Текст книги "Конец начала (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

   И всё же, даже если вам не снится жареная говядина, сон, всё же, лучше бодрствования. Лучше только общий наркоз. Япошки, правда, могли предложить слишком долгое успокоение.

   Когда Флетчу не снилась еда, ему снилась война. Иногда американская армия побеждала япошек. Просыпаться после таких снов было так же ужасно, как просыпаться после снов об индейке на День благодарения. Иногда его расстреливали или, что хуже, закалывали штыком. Избавляться от таких сновидений, осознавая себя в лагере военнопленных, становилось для него настоящим облегчением.

   Этой ночью ему снилась война. В голове гремела артиллерийская канонада, что хуже штыков. Флетч командовал расчётом 105мм орудия. Он прекрасно знал, что с человеком делает разорвавшийся снаряд. Если бы не знал, увиденное на войне засело в нём накрепко.

   Он проснулся, выбравшись из войны во сне... на войну в реальности. Рядом стрекотали пулеметы, рявкали винтовки, рвались мины. Над лагерем, в основном, с юга на север, пролетали трассеры. Они были красного цвета. Чтобы всё понять, Флетчу потребовалось какое-то время. У япошек были сине-белые трассеры. Красные означали... американцев!

   – Господи Иисусе! – прошептал Флетч.

   По щекам потекли слёзы. Возможно, он плакал от слабости. Плевать. Кто-то вспомнил о нём и его товарищах по несчастью. Кто-то пытался их спасти.

   Раздался усиленный громкоговорителем голос, похожий на Глас Божий, но скорее всего, принадлежавший морпеху или матросу:

   – Военнопленные! Американские военнопленные! Двигайтесь к берегу! Мы вас вытащим!

   Словно в подтверждение этих слов, в пулемётную вышку угодила мина. Та рухнула наземь. Пулемёт на ней уже ни по кому, включая пленных, стрелять не станет.

   Впрочем, охранники и солдаты, расположенные рядом с парком Капиолани, без боя сдаваться не собирались. Насколько мог судить Флетч, япошки вообще не сдавались. Сражаться они прекращали, только, умерев. В сторону американцев полетели ледяные трассеры. И, как только пленные двинулись к своим спасителям, лагерь огласился треском автоматического оружия.

   Люди погибали, получали ранения, кричали, находясь у самого порога на волю. Такая несправедливость сильно задела Флетча. Как и первобытный ужас. Он в списки потерь записываться не собирался, ни сейчас, ни когда бы то ни было. Но пленные никак не могли защититься. Прятаться было негде. Пули либо попадали в них, либо пролетали мимо. Полагаться можно было только на удачу.

   На территорию парка забежал отряд охранников и прицелился в пленных из "Арисак". Видать, решили, что смогут вернуть американцев на место. Вместо этого, пленные, уже наплевав на собственные жизни, бросились на них. До конца подчиняясь дисциплине, япошки разом опустошили в них обоймы. Но, пока они перезаряжались, их захлестнула волна американцев. Картина, достойная кисти Дюрера или Гойи: скелеты нападают на живых. Япошки завопили, но недолго. Раньше Флетч считал, что рвать людей на куски может только артиллерия. Он понял, что ошибался. Это можно делать и голыми руками.

   Пулеметы на вышках, один за другим, затихали, подавленные наступающими.

   – Давай! Давай! Давай! – орали в громкоговоритель. – Американские пленные, продвигайтесь на юг!

   Вспышки трассеров позволили Флетчу разглядеть тех, кто высадился на берег, чтобы освободить лагерь. Чтобы узнать спасителей потребовалось время. Одеты они были в тёмную – тёмно-зелёную, догадался Флетч – форму, а не в хаки, в котором воевал он сам. У них даже каски другие: горшкообразные шлемы, которые закрывали голову, а не открытые британского типа, стальные шляпы, что носил Флетч сотоварищи. На какое-то мгновение он усомнился: а это, точно, американцы? Но винтовки и пистолеты-пулемёты в их руках стреляют по япошкам. Так, какая разница? Он бы расцеловал даже марсиан Орсона Уэллса, если бы те направили свои тепловые лучи на пулемётные вышки.

