребята, где тут туалет? Пива вчера нажрались, ей-богу…

– В штаны, – советует один, закуривая. – Здесь шляться не положено, должны знать.

– Так. Он еще и пур ля гран желает, – киваю в сторону Джона. – Ребята, а?

– Вась, проводи, а то обделаются, – без улыбки говорит второй. – Разгружаем еще 15 минут. Чтобы без опозданий. Унитаз не продырявь… – смотрит на Джона. Тот улыбается вымученной, страдальческой улыбкой, и нельзя понять: то ли оттого, что боится рот открыть (это знаю я), то ли и в самом деле… исстрадался.

9.15. «Вась» ведет нас к двери, потом по коридору, потом толкает еще одну дверь с табличкой, на которой мальчик из латуни сидит на латунном же горшке.

Смотрит на часы:

– Я отлучусь в буфет, встретимся через пять минут…

– А чего в буфете-то? – нагло спрашиваю я – нас совсем не устраивает его уход.

– Шпроты, судак… – машет он рукой. – Чепуха, ей-богу. Ждите здесь.

Я решаюсь.

– Поди-ка сюда… – Вхожу в уборную, Джон – следом. – Может, купишь и нам? В городе – сам знаешь… Достаю пачку денег, у него глаза лезут на лоб. – Значит, так: за каждую банку – червонец сверху. За всю работу – 500. Буфетчику – 250. Ждем здесь. Это долго?

Он мнется:

– Это же минут сорок займет, пока то, пока се. Вас здесь застукают – амба! Объект.

– Ладно. Делаем так.

Я пишу на дверях, черчу, точнее – толсто, смачно – шариковой ручкой: «Туалет закрыт до 12.00. Ремонт водопровода».

– Понял? Мы запремся. Стучишь так… – и я показываю: один долгий, два коротких.

Он уходит, торопливо пряча деньги. Теперь – каждое мгновение на счету. На часах 9.25.

25

…Переоделись, таблички на халатах, бодрым шагом идем по длинному коридору. Ведет не знание – я не ориентируюсь, но горячее желание вызволить Игоря.

Поворот, матовая дверь, лестница за ней, видимо, скоро пост.

– На посту – офицер, – шепчет на ходу Юрий. – Мы вряд ли пройдем, он поднимет тревогу…

– Если успеет, – отвечаю ему многозначительно.

Я прав. Мы – правы. Они – нет. И главное: у меня все же 10-й дан…

Пост, офицер бросает скользящий взгляд на наши карточки, и я вижу, как на его лице сначала появляется удивление, потом… не знаю, это, кажется, самый настоящий страх.

Неужели провал… Я подхватываю его взгляд. У лестничного марша стоит женщина в белом халате, девушка. По-моему, ее не было в тот момент, когда мы подошли к постовому…

– Идемте. Вас ждут, – говорит она коротко, и я вижу – Юрий узнает ее. Это действительно она. Юрий и Зина разговаривали с нею у Елисеева… – он подтверждает это знаком. Та самая – но, значит, и я должен ее знать?

Постовой мгновенно приходит в себя, словно просыпается, и делает разрешающий жест.

Она идет впереди, по-прежнему никого, нам явно везет, но с каждой следующей секундой у меня усиливается ощущение, что все происходит не на самом деле: то ли во сне, то ли в трансе… Я смотрю на Юрия, у него такое же состояние, как и у меня.

…А она все идет и идет, и кажется мне, что постепенно она отделяется от пола и плывет над ним странным белым облаком, и оборачивается на ходу, и улыбается, и вот – я тоже ее узнаю. Это Она – Милый призрак. Она вывела меня из узилища сатаны и спасла…

Дверь, еще дверь, палата – это не та, в которой мы лежали рядом с Игорем.

Здесь только одна кровать. Человек на ней накрыт тонкой белой простыней с головой… И это значит, что…

И это значит, что перед нами труп. Она откидывает простыню – так и есть. Белое лицо, закрытые глаза, дыхания нет. Бедный Игорь, ты не дождался нас…

Она закрывает ему лицо простыней и жестом показывает на носилки-каталку, попервости я и не заметил…

Мы берем Игоря за руки и за ноги – он не гнется – и укладываем. Снова закрываем простыней.

– Но… зачем? – с трудом говорит Юрий. – Он мертв, зачем?