   Только это не марсиане. Это американцы, пусть и забавно одетые.

   – Шевелите булками, мужики! – кричал один с чисто нью-йоркским говором. – На берегу вас ждут лодки. Давай, шире шаг!

   Флетч торопился, как только мог. Ему казалось, что при попутном ветре его обгонит даже черепаха, но поделать ничего не мог. Морпехи высадились вместе с бульдозерами с бронированными кабинами, чтобы прорезать себе путь через ряды колючей проволоки. Флетч зацепился за один ряд, споткнулся, когда перебирался через Калакауа-авеню, и, оказавшись, на песке, упал.

   Нейтрализовать удалось не всех япошек. Вероятно, падение спасло ему жизнь, потому что, в тот же самый миг над головой просвистела пуля. Флетч поднялся на ноги и заковылял дальше. Берег был полон таких же скелетов.

   – Сюда! Сюда!

   Морпехи и матросы махали им фальшфейерами, указывая на ожидавшие лодки.

   – Места хватит всем! Не толкайтесь! Не напирайте!

   Подчиниться этому приказу оказалось непросто. Как можно стоять и ждать своей очереди к свободе? Флетч стоял на месте, повсюду свистели пули, он стоял и смотрел на лодки, что пришли за ними. Он прекрасно знал, что до войны у армии не было таких мощных бронированных машин. Как и самолётов, и формы. Всё это было придумано и построено с нуля, пока он сидел где-то в стороне. Будучи кадровым офицером, он задумался, оставят ли его на службе, когда он восстановит силы.

   Пока Флетч стоял и таращился на десантное судно, члены экипажа таращились на спасённых пленных.

   – Во, бедолаги-то, – сказал один. – Мы за вас всех япошек перехуярим.

   Не успел Флетч ответить, как его опередил другой американец.

   – По мне, неплохо.

   Одна за другой лодки заполнялись и отчаливали от берега. На воде они выглядели такими же неуклюжими, как и на суше. Наконец, подошла очередь Флетча. Он взобрался по железному пандусу. Матрос раздавал пленным курево.

   – Держи, браток, – сказал он и прикурил ему сигарету.

   От первой же затяжки "Честерфилда" закружилась голова и заболел живот, словно, он вообще никогда прежде не курил. Чувствовал он себя прекрасно.

   Другой матрос сказал:

   – Вы, мужики, такие тощие, что мы нагрузили вас больше, чем рассчитывали.

   Его слова говорили о том, что даже у голода есть преимущества. О них Флетч был с радостью готов забыть.

   Зарычал двигатель. Зазвенели цепи. Поднялся пандус. Матросы закрыли его на засовы. И, вдруг, корма лодки превратилась в её нос. Неуклюже, словно, пьяница, десантное судно попятилось от берега. Кто-то позади Флетча зарыдал.

   – Свободны, – пробормотал он. – Наконец-то, свободны. Не думал, что доживу, но так и есть.

   – Ага – согласился Флетч и сам начал плакать, от радости и слабости одновременно. За пару минут все, собравшиеся в лодке, живые скелеты начали рыдать, будто их сердца разрывались на части.

   Матросы выдали ещё сигарет. Затем они начали раздавать консервы. Плач прекратился так же внезапно, как и начался. Все потянулись вперёд, жадно желая получить своё. Никто из них больше никогда не отведает еды лучше. В этом Флетч был уверен. Сейчас они были похожи на голодных волков в клетке. Не задержавшись в руках ни секунды, содержимое банки с урчанием исчезло в его животе.

   Ел он пальцами. Досталась ему жирная говяжья тушёнка. Прекраснее блюда он не ел никогда. Он уже и забыл, когда последний раз ел мясо. Наверное, ещё, когда армейские пайки не кончились.

   – Боже – бормотал он снова и снова. – Боже!

   У них была такая вкуснятина. Даже во снах ему не виделось ничего подобного. Чтобы выскрести всё до последней крошки, он принялся облизывать банку и порезал язык.

   Качка и еда вызвали у нескольких человек морскую болезнь. После всех пережитых запахов Флетч решил, что этот не так уж и плох. Его собственный желудок был готов вот-вот избавиться от содержимого. Пока лодка отходила от Оаху, его ничто не тревожило. Флетчу казалось, что его вообще больше ничто не потревожит. Может, он и ошибался, но чувствовал себя именно так.

   Через пару часов десантные суда подошли к кораблям, которые приняли пленных на борт. Проделать это оказалось непросто. Они не могли карабкаться по сетям, как матросы или морпехи. Матросы опустили в лодки стропы. Другие привязывали к ним пленных за плечи, а те, что на корабле, тянули их наверх.

   Флетч ощущал себя, скорее, грузом, нежели дерзким юношей на воздушной трапеции.

   – Аккуратнее, старик, – сказал ему матрос. – Не поранься.

   – Я, блин, из лагеря сбежал, – ответил ему Флетч. – Что может быть хуже?

   Оказавшись на палубе, он спросил:

   – Можно мне еды? Можно мне ванную?

   – У нас есть морское мыло. Душевые тоже работают, – ответил ему матрос. – Только мыться придется губкой – народу много, пресной воды мало. Еда... Врачи говорят, что вас можно немного покормить. Если съедите слишком много, то заболеете.

   – Не заболею.

   Флетч понимал, что говорил, словно плаксивый ребенок, но ничего не мог с собой поделать. Когда дело касалось еды, он превращался в плаксивого ребенка.

   Он решил принять душ. Он и представить не мог, насколько же он грязный. Когда он избавился от тех обносков, в которые превратилась форма, матрос спросил:

   – В карманах осталось что-нибудь нужное? Если нет, мы эту дрянь утопим.

   – Нет, ничего нет, – ответил Флетч.

   Он совсем отвык от вида откормленных американцев. Их упитанные тела казались ему неправильными, искривлёнными. Он понимал, что смотрел на этих незнакомых людей, что его спасли, совсем не как на людей. Впрочем, это знание не смогло изменить восприятие.

   Морское мыло оказалось очень неприятной штукой, но Флетчу требовалось, как раз, нечто неприятное, чтобы стереть с себя несколько слоёв грязи. Большинство освобождённых пленных скребли себя сами. Душ из забортной воды вполне неплох, если вода эта берется из океана вокруг Гавайев. Флетч то и дело бросал взгляд на обнажённых мужчин рядом с собой. Он видел каждую кость, каждый сустав. Вот так должны выглядеть настоящие американцы. По сравнению с ним, матросы и морпехи казались... одутловатыми.

   После душа он вытерся и ему выдали халат.

   – Прости, браток, – сказал выдавший его матрос. – Мы же не знали, насколько ужасно вы выглядите.

   – Всё нормально, – ответил Флетч.

   Честно говоря, расхаживать голым в таком климате вполне нормально. Гавайцы постоянно так делали. И не надо ему рассказывать, насколько ужасно он выглядит. Он и сам знал.

   К врачу он так и не попал. Осматривал его помощник фармацевта.

   – Судя по всему, выглядите вы не так уж и плохо, – заявил этот человек после быстрого, очень беглого осмотра. – Главное не обжирайтесь сразу.

   Он достал спрей.

   – Снимайте халат.

   Затем он опрыскал из спрея Флетча и его одежду.

   Флетч чихнул.

   – Что это за хрень? – спросил он.

   Что бы это ни было, от него сильно несло химией. Оказывается, помимо грязи и смерти, существуют и другие отвратительные запахи.

   – Хрень называется ДДТ. Теперь вы знаете чуть больше, правда? – сказал помощник фармацевта. – Убивает вшей и комаров, любых жуков травит, травит, травит. Верите – нет, но теперь вы не такой загаженный.

   – А гниды? – спросил Флетч, автоматически почёсываясь.

   – Их тоже убивает. Если потом и вылупится какая-нибудь дрянь, оставшийся у вас в волосах ДДТ устроит ей зажигательный праздник. Точно вам говорю, отличная хрень.

   – Да ну? А на людей как действует?

   – Совершенно никак. Величайшая вещь на земле после изобретения нарезанного хлеба.

   Помощник фармацевта вернул ему халат.

   – Идите, поешьте. Только немного, слышите? А то пожалеете.

   – Хорошо, мама, – сказал Флетч, отчего матрос рассмеялся.

   Он отправился на камбуз. Там у них было печенье с маслом и джемом. Мука исчезла с Оаху ещё до капитуляции американцев. Её поставляли с материка, а потом перестали. Масло и джем тоже остались только в воспоминаниях.

   – Слава тебе, Господи! – произнес кто-то так искренне и благоговейно, как Флетч никогда прежде не слышал.

   Затем коки вынесли противни с жареными цыплятами. При их виде, при их запахе, некоторые расплакались. Один сказал:

   – А остальным что?

   Общий хохот разрядил напряжённую обстановку, вызванную изобилием еды. Флетч испугался, что кому-то достанется больше, чем ему. Пришлось напомнить себе, что хватит на всех. Голова, может, всё это и осознавала, но желудок нет.

   Он оторвал себе ножку. Рот наполнился слюной. Затем он принялся за цыплёнка. Нет, это не сон. Всё взаправду. По щекам потекли слёзы. Всё по-настоящему. Когда он отложил кость, на той не осталось ни щепотки мяса. Также на тарелках не осталось ни единой крошки печенья.

   Флетч откинулся на стуле. Он не чувствовал, что умирал от голода. Он, вообще, голода не чувствовал. Он уже и забыл, каково это.

   – Ого! – воскликнул он.

   Сидевший рядом ухмыльнулся.

   – Как в первый раз, браток.

   Появился матрос, чтобы забрать тарелки. Его остановил пленный и сказал:

   – Я какое-то время был в лагере в Опане, на другом конце острова. Тот лагерь такой же огромный, как этот, даже больше. Их вы тоже освободите?

   Матрос помрачнел.

   – Мы не смогли, – ответил он. – Как только мы подошли ближе, япошки тут же принялись всех расстреливать. Мы к такому оказались не готовы, не предполагали, что кто-то может поступить настолько подло. Ничего нового.

   Он начал было сплёвывать на палубу, но остановился.

   – Не знаю, сколько народу эти пидоры там перебили, наверное, несколько тысяч.

   – Господи! – спросивший матроса пленный перекрестился.

   Флетч был напуган, но не удивлён. С самого начала оккупации Гавайев, япошки демонстрировали, что пленные для них – не более чем, помеха. Они морили их голодом, издевались, уничтожали на работах. Почему бы не помешать им освободиться и всех не перебить? В подобной войне – вполне разумно.

   – Спасибо, что вытащили нас из Капиолани до того, как они сделали с нами то же самое, – сказал он. Этот конкретный матрос не имел к этому никакого отношения, но благодарности Флетча сейчас хватило бы на все вооружённые силы США.

   – Командование считает, что могло быть лучше, – ответил матрос. – Но я, блин, очень рад, что всё прошло так, как прошло.

   Сколько пуль, выпущенных из японских пулемётов, прошло в паре сантиметров от Флетча? Скольких измученных, истощённых пленных они убили? Флетч всего этого не знал. Да и вряд ли кто-нибудь вообще знал. Единственные, кто мог это выяснить – это похоронные команды. Но он здесь, на американском корабле, а живот его полон – полон! – американской еды. Он тоже был чертовски рад, что всё прошло так, как прошло.

   Охранники в долине Калихи были нервными, как никогда. И пленные, что рыли туннель через хребет Кулау, тоже вели себя нервно, по крайней мере, те, кому ещё хватало сил волноваться. Одним из таких оставался Джим Петерсон. И Чарли Каапу. Петерсон восхищался силой и упорством полугавайца. Ему хотелось соответствовать, но он пробыл здесь гораздо дольше Чарли, да и чувствовал он себя намного хуже, когда сюда прибыл. Дух его был на высоте. А плоть? Плоти уже совсем не осталось, поэтому и говорить не о чем. Осталась кожа, кости, да соединявший их голод.

   – Надо отсюда валить, – прошептал ему Чарли вечером, перед тем, как они отключились от изнеможения. – Срочно. Эти пидоры нас всех тут положат. У них это на рожах написано.

   Петерсон кивнул. Он и сам об этом думал. Каждый раз, когда артиллерийская канонада становилась всё ближе, когда в небе пролетали истребители, япошкам, словно, нож в брюхо засовывали. После этого охранники вели себя, как школьник, который проиграл в драке на детской площадке и от обиды пнул собаку. Не было тут никаких собак. Вместо них имелись военнопленные, и пинки были далеко не самым худшим, что с ними делали.

   Затем Петерсон помотал головой. Даже это движение потребовало всех сил.

   – Если сможешь, давай. Я тебя прикрою.

   – У тебя получится, старик, – сказал Чарли. – Надо крепануться. Доберемся до Гонолулу, и всё будет хорошо.

   Если он вернётся в Гонолулу, ему, может, и будет хорошо. Он худел с каждым днём, но, пока ещё, оставался в форме. Попадись Петерсон первому же япошке, и тот сразу поймёт, кто он и откуда. Весил он, по собственным прикидкам, не более сорока пяти килограмм. И всё, конец. Окраины Гонолулу в пяти или шести километрах отсюда. Для Петерсона это расстояние примерно равнялось пути до луны.

   – Мне каюк, – сказал он. – Нечего уже спасать.

   – Бля. Ты, что, не хочешь поквитаться? Не хочешь посмотреть, что станет с япошками? Чего ты добьёшься, если будешь тут просто лежать и подыхать?

   – Я не лежу, – сказал Петерсон и вспомнил, насколько сильны были мысли о мести в самом начале плена. – Я не лежу, мать твою, но далеко я не уйду. Глянь на меня.

   Он поднял руку: пять костлявых карандашей на палке.

   – Ты глянь. Как я побегу, если нас заметят?

   Чарли Каапу посмотрел. Он выругался, произнесённые тихим голосом слова, звучали ещё зловеще.

   – Я пойду. Приведу помощь. Наверняка, американские солдаты уже в Гонолулу.

   Может, и приведёт. С той стороны, куда летели истребители, стрелять стали активнее. Что бы там ни происходило, охрана стала ещё злее. Петерсон не думал, что им потребуется для этого какое-то оправдание, но оно потребовалось. Он сказал:

   – Если доберешься, расскажи нашим, что мы здесь. Если о нас кто-нибудь не узнает, мне кажется, мы провалимся за край мира.

   – Расскажу, – пообещал Чарли. – Ты, точно, не можешь идти, старик?

   Петерсон снова помотал головой. Из тьмы высунулась рука полугавайца и легла на костлявое плечо.

   – Держись, братан. Я пошёл. За подмогой.

   Несмотря ни на что, Джим Петерсон улыбнулся.

   – Прям, как в кино.

   – В натуре, бля! Прям, как в кино!

   – Собрался идти – пошевеливайся, – сказал Петерсон. – Не знаю, сколько ещё протяну, и один Господь знает, сколько япошки позволят нам продержаться.

   – Прикрой меня утром на перекличке.

   – Прикрою, – ответил Петерсон, хотя, вероятнее всего, япошки заметят пропажу Чарли, даже если, пересчитают всех правильно. Да, они с трудом отличали одного белого от другого. "Все жители запада для них одинаковы", – подумал Петерсон и вновь не удержался от улыбки. Однако Чарли был белым лишь наполовину, и не совсем жителем запада. Он выделялся. В нём было столько жизни, что хватило бы на дюжину военнопленных. Он...

   Словно в подтверждение собственных мыслей, Петерсон вырубился, не додумав до конца. Вскоре, непонятно, когда именно, он проснулся. Чарли Каапу рядом уже не было. "Удачи, Чарли", – подумал он и снова отрубился.

   Той ночью умерли трое. Ещё живые волокли трупы с собой, чтобы япошки не сбились со счёта. Они же делали всё, чтобы охрана не заметила, что одного не хватает и он не умер. Они аккуратно перемещались между рядами, хотя по идее, должны стоять без движения. Нескольких япошки поколотили. Поводов им искать не нужно. Но если повод находился, становилось только хуже.

   Впрочем, они оказались ещё тупее, чем предполагал Петерсон. Он решил, что обман американцев быстро раскроется, и удивлялся, как япошки умудрились упустить то, что было у них под носом. Ответ очевиден. Их офицерам умники не нужны. Им нужны злобные твари, которых они и получили.

   И всё же, япошки оказались тупыми, как камни, потому что пропажи Чарли они так и не заметили. Но, когда пленные выстроились на завтрак, какой-то капрал завопил так, словно кто-то уколол его булавкой.

   – Каабу!

   Когда япошка пытался произнести звук "п", у него почти всегда выходило "б". Петерсона здесь называли Бетерсоном.

   Чарли ему не ответил. Охранники разозлились. Они принялись избивать пленных палками, прикладами и кулаками. Упавших пинали ногами. Разъярились они сильнее, чем Петерсон мог предположить.

   Злились они не только на пленных. Они орали и друг на друга. Тем, кто ночью стоял в карауле, наверняка, влетит по первое число. От этой мысли Джиму Петерсону хуже не стало. Такое может произойти и с более приятными людьми.

   Этим утром позавтракать пленным не удалось. Вместо этого они сразу отправились в туннель. Япошки не давали им пощады. Более того, они избивали их сильнее, чем обычно. Любого провинившегося избивали без пощады. Вместе с бессчётным количеством камней, пленные вынесли и несколько трупов.

   Ужина вечером им тоже не досталось. Никто не посмел даже вякнуть. Если так продлится ещё несколько дней, япошкам уже можно будет не переживать из-за побегов из долины Калихи. Все местные военнопленные просто вымрут.

   Несколько месяцев назад, подобное обращение вызвало бы настоящую эпидемию побегов. Теперь, нет. Ни у кого просто не осталось сил. К тому же, охранники готовы стрелять даже в собственную тень. Пленные никуда не побежали. Время работало против них.

   На следующее утро, перед самым рассветом, из Гонолулу в долину Калихи прибыли два грузовика. Джим Петерсон и остальные замерли в изумлении. Машины эти оказались обычными: простые американские грузовики, реквизированные япошками, на водительской двери нарисована белая звезда. Необычным был сам факт их появления. Это были первые грузовики, которые видел Петерсон с момента попадания в этот лагерь смерти.

   И, вместо того, чтобы заставить работать пленных, япошки разгрузили грузовики сами. На вид их содержимое выглядело безобидно: ящики с нечитаемыми японскими каракулями. Япошки перетаскали их ко входу в туннель. Затем они поставили там же пулемёт и несколько вооруженных винтовками бойцов.

   – Носятся с этой хернёй так, будто там драгоценности короля Гавайев, – заметил один пленный.

   – А, вдруг, там и, правда, драгоценности? Если они проигрывают, здесь отличное место, чтобы их спрятать, – ответил на это Петерсон.

   Вскоре он понял, как рождаются слухи. К тому времени, как пленных построили на перекличку, все были убеждены в том, что япошки пытались спрятать королевские побрякушки. Доказательств ни у кого не было, но они никому и не были нужны. Каким-то образом, случайно брошенная фраза превратилась во всеобщую уверенность.

   Ещё все знали, что этим утром пересчёт дастся япошкам ещё труднее. О королевских драгоценностях Петерсон и остальные могли только гадать. Но они прекрасно знали, что теперь им точно не жить. Когда охранники расхаживали среди рядов пленных, никто даже не дёрнулся. Один бедняга чихнул рядом с япошкой, его избили до полусмерти и оставили валяться в собственной крови.

   Подумав о том, что их ждёт, если япошки облажаются с перекличкой, несмотря на помощь пленных, Петерсон вздрогнул. На удивление, они не облажались. Ещё удивительнее было то, что пленных выстроили на завтрак. Как обычно, еды выдали мало и была она дрянная. После полутора дней голода и тяжёлого труда, желудок Петерсона любую гадость считал за чудо. Он всё равно мучился от голода. Но уже не так сильно.

   После завтрака охранники указали на вход в туннель.

   – Все идти! Все идти! – кричали они. – Скоро!

   Последнее слово, вероятно, означало "Быстрее!". Разумеется, удар по голове палкой, или прикладом был понятен всем, равно как улыбка или забота. Почему-то добротные побои поэты никогда не восхваляют.

   Когда япошки говорили "Все идти!", они не шутили. Внутрь погнали даже поваров. Они заставляли здоровых, для здешних условий, тащить на себе тех, кто из-за усталости уже не мог двигаться самостоятельно.

   – Американский бомбардировщик! – сказали они.

   Петерсон задумался. Во-первых, на долину Калихи американская авиация не обращала внимания. Во-вторых, до сего дня япошки не выказывали совершенно никакой озабоченности относительно безопасности пленных. Нет, не совсем так. Япошки изо всех сил старались снизить эту безопасность. Улучшением здесь и не пахнет.

   Воодушевлённый более чем скромным пайком, Петерсон вонзил кирку в скалу. Другие пленные оттаскивали обломки, грузили их в корзины и тащили наружу. Со стороны входа послышались выстрелы. Петерсон не обратил на них внимания – япошки постоянно дёргались, но к ним подбежал один из носильщиков.

   – Они нас убивают! – закричал он. – Расстреливают всех!

   Потом он упал. Петерсон ещё удивился, как ему удалось пробежать так далеко с простреленной грудью.

   Работа встала. Постепенно смолкли кирки и лопаты. Никто не кричал им в спину "Скоро!", или "Исоги!". Строго говоря, охранников вообще в туннеле не было.

   Когда Петерсон это понял, по спине пробежала волна холода.

   – У них там никакие не драгоценности! – выкрикнул он. – Там динамит! Они нас тут всех похоронят!

   Он отбросил кирку. Сталь звякнула о камень. Через секунду он взял её вновь. Так себе оружие, но пока он не прибьёт япошку и не добудет себе "Арисаку", другого не будет.

   – Идём! – сказал он. – Они от нас так просто не отделаются, чтоб их всех!

   Он оглядел длинную кишку туннеля, которую успели прорыть пленные. Он оказался такой не один. Каждый, кому ещё хватало сил, двинулся из туннеля к крошечному пучку света.

   Видимо, япошки нечто такое предполагали. Они развернули пулемёты стволами ко входу. Прогремела очередь. Какие-то пули сразу попали в цель. Какие-то рикошетили от стен и потолка, пока кого-нибудь не ранили.

   Это ещё не самое худшее. Хуже всего было слышать, как они ржали, выстреливая ещё одну очередь. Петерсон, на их месте, тоже смеялся бы. Они могли стрелять, пока стволы не раскалятся, а те, кого они расстреливали, ничем не могли им ответить.

   – Надо идти дальше! – крикнул Петерсон. – Если не пойдём, все тут ляжем!

   – Если пойдём, тоже ляжем! – отозвался кто-то, что, конечно, было верно.

   – Я лучше под пули пойду, чем позволю им себя здесь закопать.

   Петерсону хотелось, чтобы вариантов было больше, но, видимо, меню сегодня только из двух блюд.

   Ему снились кошмары, где он пытался бежать, но ноги, казалось, увязли в зыбучих песках. Сейчас было похожее ощущение, только это был не сон. Всё по-настоящему. Если он сейчас не доберется до входа в туннель до того, как япошки выполнят задуманное, то уже никогда не доберется.

   Пулемётчики продолжали стрелять внутрь. Между очередями они продолжали ржать. Затем стрельба прекратилась. Причину этому Петерсон видел только одну. Видать, уже подожгли запал и разбежались по укрытиям.

   А он ещё так далеко. Слишком далеко. Он вложил в ходьбу все силы измученного тела, но мог лишь едва шаркать ногами. "Зыбучие пески, – мелькнула отчаянная мысль. – Зыбучие...".

   Он шёл впереди толпы пленных. До выхода из туннеля оставалась всего сотня метров, когда взрывчатка сдетонировала. Следом на него опустилась тьма и тонны породы. "Хорошо, – подумал Джим Петерсон. – Я хотя бы не за...".

   Когда в районе одиннадцати часов кто-то заколотил в дверь, Оскар ван дер Кёрк аж подскочил. Сьюзи Хиггинс подскочила ещё выше. На улице она видела ужасные вещи. Оскар о них только слышал.

   – Что ещё за нахер? – дрожащим от страха голосом спросила она.

   – Не знаю, – в своём голосе Оскар тоже расслышал страх.

   В дверь снова постучали, быстро и настойчиво. Два года назад, кто бы это ни был, он просто вошёл бы. Тогда двери почти никто не запирал. Сейчас... Сейчас всё иначе. С каждым стуком страх Оскара рос всё выше. Любой, кто оказывался на улице во время комендантского часа, получал серьезные проблемы с япошками. Любой, у кого в эти дни проблемы с япошками – однозначно труп. Как и тот, кто помогал тому, у кого проблемы с япошками.

   – Не впускай никого, – прошептала Сьюзи.

   – Надо, – ответил Оскар. – Я япошкам даже жалкой птички не отдам, не то, что человека.

   Прежде чем Сьюзи начнёт спорить, и прежде, чем Оскар начнёт терять терпение, он открыл дверь.

   – Оскар, – заревел человек в коридоре. Он был такого же роста, что и Оскар, но был тощ и одет в какое-то рваньё. Ярко горели глубоко посаженные глаза. От него волнами расходилась вонь, вонь давно немытого тела.

   – Кто там..?

   Оскар осёкся.

   – Господи, Чарли! Давай, заваливай!

   Чарли Каапу улыбнулся тенью прошлой улыбки.

   – Тогда, уйди с дороги.

   Оскар не сразу, но отошёл в сторону. Чарли прошёл мимо него в крошечную квартиру. Если Оскару и требовалось образцово-показательное изображение фразы "На последнем издыхании", то сейчас оно стояло прямо перед ним. Он был настолько шокирован, что даже не закрыл за Чарли дверь, пока Сьюзи на него не зашипела.

   Внимательно осмотрев полугавайца, она охнула. Он находился всего в нескольких шагах от голодной смерти. Кто-то – Оскар решил, что япошки – бил его палками. Он был весь в синяках: на руках, на лице, сквозь прорехи в одежде на груди, наверняка, на спине. Во рту не хватало нескольких зубов.

   Чарли плюхнулся на потёртый коврик, словно, ноги уже не могли его держать. Скорее всего, так и было.

   – Если думаешь, что я выгляжу паршиво, видел бы ты тех бедняг в долине Калихи, – сказал он. – По сравнению с ними, я, блин, Дюк Каханамоку*.

   – Держи.

   Сьюзи сбегала к ящику со льдом и принесла спелые авокадо и скумбрию.

   Внимание Чарли, вдруг, сконцентрировалось на ней, подобно прожектору. При виде еды он сразу же обо всём забыл. Ругать его за это Оскар не стал бы.

   – Дай-ка, вон то, пожалуйста, – необычайно сдержанно произнёс Чарли.

   Казалось, он едва сдерживал себя от чего-то очень желаемого.

   – Я хотела приготовить рыбу... – задумчиво сказала Сьюзи.

   Чарли помотал головой. Волосы у него тоже были очень грязными.

   – Не переживай, – сказал он ей. – Я много раз ел рыбу по-японски. К тому же, времени у меня ждать совсем нет, если понимаешь, о чём я.

   Не сказав ни слова, Сьюзи передала ему рыбу и фрукты. Оскар прежде никогда не видел её такой молчаливой. Авокадо и скумбрия мгновенно исчезли в утробе Чарли. Ел он так сосредоточенно, как Оскар никогда не видел. Разговоров он никаких заводить не стал, пока рядом с Чарли не остались только кости и кожура. Если бы он начал говорить, вряд ли Чарли бы ему ответил.

   – О боже, хорошо-то как.

   Оскар осмотрел остатки еды. Чарли выел даже рыбьи глаза.

   – Если буду так есть каждый день, со временем, снова стану человеком.

   – Пока не придут американцы, это будет непросто, – заметил Оскар.

   – Ага, – согласился Чарли Каапу. – Я думал, они уже здесь. В долине мы слышали стрельбу с этой стороны. Но, гляжу, их пока нет. Какой-то пизданутый япошка едва не подстрелил меня чисто ради прикола. Прости, Сьюзи.

   – Всё нормально, – ответила та. – Я сама могу рассказать про пизданутых япошек. Больше, чем сама бы хотела.

   Она вздрогнула.

   – Что они с тобой сделали, Чарли? – спросил Оскар.

   – Ну, одному они меня точно научили: я больше никогда не стану связываться с подружкой офицера, – сказал он.

   Внезапно для самого себя, Оскар рассмеялся. И Сьюзи тоже. Она даже хлопнула в ладоши. Чарли продолжал: